Остров достоверности

Размышления об откликах на фильм «Остров»

Это означает, что создателям «Острова» удалось отразить такие жизненные проблемы, которые волнуют очень многих людей. Об этом мы говорили с настоятелем Свято-Троицкой Приморской Сергиевой Пустыни под Санкт-Петербургом игуменом Николаем (Парамоновым).

Но прежде чем приступить к изложению взглядов отца Николая, поделюсь личным признанием. После просмотра фильма я (потом выяснилось, как и большинство церковных людей) думала: «Все очень хорошо, но поймет ли народ? Смогут ли нецерковные, неверующие люди со вниманием почти два часа слушать молитвы, следить за сложными, не психологическими только, а глубоко духовными отношениями героев, поймут ли о чем этот фильм, не посчитают ли главного героя современным кинематографическим вариантом Иванушки-дурачка? Не появится ли у них после просмотра этого фильма еще один повод сказать: «Да они там, в Церкви, все ненормальные. И отношения у них друг с другом совсем не идеальные». В общем — боязнь антиклерикальных настроений…

Но, как уже было сказано выше, многочисленные положительные рецензии, аншлаги в кинотеатрах свидетельствуют — фильм оказался востребованным, показал, что у народа душа жива.
Людмила Ильюнина

А теперь слово игумену Николаю (Парамонову):

— Фильм очень хороший, очень глубокий, хотя на первый взгляд кажется очень простым. Можно говорить о том, что существуют разные уровни восприятия и толкования этого фильма (это и доказывают отклики), я бы сказал: фильм содержит разные послания к разным людям. Одно послание — к мирянам, другое — к священникам, третье — вообще к народу, четвертое — к деятелям искусства.

Главное на что почему-то не обратил внимание ни один критик, — параллелизм начала и конца в фильме «Остров». Фильм начинается сценой смерти и кончается ею. И эти две смерти совершенно разные (неважно, что первая была мнимой). Как говорят святые отцы: «Смерть все раскрывает в человеке», о том же и русская пословица — «Конец — делу венец». Та смерть, которую мы видим в начале фильма, и та, что венчает его, — полностью противоположны.

Мы знаем, как жил о. Анатолий до своей праведной кончины, весь фильм показывает его покаянное приготовление к смерти. Мы как будто бы ничего не знаем о том, как герой жил до того, когда немецкий офицер заставил его стрелять в друга, но неизбежно напрашивается вывод: его поступок был следствием его предыдущей жизни.

«Страх — это свидетельство нечистой совести», — говорят святые отцы. Молодой матрос оказывается охваченным таким животным страхом, с которым он не в силах справиться, — это говорит о том, что он был страстолюбцем. Он жил во власти каких-то страстей, которые в критическую минуту подавили его волю.

Но именно это страшное падение привело его к самопознанию, он увидел свою греховную природу, и с этого начался подвиг покаяния всей его последующей жизни. Бог попустил ему пережить этот ужас, потому что, как сказано у апостола Павла: «Кого Бог предузнал, того и предызбрал», — Богу было известно, что он сможет не отчаяться, а подъять великое покаяние.

Мне кажется, этот момент является одной из причин, по которой фильм получил такой широкий зрительский интерес. Многие люди в наше время так же одержимы страстями, так же часто «что не хотят, то и делают», и этим сами себе страшны. Многие совершили уже в этой жизни какие-то тяжкие поступки, и их мучает совесть, и они не знают выхода, — и тут им показан герой, которого можно назвать своим, родным. Он такой же грешник, но он смог стать праведником. И Бог дал ему такую светлую кончину, такой мирный переход в другую жизнь. Значит, не надо отчаиваться.

Конечно, это главная тема фильма — Бог есть и Он благ, Он может помочь, если будешь его искать.

Герой фильма — настоящий богоискатель, но конечно же, не в толстовском толковании этого слова, а в традиции преподобного Силуана Афонского: «Слезно ищу Тебя, Господи». Он ищет самого главного для христианина — богообщения, примирения с Богом (а значит, и со своей больной совестью). Говорит он об этом просто: «Мира нет в душе».

Зрители фильма получают тут самый главный урок: без Бога мира в душе быть не может. Как бы человек не был удачен в обычной жизни. И Мамонов это не сыграл, а пережил. Он вообще артист, а не актер. Артист — это тот, кто изображает знакомые ему чувства, то, что он сам лично изнутри понимает, а актер работает на мастерстве, на навыках театральной школы. И именно Петру Мамонову весь фильм обязан тем, что он снят на уровне «духовного реализма».

