Огонь в парадной раме

Некоторые мифы и стереотипы эпохи Горбачёва

Продолжаем обсуждение событий, начавшихся в 1985 г. с избрания Михаила Горбачёва генсеком ЦК КПСС и радикально перевернувших жизнь в нашей стране. Дискуссия открылась статьёй А. Ципко «Головокружение от перестройки» («ЛГ», N 1), продолжилась выступлениями И. Фроянова «Архитектура разрушения» (N 5), С. Кондрашова «Сколько проглотите?» (N 11), откликами читателей.

«ТЫ ПОБЕДИЛ, ПРОКЛЯТЫЙ ХОХОЛ"-2

С марта в стране обсуждается 20-летие «перестройки», которую таким образом автоматически привязывают к избранию 11 марта 1985 г. новым генеральным секретарём ЦК КПСС М.С. Горбачёва — человека «неукротимой творческой энергии» (А. Громыко на заседании Политбюро 11 марта 1985 г.; далее следуют оценки его коллег, высказанные там же и тогда же), «деятеля, который обладает и знанием, и опытом, и умением работать с людьми» (Н. Тихонов), «лицо, которое отвечает самым высоким требованиям» (В. Гришин), человека, обладающего «высокой работоспособностью и эрудицией» (В. Чебриков), человека, «который пользуется большим уважением в партийных, профсоюзных, комсомольских организациях, в активе нашей партии, в народе в целом» (Е. Лигачёв).

По поводу последнего сразу же вспоминается Гоголь: о Плюшкине Чичиков «хотел было выразиться в таком духе, что, наслышась о добродетели и редких свойствах души его, почёл долгом принести лично дань уважения, но спохватился и почувствовал, что это слишком».

«Мёртвые души» вспомнились не случайно. Когда я впервые увидел на ТВ Горбачёва, не вызывавшего у меня тогда никаких отрицательных эмоций (напротив, живчик, резко контрастирующий с предыдущими лидерами — только что прошла «пятилетка похорон», когда у Политбюро ЦК, словно Горыныча-перестарка, одна за другой отвалились три головы), подумалось сразу, со «стеклянной ясностью»: Чичиков.

Когда-то после крушения самодержавия В. Розанов в отчаянии написал: «Ты победил, проклятый хохол», имея в виду, что к власти пришли описанные Гоголем типы. Сегодня, из постсоветского прошлого, совершенно ясно, что и с крушением коммунизма Гоголь опять победил.

В 1985 г. ни Лигачёв, ни другие не почувствовали, «что слишком», а спохватились, когда было уже поздно, когда перестроечный процесс успели не только начать, но он уже пошёл. И это лишний раз говорит о том, что весной 1985 г. никакой перестройкой и не пахло.

Ныне весной 2005 г. о перестройке пишут чем олигархичнее и прозападнее, тем больше внимания к перестройке, тем в целом восторженнее отзывы о ней и её главном герое. И это вполне понятно: уж если где и любят Горбачёва или, как минимум, благодарны ему до земли, то это на Западе. Правильно: Горбачёв — в известном смысле спаситель Запада. На Западе его есть за что любить и там этого не скрывают, напротив, откровенно говорят, повторяя на разные лады и в разных вариантах: Горбачёв развалил сверхдержаву Советский Союз, избавил США и Запад от страха перед ядерным возмездием.

Последний генсек стал терминатором коммунизма, благодаря его политике исчез главный конкурент Запада, и оказалась расчищенной геоисторическая площадка для «главного буржуинства». А потому не жалко «целую бочку варенья да целую корзину печенья», то бишь немалые гонорары за выступления, гранты, на худой конец — пиццу для рекламы.

МИФЫ, СТЕРЕОТИПЫ И ИНТЕРЕСЫ

Подлог и миф — что перестройка началась в марте 1985 г. Не началась ни по сути, ни по форме — даже слово такое тогда произнесено не было. Напротив, 23 апреля 1985 г. на пленуме Горбачёв говорил, что история подтвердила «великую правду ленинского учения». До январского пленума 1987 г. ни о какой широкомасштабной общественной перестройке речь не шла, так что если и отмечать «юбилей», то через два года.

