«Сокровенная» Ялта

Часть первая

Поездка в Ялту зимой — особое, внутреннее путешествие. В отличие от внешнего, летнего, когда на побережье, с времен советского новояза именуемом ЮБК (южный берег Крыма), все клубится, кипит, сочится солнцем, гулеванит, по-нашему сказать, «отдыхает».

Кто-то сказал, что зимний отдых в Ялте — «буржуйская выдумка». Что ж, это дело вкуса. Кому-то по сердцу июльско-августовские потные толпы, снующие на набережных и лежащие пляжах, громогласный вседенно-всенощный «музон-шансон» из каждого питейно-питающего заведения; но к иным душам льнут иные состояния.

Ялта зимой — это другое. Не то чтобы она, Ялта, зимой не хочет продать приезжему всякий товар, начиная с апартаментов, — нет, хочет и продает. Просто в это время она во многом и сама уходит в свое внутреннее, в созерцание, в Новый год и Рожество, словно задумываясь о вечном. Да и когда еще ей?

Поездка в Ялту зимой — это для некоторых еще и побег. Или в первую очередь побег. Человек выпадет из своего времени, оставив за скобками свою обычную жизнь, сколь бы она ни была наполнена и прекрасна, и, перевалив через горы, ныряет в ладони побережья.

Не удивительно, что зимой я Ялту прибывает столько влюбленных, — существ, эгоистичных по природе. О, великий эгоизм двоих-как-одного, во мгновение приносящий в жертву, как ферзя в шахматной партии, всё-что-кроме-него-самого…

Вам даже знакома одна современная ялтинская парочка: он — из города М., и она — дама с собачкой, из города Х. Вы встречали их и на ялтинской набережной, почти что у памятника героям знаменитого чеховского рассказа. Должно быть, им странно видеть свой портрет в бронзе. Правда, наш герой — без чеховской бородки, а у его спутницы нет большой шляпы с цветами образца столетней давности, и ее платье, с оборочками, не касается тротуара — она носит брюки. Однако собачка — такая ж, как у бронзовой пары.

«Двое идут по аллее — мне жаль их обоих…» — сказал Юрий Левитанский в стихотворении «Ялтинский домик». Отчего же их жаль? Оттого что всех жаль. Но влюбленных — особенно. Всегда. Говоря словами того же автора, «ибо, к тому же, знаю весьма подробно, что собой представляет альтернатива».

Дух Юрия Давидовича Левитанского, поэта фронтовой плеяды, сегодня витает над вами тоже неспроста — 21 января ему исполнилось бы 85 лет. «Мы старомодны, как запах вишневого сада…»

Домик Чехова

Тепла нынче зима. Кто-то сказал, что такой не было лет сто пятьдесят, кто-то тревожно заметил, что это явный признак конца времен. С этим трудно спорить.

…Из тучи, перевалившей сюда через Ялтинскую яйлу, сеет мелкий дождичек, и не понятно — открывать ли зонт, коли дождь идет словно у вас изнутри. Вы в дожде или дождь в вас? Тем более что у вас расстегнуто пальто, идете вы быстро, потому что привыкли ходить в таком темпе, а путь — в гору, по петляющим улочкам, к домику А.П.Чехова, именуемому с легкой руки писателя Куприна «Белой дачей».

Домик утопает в деревьях, и с улицы его — не видать. А красотища! Три огромных кедра, мушмула, береза, белые розы (с лепестками, в январе-то!), тростниковая рощица, — все это посажено самим Антоном Павловичем.

Благо, поначалу никто вам не мешает созерцать и пытаться воображать, как жилось здесь ироничному худощавому и болезненному человеку, выдающемуся русскому писателю, коего Л. Толстой назвал «Пушкин в прозе».

Чтобы полней запечатлеть в себе «эффект присутствия», вы садитесь на мокрющую зеленую скамейку в уголке небольшого сада, которую здесь называют «скамьей Горького». О вашу ногу трется классически-полосатая, серая, симпатичная, кругломорденькая кошечка, которая только что оставила увлекательнейшее занятие наблюдения за трясогузкой, и вы с видом псевдоэнциклопедиста говорите ей (памятуя, как обижался кот Бегемот, что котам все тычут): «Знаете ли, милый друг, а ведь это именно Алексей Максимович заметил: «Как стилист Чехов недосягаем, и будущий историк литературы, говоря о росте русского языка, скажет, что этот язык создали Пушкин, Тургенев и Чехов». Похоже, она знает. Берете ее на руки, и она кладет мокрые лапищи на ваше мокрое плечо.