Теперь я хочу сказать уже не собственно о фильме, а о реализме тех проблем, которые он поднял. Первая проблема — общая для мирян, как невоцерковленных, так и, увы, для некоторых воцерковленных. Ее можно назвать потребительским отношением к Богу. «Дай мне, дай!» — И никакой благодарности в ответ, когда просимое получено. Это показано в истории исцеления мальчика. Это же происходит и с адмиралом, он, похоже, так и не понял, какое великое чудо произошло с его дочерью. Он не благодарит.

Люди вообще хотят улучшить обстоятельства, а не свое нравственное состояние. Женщина приходит и просит помолиться о муже, говорит, что она его любит. А любовь нужно доказать — он жив, если ты его любишь, продавай хряка и поезжай к нему. Если ты монах — не стремись к комфорту (потому сожжены сапоги и утоплено одеяло игумена). Если ты христианин, то нужно в первую очередь людей любить, потому отец Анатолий дает благочинному на руки ребенка: «Вот устрой его».

Вторая близкая проблема духовной жизни, которая затронута в фильме, — когда Бог для человека является не целью, а только средством. Выполнять все, как надо, чтобы было душевно комфортно, а ни о каком внутреннем творчестве и речи нет.

Это, на мой взгляд, одна из причин, по которой именно клирики и «очень-очень церковные люди» этот фильм критикуют. Он уязвляет душевный комфорт. Он напоминает о том, что к душевному комфорту христианин вообще не призван. О том, что позиция: «Мы — верующие, мы в Церкви — у нас уже все хорошо, мы все уже обрели», и при этом на всех, кто не в Церкви, — взгляд свысока — это позиция фарисейская.

Кому-то не нравится, как показан монастырь. Не понравилось, как изображен игумен. Все привыкли, что игумен должен быть строгим начальником, а тут какой-то слишком уж мягкий, слишком доступный. Это обличает скорее тех, кто такую критику произносит, чем-то, каким играет настоятеля монастыря Виктор Сухоруков. Монастырь у нас понимают как «воинскую часть», а не как «сообщество любви в союзе мира». Но, на мой взгляд, и здесь вполне проявился духовный реализм. Монастыри наши слабенькие в духовном отношении. Потому что, как говорил епископ Игнатий Брянчанинов: «Не может быть развития монастырей без общего развития в обществе христианских начал». Потому монастырь в основном существует как организация, а не как организм. Организм церковный только-только у нас складывается.

Но ведь есть и исключения, и игумены такие были и есть.

У нас утеряны духовные традиции правильного постепенного духовного восхождения. С Паисием Святогорцем был такой случай. Пришел к нему молодой человек, он ему дал книгу стихов современного греческого поэта. Тот говорит: «Батюшка, я «Добротолюбие» читаю, зачем мне это? Я монахом хочу стать». А старец ему в ответ: «Сначала стань культурным человеком, потом хорошим христианином, а если Бог благословит, то и хорошим монахом станешь!»

А у нас часто именно так — никакой культурной и духовной базы у человека нет — и сразу монахом. Человек хочет стать кем-то в Церкви, продвинуться. А дело не в том, кем ты станешь, какую должность займешь, а в том, как ты любишь Господа и людей. А это часто забывается. Монастырь, в котором «все по чину, все правильно, а нет любви» — не выполняет своего назначения. Потому о. Анатолий и вопрошает: «Иов, а ведь ты меня не любишь?»

Об этом ведь еще древние пророчествовали, что в последние времена все уйдет во внешнее и «монахи будут хвалиться именами своих предшественников», не имея их духа. Богослужение есть, и все по уставу, а человекослужения нет. «Тут миряне ходят, мешают, а у нас ведь монастырь».

Известно, например, за что св.прав.Иоанн Кронштадтский получил великие дары от Господа за то, что он очень любил народ. Утешал людей, помогал им, не взирая даже на вероисповедание. И от многих своих собратьев-священников был порицаем, не понят. Так и в фильме: «С мирянами чай пьет».

А о. Анатолию больно за народ, он жалеет людей, — первая сцена в монастыре, его разговор с девушкой, которая пришла брать благословение на аборт, — такая отцовская забота и любовь: «Какой хороший мальчик будет, золотой!» И не осуждает за грех, за блуд, а жалеет грешницу.