Перестройка не случайно один из самых замифологизированных отрезков истории СССР. Именно он позволяет понять многое как в предшествующей ему советской, так и постсоветской истории. Позволяет — в силу уплотнённости, сверхсжатости времени, его насыщенности событиями, обнажённым характером острых противоречий в среде господствующих групп, ранее более или менее успешно скрываемой борьбой «за место под солнцем», за билет туда, «где чисто и светло», растерянностью, иллюзией общих интересов, позволяющих заглянуть в частные и многим другим. Перестройка относится к тем периодам истории, о которых Н. Мандельштам писала, что в них «смысл недавнего прошлого неожиданно проясняется, потому что ещё нет равнодушия будущего, но уже рухнула аргументация вчерашнего дня».

Именно поэтому такие отрезки идеологически латают — и власть, и заинтересованные группы с больным или травмированным коллективным бессознательным.

По степени замифологизированности с перестройкой может сравниться, пожалуй, лишь «оттепель». Она не менее, а может, и более, чем перестройка, важна для понимания советского общества.

Если «оттепель» (точнее, хрущевизм) — это переходный период от ранней, сталинской модели-структуры исторического коммунизма (т.е. коммунизма как системы, реально существовавшей в истории, а не того, что описывали Маркс и Энгельс и советский агитпроп) к зрело-поздней, брежневской, то перестройка и то, что последовало за ней, знаменует переход от коммунистической системы к какой-то иной (так же, как период 1905—1929 гг. объективно был переходом от самодержавной системы к коммунистической, что потребовало переформатирования субъекта «русская власть»).

Перестройка не стала у нас (и за рубежом) предметом серьёзного научного исследования, помещающего её в контекст теории и истории советской системы, с одной стороны, «холодной войны», противостояния системного антикапитализма и капсистемы, СССР и США, с другой. Вместо этого — чаще всего смесь эмпирических исследований, пропагандистских штампов и идеологических мифов, за которыми скрываются вполне определённые интересы, на которые и работают эти мифы. Поэтому прежде чем приступать к анализу перестройки, имеет смысл взглянуть на некоторые наиболее распространённые мифы и стереотипы.

«ХОРОШИЙ СОЦИАЛИЗМ» — «ПЛОХОЙ СОЦИАЛИЗМ»

Одна из линий интерпретаций перестройки — борьба «хорошего» социализма с «плохим». «Хороший» социализм — это нэповско-оттепельно-перестроечный (условно: ленинско-хрущёвско-горбачёвский), а «плохой» — это культличностно-застойный (условно: сталинско-брежневский). Эта линия была особенно популярна в 1988—1990 гг., но и сегодня слышны её отголоски, особенно у тех, кто интеллектуально законсервировался на уровне перестроечного времени, а таких, увы, не так уж и мало.

Схема «хороший» — «плохой» социализм не выдерживает ни логической, ни содержательной критики. Начать с того, что в один ряд поставлены разнопорядковые фазы, отрезки: генезис комстроя (период НЭПа; «когда вещь начинается, её ещё нет» — Гегель); структурный кризис перехода от сталинской, ранней модели комстроя, к брежневской, к «нормальному социализму»; и, наконец, системный кризис брежневской модели (и комстроя как системы), чем и является перестройка. Я уже не говорю о том, что процессы — генезис и два кризиса — оказались в одном ряду со структурами.

Даже если «забыть» об этой логической ошибке, то перестройка никоим образом не оказывается в одной «лиге» с «оттепелью», она полностью обусловлена застоем, прежде всего призвана решить по-новому (не на номенклатурной основе) задачу обеспечения социальных и экономических гарантий, привилегий господствующих групп позднесоветского общества, сохранения объёма и качества их западного потребления в изменившихся условиях (исчерпание возможностей экстенсивного роста, резкое падение цен на нефть, новый виток «холодной войны» и т. д.).

В этом плане перестройка, что бы тогда ни думал и что бы потом ни говорил её горе-прораб, объективно была переходом от брежневского «застоя», в котором позиции господствующих групп были обусловлены статусом, к ельцинскому (кто-то обязательно добавит, ельцинско-путинскому) «застою», стартовавшему в 1995 г. (именно весной того года Черномырдин заявил: «революция окончена», т. е. перестроились), в котором позиции господствующих групп обусловлены уже не статусом, а собственностью.

ОТ «ТОТАЛИТАРИЗМА К ДЕМОКРАТИИ»

Один из устойчивых стереотипов (и мифов) по поводу перестройки — это то, что сей процесс есть «переход от тоталитаризма к демократии». Действительно, во второй половине 1980-х в СССР заговорили открыто и начали печатать то, о чём раньше говорили только на кухне, среди своих. Да, власть в своих интересах это поощряла в 1987—1988 гг., а затем процесс вышел из-под её контроля. Но вот только всё это не имеет отношения к «тоталитаризму» и «демократии» в том смысле, в котором эти термины употреблялись западной пропагандой, советской «диссидой», а «когда начальство ушло», советской и постсоветской либеральной интеллигенцией. «Тоталитаризм» и «демократия» в этом контексте — термины-пустышки, не пригодные для серьёзного анализа реальности — пропагандистские штампы.

