 |
| Православие.Ru | Юрий Кублановский | 22.01.2007 |
— Когда зло делается привлекательным или эстетически, или психологически. Как, например, у Бодлера в его «Цветах зла» или у Булгакова в романе «Мастер и Маргарита». Но у Булгакова все не так просто. Он, как мне кажется, думал, что сверхъестественная нечистая сила лучше, чем тот плоский атеизм, который тогда царил в нашей стране. Для него настоящий сатанизм — это именно то советское свинцовое безбожие, а все, что связано со сверхъестественным, с чудом, Булгаков воспринимал уже как что-то положительное, веселое. Поэтому, когда говорят, что «Мастер и Маргарита» — сатанинский роман, я не могу с этим согласиться. Булгаков, конечно, немного заигрался, увлекся злом. Но не стоит абсолютизировать его оправдание зла.
Совсем иное дело — постмодернистская эстетизация зла. Для постмодерна зло самоценно. Он не ставит сверхзадач, не добивается катарсиса, как Булгаков. Постмодернистская эстетизация зла ведет к концу литературы и культуры в целом.
— Что вообще делает зло привлекательным?
— Прежде всего, абсолютная вседозволенность. Зло отменяет мораль, заповеди, обязанности, самоограничение и самодисциплину. Оно позволяет человеку то, что запрещает христианство. И человек распоясывается.
— Но разве такая абсолютная свобода не путь в тупик?
— Понимаете, мало кто думает о детях и внуках, о своем будущем. Мы живем в обществе потребления. Основа экономики — рынок, а он не может существовать status quo, он должен постоянно расширяться, обогащаться. Отсюда бешеная пропаганда потребления. Допустим, мы спокойно могли бы ездить на машинах, выпущенных 10−15 лет назад. Но каждый год на рынок выбрасываются все новые и новые модели, которым необходима реклама, иначе их не будут покупать. Чтобы стимулировать потребление, все время придумывается что-то новое. На Западе мальчику-подростку в почтовый ящик кладут толстенный именной каталог товаров и услуг в тысячу страниц. И он в своем юном возрасте уже думает в основном о потреблении.
Идеология общества потребления рассчитана на жизнь сегодня, сейчас. Современная цивилизация сделала доступными такие удовольствия, которые еще пару столетий назад были недоступны даже царям. Зачем человеку, имеющему достаток, задумываться о вечном? Его вполне устраивает тот гедонистический образ жизни, какой он ведет. Средний обыватель и не чувствует, что его жизнь лишена какой-либо сверхзадачи. Она кажется ему абсолютно естественной. Так живут почти все, в том числе и политики, и люди культуры. Тех, кто задумывается о смысле жизни, не так уж и много.
— Можно ли как-то изменить это?
— Не думаю. Что могут немногие думающие противопоставить маховикам технотронной цивилизации? Это все равно, что бороться с ветряными мельницами. Они будут крутиться, как ни тыкай в них копьем, и перемелют любого, кто всерьез попытается им противостоять. Реальная широкая, живая проповедь сегодня, к сожалению, почти невозможна — ее не слышат. Основанная масса общества живет своей жизнью, а немногие думающие люди — своей. И в будущем этот разрыв будет только увеличиваться.
— Не преувеличиваете ли вы? На самом ли деле все так плохо?
— Я десять лет прожил в эмиграции на Западе и мне понятны механизмы общества потребления. Я уезжал из Советского Союза с гораздо более примитивной точкой зрения. Считал, что здесь — зло, атеизм и коммунизм, а там — свобода и христианское общество. Окунувшись в западную жизнь, я почувствовал, что этой жизнью управляет. И вернулся в Россию гораздо большим пессимистом, чем уезжал.
— А культура?
— Она тоже так или иначе подчинена потреблению. И требует внеморальной идеологии, идеологии шоу-бизнеса и рекламы. Постмодернизм и есть эстетика постхристианской культуры. Это искусство абсолютного релятивизма, отрицающее мораль, учительство, все то, что мы так высоко ценим в русской культуре. Мы не пережили того распада религиозного сознания, который пережила Западная Европа в эпоху Возрождения. Сознание русского писателя всегда оставалось в значительной степени религиозным. Сравните Достоевского и Мопассана, Стендаля. Это разнопланетяне. Та литература уже чисто светская, внеморальная, а русская вся — от Пушкина и Державина до Булгакова и Платонова — так или иначе подчинена христианской морали. Вот наши постмодернисты и стараются «создать» литературу, соответствующую печальному, бездуховному состоянию общества. А если зло не преодолевается в конце, скажем, романа, то какой тогда смысл в самом романе? По-моему, никакого.
— Чем отличается эстетизация зла в XIX веке от постмодернистской?
— Именно тем, что тогдашнее богоборчество велось на христианской почве. Взять того же Бодлера или Ницше. Каждый из них боролся с Богом и остался хромым, но все же понимал, что Бог есть, вот только Бог их лично «не устраивал». А для постмодернистов Бога нет. Они материалисты. А если и говорят в своем творчестве о Боге, о духовном мире, то для них это всего лишь игрушки, профанация. И притом современная постмодернистская литература в основном некачественная. Встречаются, конечно, титаны вроде Джойса или Кафки. Вот почему я почти не читаю современных авторов. Поверьте, не из снобизма. Я выбрал для себя Распутина, Солженицына и других первоклассных писателей, а остальное мне просто не интересно.
— И, тем не менее, есть ли выход для думающего человека?
— Есть, но не простой. Гораздо легче нажать на кнопку пульта телевизора, чем читать хорошие книги и слушать классическую музыку. Человеку свойственно плыть по течению, не утруждая себя. Часть времени он работает, часть спит и ест, а остальное время старается развлечься. Но преодолеть в себе эту инерцию можно, было бы желание.
А главный выход — в вере, в церковной жизни, которая дает человеку сознание того, что в жизни есть более высокие, духовные вещи, чем телепередачи и шопинг. В вере человек обретает мощный стержень, помогающий противостоять идеологии потребления. А иначе он превращается в беззащитную песчинку.
Беседовала Елена Меркулова
