«Я бо родился в Диком Поле..»

11-го февраля на «Малой сцене» Харьковского дома актера состоялся вечер известного писателя Ю. Г. Милославского.

Те, кто читал прозу Милославского — роман «Укрепленные города» (1980), повесть «Лифт» (1993) и несколько циклов рассказов, получивших широкую известность сперва в эмиграции (сборник «От шума всадников и стрелков», ARDIS, 1984), а с начала 90-х годов — в России (Сборник «Скажите, девушки, подружке вашей», ТЕРРА, 1993), были заинтригованы приездом мэтра. Напомним, что это к его книгам «Urban Romances, selected stories» (ARDIS, USA, 1994 и 1997) лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский написал в предисловии: «Словно не пером написано, а вырезано бритвой».

Последний раз художественной прозой писатель на родине «отметился» лишь в 2004 г. в альманахе «Двуречье. Харьков — Санкт-Петербург» — рассказами «Последний год шестидесятых» и «Ombra Аdоrata».

Юрий Милославский не только известный прозаик и поэт, но и историк литературы, журналист. Учился он не только в Харьковском университете, но и в Мичиганском (США), где в 1994 г. защитил докторскую диссертацию «Лексико-стилистические и культурные характеристики частной переписки А. С. Пушкина». Милославский — почетный член Айовского Университета (США) по разряду изящной словесности (1989) и член Американского PEN-центра. Книги рассказов Ю. Г. Милославского были также опубликованы во французском и английском переводах.

Стихи Милославского лишь единожды были собраны автором в книгу «Стихотворения», которую выпустил в свет в 1983 г. известный пропагандист русской культуры в эмиграции, ныне покойный И. Малер — владелец единственного в те времена русского книжного магазина (и издательства при нем) в Иерусалиме. Начиная с 1977 г. стихи Ю. Г. Милославского входили во все сколько-нибудь значительные антологии русской поэзии за рубежом и в Отечестве («Антология Голубой Лагуны» К. К. Кузминского, «Самиздат Века» и др. Вошли стихи Милославского и в готовящийся к выходу в Москве большой том «Русская поэзия ХХI века» (составитель Г. Красников).

В Харькове стихотворения Милославского были опубликованы в сборниках «Дикое поле. Стихи русских поэтов Украины конца ХХ века» (2000, составители А. Дмитриев, И. Евса, С. Минаков) и «Звучащий свет» (Стихи участников Международного фестиваля памяти Чичибабина, 2005).

В этом нет случайности, поскольку именно Милославский посещал в середине 60-х студию, которой руководил Б. Чичибабин, и именно Милославский спустя четыре десятилетия написал: «…У нас на Слобожанщине, в Области расселения Слободских Полков, на земле Дикого Поля жил — и обрел во блаженном успении вечный покой поэт Борис Чичибабин, — он же товаровед-счетовод Борис Полушин. Ему дано было ведать товары добрые — и свои итоговые счета он вел верно. Вчитаемся же вновь и вновь в оставленные нам книги сего великого русского счетовода. Бог даст, считать научимся — глядишь, и поумнеем».

На вечере в Доме актера, куда пришли десятки поклонников литературного дарования известного писателя, люди разных поколений, Юрий Милославский читал стихи и прозу.

Начал гость с уже ставшего классическим рассказа «Скажите, девушки, подружке вашей…», в связи с которым (в числе других) американская критика сравнила сочинения этого автора с прозой Гоголя. Приведем стилевой образчик из вышеназванного рассказа: «А со стороны лодочной станции поднимались на бульвар местные молодые люди в припасенных у утра белых шелковых соколках-безрукавках. Вот падет солнце — и загар местных молодых людей станет инфракрасным мраком. Но осталось пять минут жизни у багровизны за синим морем, — и покамест видать, что загар создан из прозрачного черного хрусталя, простеленного на самосветящееся скользкое золото. Так загорают все детство, отрочество и юность — за одни курортные сезоны не успеешь…»

Гость прочел стихи последних лет, и даже — встав — спел сочиненную им недавно «слободскую народную песню» «Все государства Российскаго Царствия», которая начинается такими строфами: «Эх-да никуда я не поеду, / Эх-да не пойду я никуда, / Ни в Понизовье, ни в Задонье, / Ни в Замосковны города, // Ни во Немецкую украйну, Ни во Заоцкие края — / Я бо родился в Диком Поле / И тамо, знать, и сгину я…»

Ответив на вопросы слушателей, касавшихся в основном харьковской ретроспективы 60-х и новейшей литературной жизни Нью-Йорка, писатель прочитал также два отрывка из новой большой повести, ради завершения которой и прибыл на 4 дня в свой родной город, где последний раз был в 1991 г. (эмигрировал в 1973).

И в новой, и в известной прозе Милославского Харьков, названный и неназванный по имени, упоминается постоянно.

Занимательным оказалось такое совпадение места: именно в помещении Дома актера прежде находился Харьковский театр кукол, и именно сюда в 1963 г., еще в эпоху знаменитого кукловода Афанасьева, имя которого театр носит сейчас, 15-летний Юрий Милославский пришел устраиваться на работу электриком. Однако судьба распорядилась иначе. Незаурядность его личности сразу была оценена в труппе, куда Юрий и был принят актером, прослужив в этой должности в итоге 5 лет.

