 |
| Правая.Ru | Александр Елисеев | 25.01.2007 |
Со времен великих буржуазных революций процесс изменения становился все более радикальным. Сначала можно было менять правителей. Потом — уже стали менять целые страны. В прошлом веке стало принято служить другим государствам — в том случае, если они придерживаются «правильной», «передовой» идеологии. Именно такую практику вели все ведущие идеологии — коммунизм, либерализм и фашизм (нацизм).
Советские коммунисты требовали служить «отечеству пролетариата» — СССР. Либералы побуждали своих симпатизантов служить странам западной демократии. Нацисты активно формировали колонны коллаборационистов. И все это национал-предательство оправдывалось, а точнее — окупалось — Идеей. (Любопытно, что один из основателей французского фашизма Ж. Валуа поддержал Сопротивление.)
И вот сегодня некоторые силы уже готовы оправдать отказ от государственности как таковой — в пользу всемирного сверхгосударства и во имя общечеловеческих ценностей.
Как видим, любая идеология ставит во главу угла измену. Она осуществляет грандиозный обмен, имеющий сугубо рыночный характер. Собственно говоря, для этого и нужны были великие перемены эпохи великих революций. (Меновую специфику прогрессизма очень неплохо и образно описал К. Крылов: «Прогресс» шагает семимильными шагами", или «спотыкается», или «плетется» — все это слова, обозначающие сбой или замедление такта. Чем быстрее он шагает, тем больше шума и грохота от его сапог: пере-мена, пере-мена, пере-мена. Впрочем, если прислушаться, в этом шуме можно расслышать позвякивание монет: «перемена», так как прогресс предполагает мену — понимаемую очень широко…".
Идеология, таким образом, выступает как явление сугубо буржуазное (вне зависимости от своих деклараций). Идея здесь выполняет функцию денег, при помощи которых один товар обменивается на другой. Она рассматривает все ценности, в том числе и высшие (Родину, Государство, Народ) как товары, которые подлежат обмену. В результате один «товар» продается за Идею, а на вырученные «средства» приобретается другой «товар».
Вот почему, кстати говоря, во всех идеологиях присутствует экономический детерминизм. И противостояние этих идеологий есть по большей части фикция, которая маскирует наличие грандиозного пространства тотального обмена, созданного в эпоху великих перемен и великого обмана. По сути, это пространство и есть та реальность, что зовется Рынком. Его привыкли рассматривать через призму экономики, но экономика — это всего лишь один из уровней мирового Рынка. Он наиболее заметен именно потому, что здесь-то и происходят самые динамичные изменения (политические формы всегда более консервативны — поэтому нынешние буржуазные государства перестают отвечать запросам глобализирующегося крупного капитала). Но в целом Рынок есть многоуровневая реальность, где специфическая духовность сочетается со специфической материальностью. Это — целый мир, альтернативный тому миру, что возник в Творении. Созданием этого мира определенные силы стремятся вернуться к состоянию, которое было в самом начале всего: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». (Быт. 1.1−2.) Для этого, собственно говоря, и затеваются все перманентные изменения, они нужны для того, чтобы пробудить древний хаос, чьим символом (реально содержащим символизируемое) как раз и является Рынок.
Онтологические ревизионисты изрядно преуспели — ныне на нашей планете преобладает реальность, которая символизирует этот самый досветовой, изначальный хаос. Но им и этого мало — надо, чтобы весь мир объединился и официально признал эту самую реальность за настоящую. Тогда человечество откажется от тварного мира. И его воля будет учтена свыше, — таким образом, который никак не входит в планы адептов Хаоса.
Учитывая все это, становится более понятным, почему русские традиционалисты, национал-консерваторы так и не предложили стране хоть сколько-нибудь эффективную идеологию. Любая идеология предполагает неограниченный обмен, а консерватизм, напротив, стоит на защите незыблемых, вечных ценностей. И большинству консерваторов претит идеологическая работа, которая за версту отдает товарностью. (Под консерватизмом здесь, конечно же, не имеется в виду либеральная подделка в духе Черчилля, Тэтчер и Рейгана).
Понятно, что консерваторам претит (пусть и подсознательно) любая идеология. Они пытаются удалиться от всех идеологий, найти некоторую точку неизменности. И это хорошо удается тем, кто принципиально не желает заниматься политикой, кто целиком и полностью сосредотачивается на духовном делании.
Но тех, кто считает себя политиками, ждет жестокое разочарование. Ведь политика немыслима без идеологии, и когда нет последней, то не получается и первой. В результате наши консерваторы оказываются в некоем политическом вакууме, который они пытаются заполнить правильными, но пустыми декларациями.
Этот подход основан на отрицании, пусть даже и консервативном. Отсюда и феномен отечественного «правого нигилизма», характерного для многих «ультрамонархистов». В своем праведном неприятии эти деятели готовы замазывать черной краской целые периоды русской истории: советский и петербургский. Они ни в грош не ставят современную российскую государственность на том основании, что она — «не та», «неправильная». И понятно, что это голое отрицание не может привлечь никого, кроме группы сектантски мыслящей «почвенной» интеллигенции.
