Иностранцы о Русской Церкви XVI—XVII вв.еков

Самые разнообразные чувства вызывало у иностранцев, посещавших Россию в XVI—XVII вв.еках, соприкосновение с Русской Церковью. Многое для них было непонятно, необычно; одно вызывало удивление и восхищение, а другое — непонимание и неприятие. Невозможно в одной статье представить все, что было отмечено иностранцами примечательного в Русской Церкви. Представим лишь небольшую часть того, что написали иностранцы о Русской Церкви в XVI—XVII вв.еках.

Почти все они останавливают свое внимание на русских храмах и прежде всего считают необходимым отметить их большое количество. Необходимой принадлежности храмов, колоколам, иностранцы вполне заплатили дань удивления. Редкий из них, даже поверхностно знакомившийся с Россией, не касался этого предмета; иностранцев удивляла в этом случае численность колоколов и их величина. Относительно первого они оставили нам изобильные сведения. «Не встречается ни одной церкви (в Московии), — пишет Петрей, — на которой бы не висело, по крайней мере, четыре или пять колоколов, на других — даже 9−12, смотря по величине церкви, так что когда эти колокола звонят все вместе, поднимается такой звон, что никак нельзя расслышать друг друга». По словам же архидиакона Павла «на каждой московской церкви, как бы она мала не была, было около 10 колоколов». «Колокольный звон, — говорит Олеарий, — русские считают делом необходимым при их богослужении, полагая, что это, последнее, не полно без звона».

Иностранцев, посещавших Россию того времени, поражало почтительное отношение русских людей к своим храмам. Редкий иностранец, лично наблюдавший религиозный быт русских, не обращал должного внимания на это обстоятельство. Уважение русских к храмам, по их известиям, прежде всего выражалось в том, что русские весьма сдержанно относились к посещению храмов иноверцами. Любопытных фактов про это у иностранцев записано множество. Интересно отметить, что даже к единоверным грекам отношение было строгое. Архидиакон Павел Алеппский передает следующее: «В прежние времена, когда приезжал в Московию греческий патриарх или митрополит, им даже не позволяли служить обеден в православных церквах, потому что смотрели на них, как на людей, оскверненных прикосновением турок. По этой же причине греческий купец не мог войти в русскую церковь. Если же он хотел жениться на московской девице, то его не иначе вводили в церковь, как прочитав над ним множество очистительных молитв…».

Только в XVIII в. русские стали открывать двери своих церквей для входа иностранцев.

«До сих пор, — пишет Перри, — человеку, не принявшему русскую веру, не позволяют входить в их церкви; в тех же редких случаях, когда это было допускаемо, на это смотрели, как на величайшую милость, и после этого церковь очищали святой водой и курением фимиама…, но так как теперь царь сам, вместе с некоторыми из своих господ, часто ходит в иностранные церкви (в предместьях Москвы), то с этих пор иностранцам открыт свободный доступ в русские церкви…».

Иностранцы отметили тот факт, что на Руси не любили западной иконописи. Все они единогласно свидетельствуют, что русские допускали к употреблению только иконы русских же живописцев или греческих, но никак не западных. «Русские, — замечает Р. Ченслер, — не станут кланяться, ни уважать образов, нарисованных не в их стране».

По свидетельству многих иностранцев, на Руси большим почитанием пользовались святые иконы. По словам Даниила фон Бухау у русских даже было «…такое убеждение, что если кто не имеет у себя собственной иконы, тот не должным образом исполняет свои молитвы. Поэтому, — добавляет он, — куда не отправляются они, постоянно носят их с собой». Олеарий пишет, что «…каждый русский имел в церкви своего собственного святого, перед образом которого обычно и молился».

Если владелец иконы за какой-нибудь грех должен был нести церковное покаяние, то и икона его лишалась права пребывать в церкви. «Если же кто, — пишет Майерберг, — лишен будет по приговору церкви общения с прочими христианами, тому же наказанию подвергается и его самый образ, который тогда выносили из церкви и вручали отлученному отнести домой к себе; после же, когда примирится с церковью, принимают туда и его образ». Внешнее почтение к освященным иконам, по свидетельству того же Майерберга, нередко выражалось в любопытных фактах. Так, во имя этого уважения у русских существовало «обыкновение не вешать образа святых, так как они это считали не довольно почетным, но ставить их на полку». Приобретение новых образов совершалось не куплею, а меною. «У русских, — продолжает Майерберг, — существует обыкновение выменивать образа на торгу за деньги, потому что сказать, что живописец продает их, или покупает их за деньги, считается грехом». Наконец, в силу уважения к иконам, у русских существует обыкновение — «когда образа придут в ветхость, когда их источит моль и они готовы разрушиться, то их не бросают, не сжигают, а пускают в реку, чтобы они плыли, куда хотят, или погребают их на кладбищах, или в садах, глубоко зарывая их в землю и наблюдая потом, чтобы место, где они спрятаны, не подвергалось какому-либо осквернению». В общем же, уважение к иконам простирается настолько, что касаться и дотрагиваться до образа, до самих изображений, русские, по замечанию неизвестного англичанина, «считают большим грехом».

