 |
| Правая.Ru | Владимир Карпец | 13.04.2005 |
950 лет назад произошло событие, которое часто называют «разделением Восточной и Западной Церквей». На самом деле нет ничего более противоречащего как Евангельскому учению о единой Церкви, пребывающей до скончания времен, и врата адова не одолеют ея (Мф., 16, 18), так и Символу Православной веры (святых отец Второго Вселенского Собора), предписывающему веровать во едину святую соборную апостольскую Церковь, чем таковое суждение. Церковь как таковая не может разделиться — от нее лишь по своей воле может отделиться ее часть. Таковыми отделениями на протяжении истории Церкви являлись все ереси, расколы и раздоры. И в данном случае речь идет не о «разделении» Церквей, но об отделении, отпадении одной из епархий (Римской или Западной) от вселенской полноты Церкви Православной и кафолической (καθολικήν, то есть соборной). В этом случае правомерен вопрос: чем было это отделение — ересью или расколом? Датировка отделения Запада именно 1054 годом во многом условна. На самом деле в этот год имело место не начало, а завершение многовекового раздора. Что же произошло?
В связи с искажением пения Символа веры (о чем ниже) в соборе святого Петра в Риме Константинопольский Патриарх Михаил Керуларий перестает поминать папу Римского за литургией в числе прочих четырех патриархов. Папа отправляет в Константинополь трех легатов, но они лишь усиливают пламя раздора. Легаты вошли в Собор Святой Софии, произнесли анафему на Михаила, положили на престол клятвенную грамоту и, торжественно объявив, что отрясают прах ног своих на Константинополь и на весь Восток, вышли.
Христианство как всемирная Благая Весть о спасении изначально и прежде всего есть весть Востока. «Восток имя Ему», — поет Церковь о Спасителе мipa. С Востока идут цари-волхвы поклониться Богомладенцу, и на Востоке увидел Император Константин знамение непобедимого оружия. Первоцарь и Первосвященник Мелхиседек — царь «без имени и родословия» — образ Христа предвечного — пребывает на Востоке. Запад, в свою очередь, по преданию, — место падения Денницы. И даже светские учебники истории называют «западным путем» первичность собственности по отношению к власти — как духовной, так и царской. Легко предположить, что и тайну спасения Запад с самого начала себе «присваивает», «приватизирует». Начинается это незаметно, в первые века без нарушения христианского единства, в области доктрины, пока в рамках допустимого разномыслия.
Еще в IV веке Запад достаточно произвольно выделяет отдельные стороны домостроительства спасения из его единого целого. Согласно св. Апостолу Павлу, спасение устрояется Богом для всего мipa, всей твари, «Чаяние бо твари, откровение сынов Божиих чает. Суете бо тварь повинуется, не волею, но за повинувшаго ю на упование. Яко и сама тварь свободится от работы истления, в свободу славы чад Божиих». (Рим., 8, 19−21). Поскольку это так, человеческая история есть лишь одна, хотя и важнейшая, сторона осуществления вселенской тайны спасения. Раннее богословие Востока (прежде всего Ориген) распространяют Божие домостроительство предельно широко, вплоть до предвечно падших ангелов. Крайность этой точки зрения была отвергнута (предположительно) на V Вселенском Соборе, хотя богословская методология Оригена была воспринята и получила развитие на всем Востоке, прежде всего, у великих Отцов Каппадокийской школы — св. Василия Великого, св. Григория Богослова, св. Григория Нисского. Царствие Божие воспринимается как вневременная реальность, сокрыто присутствующая в тварном мipe («Егоже Царствию несть конца» — согласно Символу Православной веры). Поэтому человеческое время, человеческая история относительна, она есть частный случай Священной истории, по крайней мере, в протяжении исторического времени, «освобожденного» грехопадением, все бо вкупе время яко ничтоже есть предъ Господемъ". Центральное событие домостроительства спасения для Востока — Воскресение Христово, святая Пасха, Пасха Красная. На Востоке важен не только и не столько исторический Христос, сшедший с небес нашего ради спасения, но, прежде всего, Христос предвечный, воплотившийся от Духа Свята и Марии Девы вочеловечивыйся ради обожения человека, нас ради человек, вне зависимости от факта человеческого грехопадения и даже помимо его. Особенно много писал об этом св. Афанасий Великий. Для Запада же домостроительство спасения это, прежде всего, история рода человеческого во временном отрезке от грехопадения до апокалиптических событий, иными словами, Царствие Божие рассматривается Западом в будущем времени, в линейной перспективе. В богословии Запада присутствует зародыш «теории прогресса». Для Запада Бог выступает, прежде всего, в аспекте Бога истории, Его действия в истории, во времени, а потому центральным событием богослужебного года является Рожество Христово и его страдания — Страстная седмица. Кроме того, Запад рассматривает человеческие отношения не как нисхождение и проявление отношений в недрах Пресвятой Троицы, но, напротив, пытается «измерить» Божество человеческими мерками. Отсюда перенос в область сверхразумного правовых отношений, Римского права, возникшего в конкретных условиях конкретной цивилизации, цивилизации собственников, «частного права». Основы историософии Запада заложены в труде блаженного Августина «О Граде Божием», центральным в котором являются так называемые антропологические вопросы, то есть вопросы об отношении человека, причем, прежде всего, индивидуального, то есть падшего, человека, к Богу, задаваемые в ходе линейно направленной истории. В точном соответствии с Августином всякое творчество человека, который сам есть результат творения ex nihilo, «из ничего» (в соответствии во второй книгой Маккавейской; Мк., 2, 7, 28) есть каинизм, строительство Вавилона, града диавола, противостоящего Церкви Божией. Вывод этот, разумеется, крайний, но в перспективе западного богословия он просматривается. Восток же, в свою очередь, делает акцент на синэргии, «соработничестве» человека и Пресвятой Троицы, созерцаемой в глубочайшем смирении и «восхищении» духа внутри Церкви, прежде всего, конечно, в иноческом умном делании, но также и в созидательном сотворчестве Церкви-общины (εκκλεςια, communio). Иными словами, с самого начала Запад делает акцент на человеческой истории спасения и пути к нему, морально-психологическом, прежде всего, Восток — на образе спасения, его «доброте» (красоте). До тех пор, пока различие подходов не нарушало догматического единства, оно создавало лишь культурно-цивилизационные различия, но не нарушало единства Церкви как Богочеловеческого Тела Христова. По крайней мере, оно не препятствовало общению Востока и Запада в молитве и таинствах, прежде всего, в Евхаристии.