Но помимо консервативного отрицания идеологий есть и другой подход. Он предполагает консервативно-контрреволюционный синтез. Консерватор, практикующий этот синтез, как бы захватывает идеологии в плен (без этого захвата невозможна ни одна война). Ему важно вырвать все современные идеологии из их контекста, использовать их против Модерна — на пользу Традиции. Это путь «удушения в объятиях», который намного более эффективен, чем прямое отрицание.
Консервативный контрреволюционер готов взять все самое нужное от самых разных идеологий. Но взять с важнейшими оговорками. Так, от социализма он берет идею преобладания общественного над частным, однако само это преобладание, по его мысли, должно быть обеспечено государством, а не общественно-политическими ассоциациями. Общество, в представлении консерватора, есть среда слишком уж изменчивая, она благоприятствует различным обменным операциям.
От либерализма консервативный контрреволюционер берет идею свободы, но в то же самое время он понимает под ней возможность свободно излагать мнения по важным вопросам (прежде всего, по тем из них, которые касаются нужд и запросов конкретных профессиональных групп). При этом он отрицает свободу менять власть на «свободных выборах», оказывающихся на поверку очередным коммерческим предприятием.
То есть консервативный контрреволюционер вторгается в чуждые ему идеологии, меняет их (точнее, обращает вспять процесс обмена) и объединяет в собственном синтезе. И там они уже служат не Модерну, но именно Традиции. Товарность перестает отягощать Идею, которая начинает дышать Вечностью, а не вещностью. Консервативная контр-революция опирается на контр-идеологию.
Первым и, пожалуй, единственным, эту технологию задействовал Гитлер. Обладая каким-то невероятным чутьем, он сумел вырвать из лап Модерна левый социализм, использовав его для нужд правого национализма. Результат был потрясающим. Пока старые правые недовольно бурчали о поруганной Германии и бросали декларативные фразы о национальном величии, Гитлер пришел к власти — без особых потрясений, как и полагается правому. Но он же вступил в противоречие с правым, национальным социализмом, выдвинув глобалистскую, по сути, идею мирового господства. Причем это господство во многом воспринималось как завоевание жизненного пространства для миллионов немцев, которых Гитлер хотел сделать нацией всемирных бюргеров-хозяев. И вот здесь он уже пал жертвой Рынка с его экономическим детерминизмом. Национальный социалист переродился в буржуазного глобалиста.
Во многом это стало возможным потому, что Гитлер отказался удушить в объятиях либерализм. Он попытался удушить его в концлагерях. А с идеологиями такие вещи не проходят — слишком уж они сложны для полицейских. В результате либерализм незаметно проник в сознание национал-социалистической элиты, не получившей прививки от этой идеологической чумы. Она стала мыслить категориями транснациональной олигархии, рассматривающей весь мир как сферу тотального обмена. И, что показательно, Гитлер готов был поменять германскую национальную империю на мировое господство, которое неизбежно носит космополитический характер. Не случайно же он пророчил: «Я пользуюсь идеями нации и государства по соображениям текущего момента. Но я знаю временную ценность этих идей. Придёт день, когда даже у нас в Германии, мало останется от того, что мы называем национализмом. Над всем миром встанет всеобщее содружество хозяев и господ». Да — всемирный союз «хозяев» (у Гитлера они стоят перед господами"!) — этот тот идеал, к которому сегодня стремятся транснациональные корпорации (ТНК), используя для этой цели недальновидных «господ» из американского Белого дома. В этом плане гораздо более предпочтительнее выглядит линия Отто Штрассера, который соединял национальный социализм с «национальным плюрализмом», предполагавшим спокойную и продуктивную дискуссию всех патриотических сил.
Контр-революция должна быть тотальной и охватывать все сферы политического, все идеологии (в их разных версиях). Но при этом следует избегать эклектики, которая предполагает бессистемное (хаотическое) смешение разных идей и стилей. Таковая эклектика, к слову сказать, и погубила «лимоновский» национал-большевизм, апеллировавший без разбора к самым разным политическим традициям — от фашизма и маоизма до анархизма и либертарианства. В результате победил опять-таки либерализм, который наиболее полно выражает стихию Рынка и который в силу этого является самой сильной идеологией. Его адепты не прощают политических слабостей и просчетов, используя их для подчинения и порабощения своих незадачливых оппонентов. Ныне «лимоновцы» перешли на либеральные позиции, способствуя укреплению в России радикально-прозападных, оранжевых сил.
Все это лишний раз убеждает в том, что консервативно-контр-революционный синтез должен быть иерархическим. Все «захваченные» идеологические построения должны быть выстроены в некую лестницу. Место наиболее отошедших от Традиции положений — внизу, наименее отошедших — наверху. И, самое главное, вся эта лестница должна восходить к монархическому принципу и к сословности. Именно эти базовые реалии традиционного общества полнее всего символизируют Вечное, которое проходит неповрежденным через всякую изменчивость.