Поглядывая на знаменитые сосуды для дождевой воды (каждый из них напоминает видом человеческое сердце), расставленные там и сям по саду с чеховских времен, вы заходите в домик через веранду, на второй этаж, где хорош кабинет (тут написаны пьесы «Вишневый сад» и «Три сестры», рассказы «Дама с собачкой», «Архиерей», «На святках», «Невеста», повесть «В овраге»), но уютней — в гостиной, где над льняной скатертью большого прямоугольного стола висит красивая старая лампа, а на высоких окнах — ажурные занавески, привезенные хозяином из французского путешествия.

Вам здесь комфортно, хочется присесть с краешка, чуть отодвинув от стола массивный деревянный стул. Кажется, вот-вот зайдет Антон Павлович, протирая пенсне, или хозяйка дома, его сестрица, Мария Павловна (прожившая на третьем этаже, в мезонине, свыше 56 лет). Супруга писателя, Ольга Книппер, известно, всегда в Москве, очень далеко, чуть ли не за полторы тыщи километров.

Вы ходите по дому Чехова, замечая вертикальные трещины в стенах: здание, стоящее на склоне, фактически разваливается, а есть ли кому до этого дело — уяснить трудно. Но, однако, и за то спасибо, что по соседству с чеховским музеем нет громких ресторанов, как, скажем, рядом с домом-музеем Волошина в Коктебеле, где «пляски смерти» отдыхающих и ресторанный, извините за выражение, «саунд» оказывают прямое разрушительное воздействие.

В какой-то миг вы понимаете, почему ваша мысль все время возвращается к образу сердца. Вы вспомните Эрика Шверера, доктора из Баденвейлера, которому Чехов перед кончиной, осушив поднесенный бокал шампанского, произнес «Ich sterbe» («Я умираю» — нем.). Шверер употребил в своем пространном газетном рассказе поразившие вас слова: «Он лечился у меня три недели, но в первый же день, осмотрев его, я выразил опасение в связи с его больным сердцем, которое значительно хуже легкого. Господин Чехов был удивлен: «Странно, но в России никто и никогда не говорил мне о больном сердце».

Не странно, доктор Чехов. Все помнят лишь о чахотке и кровохарканье. Кто вообще в России говорит о сердце? В России живут без сердца, а с сердцем — умирают.

…Рука тянется тронуть на прощанье цветущую белым веточку мушмулы, а губы благодарят того, кто привел вас сюда.

В Аутке, у св. Феодора Тирона

Аутка — это, по Брокгаузу и Ефрону, деревня Ялтинского уезда Таврической губернии, в 3 верстах от Ялты, на реке Учансу, близ ее водопада. Она находилась за ялтинской городской чертой, и Чехов приобрел здесь небольшой участок, употребив на это и на строительство дома 20 тысяч рублей, полученных им от продажи авторских прав на все свои сочинения издателю Марксу. Аутка — веселое название, да?

Покинув чеховскую усадьбу, вы случайно попадете на улочку Аутскую, которая теперь находится на территории города. Ниже по склону на вас смотрит византийская крыша православного храма, и вы, конечно же, направляетесь туда.

Это, как гласит надпись, «Храм св. великомученика Феодора Тирона».

В храме нет молящихся, но он не пуст: квартет очень молодых мужчин репетирует у алтаря рождественские песнопения, а меж поющими и столиком с иконой Казанской Богородицы четыре девочки разного возраста наряжают под руководством молодой мамы елку к Рождеству. Живая и очень трогательная картина побуждает вас взяться за фотоаппарат. Женщина за свечным прилавком (как выясняется, тоже мама одной из девочек), радостно говорит, что батюшка благословляет съемку в храме. Видя ваш интерес и участие, она рассказывает о том, что, судя по источникам, храм этот был в древности построен греками, в конце XVIII в. ими же восстановлен как деревянный, горел и снова восстанавливался за казенный счет в 1842, но когда население Верхней Аутки выросло, здесь возвели нынешнее здание (1898). И Антон Павлович принимал активное участие в постройке новой церкви, сам вел переговоры и встречался с архиепископом Димитрием по этому поводу.

Стены здесь, в общем-то, пусты, потому редкие иконы на них особо значимы. У алтаря — икона св. Феодора Тирона, с частицей св. мощей, на стене — необычная, большая икона особой красоты Богоматерь Виленская-Остробрамская, а на стене напротив — св. Лука Крымский (Войно-Ясенецкий).