Термин «тоталитаризм» появился в Италии в 1920-е гг. Научный статус термина определил и ограничил американский профессор Хейес (1939). Он определил как тоталитарные некоторые новые явления и тенденции в развитии Германии и Италии. При этом Хейес жёстко ограничил феномен западной цивилизацией и буржуазно-рыночным обществом.

В середине 1950-х К. Фридрих и Зб. Бжезинский, реагируя на конъюнктуру «холодной войны», распространили термин «тоталитаризм» на советское общество, чтобы представить коммунизм и национал-социализм, сталинизм и гитлеризм как два варианта одного и того же явления.

В конце 1980-х гг. «советский тоталитаризм» дотопал до СССР, найдя там много адептов — как раз тогда, когда на Западе серьёзные учёные стали отказываться от «тоталитарной» объяснительной модели. Ну что же, по-видимому, до сих пор сохраняет свою актуальность высказанная более века назад Н. Михайловским мысль о том, что в интеллектуальном плане Россия по отношению к Европе часто ведёт себя как служанка, донашивающая за госпожой выходящие из моды шляпки.

С лёгкой руки перестроечных/постперестроечных СМИ и околонаучной попсы, перенявшей терминологию западной пропаганды, СССР вместе с гитлеровской Германией стал «тоталитарным обществом». При этом не удосужились подумать о критериях. Что значит тоталитаризм? Тотальный контроль государства (власти) над обществом (населением)? Но тогда в тоталитаризм надо будет записать Египет фараонов и Египет Насера; Китай — от Цинь Шихуанди до Мао Цзэдуна, да и позже тоже; Римскую империю и державу инков и многое-многое другое.

Я вообще сомневаюсь, что при подходе к тоталитаризму в духе «Бжезинский — западная пропаганда — советская «диссида» вне тоталитаризма что-либо останется, почти всё — тоталитаризм.

Особенно очевидна несостоятельность схемы тоталитаризма при попытке впихнуть туда СССР и «третий райх» одновременно — излюбленный психоисторический приём времён «холодной войны», направленный на то, чтобы вызвать в советском обществе дополнительный комплекс вины.

На самом деле перед нами два принципиально различных типа общества. В одном случае — антикапиталистическое, идейная система и практика которого отрицают частную собственность, гражданское общество, свободный рынок, классы, разделение публичной (общественной) и частной сфер, в котором старая социальная структура сломана, и т. д. В другом случае — капиталистическое (буржуазное) общество, основанное на частной собственности и разделении публичной и частной сфер. В связи с этим, например, по закону от 1 декабря 1933 г. НСДАП характеризовалась как «корпорация публичного права», т. е. была публично-правовым институтом, тогда как РКП (б)-ВКП (б)-КПСС таковым никогда не была.

Теперь о демократии и её идейно-пропагандистских коррелятах вроде «открытого общества» (абсолютно бессмысленный термин из убогой в теоретическом плане, но идеологически активной работы К. Поппера), «плюрализма» и т. п., якобы отражающих то, что реально существует на Западе.

То, что именуется «демократией» в паре «тоталитаризм-демократия», — не научный термин, не инструмент анализа, а идеологический ярлык, которым подменяют реальность или с помощью которого манипулируют общественным сознанием.

Демократия есть определяемое; определения — античная, буржуазная, советская и т. д. Ясно, что в каждом случае мы имеем дело с разными явлениями. Общих моментов два: первый, перед нами некие формальные институты; второй, они сконструированы так, чтобы выразить волю и интересы господствующего меньшинства и представить их в качестве всеобщих, равенства возможностей и т. п. (именно этой фикции служат выборы, реальная задача которых — создать иллюзию массового участия в политическом процессе, перевести социальное недовольство в безопасное русло, закамуфлировать реальную невыбираемую власть и мирным способом регулировать отношения внутри господствующих групп, наказывая зарвавшихся за ошибки, излишний консерватизм или радикализм).

