«Деисус Андреева писма Рублева» из Благовещенского храма Московского кремля

К 575-летию преставления преподобного Андрея Рублева, иконописца

Вскоре началось широкое почитание святого иконописца, когда его образ «Живоначальной Троицы» стал для всего мира символом Православия и вершиной русского искусства. На протяжении ряда столетий и в недрах Церкви созревало причисление Андрея Рублева к лику русских святых. Уже в 1979 г. состоялось церковное прославление преп. Андрея Рублева в сонме Радонежских святых. Известно, что Святейший Патриарх Алексий (+ 1970), принадлежавший к древнему дворянскому роду Симанских, почитал Андрея Рублева как святого. В семье Симанских особо чтился также Свт. Алексий, митрополит Московский и всея Руси чудотворец, имя которого Святейший Патриарх Алексий принял при пострижении. В основанном Cвт. Алексием Спасо-Андрониковом монастыре в Москве, где подвизался и обрел последнее земное пристанище преп. Андрей Рублев, пребывал на покое предок Святейшего Патриарха Преосв. Пахомий (+ 1789), мощи которого были обретены спустя ровно 200 лет после его преставления. Вскоре после обретения мощей Преосв. Пахомия (Симанского) 16 июля 1989 г. был торжественно освящен древний собор Спасо-Андрониковой обители, где сохранились фрески преп. Андрея Рублева. (Духовная традиция преподобного Андрея Рублева // Журнал Московской Патриархии. М., 1990. N 1. С. 39−40). За год до этого достопамятного события в июне 1988 г. после всероссийского прославления девяти русских подвижников на юбилейном Поместном Соборе Русской Православной Церкви преп. Андрей Рублев просиял в полноте церковного свидетельства.

Но вразрез с церковными настроениями в отношении духовного наследия преп. Андрея Рублева стало возникать явное противодействие со стороны определенной группы лиц. В учебном пособии «Русские церковные древности» (М., 1996), изданном на средства РГНФ под эгидой Института археологии РАН и Российского православного университета св. ап. Иоанна Богослова, два доктора-археолога Л.А.Беляев и А.В.Чернецов предприняли попытку развенчать «научный миф» о великом иконописце преп. Андрее Рублеве: «К числу подобных неправомерных перекосов следует отнести чрезмерное внимание, которое уделялось некоторым проблемам древнерусского церковного искусства, например, творчеству Андрея Рублева. Очевидно, что количество связанных с этим именем произведений невелико, а индивидуальные особенности его творчества выражены слабо… Однако эпоха требовала „выявить“ имя великого древнерусского живописца — и это удалось обосновать нескольким поколениям искусствоведов».

В кампанию по дискредитации не только преп. Андрея Рублева, но и тех мужественных специалистов, которые в годы безбожия отважно защищали произведения гениального иконописца и связанные с ним памятные места от поругания, включился даже нынешний директор Центрального музея древнерусской культуры и искусства, носящего… славное имя преп. Андрея Рублева. Доктор-искусствовед Г. В.Попов обвинил выдающегося русского архитектора-реставратора Петра Дмитриевича Барановского, что тот сочинил «миф» о находке им надписи на надгробии преп. Андрея Рублева в Спасо-Андрониковом монастыре якобы с целью предотвратить разрушение этого памятника архитектуры. При этом подделкой Барановского был назван спустя более полувека уникальный исторический документ, скрупулезное научное исследование которого было подытожено в докладе на объединенном заседании сектора архитектуры и сектора живописи Института истории искусств АН СССР 11 февраля 1947 года. Академик архитектуры А.В.Щусев, председательствовавший на этом заседании, оценил научный доклад П.Д.Барановского как «одно из важнейших исследований о таком мастере, как Рублев, который действительно является основоположником и гордостью русского искусства». Тем же назойливым стремлением поставить под сомнение истинный масштаб творческого дарования преп. Андрея Рублева продиктована недавняя брошюра Б.Н.Дудочкина «Андрей Рублев. Материалы для изучения биографии и творчества. Под общей редакцией Г. И.Вздорнова» (М., 2000), где целый ряд поздних источников о рублевском наследии безапелляционно объявлен «несомненной фальсификацией».