О.Анатолий вообще никого не осуждает. Поэтому неправы те, кто говорит, что якобы в фильме есть какое-то противопоставление «харизматического старца» и официальной Церкви. Он ведь всех посылает в церковь, он говорит: «Причаститься надо». Он не говорит: «К этому игумену не ходите, к благочинному не ходите». Он себя никому не противопоставляет, а, юродствуя, обличает в отдельных представителях Церкви их страсти. Причем в этих сценах обличения тоже, на мой взгляд, вполне воплотился духовный реализм. Например, сцена с головешкой, брошенной в игумена, и весь их диалог просто списаны с жития блж. Феофила Киево-Печерского. Слова при сожжении сапог: «На голенищах архиерейских сапог тысячи бесов» взяты из творений свт. Феофана Затворника, и имеют они вовсе не антиархиерейский смысл. Святитель Феофан писал это по поводу того, что никому не благословляет после его смерти брать его вещи. Потому что те искушения, которые переживает архиерей, — это особые искушения, не всякому они под силу.

Сцена с топкой и изгнанием бесов мне напомнила случай, который произошел лично со мной. Когда я был студентом Духовной Академии, то ездил в Псково-Печерский монастырь. И меня однажды послали на послушание в просфорню. Пришел я туда — комната небольшая, жарко страшно, и только одно маленькое окошечко там было. Так вот монах-просфорник, когда я вошел, первым делом это окошечко закрыл. А когда я стал говорить, что задохнусь сейчас, он ответил: «Это бесы в тебе говорят». Еле я оттуда выполз, воздух хватал на последнем издыхании.

Там же, в Печорах, мне довелось видеть и бесноватых, и молитвы-отчитки, и это в фильме сделано в духе духовного реализма. То же кукареканье, кудахтанье, хохот, — и настоящий молитвенный подвиг того, кто освобождает несчастных от их страданий.

Вообще все, что показано в фильме, вполне могло произойти в реальной жизни, и происходит, и происходило. Прототипов можно найти для всех героев, даже имена их назвать и житейские сходные ситуации можно припомнить.

Кто-то говорит: какой-то уж фольклорный набор они в фильме вывели — юродивый-старец, чудеса, беснования, пророчества. Разве христианство такое, только в этом?

А что ж плохого в чудесах, что ж плохого в том, что люди ищут утешения? Что делать, так и есть — люди непросвещенны в христианском вероучении в большинстве своем, но в них есть духовный глад.

И то, что фильм получил такой успех и признание, еще раз свидетельствует о том, что в русских людях сейчас этот духовный глад особенно силен, потому что они уже задают себе вопрос — не как в советское время: «За что мне это?" — а более важный вопрос: «Почему?»

Можно сказать, что в «Острове» изображена не судьба отдельного человека, в нем дан срез целой эпохи русской жизни в судьбе главного героя. От его довоенной атеистической юности, через преступление на войне к покаянию дальнейшей жизни и воскресению души.

Есть еще одна претензия церковных людей к фильму. Мол, нельзя артистам играть монахов и священников, нельзя изображать молитву, богослужение. Да, мы уже привыкли, что в кино на церковные темы актеры воспринимаются как ряженные. Но тут-то не так. Мамонов в фильме действительно молится. Он не изображает молитву, а по-настоящему молится, — и это одна из причин, по которой фильм производит такое сильное впечатление. И другие актеры не просто играют, а проживают все, что изображают. Их лично, по-человечески все это трогает, потому так трогает и зрителей.

Что делать, мы сейчас живем в такое время, когда кино стало самым востребованным видом искусства у нашего народа. Недаром миссионерскую направленность «Острова» оценил Святейший Патриарх Алексий II, наградив создателей фильма церковными грамотами.

Фильм можно было бы еще более подробно разобрать на уровне аскетики и богословия, — и тем самым доказать еще раз его духовный реализм и миссионерское звучание.

Но и без этого разбора ясно главное — фильм и его широкое обсуждение проявили состояние нашего общества и нашей церкви. Через его создателей, недаром они в интервью признавались, что многое в «Острове» удалось помимо их воли и желаний, мы получили послание — надо перерастать самих себя, надо непрестанно каяться, нужно бороться за живую душу в себе, не давать потухнуть духовному огоньку, поддерживать его, разжигать его, не подчиняться рутине, привычке, безразличию, апатии, идти и идти вперед. «Скучаю по Тебе, Господи. И слезно ищу Тебя».