Как правило, наиболее эффектные («модельные») демократии суть те, которые наиболее эффективно выполняют указанные функции. Те демократические формы, которые продемонстрировал Запад в ХХ в., возникли в значительной степени вопреки имманентным законам капитализма — во-первых, в результате классовой борьбы трудящихся; во-вторых, благодаря существованию СССР, мировой соцсистемы, заставлявшей буржуинов идти на уступки и стремиться максимально камуфлировать господство. Тем, кому такой взгляд покажется циничным, отвечу: это не взгляд, а мир циничный. Тем, кто готов броситься защищать «демократический Запад», могу предоставить список обязательной и дополнительной западной литературы по вопросу и рекомендовать обратить внимание не только на реальные процессы демонтажа западной демократии образца 1945−1975 гг., но и на теоретические разработки.

В появившемся в 1975 г. по заказу «Трёхсторонней комиссии» докладе «Кризис демократии» (авторы — С. Хантингтон, М. Крозье, Дз. Ватануки) написано: «Некоторые проблемы управления США сегодня обусловлены избытком демократии… Вместо этого необходима большая степень умеренности демократии»; эффективное функционирование демократической системы «требует определённой меры апатии и неучастия (в политической жизни. — А.Ф.) со стороны индивидов и групп». В последние 30 лет это «руководство к действию» реализуется, ну, а события 11 сентября 2001 г. — это просто подарок «демократизаторам» в духе указанного доклада.

Тем же, кто станет утверждать, что в 1990-е гг. Россия перешла к демократии, задам вопрос: к демократии какого типа, для кого, в чьих интересах? В интересах тех, кого, щедро одарив ваучерами — «и ни в чём себе не отказывай», — массово превратили в бедноту, вынужденную «самым демократическим образом» бороться за физическое выживание и убывающую на тот свет со скоростью чуть меньше миллиона душ в год, так сказать, демократия по Пастернаку: «История не в том, что мы носили, а в том, как нас пускали нагишом»?

«ГОРБАЧіВ ТЕБЕ СВОБОДУ ДАЛ…»

С перестройкой как борьбой тоталитаризма и демократии тесно связана ещё одна линия её апологетики. Я называю её наивно-шкурно-карьерной. Выглядит она примерно так. «Да, у перестройки было много дефектов; да, развалилась страна; да, Горбачёв — такой-сякой, но, старик, Горбачёв дал тебе свободу и прежде всего свободу публиковаться, возможность защитить диссертацию, стать завсектором, ездить в Америку и т. д.».

Именно такую тираду услышал я лет десять назад от своего бывшего знакомого. В ответ, оговорившись, что никого не хочу обидеть, я сказал, что это точка зрения рабов, холуёв и карьеристов (впрочем, в данном случае оговариваться не стоило — упомянутый персонаж как раз оказался холуем, карьеристом и в придачу вором, не брезгующим ни государственным карманом, ни карманом отдельных коллег). Что касается свободы, то её не дают — она не давабельна по природе; свободу берут — иногда мирно, а чаще с плотью и кровью угнетателя. Что же касается всего остального — диссертаций, должностей и загранпоездок, то ставить их на одну доску с национальной катастрофой — развалом страны, криминализацией, депопуляцией и т. п., — действительно, могут лишь карьеристы и шкурники. Или социально очень недалёкие люди.

В связи с этим не могу не заметить, как поражает меня нередко встречающаяся постановка вопроса: «Перестройка: чего больше — плюсов или минусов, правильных решений или ошибок, достижений или провалов?» Рухнула страна. По сути, утрачена субъектность в мировой политике. На месте прежней системы бывшие хозяева последней (точнее, их средне-верхнее и среднее звено плюс криминалитет и иностранный капитал) создали новую, основанную на эксплуатации и депривации, на отчуждении не столько прибавочного, сколько уже необходимого продукта (жильё, здоровье, образование — короче, жизнь), на колоссальной социально-экономической поляризации (индекс Джинни зашкаливает), беспрецедентными темпами выросла бедность: если в 1989 г. в Восточной Европе, включая европейскую часть СССР, за порогом бедности жило 14 млн. чел., то в 1996 г. — 169 млн.

Страна лишилась армии, боевого щита — а пошёл этот процесс с односторонних уступок Горбачёва в 1987 г., когда СССР со всей очевидностью начал терять самостоятельность во внешней политике и встраиваться в кильватер курса США.

И после этого до сих пор — чего больше? Не верю — «очаг, нарисованный на холсте». Тут что-то не так. Что же упаковано, спрятано в мифы и стереотипы, о которых шла речь и которые усиленно и небезуспешно вдалбливались в головы в течение почти двадцати лет? Какая потайная дверца скрывается за фальшивым очагом?

Андрей ФУРСОВ, историк

http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg152005/Polosy/11₂.htm