При этом на страницах искусствоведческих публикаций о преп. Андрее Рублеве можно встретить откровенные признания, что «наша наука не выработала еще правильного критерия для определения авторства древнерусского художника. Особенности «манеры письма"… еще недостаточны, и следует искать другие, более существенные внутренние признаки, лежащие не только в области формы, но и в области содержания, самого строя образов, мира мыслей и чувств, выраженных художником». Более того, известный историк творчества преп. Андрея Рублева Владимир Александрович Плугин, успевший до безвременной кончины в 2003 г. выпустить в свет свою монографию «Мастер Святой Троицы» (М., 2001), охарактеризовал сложившуюся ситуацию как «кризис в искусствоведении», выразившийся в том, что «сформировалась группа одинаково думающих людей, которые не приемлют инакомыслия и новых методов исследования и делают все от них зависящее, чтобы «положить предел потоку бессодержательной литературы», т. е. непонятной им».

Безусловно, накопившаяся в к настоящему времени теоретическая и популярная литература вносит некоторые черты эмпиризма в характер современных представлений о творческом пути знаменитого древнерусского иконописца преп. Андрея Рублева. Однако очевидной некорректности целого ряда новоявленных гипотез можно было бы избежать при строгом научно-методическом подходе и бережной работе с источниками. Так, новейшая классификация текстов Житий прпп. Сергия и Никона Радонежских с параллельным исследованием Троицкого монастырского скриптория XV в. способствует более точной интерпретации агиографических памятников, служащих главными источниками. [1]

Весьма примечательно, что первое упоминание о преп. Андрее Рублеве как об «иконописце преизрядном, всех превосходящем» и о подписании им Спасского собора Андроникова монастыря было помещено в III редакции Жития преп. Сергия Радонежского, выполненной афонским иеромонахом Пахомием Сербом ок. 1442 г., одновременно с указанием на особые заслуги в построении Троицкого собора («его рука прострена къ строению паче всех бяше») кн. Юрия Звенигородского, духовным отцом которого назван преп. Сергий («иже великодержавный бе и, хвалам достойный и просвещения сподоблен от святаго христолюбивое чадо его» (Житие преподобного и богоносного отца нашего Сергия Радонежского и всея России чудотворца. Сергиев Посад, 1853. Л. 285 об.). Анализ исторических данных [2] позволяет связать датировку росписи преп. Андреем Рублевым Спасского собора с вероятным посещением Андроникова монастыря кн. Юрием Звенигородским во время подписания 11 марта 1428 г. «докончания» с вел. кн. Василием II (Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV — XVI вв. / Подгот. Л. В. Черепнин. М.; Л., 1950. С. 462).

Работа над росписью андрониковского храма, согласно житийным источникам, стала «конечным рукоделием» преп. Андрея Рублева, что подтверждается современной расшифровкой надгробной летописи, обнаруженной известным историком XVIII в. Гергардом Миллером над могилой иконописца в Спасо-Андрониковом монастыре. Благодаря сведениям начала XIX в. «керженского постриженика Ионы», который в течение двадцати лет собирал по всей Руси всевозможные материалы для своей книги (собрание ярославского историко-архитектурного музея-заповедника, инв. N 15 544), удалось установить, что святые мощи прпп. Андрея и его «спосника» Даниила «погребены и почивают в том Андрониеве монастыре под старою колокольнею, которая в недавнем времени разорена, и место сравнено з землею, яко ходити по ней людям всяким и нечистым, и тем самым предадеся забвению (память) о тех святых мощах» [3]. Обычай ставить колокольни на месте погребения знаменитых лиц был весьма распространен в русских монастырях, о чем позволяет судить послание царя Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь в сентябре 1573 г. Тем более что на Стоглавом соборе 1551 г. имя преп. Андрея Рублева прозвучало особенно торжественно в соборном деянии относительно иконографии Святой Троицы: «писати же живописцом иконы з древних образов, како греческие живописцы писали и как писал Андрей Рублев».