Интересны подробности о внутреннем устройстве храмов, сообщаемые иностранцами. «Русские, — говорит Олеарий, — не терпят в своих церквах ни органов, ни каких-либо других музыкальных инструментов, говоря: «инструменты, не имея никакого духа и жизни, не могут восхвалять Бога"…

Иностранцы указывают далее, что в русских храмах «не имеется для присутствующих на богослужении ни стульев, ни лавок». Майерберг, впрочем, говорит и другое. По его известию, в церквах «вокруг по стенам устраивались лавки, чтобы присесть на них во время назидательного чтения из Священного Писания во время утренней службы». По свидетельству иностранцев, русские настолько привыкли к присутствию на богослужениях стоя, что не чувствуют никакой нужды даже в кратковременном отдыхе, хотя бы служба и была очень продолжительной. Даже архидиакон Павел, человек, знакомый с таким положением, и тот в этом случае положительно поражается выносливости русских. «Да почиет мир Божий, — невольно восклицает он, — на русский народ, над его мужами, женами и детьми, за их терпение и постоянство! Надобно удивляться крепости телесных сил этого народа; нужны железные ноги, чтобы при этом (речь идет о присутствии на богослужениях на страстной неделе) не чувствовать ни усталости, ни утомления».

Миряне присутствовали на богослужении — мужчины с обнаженной, а женщины — с покрытой головой. Некоторого рода исключение допускалось только для царя, который мог присутствовать при богослужении, за исключением некоторых его моментов, в царском венце. Любопытно в этом случае сообщение Майерберга. «Великий князь, — пишет он, — присутствует у богослужения под сению, направо от церковного входа, в царском облачении и в венце… Евангелие слушает царь без венца, который тогда снимает кто-нибудь из бояр, а по окончании чтения тот же боярин надевает на него венец опять. Во время великого входа венец опять снимается с головы царя… А потом (по окончании великого входа) царь опять надевает венец… Если царь изволит причащаться, то снимает с себя венец».

Иностранцы поражаются той готовности, с какой каждый русский, даже вне богослужения, любил молиться обязательно с поклонами. Из массы заметок, оставленных по этому поводу иностранцами, приведем самые характерные. «Когда они (русские) молятся иконам, — говорит Карлейль, — то постоянно с усердием бьют поклоны… и крестятся; эта церемония у них в таком употреблении, что они делают это во всякое время». А вот, что показывают иностранцы об употреблении при молитве русскими крестного знамения. «Крестятся и благословляют себя крестом русские, — пишет Олеарий, — при всяком начинании ими дела, как мирского в домах, так и духовного, и без креста этого они не станут ни пить, ни есть и не приступят ни к какой работе». «Везде, — пишет он в другом месте, — безпрестанно видишь, как русские совершают набожно свое крестное знамение. Если столь часто употреблялось крестное знамение даже в бытовой жизни, то, понятно, не менее часто было его употребление и при богослужении. «Когда русские собираются в храм для общественного богослужения, — говорит Баухау, — то очень часто покланяются пред алтарем и священником и знаменуются большим крестом».

Привлекали внимание иностранцев и такие особенности богослужения в русских храмах, как широкое употребление свечей и каждение. «Русские любили обильное освещение в храмах, — говорит Фабри, — и с этой целью употребляли в храмах множество свечей». По известию архидиакона Павла, «всякий русский, будь то мужчина или женщина, или дитя, если отправлялся в церковь, брал с собой одну или несколько свечей, которые зажигались пред иконами».

Каждение, по замечанию иностранцев, «имело место едва ли не при каждом акте частного богослужения».

Что же касается проповеди, то, по свидетельству Олеария, «русские не наставляются и не поучаются никакими проповедями».

