 |
| Правая.Ru | Священник Димитрий Познанский | 26.01.2007 |
«Господи Боже, Спасителю мой, по неизреченной любви Твоей, Ты положил душу Свою за нас. И нам заповедал полагати души наша за друзей своих. Исполняя святую заповедь Твою и уповая на Тя, безбоязненно иду я положить живот свой за Веру, Царя и Отечество и за единоверных братий наших. Сподоби меня, Господи, непостыдно совершить подвиг сей во славу Твою. Жизнь моя и смерть моя — в Твоей власти. Буди воля Твоя. Аминь» [1], — так в старину молился русский солдат перед вступлением в бой с врагами Отчизны. «За Веру, Царя и Отечество» или, как интерпретировал этот призыв министр народного просвещения граф Сергей Уваров, «Православие, Самодержавие, Народность» — вплоть до уничтожения Российской Империи эти слова являлись краткой формулировкой русской национальной идеи. Много было вокруг этого писано и говорено, много было вылито желчной, и в то же время совершенно нелепой иронии [2], но, как бы то ни было, нужно признать, что только одна эта идея была и остается подлинной русской идеей, и другой никогда не будет. Во всяком случае — если мы хотим видеть Россию сильной и самостоятельной.
«Православие, Самодержавие, Народность» — это не просто, как полагают порой, триединство русских ценностей, но и их строгая, взаимоподчиненная иерархия. Царская власть подчинена требованиям Веры Христовой, догматам и канонам Церкви, а народ покорен власти самодержца, которая им управляет и сдерживает от хаоса и брожений. Именно с искажения этой иерархии началось постепенное крушение русского государства. Петр I введением церковной реформы умалил значение Церкви, и, поставив ее в подчинение государственному аппарату, нарушил принципы симфонии и соборности. Как писал священноисповедник Илларион (Троицкий), «до Петра русский народ от верху до низу был одинаково православным и церковным. Это было — одно церковное общество, церковное тело. Церковь была для него верховным авторитетом и самой высшей ценностью. „Освященный собор“ высших иерархов был ближайшим советником московских царей даже и в делах государственных. Эта цель в том, чтобы для народа никто не стоял рядом с царем, чтобы государственная сторона жизни стала на первом месте, а Церковь отошла в сторонку, потеряла свою самостоятельность и подчинилась государству, так что Монарх становится крайним судиею духовной коллегии [3]».
С этого времени начинает углубляться раскол, начинается ментальное разделение на народ и светское общество. Константин Аксаков писал об этом так: «Было время, когда у нас не было публики. „Возможно ли это“? — скажут мне. Очень возможно и совершенно верно: у нас не было публики, а был народ. Это было еще до построения Петербурга. Публика — явление чисто западное, и была заведена у нас вместе с разными нововведениями. Она образовалась очень просто: часть народа отказалась от русской жизни, языка и одежды и составила публику, которая и всплыла над поверхностью. Она-то, публика, и составляет нашу постоянную связь с Западом; выписывает оттуда всякие, и материальные и духовные, наряды, преклоняется перед ним, как пред учителем, занимает у него мысли и чувства, платя за это огромною ценою: временем, связью с народом и самою истиною мысли. Публика является пред народом, как будто его привилегированное выражение, в самом же деле публика есть искажение идеи народа. Разница между публикою и народом у нас очевидна (мы говорим вообще, исключения сюда нейдут). Публика подражает и не имеет самостоятельности: все, что она принимает чужое, принимает она наружно, становясь всякий раз сама чужою. Народ не подражает и совершенно самостоятелен; а если что примет чужое, то сделает это своим, усвоит. У публики свое обращается в чужое. У народа чужое обращается в свое. Часто, когда публика едет на бал, народ идет ко всенощной; когда публика танцует, народ молится. Средоточие публики в Москве — Кузнецкий Мост. Средоточие народа — Кремль. Публика выписывает из-за моря мысли и чувства, мазурки и польки, народ черпает жизнь из родного источника. Публика говорит по-французски, народ — по-русски. Публика ходит в немецком платье, народ — в русском. У публики — парижские моды. У народа — свои русские обычаи. Публика ест скоромное; народ ест постное. Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает (большею частью ногами по паркету); народ спит или уже встает опять работать. Публика презирает народ, народ прощает публике. Публике всего полтораста лет, а народу годов не сочтешь. Публика преходяща; народ вечен. И в публике есть золото и грязь, и в народе есть золото и грязь; но в публике грязь в золоте; в народе — золото в грязи. У публики — свет (monde, балы и пр.); у народа — мир (сходка). Публика и народ имеют эпитеты: публика у нас — почтеннейшая, а народ — православный [4]».