О древней иконе «Остробрамской» следует сказать, что она была отнята у православных Корсуня (Херсонеса) великим князем литовским Ольгредом Гедиминовичем (1345−1377) и увезена в Вильну, где была подарена им супруге, которая отдарила ее Свято-Троицкой обители, располагавшейся в православном районе Вильны, носившем название Острого или Русского конца. Название получила от польского «остра брама» (острые ворота), поскольку с 1431 находилась в часовне над воротами, носившей такое название. Монастырь переходил то в руки униатов (1596), то монахов кармодитов, потому в 1829 икона была поновлена в католическом духе. Молитесь Богородице «Остробрамской» — о защите.

Архиепископ Крымский и Симферопольский, святитель Лука (В.Ф. Войно-Ясенецкий), удивительный человек, медик, ученый с мировым именем, автор «Очерков гнойной хирургии», неоднократно репрессированный безбожной властью, в годы Великой Отечественной войны совмещавший лечение раненых с архиерейским служением (в Красноярске в воскресные и праздничные дни служил в маленькой кладбищенской церкви за городом), почивший в 1961, причислен сначала к лику местночтимых святых в 1995, а затем канонизирован Церковью как священноисповедник — в 2000. Валентин Феликсович — уроженец Керчи. Стоит ли удивляться, что иконы с его ликом вы обнаруживаете в каждом православном храме Крыма, и просят его, как и св. Пантелеимона, об исцелении.

«Цветите как лилия…»

Сестрицы с радостию рассказывают Вам о чуде с лилией, произошедшем в храме 12 июля 2002, когда настоятель о. Ростислав Гоцкалюк положил на киот иконы Божией Матери Казанской ветку лилии, и под праздник Успения Богородицы сухой стебель пустил бутоны и расцвел. Митрополит Симферопольский и Крымский Лазарь, перед тем как отслужить молебен с акафистом перед этой иконой, сказал тогда: «Это чудо, нет никакого сомнения: засохшая ветка процвела именно под двунадесятый праздник».

То явление православные теперь числят в одном ряду с нерукотворными проявлениями на стеклах киотов образа Спасителя в симферопольском Всехсвятском храме и Богородицы с Младенцем на иконе «Призри на смирение» во Введенском монастыре Киева, с явлением радуги в селе Морском во время установки поклонного креста, с крестом из облаков над Симферополем в праздник святого Александра Невского.

Вы вспомните, что Святое Писание дарит нам радостные слова: «Цветите как лилия, распространяйте благовоние и пойте песнь» (Сир. 39, 18).

Вас приглашают сюда на завтрашнюю вечернюю праздничную службу, и вы охотно откликаетесь, позабыв, что назавтра, в сочельник, вас ждет любимая Ливадия…

Станислав Минаков
Шампанское

Баденвейлер Чехову был не впрок.
Лекарь Шверер просёк вопрос
и, поняв прекрасно, что вышел срок,
лишь шампанского преподнёс.

Жест известен: болячка своё взяла,
молодой старик ею пойман в сеть.
Или Ялта была ему не мила?
Надо было в Ялте сидеть.

Не люблю шампанское! За отры-
жку, за бьющий в гортань и в нос
газ, чьи колики злы, остры,
и равно — что пьёшь купорос.

У меня знакомая есть одна:
та хлестала б его — из ведра…
Удивляюсь людям: какого рожна
бражкой потчевать у одра?

Хорошо тебе, Ксения, — ты не пьёшь,
ан как будто всегда хмельна.
А меня — хоть дёрну ядрёный ёрш,
не берёт уже ни хрена.

Что трезвение, Ксеничка, нам сулит?
От него даже тяжко ведь.
Ой, сердечко нынче моё болит —
ни забыться, ни зареветь.

Тяготеет к тлению индивид.
Но — и в болести естества —
мне полезен радостной Ялты вид
в дни зелёные Рождества.

Страшен в Ялте июль — в жару,
когда тут царит сатана,
обдирая кожу, как кожуру,
с тех, кто ада испил сполна.

Не езжайте в Ялту, когда жара,
то ли дело в Ялте зимой!
В «день шестой» настаёт золота-пора!
А особенно — в «день cедьмой»:

зацветает — белая! — мушмула,
а под нею — розы белы.
…Над округой горло напряг мулла —
что ж, послушаем песнь муллы.

Он, возможно, суфий аль оптимист,
он речист, что наш Златоуст.
…Доктор Чехов вряд ли был атеист.
Жаль, теперь его домик пуст.

Возле Ялты на рейде стоят суда,
ожидая смиренно, когда же суд.
…Если выбор есть, я прошу — сюда
пусть шампанское мне принесут.
10−14.01. 2007
Фото автора