«Священники, — говорит он, — не читают никаких проповедей и не дают никакого толкования библейских текстов, но ограничиваются только чтением текстов…, полагая, что Дух Святый, при начале Церкви, действовал же посредством слова Божия, без дальнейших толкований, поэтому Он может действовать так и теперь». Отрицание иностранцами проповеди у русских было высказано ими даже в начале XVIII века. «У русских в церквах, — замечает Седенберг, — не говорят проповедей, а лишь читают несколько глав из Священного Писания, как они есть, без всяких объяснений… Они находят, что храм Божий оскверняется проповедниками, которые, — как они увлекаются страстью, говорят все, что им приходит на ум, — поднимают распри и споры, вводят новости и таким образом приносят своим слушателям более горя и вреда, чем плода и пользы; что для указания пути к хорошим нравам и христианским добродетелям достаточно чтения Нового Завета, что и первые христиане положили в основание своей Церкви, и была оная исполнена Святым Духом». Едва ли не единственным исключением за период XVI—XVII вв.еков из всех известных иностранцев была заметка в сочинении принца Даниила. Автор этого сочинения свидетельствует о существовании и самостоятельной проповеди на Руси, хотя и в ограниченном размере. «Церковных поучений, — говорит он, — которыми у нас обычно утверждают народ в благочестии, у русских нет, но только перечитываются по порядку Евангелия… Впрочем, если кто из епископов знаменит ученостью и святостью жизни, они позволяют ему произносить к народу проповеди на память, что для остальных священников считается опасным».

Вывод о почти полном отсутствии какого-либо наставничества в Русской Церкви, помимо непосредственного отправления богослужения, был бы преждевременным. Дело в том, что русские пастыри стремились недостаток живой проповеди устранить чтением пред своими пасомыми готовых уже поучений древних отцов Церкви. Широкая практика таких чтений засвидетельствована почти всеми иностранцами. И они указывают на такие чтения, как на постоянный элемент при общественном богослужении. Герберштейн замечает, что при богослужении русские «на отечественном языке читают слова учителей». Более того, иностранцы отмечают, что русские отдавали этим чтениям предпочтение перед устными проповедями. На это особенно указывает Седенберг: «Если и необходимо какое истолкование Священного Писания, то они (русские) считают лучше, как у них принято, читать в церкви поучения святых отцов, чем допускать неразумного любителя прений распространять всенародно свою фантазию, единственно только для того, чтобы высказаться и заслужить одобрение от своих слушателей. Таким образом отвергают они все препирания и всю философию как источник всех распрей и несогласий, мешающих благочестию и напыщающих ум надменностью и суетностью, и, следовательно, имеющих последствием разрушение христианского единства». Из творений святых отцов самое широкое употребление при богослужении имели беседы свт. Иоанна Златоуста. Наряду с чтением древне-отеческих поучений практиковалось еще чтение житий святых.

Интересны замечания иностранцев относительно совершения таинств в Русской Церкви. Скажем немного только о практике совершения двух из них: крещении и венчании.

По сообщению иностранцев, «если в одно время принесут крестить двух или более, хотя бы даже сотню детей, то для каждого в купель наливается свежая вода; вода же, однажды для крещения употребленная, так как в ней омыта нечистота первородного греха, выливается в особое место, и никто не должен более оскверняться ею. Ибо русские думают, что водою в крещении омывается не только духовное, но и телесное, омовение от грехов и нечистоты душевной». По известию Петрея, русские для крещения «никогда не употребляют теплую воду, как бы ни было холодно, если только дитя не очень слабо и болезненно». Однако Олеарий пишет по этому поводу, что «хотя русские воду для крещения никогда не подогревают посредством огня, но зимою они несколько согревают её, ставя на некоторое время в теплое место». О строгости совершения крещения говорит принц Даниил: «Тех из наших земляков (католиков), которые переходят в их (русскую) веру они перекрещивают, как бы крещенных ненадлежащим образом». Причину этому они приводят следующую, что «крещение есть погружение, а не обливание…»

Вступление в брак было обставлено известными условиями. Иностранцы особенно ясно отмечают из них два — это возраст и родство. Первый, по их мнению, был очень ранним. «Русские, — говорит неизвестный автор XVI века, — обыкновенно женят очень молодыми своих сыновей, лет 16−18, а дочерей — 12−13 лет и моложе». Что же касается родства, то о нём упоминают почти все иностранцы, хотя и не одинаково». Иностранцы обратили внимание и на отношение русских к второму и последующему бракам. Герберштейн отмечает, что русские «допускают ещё, чтобы кто-нибудь женился на второй жене и сделался двоеженцем, но едва признают это законным браком. Жениться на третьей не позволялось без важной причины. Брать четвертую жену не допускают никого и считают это дело нехристианским». Майерберг указывает также, что четвертый брак на Руси воспрещен, в то же время относительно других повторных браков замечает: «Кто женится на второй жене, тому возбраняется вход в церковь в продолжение двух лет; а тому, кто женится на третьей жене — 20 лет». Вообще, по наблюдениям иностранцев, русские весьма неблагоприятно смотрели как на второй, так и на третий брак. Вероятно, поэтому-то принц Даниил говорит даже, что «второй и третий браки непозволительны (у русских) и происходящие от того дети незаконны». Что же касается до четвертого брака, то, по утверждению Олеария, священник, совершивший его, «отрешается от должности». Ещё категоричнее говорит Седерберг: «кто вступит в него, подвергается смертной казни».