Тем временем Запад, наряду с различиями доктринальными и цивилизационными, начинает не только обособление церковное, но и предъявляет претензии на господство. Вопреки Правилам Вселенских Соборов, он выдвигает на первое место среди епископов епископа Римского, то есть главу Церкви Запада. Первоначально Римский епископ (папа) воспринимает себя, прежде всего, как «отец бедняков», возглавитель иноплеменников и пришельцев, отчасти воспринявший политические функции давно изжившего себя института плебейских трибунов. Это своего рода анти-император. Интересно при этом, что образ Христа как Царя царствующих, Спаса-в-Силах, уходит на второй план, а на первый выдвигается «зрак раба», путь земного страдания, Страстей и распятия, в точном соответствии с западным акцентом на Боге истории, Боге «страдающего народа», что заимствуется из Ветхого Завета. На Востоке же первохристианская община с самого начала включала в себя представителей древней, причем не только июдейской, но и яфетической (арийской) аристократии. Так, например, равноапостольная Мария Магдалыня и праведный Лазарь происходили из семьи сирийского яфетического царя Сируса и царицы Евхарии. Нет и решительного противопоставления Церкви и государства — в восточной Сирии в лице арамейского царя Авгара-бар-Ману (157−187) христианство владело престолом, а на монетах имелось изображение креста. На Востоке рано складываются очень различные меж собой, но единые в главном Александрийская и Антиохийская богословские школы, вбиравшие в себя всю сокровищницу «внешней мудрости», оплодотворенную аскетическим созерцанием. На Западе же (если не считать изначально связанное с Востоком кельтское иночество, вбиравшее в себя и окормлявшее членов воинского сословия) христианами долгое время становились преимущественно лица низшего звания, в основном, рабы, что создавало образ христианства (на самом деле ложный) как своеобразной демократии и даже охлократии. Впрочем, говоря современным языком, вполне «управляемой». «Управление» взяли на себя полутайные структуры, уходившие в глубину языческой эпохи. Так, за несколько веков до Рождества Христова в Риме фактически управляла так называемая Curia Roma — «Римская курия» (первоначальное значение слова curia — двор, товарищество, шайка), собственно и создавшая латинский язык как своего рода тогдашнее «эсперанто» (латинство, следовательно, гораздо древнее собственно Римо-католичества). Curia Roma состояла из магистратов, исполнявших жреческие функции и еще со времен Нумы Помпилия (VIII в. до Р.Х.) называвшиеся кардиналами, якобы имевшими право отворять и затворять cardo — врата ада и рая. Сенат провозгласил курию непогрешимым оракулом, а ее главу именовали pontifex maximus — верховный понтифик, т. е. посредник — нынешнее именование папы Римского. Именно курия была той невидимой властью, которая руководила сенатом, а при империи — императорами, пытавшимися в то же время через самообожествление и поклонению «гению императора» ограничить ее власть. Куриалы, пользовавшиеся магическими знаниями, владели искусством вызывания «чудес», «кровотечений» и т. д., в частности, через поклонение статуям богов. После Миланского эдикта 311 года, уравнявшего христиан в правах с язычниками, христианские епископы вошли в состав курии. Со всей неизбежностью криптократия курии по отношению к императорам соединилась с противостоянием этим последним со стороны первых пап. При этом вопрос о том, кто стоял во главе «новой курии» — наследники папы Линия (именно он, а вовсе не св. Апостол Петр, первым возглавлял Римскую кафедру) или языческие кардиналы — до сих пор остается неясным. Вот как писал об этом еще в XIX веке К.О. де-Скроховский (польский аристократ, знаток архивов Ватикана, вернувшийся из латинства в Православие): «Взвесивши, какие выгоды могут отсюда проистечь для членов курии Ромы, эта последняя решила объявить себя христианской сектой <…> По свидетельству свв. Амвросия и Августина, тогдашние христиане сохранили все обряды и формы языческих суеверий, которые начали оставлять уже сами язычники». Во всяком случае, именно курия в борьбе с монархической властью оклеветала святого равного апостолом императора Константина в убийстве его сына Криспа, что во многом послужило причиной оставления им Рима и создания новой, чисто христианской, православной столицы на Востоке, Царского града святой Софии. Так начинается вытеснение, изгнание с Запада представителей царских родов, позднее повторившееся с Меровингами и Гогенштауфенами. Это, собственно, и есть «ересь», то есть άίρεω - самопроизвольный захват, «приватизация», осуществляемая тем, кто выдает себя за ангела света, согласно святоотеческому учению. Курия же, толкуя все в собственных интересах, изготовила и подложный «Константинов дар» папе Сильвестру — грамоту на владение городом Римом, как особой «папской областью». Подделку эту сегодня признают и католические историки. Здесь истоки антиимперской, антимонархической политики Ватикана, опирающейся на «антивавилонскую» риторику, вплоть до сегодняшнего дня. Менее всего повинен в этом блаженный Августин, но факт использования его труда О Граде Божием в таком контексте налицо.