Организовала вечер-встречу редакция литературно-художественного журнала «@оюз писателей» (соредакторы А. Краснящих, Ю. Цаплин, К. Беляев). Вечер провел писатель Станислав Минаков, представивший публике не только живого классика, но и издания, где публиковались сочинения Ю. Г. Милославского. В частности, ставшие уже чуть ли не библиографической редкостью исследовательские книги питерского издательства «Царское Дело»: «Знамение последних времен. О чудотворном образе Божией Матери Иверской-Монреальской (2000) и «Странноприимцы. Православная ветвь Державного ордена рыцарей-госпитальеров Св. Иоанна Иерусалимского (2001).

Дав интервью телекомпании «Первая столица», которая записывала весь полуторачасовой вечер, пообщавшись с литературной молодежью города, а затем надев темно-серое пальто с длинным черным шарфом и свою стильную кепку, сшитую из разноцветных кусков твида и купленную, по его словам, «лет двадцать назад в Дублине», мэтр покинул «Малую сцену».

Юрий Милославский

ВСЕ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКАГО ЦАРСТВИЯ

Эх-да.

Эх-да никуда я не поеду,

Эх-да не пойду я никуда,

Ни в Понизовье, ни в Задонье,

Ни в Замосковны города,

Ни во Немецкую украйну,

Ни во Заоцкие края —

Я бо родился в Диком Поле

И тамо, знать, и сгину я.

Тамо, где струится Ворскла,

Где пылит Муравской Шлях,

Тамо каменныя девки,

Эх-да с письменами на грудях,

Пялят очи ледяные

Эх-да на ту закатну медь.

Знать, меня Господь сподобил

Tе письмена — уразуметь.

Тамо, где Царев-Борисов

На Осколе-на реке,

Тамо скачет мертвой рыцарь

С черной раной на виске.

И таково он тихо скачет,

И таково он крепко спит,

Что ни кольчугой не возгрянет,

Ни костьми не возгремит.

Тамо, где птицы возгнездятся,

Да воспоют Польскую Русь,

Тамо в Поле, в Диком Поле

Я белым саваном завьюсь.

Эх-да тамо в Поле, словно в море

Я солью белой растворюсь.

НА ПАМЯТНИК ТАРАСУ ШЕВЧЕНКЕ В ХАРЬКОВЕ

Станиславу Минакову

Тем, кто помнил меня молодым

дурогоном застольным в пельменной:

забывайте. — Исчез, яко дым,

яко воск от лица автогенной

сварки Божией, — тако дотла

расточился, до бренного пара —

и завис над Московской — с угла

на Сумскую, где мама упала,

оскользясь на камнях каблуком

босоножки немецкого лака;

но меня удержала.

Потом

все дивилась, что я не заплакал.

………………………………………

Любо мне замирать на весу,

по плеча выходя из тумана

и хулить, что увидел внизу

на манер усача-хохломана. -

Сей застыл, обалдев с бодуна,

где велел иудейский ваятель,

а к нему простирают со дна

металлический трупик дитяти,

багинеты, серпы да снопы,

безкозырки, папахи да шлемы;

так и нам.

Уклонясь от судьбы

страха ради — под мрамор емблемы,

в черный щебень забив якоря,

пребывать бы в понуром дозоре,

и глядеть — как житейское море

воздвизается зря.

НА 70-ЛЕТИЕ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ В.М. МОТРИЧА

Чем владел — не оценил и в грош.

Грянул в угол тяготу постылу.

Хрен догонишь! — то ли хрен найдешь! -

Красным дегтем начертал я с тылу.

Долг уплачен хлебу и ножу,

И тюрьме-суме неизносимой.

Оттого и дерзостно гляжу

В гипсовые очи Мнемозине.

Быть тому, чего не миновать. -

Мне в бегах, Владычице, споборствуй:

Наглой смерти смрадная кровать,

А над нею — светлячок Фаворский.

В небесах — златая чешуя

Отлетает известью лепнинной.

А внизу — гуляем ты да я

Вдоль по главной, мостовой, любимой.

В Петербурге дальнем не убит, —

Только тронут пулею шальною,

Алексан’Сергеевич стоит

К Николай’Васильичу спиною

(В сюртуке, что — помнишь? — прободен

В той февральской неутешной вьюге).

Ты высок и строен, — и согбен,

И дрожишь от лютой похмелюги.

Но в земле отецкой — ни твоя,

Ни моя вина не виновата.

И стаканом крепкого питья

Здесь утешат страждущего брата.

Чти ж стихи нам, как бывало встарь,

Где слова — в улете безотрадном,

Где недаром уличный фонарь

Назван был — усталым оркестрантом,

Где надменья дымного и слез

Тайная сумесица излита —

Аж под самый Живоносный Крест,

Обличая Русского Пиита.

………………………………………….

Твой эспрессо — горек был и густ.

Язвы плоти — вычернены йодом.