О древней колокольне над могилой преп. Андрея Рублева в Спасо-Андрониковом монастыре известно также, что в самом конце XVI в. она была перестроена свт. Арсением Елассонским, который монастырскую «колокольню, бывшую прежде от средины до верха деревянною, выстроил из камня и сделал ея выше; и покрыл белым железом и поставил на ней Честный Животворящий Крест» [4]. Эта колокольня была разрушена в 1781 г., но уже упомянутый Миллер, скончавшийся в Москве в 1783 г., успел сделать описание надгробия преп. Андрея Рублева. [5] К вящему сожалению, на белокаменной доске размером 145×116 см уцелели лишь некоторые буквы: «Лета 6938…чен…ка Игнат…Богоносца…с суббот… нощи… нь… Андрей…писаша иконы свят…м…прозв…Рублев…схиме…зело украшен…бытия в сем…». После первой реконструкции надгробной летописи, осуществленной Петром Дмитриевичем Барановским в 1947 г., были проведены новые исследования русского православного месяцеслова применительно к сохранившимся хронологическим указаниям, в результате чего стало возможно точно определить дату кончины преп. Андрея Рублева — 17 октября 1428 года. [6]

Следует отметить, что в этот же день Русской Православной Церковью совершается память прмч. Андрея Критского, с именем которого традиция Троице-Сергиевой Лавры связывала празднование памяти преп. Андрея Рублева. Таким образом, в минувшем году исполнилось 575 лет со дня преставления всемирно известно иконописца Древней Руси, и юбилейный год оказался ознаменован еще одним удивительным открытием в творческом наследии преп. Андрея Рублева. Речь идет о находке прориси бесспорного рублевского произведения — раннего иконостаса из Благовещенского храма Московского Кремля. После серии статей Л.А.Щенниковой, подвергшей сомнению принадлежность существующего благовещенского иконостаса кисти Феофана Грека, преп. Андрея Рублева и Прохора с Городца, большинство нынешних искусствоведов сошлось во мнении о полной утрате рублевского иконостаса при кремлевском пожаре 1547 г.
Этому грандиозному пожару 21 июня 1547 г. были посвящены 15 миниатюр летописной главки «О великом пожаре» на лл. 297−304 об. Царственной книги, созданной ок. 1566−1568 гг. (ОР ГИМ, Синод. собр., N 149). На Л. 297 об. подробно описаны последствия пожара в Благовещенском храме, где пострадали «и церковь на царьском дворе у царьскые казны Благовещение златоверхая, деисус Андреева писма Рублева, златом обложен, и образы, украшенные златом и бисером, многоценные, греческаго писма, прародителей его от много лет собранных и казна великаго царя погоре» (здесь и далее в цитатах выделено нами — О. У.). Не довольствуясь словесным описанием, авторы Царственной книги запечатлели на отдельной миниатюре (Л. 298 об.) достаточно детально сам «Деисус Андреева писма Рублева» между столпами Благовещенского храма, который легко опознать благодаря высокому подклету с государевой казной. Обращает на себя внимание изображение на данной миниатюре четырех круглых столпов, повышенной центральной арки и окон второго яруса, в т. ч. круглых, напоминающих круглые оконца на хорах звенигородского собора Успения «на городке».

Воспроизведенные на миниатюре архитектурные особенности Благовещенского храма имеют немалое значение для выяснения первоначального архитектурного облика великокняжеской домовой церкви, который все еще пребывает предметом несмолкающей полемики вкупе с бесконечными спорами о судьбе его иконостаса. В последних монографиях выдающегося русского искусствоведа Вагнера Г. К. «Канон и стиль в древнерусском искусстве» и «Искусство мыслить в камне» проблема происхождения благовещенского иконостаса 1405 г. признана едва ли не краеугольной, причем ученым особо отмечено, что эта проблема «нуждается в очень глубоком исследовании, включая архитектуру собора». Действительно, в обширной историографии данной темы полностью отсутствуют специальные работы о соотношении части и целого — иконостаса и архитектурного пространства. Более того, реконструкция первоначального Благовещенского храма, равно как и вопросы его датировки остаются дискуссионными и по сию пору.