Правление Екатерины II, возможно, сыграло еще большую роль в расцерковлении общества. Перед Вольтером и Дидро преклонялись как перед величайшими просветителями, в то время как все связанное с Церковью почиталось за заскорузлое, темное невежество.
Несмотря на то, что в царствование последних Императоров положение значительно улучшилось, начал восстанавливаться духовный климат, инерция была слишком велика, и, в конце концов, представители «светского общества» обратили часть народных масс против самодержавия. Обе революции были естественным следствием отрыва общества от духовных корней, отхода от Церкви.
В советский период русской идеи официально не существовало, ее заменили верой в коммунизм и светлое будущее советского народа. Пожалуй, только Иосиф Сталин во время Великой Отечественной войны, перед угрозой падения государства, дерзнул, вопреки советской идеологии, задействовать видоизмененный вариант русской национальной идеи и легализовав Церковь. Вадим Кожинов в своей книге «Россия век XX» (1939 — 1964) пишет, как «почти через тридцать лет после битвы под Москвой генерал-полковник Л. М. Сандалов рассказал, как 2 декабря 1941 года, когда войска его 20-ой армии готовились к атаке на Красную Поляну, бойцы слушали чтение передовой статьи появившегося накануне номера газеты „Красная звезда“. По всей вероятности, генерал бережно хранил этот номер газеты и в своих мемуарах привел статью полностью. Вот некоторые ее фрагменты, дающие представление о целом: „Москва! Это слово многое говорит сердцу (Выделено мною.- В. К.)., Москва — праматерь нашего государства. Вокруг нее собиралась и отроилась земля русская, вокруг нее стоял народ всякий раз, когда ему грозили иноземные пришельцы… Древние камни Москвы овеяны славой наших предков, бесстрашно защищавших ее гордое имя. Так повелось на Руси, что самые страшные удары иностранные армии получали у стен Москвы… не раз на протяжении истории нашей страны казалось врагам, что гибнет русская земля, что не подняться ей вновь. Но вставал бессмертный народ и повергал в прах всех, кто покушался на его жизнь. Так будет и ныне“. Своего рода парадокс заключался в том, что редактором „Красной звезды“, где появилась цитируемая статья, был член партии с 1922 года Д. И. Ортенберг, а читал статью бойцам военный комиссар 331-й стрелковой дивизии Т. И. Коровин, который, без сомнения, был воспитан в духе идеологии, не имевшей ничего общего с идеями прочтенной им статьи. Известны слова А. И. Солженицына из „Письма вождям Советского Союза“ (1973), призывающие отбросить чуждую России идеологию: „Сталин от первых же дней войны не понадеялся на гниловатую порченую подпорку идеологии, а разумно отбросил ее, развернул же старое русское знамя, отчасти даже православную хоругвь, — и мы победили! (Лишь к концу войны и после победы снова вытащили Передовое Учение из нафталина)“. Но дело обстояло сложнее. Ведь Сталин „развертывал“ это „старое русское знамя“ весьма осторожно, дозированно и вовсе не отказывался от „революционного“ сознания; достаточно напомнить его цитированный выше доклад, произнесенный 6 ноября 1941 года, то есть совсем незадолго до Московской победы, — доклад, в котором был поставлен знак равенства между „старой“ Россией и нацистской Германией! [5]».
Хотя Сталин и не отказался от революционного сознания, значение Веры в жизни нации он прекрасно осознавал, чего не скажешь о некоторых из нынешних почитателях «отца народов». В своей статье «Марксизм и национальный вопрос», Сталин писал о евреях: «Бауэр говорит об евреях, как о нации, хотя и „вовсе не имеют они общего языка“, но о какой „общности судьбы“ и национальной связности может быть речь, например, у грузинских, дагестанских, русских и американских евреев, совершенно оторванных друг от друга, живущих на разных территориях и говорящих на разных языках? Упомянутые евреи, без сомнения, живут общей экономической и политической жизнью с грузинами, дагестанцами, русскими и американцами, в общей с ними культурной атмосфере; это не может не накладывать на их национальный характер своей печати; если что и осталось у них общего, так это религия, общее происхождение и некоторые остатки национального характера. Все это несомненно. Но как можно серьезно говорить, что окостенелые религиозные обряды и выветривающиеся психологические остатки влияют на „судьбу“ упомянутых евреев сильнее, чем окружающая их живая социально-экономическая и культурная среда? А ведь только при таком предположении можно говорить об евреях вообще как об единой нации [6]».