Безусловно, среди Римских епископов (пап) первого тысячелетия были святые, почитаемые и во Вселенском Православии, такие, как святой Климент Римский, святой Григорий Двоеслов, святой Лев Великий. Однако, в целом Римская курия, узурпировавшая с IV века папскую власть, делала все, чтобы не только подчинить себе правителей Запада, но и претендовала на всемирную светскую власть. Поправ древние правила о том, что каждая христианская община должна избирать себе священника, собрание общин в лице клириков и мирян избирает епископа, а поместный собор — архиепископа или патриарха (все это сохраняется в Кормчей и Книге правил), курия, используя предание о том, что святой Петр якобы прожил в Риме около 15 лет и был там епископом, распространила так называемое первенство Петра на его «преемников». Во-первых, Деяния Апостольские противоречат позднему Житию св. ап. Петра, вошедшему в «Золотую легенду», — пятнадцатилетний срок — растянутый, едва ли не впятеро. Во-вторых, св. Петр не был епископом — апостольское достоинство качественно иноприродно епископскому, распространяющему свою власть только на одну епархию. Согласно главному раннему оппоненту идеи папства, св. Киприану Карфагенскому, каждый право верующий епископ мистически пребывает на cathedra Petri. Как писал в этой связи богослов «парижской школы» русской эмиграции П.Н.Евдокимов, «Если Православие видит себя как непрестанную Пятидесятницу и находит в этом принцип власти, коллегиальной и соборной, то на Западе Рим утверждает себя в качестве вечного Петра, единственного князя и наместника всех видов власти (всякой власти) Христа. Несмотря на очень точные каноны, полагающие предел его власти (5-е правило I Никейского Собора, 8-е — Эдесского), Римский первосвященник никогда не упускал случая навязать свои суждения поместным церквам <…> Мы определенно присутствуем здесь при рождении двух экклезиологий, несовместимых, не сводимых друг ко другу в их собственном догматическом принципе, взаимно игнорирующих друг друга. Христианизация римского права позволила основать средневековую западную теократию на ипостазированной власти пап. На Востоке священство и царство являются двумя харизмами Божьими, которые дополняют друг друга в единой священной диархии. Восточная теократия ищет и формирует духовные условия, способные сохранить догматическую чистоту веры, цель которой выражена монашеством, — рождение новой твари. Существует лишь один Василевс для всех христиан, и империя есть местопребывание Церкви».
В борьбе пап с империей (а также с легитимными царскими родами Европы) родилось и утвердилось главное вероучительное разногласие Запада и Востока — Filioque — латинский догмат об исхождении Святого Духа не от Отца, но от Отца и от Сына. Для Запада существует скорее «Троица в Боге», чем Бог Троица через монархию Отца (выражение святого Афанасия Великого) или, по определению I Вселенского Собора — «Бог, где Трое рассматриваются вместе и каждый является Богом в силу единосущия». Запад стремится подменить единство отношениями «равного противостояния», что является очевидным переносом выработанного ранее в Риме правового мышления («частного права») на область неизреченного. «Сведение Лиц к отношению по оппозиции заставляет видеть в Сыне Deitas (Божество), лишенное способности порождать (только Отец обладает им), а в Святом Духе — ту часть Deitas, которая лишена к тому же и свойства производить исхождение (только Отец-Сын вместе обладают им). И так понятен Дунс Скотт, вопрошающий, как Дух Жизни может быть „безплодным Лицом“. Это результат замены положительного отношения единства отрицательным отношением оппозиции».
Впервые латинская формулировка Filioque появляется в Испании (Толедский собор 589 года), формально как аргумент в споре с арианской ересью вестготов, однако, серьезное значение она приобретает в следующие два века, и ее утверждение на Западе совпадает с узурпацией власти так называемыми Каролингами (Пипинидами), бывшими мажордомами франкских королей «первой расы». Правильнее, впрочем, употреблять в отношении королей слово «царь» (rex, roi), или «князь» (könig), поскольку «король» происходит от имени «Карл», родового как раз для узурпаторов-мажордомов. Regis «первой расы», Меровинги, по преданию, — потомки троянских царей (согласно Хронике Фредегара) — после крещения Хлодвига I в 496 году по византийскому обряду придерживались восточной традиции и получили от Византийского императора титул «августов». Зревший на протяжении двух столетий против них заговор мажордомов (управляющих дворца) после поддержки его со стороны римской курии увенчался успехом (убийство Дагоберта II в 679 году и низложение с монашеским пострижением Хильдерика III в 751 году) и привел к власти послушное курии потомство мажордома Пипина Короткого. Об обстоятельствах этой поистине роковой перемены русский историк начала ХХ века Ф.И.Успенский писал так: «В половине VIII в., хорошо взвесив и обдумав предпринимаемый политический акт, папа заключил секретно от императора (выделено нами — В.К.) союз с Каролингом Пипином Коротким. В основе этого союза лежала взаимная услуга и выгода: папа разрешил Пипину низвергнуть короля Хильдерика III и самому встать на его место, а Пипин дал Римской Церкви политические права и земельные владения в Италии и положил начало Папской власти или светской власти папы (выделено нами — В.К.). Следствием этого было, с одной стороны, уничтожение лангобардской власти в Италии и присоединение отвоеванных у лангобардов земель к Франкскому государству, с другой же стороны — распространение власти франкский королей на Италию и Юго-Восточную Европу и зарождение идеи Западной Империи. Намеченные здесь события имеют европейское, если не всемирно-историческое значение и делают перелом в истории (выделено нами — В.К.)». Любопытная подробность: на всеобдержном употреблении Filioque в этот период в большей степени настаивают франкские узурпаторы, нежели сами папы. Более того, одним из условий помощи папе Стефану III со стороны Пипина Короткого было полное принятие этого добавления. Среди прочих (их множество) причин такого условия можно, в частности, назвать стремление как можно быстрее отделиться от Византии. Во всяком случае, на Западе в VIII—IX вв.еках Filioque господствует, и во время коронации Карла Великого, внука Пипина, императорской короной так называемой Священной Римской Империи в 807 году повелитель Запада на вопрос папы «Како веруеши?» исповедует эту ересь, хотя в соборе святого Петра запоют ее только два века спустя.