Летописное умолчание о точной дате возведения домовой великокняжеской церкви вероятнее всего связывать с временным перерывом в московском летописании. Как показывают исследования Приселкова М.Д., к смене на великокняжеском престоле были, как правило, приурочены соответствующие редакции великокняжеской летописи, что обусловило присутствие своего рода «хронологических швов» в летописных источниках. Одна из таких пограничных помет обнаружена под 6900 (1392) г. в Троицкой летописи между известиями, касающимися разрыва вел. кн. Василия Дмитриевича с новгородцами: «…и аще хочеши распытовати, разгни книгу Летописец Великий Руський, и прочти от Великого Ярослава и до сего князя нынешнего» (Карамзин Н. М. История государства Российского. М., 1993. Т. V. С. 282. Прим. 148). Следовательно, между 1389 г., когда почил св. блгв. вел. кн. Дмитрий Иванович, и 1392 г. был завершен и стал общеизвестен великокняжеский свод, получивший наименование «Летописец Великий Русский». При этом указанный хронологический перерыв не только мало обеспечен летописными сообщениями, но и сами известия оказались помещены в разные летописи под разными годами.

Кроме того, современный уровень знаний о характере московского летописания XV в. обязывает к серьезной корректировке прежнего мнения о перестройке всего Благовещенского храма, якобы имевшей место в 1416 г., в связи с чем была выдвинута спорная гипотеза о датировке Троицкой летописи после 1416 г. Известная летописная статья 1405 г.: «Тое же весны начаша подписывати церковь Благовещенья на великого князя дворе первую, не ту, иже ныне стоит, да того же лета и кончаша», которая входила в Московский великокняжеский свод конца XV в., была приписана в ряде источниковедческих работ, опиравшихся исключительно на печатные издания, Московскому летописному своду 1479 г., в то время как данный свод 1479 г., сохранившийся в отдельном виде, согласно наблюдениям Шахматова А. А., в Эрмитажном списке XVIII в. (РПБ, Эрмитаж.собр., N 416 б) и параллельном ему списке т.н. Ростовской (Архивской) летописи (РГАДА, ф. 181, N 20/25), все еще не издан. В ПСРЛ (М.; Л., 1949. Т. 25), на что ссылается Кучкин В. А. [7], издан Московский великокняжеский летописный свод конца XV в. по рукописи ГИМ, Увар. 1366. При издании 1949 г. текст Уваровского списка даже не был сверен на предмет разночтений с текстами Эрмитажного списка и т.н. Ростовской (Архивской) летописи (РГАДА, ф. 181, N 20/25). Вслед за нами на неверную интерпретацию Кучкиным В.А. редакции летописного сообщения 1405 г. о Благовещенском храме обратил внимание Плугин В.А.

Для верного научного подхода необходимо учитывать, что в опубликованном Уваровском списке Московского свода находится не свод 1479 г., а более поздняя редакция 90-х гг. XV в., следовательно, ремарка указанной статьи 1405 г. («не ту, иже ныне стоит») обусловлена перестройкой Благовещенского храма в 1484—1489 гг. При составлении Московского свода 1479 г. был взят за основу свод 1472 г., основным источником которого послужила Софийская I летопись (С I Л) в древней редакции ее протографа (по спискам Карамзина и Оболенского) и в младшей редакции (редакция общерусской (митрополичьей) летописи 1456 г.). Именно в С I Л находится наиболее информативная статья о Благовещенском храме: «В лето 6992. Тое же весны мая въ 6 князь великы Иванъ Васильевичь всеа Русии заложилъ церковъ каменоу Благовещенье пресвятыя Богородица на своемъ дворе, разрушивъ первое основание, еже бе создалъ дел его князь великыи Василеи Дмитреевичъ..(далее в этом же источнике — О.У.) В лето 6997. Того же лета месяца августа въ 9, на паметь святого апостола Матфея, священна бысть церковъ Благовещение пресвятыя Богородица на великого князя дворе на сеняхъ. Того же месяца въ 20, на паметь святого порока Самоила, священна бысть церковъ Василеи Кесарийскыи придел оу Благовещенья» (Приводится по списку И.Н.Царского — ГИМ, собр. А.С.Уварова, N 248, лл. 287 об., 289 об).