Действительно, на примере еврейской нации, в свое время утратившей и царя и отечество, и на основе одной только веры не только сохранившей свою идентичность, но и через почти два тысячелетия вновь образовавшей свое государство, видно насколько недооценивается «религиозная идея» нашими атеистами и агностиками.
Опровергая довод оппонентов о том, что еврейство сохранилось исключительно сплотившись перед лицом гонений, Достоевский, в одном из своих писем утверждал: «Вы говорите, господа образованные евреи и оппоненты, что уже это-то все вздор и что „если и есть государство в государстве (то есть было, а теперь — да остались самые слабые следы), то единственно лишь гонения привели к нему, гонения породили его, религиозные, с средних веков и раньше, и явилось это государство в государстве единственно лишь из чувства самосохранения. Если же и продолжается, особенно в России, то потому, что еврей еще не сравнен в правах с коренным населением“. Но вот что мне кажется: если бы он был и сравнен в правах, то ни за что не отказался бы от своего государства в государстве. Мало того: приписывать государство в государстве одним лишь гонениям и чувству самосохранения — недостаточно. Да и не хватило бы упорства в самосохранении на сорок веков, надоело бы и сохранять себя такой срок. И сильнейшие цивилизации в мире не достигали и до половины сорока веков и теряли политическую силу и племенной облик. Тут не одно самосохранение стоит главной причиной, а некая идея, движущая и влекущая, нечто такое, мировое и глубокое, о чем, может быть, человечество еще не в силах произнесть своего последнего слова, как сказал я выше. Что религиозный-то характер тут есть по преимуществу — этого уже несомненно. Что свой промыслитель, под именем прежнего первоначального Иеговы, с своим идеалом и с своим обетом продолжает вести свой народ к цели твердой — это-то уже ясно. Да и нельзя, повторяю я, даже и представить себе еврея без Бога, мало того, не верю я даже в образованных евреев безбожников: все они одной сути, и еще Бог знает чего ждет мир от евреев образованных! Еще в детстве моем я читал и слыхал про евреев легенду о том, что они-де и теперь неуклонно ждут мессию, все, как самый низший жид, так и самый высший и ученый из них, философ и кабалист-раввин, что они верят все, что мессия соберет их опять в Иерусалиме и низложит все народы мечом своим к их подножию; что по-тому-то-де евреи, по крайней мере в огромном большинстве своем, предпочитают лишь одну профессию — торг золотом и много что обработку его, и это все будто бы для того, что когда явится мессия, то чтоб не иметь нового отечества, не быть прикрепленным к земле иноземцев, обладая ею. а иметь все с собою лишь в золоте и драгоценностях, чтобы удобнее унести, когда
Загорит, заблестит луч денницы:
И кимвал, и тимпан, и цевницы,
И сребро, и добро, и святыню
Понесем в старый дом, в Палестину.
Все это, повторяю, слышал я как легенду, но я верю, что суть дела существует непременно особенно в целой массе евреев, в виде инстинктивно-неудержимого влечения. Но чтоб сохранялась такая суть дела, уж конечно, необходимо, чтоб сохранялся самое строгое государство в государстве. Оно и сохраняется. Стало быть, не одно лишь гонение было и есть ему причиною, а другая идея… [7]».
Советское государство на идеологии марксизма-ленинизма продержалось всего лишь 70 лет. И что бы не говорилось о причинах его разрушения, очевидно, что построенное на песке не может быть долговечным: «и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое» (Мф. 7: 27). После развала СССР вновь возникла нужда в национальной идее, вернее, теперь в пятнадцати, или как минимум в трех: Российской, Украинской и Белорусской. Пожалуй, только президент Белоруссии Александр Лукашенко, посетовав, честно признал, что на сегодняшний день в Белоруссии национальной идеи нет. А ведь «Слава Украине» или «Слава России» — это еще не национальная идея. Во всяком случае, для русского человека слишком плоско.