За два века (VII-X) к Filioque присоединилось и многое другое, как в области вероучения, так и в обрядах, которые никогда не рассматривались Православием как нечто второстепенное или неважное (будущий прием латинской схоластики, разделившей таинство, догмат и обряд). В Полном Православном богословском энциклопедическом словаре 1903 года мы читаем: «В основании отличительных признаков католического учения лежит преувеличенное представление о заслугах человека перед Богом, о том, что человек в силах исполнить закон Божий и бороться с грехами, и даже достичь большего — но это вместе с тем является некоторым умалением заслуг и дел Спасителя; кроме того, нравоучение католической церкви — считает завет Бога с человеком как нечто юридическое, признавая чуть не равноправные стороны. Такие и многие другие еще отклонения от истинно-христианской веры и привели к разделению церквей, разрозненных еще политическим антагонизмом (Восточная Церковь сохраняла верность Империи и не признавала узурпаторов-Каролингов — В.К.). Искажение Никео-Цареградского Символа веры (Filioque) явилось следствием умаления значения Святого Духа, что в свою очередь привело к кощунственному деянию — Римская церковь выбросила из Евхаристического канона Эпиклезу, то есть призывание Святого Духа на Святые Дары. Что это означает — понятно и без комментариев. Впрочем, об этом мы еще поговорим. Сюда следует добавить также такие латинские новины, как совершение Евхаристии на опресноках, а не на квасном хлебе, учение о «чистилище», признание одного епископа главой всей Церкви, противоречащее Правилам Апостольским и постановлениям Трулльского Собора требование обязательного безбрачия духовенства (целибат), обливательное крещение (помимо болезни или гонений), почитание статуй и вообще выпуклых изображений (VII Вселенский Собор признает только изображения на плоскости), пост по субботам, разрешение поста «по силам» вплоть до вкушения молока, сыра и яиц во Святую Четыредесятницу (с этим, согласно летописи, не согласился еще святой Владимир во время «выбора веры»). Полностью противоречили не только Преданию древней Церкви, но и самой Евангельской проповеди папские запрещения для чтения мipянами Священного Писания, причем не только Ветхого, но и Нового Завета. Сами латинские переводы Библии были сделаны не с древнейшего греческого текста (Септуагинты), датируемого 70 годом до Р.Х., но с раввинистических книг III века (Вульгата). Каждое из этих отступлений в дальнейшем привело к еще большему их «разветвлению» и появлению уже новой догматики, о которой мы будем говорить в дальнейшем, — к VIII—X вв. этого довлело.
Первым великим обличителем латинских заблуждений, стражем Православия стал святой патриарх Фотий (820−891). Святитель указывал, что «обыкновенно и малое отступление от преданий ведет к совершенному пренебрежению евангельского учения». Не только Filioque, но и обычаи Римской церкви, такие, как целибат, пост в субботу отвергает святитель Фотий в своем «Окружном послании к Патриаршим престолам Востока» (Encyclica ad archiepiscopales thronos per oritntem obtinentes, 867). На Патриарший престол он вступил в 858 году после низложения Патриарха Игнатия. На сторону Игнатия встал Папа Римский Николай I, который в своих посланиях в Константинополь резко высказывался о себе как о главе Вселенской Церкви и наследнике Петра. Действительно, к папам часто обращались в спорных случаях как к третейским судьям, но их решения вовсе не были обязательны для Вселенской Церкви, как им того хотелось. Собор 861 года утвердил Фотия при согласии папских легатов. Николай провозгласил решения этого собора незаконными как принятые без его согласия (напомним, что для утверждения решений собора достаточно согласия императора, а таковое было). В ответ на это Константинопольский собор 867 года осудил уклонения от древних преданий (в первую очередь Filioque) и отлучил Николая. Неожиданно на сторону папы встал император Василий, созвавший в 869−870 гг. собор, состоявший из приверженцев Игнатия, который отлучил Фотия и признал зависимость Восточной Церкви от Рима. В 877 году Игнатий скончался. Незадолго до смерти он примирился с Фотием, который был вновь избран Патриархом по смерти Игнатия. На соборе 879−880 гг. святитель Фотий не только добился признания со стороны римской курии, но и включил в акты собора формулы, осуждающие Filioque. Папа Иоанн VIII вновь отлучил Фотия. Однако, «церковно-политическая программа, которую проводил Фотий в своей борьбе с Римом, навсегда определила отношения церквей восточной и западной».