Уникальное изображение Благовещенского храма с С-В приделом свт. Василия Кесарийского 1416 г. было раскрыто весной 1884 г. академиком живописи Фартусовым В. Д. при реставрации стенописи Благовещенского храма на западной паперти под фреской «О Тебе радуется благодатная всякая тварь». Как составную часть композиции «О Тебе радуется» Фартусов В. Д. рассматривал открытую с левой от нее стороны на пилястре под поздней фигурой преподобного (по надписи вел. кн. Василия Дмитриевича), очень сложную сцену. В центре ее было расположено, по заключению исследователя, «изображение святителя по типу древнего греческого подлинника, сходного с Василием Великим, рядом с ним Мария Египетская и другие являются лики, как видно, семейная икона великого князя Василия Дмитриевича. В руках у святителя находится модель Благовещенского собора каменной постройки со Звонницей, казной великокняжеской, иконостасом, стенным расписанием и со всеми мелочами внутренней обстановки; около собора с трех сторон великокняжеский дворец, судя по рисунку, деревянной постройки с внутренними размещениями и подписями, какая часть и что означает» (РГАДА, ф.1239, оп.3, ч. 31, д. 25 251, л. 88).

Замеченное нами свидетельство Фартусова В. Д. долгое время ускользало от внимания ученых, в то время как оно крайне примечательно, ведь 5 апреля 1492 г. московский государь повелел «старый двор разобрать и нача ставити каменный двор», следовательно, изображение прежнего, деревянного дворца могло быть выполнено только до этого срока. Сам Фартусов В. Д. рассматривал данную композицию как семейную икону вел. кн. Василия Дмитриевича. Однако супругой последнего была вел. кн. Софья Витовтовна, у которой не могла выступать небесной покровительницей прп. Мария Египетская. Очевидно, подготовительные рисунки на западной паперти Благовещенского храма относятся к замыслу строителя Благовещенского храма в 1484—1489 гг. государя Ивана III изобразить «семейную икону» его родителей — вел. кн. Василия II Темного (родился 10 марта 1415 года, наречен 22 марта в честь сщмч. Василия Анкирского) вместе с супругой вел. кн. Марией Ярославной (+ 1485), у которой тезоименитой святой как раз и являлась прп. Мария Египетская. Закономерность традиционного расположения семейной иконы родителей Ивана III слева от главного западного входа (со стороны великокняжеского дворца) в домовый Благовещенский храм подтверждается аналогичным размещением в росписи Архангельского собора при царе Иване IV Грозном «портрета» его отца — государя Василия III на грани северо-западного столпа, также обращенной к главному входу.

Вместе с тем, обнаруженное Фартусовым В.Д. на пилястре у входа в домовую церковь изображение «святителя по типу древнего греческого подлинника, сходного с Василием Великим» позволяет предположить существование подобного образа и в первоначальной росписи 1405 г. Ее программа не могла обойтись без характерного для того времени прославления с помощью образа тезоименитого святителя великого предка московской династии — «царя Владимира, нового Константина, крестившаго землю Русскую» («Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Рускаго»). В этом убеждает изображение на соседней пилястре слева от композиции «Чудо пророка Ионы» св. блгв. вел. кн. Дмитрия Донского как первого ктитора Благовещенского храма, что придает особую значимость всей композиции. В «Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Рускаго «св. блгв. вел. кн. Дмитрий Донской назван «цветом прекрасным царя Владимира, нового Константина, и сродником новых чудотворцев Бориса и Глеба». Явно выраженная здесь династическая тема тесно перекликается с композицией «Корень Иессеев», которую Феофан Грек «в каменной церкви во святомъ Благовещении…также исписавый», согласно сообщению Епифания Премудрого в его послании к схиархимандриту тверского Спасо-Афанасьевского монастыря Кириллу 1415 г., которое сохранилось в единственном списке конца XVII в. (РПБ, Солов. собр., N 1474/15, лл. 130−132).