Интересным образом, и в тоже время по-солдатски просто предлагает решить вопрос с русской триадой президент Коллегии военных экспертов РФ, генерал-майор А. Владимиров. В своей книге «Военная реформа в России. Базовые подходы, аспекты, проблемы и тезисы», он пишет: «традиционные заветы наших предков «За Веру, Царя и Отечество!» — дали нам нашу великую Родину. Как их выполнять сейчас, когда нет Веры и нет Царя? Поэтому, если есть хотя бы одна базовая константа, то она и должна стать стержнем новой государственной идеологии воинской службы. Такими базовыми константами в России остались — сама Россия и ее Армия. Значит есть только один завет — «За Отечество!» и он должен вместить в себя и Веру в достоинство народа и его исторический путь, и Веру в его великое предначертание, которое можем сложить только мы, и в гаранта этого — его Армию, а так же — Веру в себя и ответственность за Россию, и «За Други своя», своих братьев по долгу, службе и битве [8] «.
Таким образом, автор предлагает просто заменить Веру Христову на «веру в достоинство народа» (а какое достоинство без веры?), а с отсутствием царской власти просто смиряется, не предлагая употреблять каких-либо усилий в создании для начала хотя бы преемственности власти, и как бы не понимая, что временщики способны только на уничтожение и самой России и ее армии. Впрочем, не будем слишком требовательны к советскому генералу, тем более, что не он один из самых лучших побуждений пытается выйти из сложившегося положения не через изменение ситуации, а через ее как бы переосмысление, а на самом деле искажение русской идеи, ведущее в очередной тупик.
Святитель Илларион за несколько лет до революции писал: «Когда я себе задаю вопрос о сущности болезненного раскола в среде русского народа, я склонен бываю усматривать эту сущность в сфере церковной и религиозной. Русская болезнь имеет в основе грех против Церкви. Отношение к Церкви — вот пробный камень для русского человека. Кто верен Церкви, тот верен России, тот — воистину русский. Кто отрекся от Церкви, тот отрекся от России, оторвался от русской почвы, стал беспочвенным космополитом. В жизни исключительно религиозных народов всегда так и бывает. Например, среди евреев настоящими евреями можно назвать лишь тех, кто верен закону Моисееву. Еврей же, от закона Моисеева отрекшийся, есть непременно полный нигилист, вредный и для своего народа и для всякого другого, в котором он живет… Отпадение от Церкви для русского человека и является почти непременно отпадением от России. Россию можно представить без парламента, без университетов, но Россию нельзя представить себе без Церкви [9]».
Поэтому ответ на вопрос о том, что делать в нынешней ситуации, нужно искать в Евангелии: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя» (Лук.10: 27). В отличие от западного эгоистического индивидуализма, провозгласившего превыше всего «права человека» и «либеральные ценности», подлинный движитель русского патриотизма — это любовь, любовь к Богу, любовь к матери Церкви, к богоустановленной власти, к своей семье, своему народу, своему Отечеству. Путь к возрождению Отечества лежит через возвращение к Богу, через любовь к своим ближним и своему народу. Но эта любовь не должна быть абстрактной. Тем более не должно быть абстрактным возвращение к Богу, немыслимое без покаяния и возвращения в Церковь.
________________________________________
[1] Молитва воина, перед вступлением в бой с врагами Отечества, 1914 г.
[2] Как пример одной из таких нелепиц можно привести случай, когда на религиозно-философской конференции в Киеве один православный голландец, преподающий в Париже, в своем докладе заявил, что уваровское «православие, самодержавие, народность» — является перефразом масонского «свобода, равенство, братство».
[3] Архиеп. Илларион (Троицкий), Грех против Церкви (Думы о русской интеллигенции).
[4] Константин Аксаков, Публика и народ, статья из альбома Софьи Александровны Аксаковой
[5] В. Кожинов, Россия век XX ((1939 — 1964).
[6] И. Сталин, «Марксизм и национальный вопрос».
[7] Ф. М. Достоевский, Собрание сочинений и писем.
[8] А. Владимиров, Военная реформа в России. Базовые подходы, аспекты, проблемы и тезисы.
[9] Архиеп. Илларион (Троицкий), Грех против Церкви (Думы о русской интеллигенции).
