Ложно или не ложно?

Журналистика помогла мне встать на этот путь. Можно сказать, наконец-то, встать. Православие воспитало мою точку зрения в жизни. Уставило. Напитало. И в журналистике — тоже. Маленькая путевая заметка о велосипедном походе по «Золотому Кольцу», напечатанная в многотиражке «почтового ящика» (Господи, только русский, живший в России прошлого века, знает, что это такое — «почтовый ящик»!) — позволила кому-то сделать вывод о том, что я просто непременно должна поехать в университет учиться журналистике. Мук выбора не было. Страха, что заводская восьмилетка у станка не способствует памятованию школьной программы, а значит, шансы на то, что я «пройду» в «храм науки», почти никакие, — такого страха тоже не было! Заметка, в которой я рассказала о дивном храме Пресвятой Богородицы в Суздале, Плесе и Палехе, о скромной и, вместе с тем, дорогой для русского человека могиле Анны Керн, затерянной на тверском погосте, о дивной церкви Покрова Пресвятой Богородицы на Нерли, что в селе Боголюбове… эта заметка была единственной, которую в качестве конкурсного материала я положила на стол декана факультета журналистики.

«Случайная» встреча с Россией как-то естественно ввела меня в мир веры. Это не были иллюстрации того, что я читала прежде. Читали и читают те же книги многие. Но во многих этот мир остается иллюстрацией — за пределами их личной жизни, их личности. Мое глубокое убеждение: в таких людях что-то не со-стоялось. Что-то главное. И в этом, не состоявшемся, я их жалею.

Благовест, куполом накрывший Суздаль в вечерний час, буквально ввел меня в иное… Благовест дал мне почувствовать себя на чьих-то ладонях. Потом это иное я проживала за первым чтением Псалтири, переданной мне в фольклорной экспедиции по Среднему Уралу умирающей бабушкой; иное я обнаруживала в поступках людей, к которым меня приводила сначала профессия, а потом — и моя вера; иное посещало меня и во время исповеди, и во время молитвы, и во время встречи с людьми, с которыми состоялись мои интервью. И по тому, как радовалось мне, я понимала: это то настоящее, что познается как прикосновение Вечности. Благой и Божественной.

Уже много лет спустя, я увидела и еще одну особенность жизни в вере и в жизни человека в журналистике. Эти два состояния нимало не дают шанса на оправдание — неполноты жизни, оправдания полу-чувства, полу-выбора, полу-веры, даже если эти «полу» предложены внешними, казалось бы, убедительными обстоятельствами. Не дают шанса на оправдание полу-человечества в человеке, в его пути. Я поняла, увидела: обстоятельств нет! А есть наш путь, который мы, люди, проходим ложно или не ложно. Все евангельские уроки — сюжеты, проповеди, притчи только об этом. И они же о всем человечестве.

Ложно или не ложно…

Мы умеем говорить (а значит, видеть это) об одаренности. Говорим, не боимся все — и верующие, и не верующие. Но мы почти не говорим о наказуемости неполноты жизни. Жизни как священного дара. О наказуемости отказа от полноты, завершенности и в жизни по вере, по Христу, то есть. И в жизни, и в своей профессии, в деле… Но Бог-то с нами так не договаривался! Ни с архиепископом, ни со схимником, ни с насельницей монастыря, ни с тем, кто моет храм в этом монастыре. Ни с теми, кто у подножия Синая был тогда и читал Скрижали, ни с теми, кто слушал Нагорную проповедь. Ни с теми, кто был введен в Алтарь при святом Крещении и остался в нем, в Алтаре, по призванию. Ни с теми, кто ушел — к компьютеру, или к лошадке, или к космическому кораблю, кто рассыпан сегодня — по местам покаяния, местам спасения. Не договаривался Он с нами о неполноте Своего присутствия в нас (из которой следует «частичная занятость» «пуста места» сатаной). О частичности нашего к Нему, Богу, обетования тоже ведь не договаривался!

Так почему же?.. Все чаще слышу в храме Божием, от «людей церковных»: «это не моя проблема», «это не твоя проблема». Это не пришло из мiра. Это пришло… из Алтаря! Мирянин, православный христианин, смотрит на человека, выходящего из Алтаря. Он уже знает: Истина в Алтаре присутствует. Но что со-присутствует Истине в том же Алтаре, если «это не моя проблема» становится расхожим принципом среди паствы Православной Церкви? «Не моей проблемой» становится не только «проблема» другого прихожанина, иерея, архиерея. «Не моей» становится проблема церковной полноты. Что за «частник» поселился в нашей Церкви и привычно разъедает — теперь уже и Ее, Церкви, дух? «Частник», от которого беда — и Церкви, и мiру.

Но! «Мы ответственны за мiр… за то, молится он или проклинает Бога». Это сказал богослов, священник.

Я знала и знаю такую русскую журналистику, которая жила и живет этим принципом, прямо ее не декларируя и не ссылаясь на неподходящее государственно-общественное устройство. К сожалению, я узнаю сегодня журналистику, «прошитую» всеми христианскими атрибутами, предъявившуюся во всех церковных иерархических структурах, но — журналистику без сердца и без совести. Напрасную, в смысле дела нашего спасения. Напрасную и потому опасную — для сердца, которое жаждет пищи неповрежденной, чистой, устремляющей к Богу. В такой журналистике нет и собственно журналистики. Которая все-таки наследует Нагорной проповеди. (Не побоюсь это утверждать).

Давайте вспомним, о чем говорил Спаситель с людьми. Да о том же, о чем ежедневно с нами — и со мной — пытаются говорить со страниц газет и в эфире радио и телевидения, электронных СМИ. Но что и как говорил Господь? Говорил о Благе. Говорил имеющий Власть. Люди отметили это. Значит, распознавали власть реальную и власть мнящуюся. И это было актуально для них — тогдашних. Что поменялось в нашем умонастроении? Что и как говорит нам все то, что печатается, звучит в эфире, обращаемое к нам? И каким помыслом ведом каждый из тех, кто обращается к нашей душе словом? Всегда ли благим помыслом? Всегда ли — власть имеющий? Всегда ли от Бога? Не жаждущий ли власти, но не имеющий, и потому крадущий ее все тот же библейский персонаж? В чем замысел этой «купли»? Купли нашего времени…

Журналистика церковная и не церковная… Православная и не православная… Государственническая и не государственническая… Русская и не русская… Мансийская и не мансийская… Не многовато ли на нас печали мiра сего, братья мои, журналисты? Да и есть ли она? Есть ли у нас право, будучи в вере, будучи во Христе, «выкусывать» для себя краешек луны (или солнца)? Для мiра или над мiром — мы? «Для тех, кто все еще верит в Россию» — ?! А разве мы торопимся на суд княгини Марьи Алексевны?

Вот «если мне не подадут воды"… тогда — да, тогда это про нас, про нашу веру и про наше дело, про то, что мы что-то не так написали, к чему-то не тому подтолкнули, а вода ушла «на дно колодца, как предвещение беды». И не стало у нас воды живой. Не случится ли так с нами?