Особенно строги были правила относительно браков для священников. «Священникам, — пишет Петрей, — положено жениться только один раз. Они должны брать за себя не таких, которые нажили себе дурную молву и известность или имевших родителей сомнительной честности, а непорочных девиц, не имеющих связи ни с одним мужчиной. По кончине супруги священник не имеет права брать за себя другую, если не хочет лишиться места, или быть согнанным с него: пожелав жениться опять, он уже не может исполнять никакой церковной должности…».

Интересен обычай, совершаемый при венчании. Предстоящие в церкви свадебные гости зажигают маленькие восковые свечи и подают попу деревянную позолоченную чашу или просто стеклянную рюмку с красным вином, из которой священник дает пить брачующимся так, чтобы каждый из них мог пить по три раза и за последним разом допить всё вино. Тут жених бросает пустую рюмку об пол, разбивает её и топчет кусочки от неё ногами, вместе с невестой со следующими словами: да растопчатся так и да потребятся так нашими ногами те, которые вознамерятся возбудить вражду и ненависть между нами!

Естественно, что иностранцы обратили внимание на некоторые обычаи, имевшие место в праздники. Один из иностранцев так описывает знаменитое шествие на осляти в Вербное воскресенье: «… двое священнослужителей, представлявшие учеников Христовых, привели из Кремля лошадь. Митрополит влез и сел на неё сбоку, не выпуская из рук святого Креста, царь же взял поводья узды, со смиренным достоинством повел её с седоком в Кремль по сукну, которым устилали перед ним дорогу, между тем, как священнослужители и прочие певчие пели, повторяя много раз непременно, иудейское «Осанна», а стрельцы, расставленные по обеим сторонам во всю площадь, смиренным образом отдавали честь крестному ходу, ударяя челом в землю».

Особое внимание иностранцев несомненно привлекал праздник Пасхи. По известию Петрея, «когда наступит праздник Пасха, в подтверждение Воскресения Христова из мертвых, русские соблюдают такой обычай, что по всем городам и деревням страны, на всех больших или малых улицах ставят несколько тысяч бочек и котлов с вареными вкрутую яйцами, окрашенными в красный, синий, желтый, зеленый и разные другие цвета, а некоторые из них позолоченные и посеребренные; прохожие покупают их, сколько кому нужно, но ни одного яйца не берут для себя, потому что во всю Пасху все люди, богатые и бедные, дворяне и простолюдины, мужчины и женщины, парни и девушки, слуги и служанки носят при себе крашенные яйца, где бы они не были, куда бы они не шли». Далее Петрей обращает внимание на поведение великого князя в эти дни: «Сам великий князь встаёт в этот праздник (на Пасху) около 12 часов ночи и ходит по всем темницам и заключениям, где сидят преступники, которых всегда большое число, велит носить за собою несколько сот яиц, дает каждому заключенному по яйцу и по овчинному тулупу и, не целуясь с ними, говорит, чтобы они радовались и веровали несомненно, что Христос за грехи всего мира распят, умер и воскрес…».

Интересен рассказ Корба о пасхальных поздравлениях, особо обращая внимание на безразличие пола, состояния и возраста при этом. «От самой Пасхи до праздника Вознесения Господня в России наблюдается следующий обычай: встречающиеся где бы то ни было, на перекрестках, на больших ли улицах и прочих местах, приветствуют друг друга восклицанием: «Христос Воскресе!», при этом целуются. При исполнении сего обычая, т. е. при поздравлении и взаимном целовании, не обращают никакого внимания на разницу в сословии или состоянии: никто не должен помнить такую разность. Ни один вельможа не откажет в поцелуе простому мужику, лишь бы только тот поднес ему красное яйцо; целомудрие замужней женщины или стыдливость девичья не могут тоже устранить исполнения сего обычая. Самая же характерная черта пасхальных дней в России — всеобщее ликование. Это ликование усугублялось колокольным звоном. Колокола потрясают воздух безпрестанным звоном и днем, и ночью…».
Игумен Кирилл (Сахаров), настоятель церкви свт. Николы на Берсеневке, г. Москва