Патриарх же Михаил Керуларий еще до формального разрыва подвергает серьезному осуждению латинскую практику совершения Евхаристии на пресном хлебе (опресноках). Этот западный обычай, так же, как и Filioque, создал не только богословские, но и цивилизационные различия с Христианским Востоком. Употребление гостий (азим) — не случайность, а глубинное следствие всего мipoвоззрения Запада, сложившегося уже в IV—V вв. Оно, как считает Керуларий, есть общение с июдеями. «Азимы приказал употреблять Моисей, наша же Пасха — Христос <…> Смотрите, как он назвал хлеб: Телом Своим Нового Завета. По вашему panem, по-нашему — άρτον. Αρτος же означает хлеб поднявшийся, вверх простирающийся от закваски и соли, имеющей теплоту и подъятие. А опресноки ничем не отличаются от бездушного камня, снизу они смешиваются с грязью от кирпича и подобны сухой глине. Их установил Моисей есть июдеям с горькими травами однажды в год. Они служат символом печали и страдания. Наша же Пасха есть всецелая радость…» Михаилу Куруларию вторит и инок Никита Пекторат в своем трактате «Против латинян»: «Кто употребляем азимы, тот под законом и ест от трапезы еврейской, а не от живой трапезы Господа; мы же едим трапезу вышесущественную, почему и хлеб научены есть вышесущественный <…> В хлебе, т. е. теле Христовом, когда мы достойно вкушаем его, нам представляются три оживотворяющие элемента: дух, вода и кровь, почему и Иоанн говорит: «трие суть свидетельствующие: дух, вода и кровь, и сии три воедино суть», т. е. в теле Господнем <…> Ваши же опресноки никаким образом не могут иметь отношения к указанному речению апостола Иоанна: для чего приемлете, спросим вас, в ваших азимах воду, муку и огонь? В честь тела Господня? Но Иоанн не говорит «три суть свидетельствующие: вода, мука и огонь», но что? Дух, вода и кровь, и сии три воедино суть. Не могут ваши три элемента иметь отношения и к Троице, ибо Евхаристия совершается в воспоминание страдания Господа, а страдал один Сын Божий, а не вся Троица».
Служение на опресноках — это не простой «обряд». Характерно, как отвечает иноку Никите кардинал Гумберт (ум. 1064 г.). Он сравнивает квасной хлеб с дрожжами, пивом, прокисшим молоком, которые приравнивает к «нечистотам». Для него «опреснок полон и тверд, а не рыхл и пещерист, как квасной хлеб». В своих рассуждениях об опресноках Гумберт доказывает: Восток, упрекая латинян в последовании отмененному ветхому закону, доходит до «презрения этого закона».
Все это не так просто, как кажется на первый взгляд. «Мip держится на закрепках литургических», — писал о. Павел Флоренский. В споре об опресноках таился смысл, развернувшийся в великое мipoвое противостояние. Для Запада, целиком стоящего на «римских» юридических началах, Воскресший Христос, принесший сочетание несочетаемого, «нарушение естества чина», — это «презрение закона», пугачевщина и опричнина, махновщина и сталинизм. Для Востока мертвый опреснок — это «участие в трапезе еврейской», юридический рационализм, «Ренессанс» и «Просвещение», Декарт и Поппер, «принципы 1789 года» и «права человека», Международный валютный фонд и личный номер, вырубленные леса и нерожденные русские дети. Кто кого?
В Х-XIII веках окончательно складываются в целом не изменившись до нашего времени основы уже не просто латинского, но именно римо-католического учения, полностью противоположного Православию во всем — от метафизики и богословия до мельчайших деталей быта. Тот зазор между августинизмом и каппадокийством, о котором мы писали выше, превращается в пропасть. В 1210 году поместный Парижский собор анафематствовал сторонников Иоанна Скота Эриугены (810−877 гг.), переводчика и комментатора Восточных Отцов — Дионисия Ареопагита, св. Григория Нисского, преп. Максима Исповедника. Тем самым косвенно было анафематствовано все мистическое богословие Восточной Церкви, отвергнут сам его язык. Ансельм Кентерберийский, Альберт Великий, Фома Аквинский, Оккам и другие доводят креационизм блаженного Августина и ряда библейских книг (прежде всего, Маккавейских), до крайности, открывая тем самым путь к вытеснению священного из мира, к его отчуждению, к апостасии. «Теология жестко порывала с холистским подходом античности, где «горнее и дольнее» воспринималось как одни и те же реальности, различающиеся лишь в степени бытийной напряженности», — пишет философ, прихожанин нашего храма Александр Дугин. И далее: «Такой подход был чужд восточной патристике, которая, напротив, всячески минимизировала оппозицию между земным и небесным, тварным и нетварным, тяготея к синтезу, воплощенному в Христе и мистически продолжающемуся в жизни Церкви».