В существующей росписи западной паперти Благовещенского храма сохранилась изначальная связь композиции «Корень Иессеев» и ктиторского изображения св. блгв. вел. кн. Дмитрия Донского. Столь прочная традиция обусловлена тем, что именно этот государь, «на престоле Царьстем седяше, Царскую багряницу и венец нося… Богом дарованную приим власт, и с Богом все творя велие царство створи и настолие земли Русской яви» («Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Рускаго»), установив новый порядок престолонаследия. Такая важнейшая веха в истории московского великокняжеского дома пришлась на Благовещение 1389 года, когда «князь великий Дмитрий Иванович взя мир и прощение и любовь с князем Володимером Андреевичем», составив с ним докончание («целовали есмы крест оу своего отца оу митрополита»), отменяющее прежний порядок, по которому племянники уступали великокняжеский престол дяде. В данном контексте вполне оправданно прийти к мнению, что домовый великокняжеский храм был построен с целью увековечить это достопамятное событие. Об этом же может свидетельствовать одновременное строительство Благовещенского придела у Ю-В угла собора Св. Арх. Михаила в митрополичьем Чудовом монастыре, а также роспись Успенского собора с приделом Св. Вмч. Димитрия в Коломне, «юже созда Кн. Великий Дмитрий Иванович дотоле еще за 10 лет» (ПСРЛ. Т. 8. С. 62; Карамзин Н. М. История государства Российского. М., 1993. Т. V. С. 316. Прим. 254) [8].

Очевидно, что соседство композиции «Корень Иессеев» и патрональных образов московского великокняжеского дома в росписи Благовещенского храма 1405 г. вполне закономерно и было обусловлено новыми парадигмами национального сознания на Руси. Куликовская победа и целенаправленное собирание русских земель позволили св. блгв. вел. кн. Дмитрию Донскому превратить великое княжение Владимирское в наследственную «отчину». Со времени закрепления великого княжения только за московской династией, что было официально признано Ордой, московская власть приобретает статус всероссийской монархии, свидетельством чего явилась чеканка на московских монетах вместо имени хана титула «Князь великий всея Руси». Наравне с византийским василевсом св. блгв. вел. кн. Дмитрий Донской предпринял попытку самостоятельного поставления митрополита, что нашло отражение в синодальном акте 1389 г.: «великий князь московский кир Дмитрий… посылает архимандрита оного Михаила для рукоположения в митрополита Великой Руси» [9]. Наделение св. блгв. вел. кн. Дмитрия Ивановича царским титулом позволило возродить в русских храмах (Воскресенской церкви 1387−1390 гг. в Коломне, ц. Рождества Богородицы 1393−1394 гг. в Московском Кремле) отдельное «царское место» (ниша в Ю-З столпе), как и в домонгольских храмах (Рождественский собор в Суздале и др.) в подобие императорского места в соборе Св. Софии (Константинополь).

Восстановление сакрального статуса русского государя выразилось во введении т.н. «богословия» («Божией милостью») в титуле и преамбуле государевых грамот, восходящей к сочинениям св. Дионисия Ареопагита, переведенным на славянский язык в 1371 г. игуменом Русского на Святой Горе Афон Свято-Пантелеимонова монастыря старцем Исайей. [10] Впервые «богословие» приводится в «докончалной грамоте» вел. кн. Василия Дмитриевича с тверским вел. кн. Михаилом Александровичем ок. 1396 г. (Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV- XVI вв. / Подгот. Л. В. Черепнин. М.; Л., 1950. С. 40), что не могло не повлиять на появление композиции «Корень Иессеев» в росписи великокняжеского домового храма в 1405 г.