И взлетел ты — словно пух от уст

Ангела с подствольным огнеметом.

НА СЕДЬМУЮ ГОДОВШИНУ СМЕРТИ БРОДСКОГО

(New York Underground Transportation)

Скажи мне, кто ты есть — неладный мой сосед:

Бакинский сутенер? пекинский побродяга?

Ростовский каннибал? — Ты спишь, ответа нет,

И застит лик тебе газетная бумага.

Усталость — нам от Господа Живаго

Блаженный дар: — кто сатанинский свет

В глазах смирит? кто голову пригнет

Жестоковыйному? И ты устал — во благо.

Взгляни: вот ефиоп играет на ведре,

а пьяный папуас в обильном серебре

и рваном бархате — ему внимает с плачем.

Вот где б тебе, Поэт, проехаться хоть раз.

Но ты в иную даль, в иной подспудный лаз, —

чистилищным огнем, скользишь, полуохвачен.

НА ХАМСИН ВО СВ. ГРАДЕ

Так солон прах во Иерусалиме,

Так золотой хребет его щербат,

Что ни шербет в зеленом каолине,

Ни тяжкий кофе — нас не отрезвят,

Но жажду подчеркнут неутолимей.

Нам очи застит слюдяной закат.

Не видят гор ни кади, ни аббат,

Ни пилигрим в дырявой пелерине.

Коснись камней — и высохнет рука.

Глава дурная — ком известняка

С гашишною цыгаркою в провале

Чумного рта, — а ну-ка, покатись!

По Городу, где верх — под самый низ,

Где жизнь и смерть мы равно потеряли.

НА 65-ЛЕТИЕ НАЧАЛА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ: ЭПИТАФИЯ

Громъ победы раздавайся,

Веселися, храбрый Россъ!..

Еще немного — и мы здесь никого не застанем

В живых. Но тайну сию велику Единый ведает Бог:

Се, Росс, веселый и храбрый. Вышед на поле брани,

Принял он бой неравный — и победил. Как мог.

Се Росс — и его победы гром, вдали замирая,

Не оскорбляет слуха соседского, ибо сроки прошли.

Се Росс — и его могила, черная и сырая.

В ее изголовье — чекушка. В ногах ее — костыли.

А на груди у Росса — медали, медали, медали.

А на плечах у Росса — пара солдатских погон,

Или штаб-офицерских. Майора ему не дали:

Он победил, встряхнулся — и тотчас же вышел вон.

Теперь его не догонишь. Да если кто и потщится,

Да если вдруг и догонишь — то все равно не возьмешь

И не поймешь его, дерзкий: се — Росс, кавалер и рыцарь.

Стой, где стоишь, злополучный! — Да и решится кто ж

Настичь его, уходяща? Кто возомнит, что достоин

Взойти во смоленское пламя — и выйти на невский лед?

Се — Росс, врагов победитель, христолюбивый воин

Глядит на тебя, потомок, и в морду твою плюет.

22 июня 2006 года

УТРЕННИЙ JOGGING

1

Хоть грунт еще влажен, да иней — бел.

Хоть клен еще полон, да лист его — ал.

Хоть не помню я толком, чего хотел,

Зато знаю твердо, — что не поймал,

Не словил. Ни денег, ни славы, ни черных крыл,

Распростертых над сонмами вражьих рыл.

И покойный Иосиф на Morton Street

Нечто в этом роде мне говорит.

Он все чаще и чаще приходит ко мне,

Хоть гони его в дверь, он влетит в окно:

— Ты прости, старик! Передай жене,

Что, мол, вот какое был я говно, —

Как в том анекдоте. И тебя утопил,

И меня оприходовал медный таз.

Я любил твою прозу, а тебя — не любил:

Ты был наглый — и нарвался на этот раз.

Но зато — я в аренду размер тебе сдал:

С перебросом слов и приплясом крыш,

И наделом нью-йоркским тебя поверстал —

Ибо твердо знаю, что ты простишь

За тот раз, что я, словно Вечный Жид

Бортанул тебя крепко, да еще как!.. -

…Вот он — рядом со мною трусцой бежит,

Оправляя мокрый гнилой пиджак.

2

Что могло — облетело само с дерев.

Что осталось — только весной,

На морозе Введенском обледенев,

Переломится на Страстной.

Ливень лил всю ночь и что мог, он смыл,

Пощаженное до сих пор.

Тот, кто врет, будто время имеет смысл,

Не врубается в разговор.

Тот, кто врет, будто времени нужен счет —

Тот не знает, о чем и речь.

Ничего в нашем деле он не сечет

И позволено им — пренебречь.

…На десной кроссовке проверь шнурок —

Развязался. Разуй глаза:

Кто сказал, что разлуке положен срок,

Тот не смыслит в ней ни аза.

На что другим отведен был — час.

Нам — вся жизнь, что немалая честь.

Тот, кто мнит, что разлука смирила нас,

Тот не ведает — кто мы есть.

Отдохни, дорогой — и труси в поворот.

Задержись на последнем кругу.

Тот, кто врет, что разлука его не берет —

Тот напрасно гонит пургу.