Основой богословия Запада становится различение материи и формы, заимствованное из философии Аристотеля, переосмысленной схоластами. Отсюда происходит и разделение церковной жизни на «важнейшее» и «второстепенное». К первому в католической теологии относится догматика и таинства (в которых также различаются материя и форма — категории аристотелевой метафизики), ко второму (второстепенному) — обряд. Как следствие возникает и «конвенционализм» — представление о неких «нейтральных» областях жизни, к которым Церковь якобы безразлична — государственное устройство, род занятий, внешний вид человека и т. д. Это уже выходит за рамки даже чистого августинизма с его четким делением на добро и зло, не говоря уже о ясном указании Евангелия: «Буди же слово ваше: ей, ей, ни, ни, лихо еже сею, от неприязни есть» (Матф., 5, 37). Для Православного же Востока нет «нейтральных» вещей — Православие тотально, если угодно, даже «тоталитарно», поскольку в Церкви все богодухновенно («ей, ей») вплоть до малейших «частностей»: строго говоря, Православие вообще не знает ничего «частного», оторванного, индивидуального. Церковь соборна, и спасение в Церкви соборно, «мipoм». И преподобный Иоанн Лествичник настаивает на том, чтобы «словесы, и делы, и мыслию во Святую Троицу праве и безпорока веровати» (Лествица, Слов. 1-е, ст. 19). Вошедшее в «Кирилову книгу» «Слово об опресноцех» гласит: «Вера бо самеми вещьми (выделено нами __ В.К.) действуема состоится». (Кирилова, л. 297). Отсутствие «видимых знамений» лишает и благодатной сущности: «Да вемы, где суть, гдеже несть их. Сия бо суть нашего ради увещания. Идеже знамения, от Господа назнаменованная и преданная на что не суть, тамо ниже вещь и тайна от Бога данная есть». (Большой Катехизис, л. 378, об.). В православном богослужении благовествованием является все — и собственно Слово Божие, и иконопись, и церковная живопись (фрески), и пение, и детали устава — устав о звоне, устав о поклонах и т. д. Все это вместе теургично и всеохватывающе. Так же теургичен и быт православного государства, общества. О нем современный человек судит, однако, по «поздним» источникам — книгам П. Мельникова-Печерского и И.Шмелева. Но уже и это — остаточные, умирающие формы, сохранявшиеся в отдельных слоях общества (в России — у купечества), тогда как подлинно православный быт, образ неба на земле к этому времени «ушел на небо» вместе с эпохой, когда все — от царя до нищего — славили Бога «едиными усты и единем сердцем», радуясь о Христе Воскресшем. Латинство же, строго следуя своему изначальному предпочтению Христа как «страдающего учителя» Христу Воскресшему, Спасу-в-Силах, Царю Славы, выделяет в качестве главного, в качестве материи веры словесное ее содержание (в пределе — чистую проповедь, что уже, впрочем, более свойственно протестантизму), придавая всему остальному второстепенное значение формы[1]. Замечательно, что именно игнорирующее «форму» латинство не знает и не понимает совлечения форм, апофатического богословия «незаходимого мрака в ведении» (Канон Великий покаянный святаго Андрея Критского), в лучшем случае заменяя его вполне чувственной «темной ночью души» (Иоанн Креста). «Паламитские споры» хорошо это показали.
Особо следует отметить разрушительное воздействие «конвенциональной» схоластики на собственно латинскую литургию (мессу), о чем мы уже упоминали. Речь идет об отказе от эпиклезы — призывании Святого Духа на приносимые Святые Дары. Такое призывание само относится латинскими богословами к области «формы». «С известного времени, — пишет архимандрит Киприан (Керн), — римская практика выбрасывает из мессы эту молитву, или, точнее, так ее скрывает в контексте своих молитв, что она теряет свое значение и характер освятительной молитвы». Происходит это вопреки изначальности этой тайной молитвы, о чем свидетельствуют такие древние Отцы и учителя Церкви, как свят. Ириней Лионский, св.муч. Иустин Философ, Ориген и др. Римская Церковь не только отказалась от эпиклезы, но и прямо отвергла ее в XIV в. устами папы Бенедикта XII по поводу обращения армянского царя Льва IV, а затем на Флорентийском соборе. После этого с полным основанием можно утверждать, что после латинской мессы остаются не Тело и Кровь Господа, а простые хлеб и вино.
В это же время в Римской Церкви вводится особое учение о «сверхдолжных заслугах» святых. Оно проистекает из первоначального «антропологического» взгляда о том, что человек, с помощью нравственных усилий, может самостоятельно достичь святости. Если это так, то и святые могут «выкупить» из греховного плена тех, кто их «уровня» не достиг. На бытовом уровне это привело к распространившемуся взгляду на то, что можно, скажем, построив храм или регулярно внося деньги на обитель, «освятить» капитал или «загладить» разбой (к сожалению, этот взгляд проник и в православное создание; бытует он и среди старообрядцев). Но это все же, так сказать, предрассудок, а не доктрина. Латинство же формулирует особое учение на эту тему. Грешник может «выкупить» часть «праведности» у Церкви и тем очиститься. С XII—XIII вв.еков в Европе начинает широко применяться продажа так называемых «индульгенций» — грамот, прощающих те или иные грехи, в том числе и пока не совершенных. В 1320 году папой Иоанном XXII была издана так называемая «апостольская такса» (!). По ней, например, ложная клятва именем Божией Матери прощалась за один франк, а именем «обыкновенного» святого — за 3 су. Епископ или аббат могли убить кого угодно, заплатив 300 франков. «Обычный» человек за убийство отца, матери, сестры или жены платил 40 дукатов. За подделку завещания — 28 дукатов. За поджог или ложную клятву — те же самые 28 дукатов. Не будем перечислять «деяния неудобосказуемые» (они занимают едва ли не половину перечня) — читатель и так легко догадается, о чем идет речь, и сам примерно может определить цену… Случаи, связанные с индульгенциями, становились общеизвестны и вошли в учебники истории (отнюдь не «атеистические»!). Например, с одним из самых известных продавцов индульгенций монахом Тецелем произошел такой случай: однажды дорогой в лесу его нагнал какой-то рыцарь и купил индульгенцию за тот грех, который собирался совершить. Получив ярлык, рыцарь схватил у Тецеля ящик с деньгами и ускакал. Кардинал де Лоррен (XIV в.) продавал (и покупал себе) индульгенции, прощавшие заранее «три греха на выбор». В Германии в XV в. право торговли индульгенциями приобрел Альберт, епископ Майнцский, который затем уступил за 30 тысяч дукатов это право банкиру Туггеру, еврею из Аугсбурга, который уже затем продавал их набожным католикам…
Конечно, можно сказать, что это крайности. Но этими «крайностями» переполнена история Европы нескольких столетий. Сегодня этого нет. Но и сегодня Ватикан делит своих последователей на «практикующих» (которым дозволено частое причащение) и «непрактикующих», то есть обычных грешников. Спрос с тех и других принципиально различен. Грехи «непрактикующих» уже «искуплены» многочисленными святыми, в том числе последнего времени. Все это — следствие антропологической доктрины спасения, учения о материи и форме, разделении догмата и обряда.