Неслучайно свт. Киприан, который был восстановлен в феврале 1389 г. в правах митрополита Киевского и всея Руси, после своего возвращения в Москву начал именовать вел. кн. Василия Дмитриевича не иначе как царем, а его владения — царством («От иного послания о повинных»). В русский перевод Диатаксиса патриарха Филофея по списку Служебника конца XIV в. (Vat. Slav. 14), где нами обнаружен автограф протодиакона московского Успенского собора Спиридония [11], были включены особые прошения за «благочестивого и христолюбивого князя нашего» (на четвертой просфоре) и стали поминаться на пятой просфоре преставльшиеся «православные князи русские». Такая тенденция вызвала негативную реакцию со стороны константинопольского патриарха Антония IV, который в грамоте 1393 г., адресованной вел. кн. Василию Дмитриевичу, строго указал, что присваивать себе царское имя и право поминания в церквах «не имеет никто из прочих князей и местных властителей» (РИБ. Т. VI, прил. N 40. Стб. 271−272).

Одновременно при митрополите Киприане (см. его послание в Псков ок. 1395 г. и его Служебник ок. 1397 г. по старшему списку ГИМ, Син. 601/344) появляется наименование «царские двери» для средних алтарных врат иконостаса в русских церквах. Быть может, решающим для такой рецепции на Руси преемственности с Византией стало именование русского народа «святым» в послании патриарха Филофея Коккина к св. блгв. вел. кн. Дмитрию Ивановичу в июне 1370 г.: «для вас (русских), этого обитающего в тех краях святого Христова народа, за страх перед Богом, за любовь и веру (вашу), молюсь и люблю всех вас, как уже сказал, больше, чем другие (народы)» [12]. Все эти вышеназванные обстоятельства не могло не предопределить и программный характер литургического убранства домовой церкви московской великокняжеской династии.
На «модели» Благовещенского храма, которую Фартусов В. Д. зафиксировал в руках у небесного покровителя вел. кн. Василия II, несмотря на фрагментарную сохранность росписи, отчетливо выделяются такие архитектурные особенности, как большая глава над закомарами второго яруса, другая глава поменьше над С-В приделом, вынесенная ближе к звоннице, а также подклет с великокняжеской казной. Для сравнения следует привлечь миниатюру Лицевого летописного свода (Древний летописец) с изображением установки в 1404 г. афонским монахом Лазарем Сербом «часомерья» на великокняжеском дворе за Благовещенским храмом. На этой миниатюре представлен одноглавый храм с верхним ярусом закомар и крытой папертью (придел 1416 г. как более поздняя пристройка, разумеется, не изображен — sic!). Кроме окон барабана и апсиды, миниатюристом показаны также окна в верхней части стены и в закомарах, что присуще большим четырехстолпным храмам.

В связи с этим самого пристального внимания заслуживает гипотеза о значительно больших размерах первоначального Благовещенского храма, которая впервые прозвучала в нашем докладе на научной конференции памяти Вагнера Г. К. в ГТГ 20 декабря 1995 г. Источником данной гипотезы стали летописные сообщения за 1482−1483 гг., когда происходила разборка прежней домовой церкви. Очевидно, что факт защиты «лубьем» (на зимний период) всего фундамента храма после реконструктивных работ по «снятию верха» неоспоримо свидетельствует о намерении государя Ивана III возобновить Благовещенский храм в прежних величественных размерах. Намерение это не удалось осуществить по целому ряду причин, прежде всего, из-за отсутствия на тот момент в Москве мастеров соответствующей квалификации.
На основании данных архитектурно-археологических исследований, проведенных в 1966—1972 гг., нами была выполнена современная научная реконструкция плана первоначального Благовещенского храма. От ранней постройки сохранились фрагменты нижнего ряда кладки фундамента, сложенного в полубутовой технике с лицевыми стенками из тесаного камня и забуткой из обломков известняка с добавкой булыжного камня. Само здание простиралось западнее и юго-западнее ныне существующей церкви. Оно представляло собой белокаменный четырехстолпный трехапсидный храм с целым рядом своеобразных особенностей композиции плана, а с ними, судя по всему, и объема. Широкая расстановка мощных столпов определяла господство центрального подкупольного пространства и узость боковых нефов. Нельзя исключить, что западные столпы великокняжеского домового храма были круглые, как в церкви Рождества Богородицы 1393 г. в Московском Кремле, Успенском соборе и Воскресенской церкви в Коломне и более ранних новгородских памятниках — церкви Успения на Волотовом поле, Михайловском соборе Скворцовского монастыря и др., учитывая прообразы в таких же белокаменных столпах в дворцовой боголюбовской церкви Рождества Богородицы 1158 г., роднящие с владимиро-суздальской архитектурой ХII-XIII вв. Судя по декору блока (ГММК, инв. N А-1762), обнаруженного в 1966 г. под южной галереей Благовещенского храма, орнамент ленты, занимающей один ряд кладки первоначальной Благовещенской церкви, состоял из девятилепестковых пальметт, чередующихся с пятилепестковыми кринами. Этот орнамент послужил образцом для ленты Петропавловского собора в Можайске, после церкви Рождества Богородицы в Кремле (1393 г.) и до Успенского собора в Звенигороде, т. е. не позднее 90-х гг. XIV в.