Итак, латинство разделяет. И, разделяя, властвует. «Царство от мира сего» — так называлась вышедшая еще 70-е годы ушедшего столетия атеистическая брошюра о Ватикане, неожиданно попавшая в точку. Выделяя форму как нечто нейтральное, римская курия на самом деле просто «ослабляла поводок», не без основания полагая, что потворство «свободе» часто создает более крепкие властные узы, чем требующий напряжения духа, души и тела «большой стиль» истинной онтологии, с которого, действительно, легко сорваться в бездну, если не имеется «удерживающего», катехона, каковым и является Царская власть, Империя.
Полноценное Православие не мыслит себя вне Империи.[1] Изначально империя и «ойкумена» (вселенная) — одно и то же. Святитель Иоанн Златоуст прямо отождествляет катехон («держай ныне») из 2-го Послания к Солуняном святого апостола Павла с империей, точнее, с римской (в его время уже ромейской, византийской) императорской властью. Важнейшей чертой православного учения о монархии является то, что она происходит непосредственно от Бога, без посредства церковной иерархии. Глава 42-я Кормчей гласит: «Великая паче иных иже в человецех есть дара Божия, от Вышняго дарована человеколюбия Божия, священство же и царство; ово убо Божественным служа, сеже человеческими владея и пекийся; от единаго же токожде начала обоя происходят человеческое украшающее житие якоже ничтоже тако бывает поспешение царству сего ради, якоже Святительская честь: о обоих самех тех присно все Богу молятся; аще бо онии непорочны будут во всем и к Ьогу имут дерзновение и праведно и подобно укарашати начнут преданные им грады, и сущее под ними будет согласие некое благо, во еже добро человечестей даруя жизни. Сему быти веруем, аще священных правил блюдение сохранится, ихже праведно похваляеши самовидцы Божию славу предаша апостоли и святии отцы сохраниша же и заповедаша». Миропомазание императора (царя), согласно византийским, а позднее — русско-московским представлениям, не создает монарха, а лишь видимым образом подтверждает его невидимое помазание во чреве матери. В эпоху Вселенских Соборов место Императора в Церкви уникально: он не только имеющий чин иподиакона «епископ внешних дел Церкви», ее страж и оградитель; он есть нечто значительно большее… Не имея на Соборе решающего голоса (а только совещательный, как представитель мipa), он в то же время не только созывает Собор в связи с возникающими у него (от имени народа) догматическими вопросами, но и утверждает его решения своей подписью. «Что касается инстанции, их созывающей, то все семь Соборов были созваны императорами, — пишет официальный современный канонист Русской Православной Церкви протоиерей Владислав Цыпин. — Это безспорный исторический факт, который безсильны опровергнуть позднейшие римо-католические фикции о том, что императоры, созывая Соборы, якобы исполняли поручения пап».[1] Избрание Патриарха в Византии осуществлялось так: члены Синода выбирали трех кандидатов в Патриархи, после чего Император избирал одного из них. Во время междупатриаршества патриарший клобук хранился у Императора; во время междуцарствия царская корона — у Патриарха.
Для латинского учения все люди изначально равны. Поэтому, как писал русский юрист и канонист М.В.Зызыкин, «светская власть выставлена как изображение человеческой гордыни, а короли потомками бандитов, захвативших власть над равными себе по наущению дьявола».[1] Но, поскольку форма государственной власти (как и всякая форма) для латинства второстепенна, то Римская церковь в принципе одинаково относится и к монархии, и к республике, вменяет себе право там, где монархия как данность существует, «делать королей», используя как миропомазание, так и отлучение от церкви. При папе Григории VII Гильдебранте (1073−1085) складываются две основные политические доктрины Ватикана — «теория двух мечей» и «теория двух светил». В полном соответствии с учением о «граде земном», порожденном человеческой гордостью, Григорий VII писал: «Может быть, думают, что царское достоинство выше епископского? Но царское изобретено человеческой гордостью, а епископское установлено божественной любовью». Излагая точный смысл учения Григория VII о власти, итальянец Эмилио Кроса писал: «Власть (potestas) заключается в полном авторитете Церкви, которая имеет совокупность всех полномочий, высшее руководство обществом и рассматривается как божественный атрибут, который принадлежит Церкви как высшему союзу на земле и исходит непосредственно от Бога, не имея отношения и основания в человеческой природе. В то время, как власть (dominium) имеет земное происхождение, власть, существовавшая до Церкви, имела свою основу в человеческой природе, от которой она заимствовала грешные свойства, слабость и свою низшесть. Для того, чтобы власть dominium могла оказаться совместимой с христианским обществом, она должна следовать Церкви в ее приказах и законах, должна получать от нее одобрение».
Во время коронования западных королей читалась булла Григория VII Unam Sanctam: «Итак, оба меча находятся в обладании Церкви, и духовный, и материальный. Но второй должен употребляться за Церковь, а первый — Церковью; один рукой священника, другой — рукой царей и воинов, но по приказанию Церкви в покорность ей. Нужно ведь, чтобы один меч был под другим, и светская власть подчинялась духовной… Духовная власть должна устанавливать земную и судить ее, если она окажется нехорошей… Поэтому, если уклонится с правильного пути земная власть, ее будет судить духовная. Поистине римскому первосвященнику подчиняется всякое человеческое существо, и мы объявляем, утверждаем, определяем и возвещаем, что это необходимо для спасения». Короля можно сместить, заменить, проклясть, в пределе — убить (последнее утверждали доминиканцы-«монархомахи»).
Согласно теории «двух светил», царская власть не имеет собственного бытия — она есть отраженный свет (луна) от власти епископа (солнца), прежде всего и по преимуществу — римского.
«Освободившись» от «строптивой» Восточной Церкви, Curia Roma ставит перед собой четкие и определенные цели — создание мipoвого теократического (точнее, иерократического) государства. При этом намечаются три основные направления наступления — Северо-Восток (Православная Русь), Юго-Восток (Константинополь-Иеросалим) и Юго-Запад (прежде всего, остатки Готской империи в Пиренеях и Испании). В дальнейшем сюда будет подключена и Америка. Первоначально проводятся реформы внутри самой Римской Церкви. Связаны они с именем уже упоминавшегося Григория VII Гильдебранта. Именно он, сын бедных родителей, умом и энергией добившийся кардинальского титула, стоял за избранием на папский престол Николая II (того самого, который окончательно разорвал с Православным Востоком), а затем был и сам избран на него. В своих собиравших многотысячные толпы проповедях он убеждал вернуться к евангельской нищете и целомудрию, обличал роскошь и разврат власть имущих. Провозглашая идеалом образ жизни первохристианской общины, он умалчивал при этом, что она не была централизованной, и местные епархии не зависели друг от друга. Особо следил Григорий VII за соблюдением целибата священства, главной целью которого было, по его же словам, предотвращение появления «духовных династий». Идеалом Григория был своеобразный христианский коммунизм, добиваться которого он стремился через создание особых дисциплинированных орденов и конгрегаций. В 1075 году появляется т.н. «Диктат папы». Согласно этому документу, состоявшему из 27 статей, папе одному принадлежит право назначения, смещения и перевода епископов, разрешения юридических споров, созыва соборов (sic!), суда и наложения на императора и князей церковных наказаний, освобождения подданных от присяги верности «неправедному» императору или князю, возложения на императора его знаков отличия; никто не имеет права судить папу, а князья должны целовать его туфлю в знак того, что он и только он является vicarii Christi.
Развивая эти положения, Григорий VII пришел к выводу, что князья являются непосредственными вассалами апостольской кафедры, из рук представителя которой они получают на ленных началах княжеское, королевское и императорское право, принося папе ленную присягу (fidelitas et hominium). Тем самым оказывается, что монархическая власть лишается своего наследственного характера, и даже «христианнейшие короли» не должны передавать своей власти по наследству, если против этого возражает курия.
Первой жертвой второго (после V—VIII вв.) этапа «папской революции», пришедшегося на XI—XIII вв., стала династия Гогенштауфенов (1138−1254), весьма успешно правивших Западной империей после того, как в Х в. от нее отделилось Французское королевство. Германские императоры «Первого Рейха» стремились к восстановлению тех же пропорций между собой и Церковью, что существовали в Византии. Чтобы противостоять Гогенштауфенам, папы сплачивают вокруг себя средиземноморские города, поддерживают ростовщичество (запрещенное церковными канонами), образуют Ломбардскую лигу и в конце концов поднимают восстание (по сути, первую в историю буржуазную революцию), свергая Фридриха I Барбароссу. Его внук, знаменитый Фридрих II, покровитель наук и искусств, стремившийся включить в состав Рейха также исламские народы, после тридцатилетней борьбы за единую Империю был отлучен папой от Церкви и потерпел в борьбе с Римом жестокое поражение. Фридрих был знатоком древнееврейского, греческого и арабского языков, поэтом. На протяжении веков лучшие люди Запада считали себя его учениками и почитателями — Данте, Рихард Вагнер, Юлиус Эвола… Конечно, он не только не был антихристианином, как до сих пор утверждают католические и либеральные историки, но, напротив, стремился к восстановлению канонического устроения Церкви, возвращения к выборности епископов, к соборному устройству. Продолжая исповедовать латинскую догматику, в частности, Filioque, он все чаще устремлял взор на Восточную Церковь. Именно с Фридрихом связана легенда о «спящем императоре», который вернется…
В 1204 году по благословению пап «крестоносное воинство» вторгается в Константинополь, разграбляет город и увозит многие православные реликвии на Запад. На месте Византии временно устанавливается Латинская империя, павшая только в 1261 году, когда Михаил VIII захватил у латинян Константинополь и восстановил Священную Империю.
В это время основным направлением наступления латинства становится Православная Русь…