Пара восточных столпов была вплотную придвинута к алтарной преграде, выделяющей огромную алтарную часть, которая занимала почти половину всей площади. Сама алтарная преграда, при относительно небольшой толщине (0,8 — 0,9 м), была, видимо, невысокой и покоилась на более широком белокаменном основании, которое выступало на 0,5 м к западу от нее (см. нашу реконструкцию). Согласно исследованиям фрагментов росписи на плитах вторичного использования, алтарную преграду домовой великокняжеской церкви могли украшать фрески с изображением преподобных. Вероятно, к алтарной преграде первоначального Благовещенского храма относятся два камня угловой капители лопатки с орнаментом из остролистов и двойным жгутом в основании, заложенные в кладку Ю-З столпа в подклете существующей церкви. Подобные белокаменные алтарные преграды сохранились или прослежены археологически на целом ряде храмов конца XIV — начала XV вв.: Спасском соборе Спасо-Андроникова монастыря, соборе Богоявленского монастыря, Рождественский собор Саввино-Сторожевского монастыря, Архангельский собор в Старице, церковь Иоакима и Анны в Можайске, Троицкий собор Троице-Сергиева монастыря. Причем в первых трех соборах алтарная преграда отгораживала только центральную апсиду, располагаясь между восточными столпами, что позволяет предположить на основании археологических данных сходную конструкцию под иконостас и в Благовещенском храме Московского Кремля. Расположение алтарной преграды только между восточными столпами определяет крепление самого иконостаса непосредственно в гнездах столпов.

Возможно, что стремление архитекторов к единству всего внутреннего пространства повлекло изменение системы перекрытия и приближение ее к ступенчатой пирамиде, образованной вторым рядом закомар и кольцом кокошников в основании барабана главы, о чем отчасти можно судить по указанной нами миниатюре Лицевого летописного свода. Ближайшей по времени аналогией реконструируемой нами композиции верха Благовещенского храма служит первоначальное архитектурное решение Успенского собора 1379−1382 гг. и Воскресенской церкви 1387−1390 гг. в Коломне, а также Успенского собора Симонова монастыря 1385−1405 гг. Важно отметить, что сложный пропорциональный строй первоначального Благовещенского храма с его пирамидальным завершением из двух рядов закомар и высокого постамента, обработанного кокошниками, был во многом воспроизведен при перестройке здания домовой церкви в 1484—1489 гг.

Общая длина Благовещенского храма, согласно нашей реконструкции, достигала 21 м при ширине 16,5 м и толщине стен 2,1 м, что в совокупности с однотипным обликом наиболее сближает его с Архангельским собором в Старице, построенным в 1396—1399 гг. Их пропорции примерно одинаковы и входят в ряд царско-княжеских мер (209 см). Особенно роднит эти два памятника древнерусского зодчества конца XIV в. то значительное пространство, которое было отведено алтарю. Как правило, столь развитая алтарная часть присутствует в храмах государственно-соборного (митрополичьего) ведения (по типологии Вагнера Г. К.), где богослужение возглавлял митрополит или в нем участвовал великий князь. Поскольку великие князья рассматривали себя в качестве правителей всея Руси, что стало особенно характерно после вел. кн. Симеона Гордого, то службы в «отних» соборах по существу приравнивались к службе Великой церкви в Константинополе.

По нашей научной реконструкции, длина каменной алтарной преграды Благовещенского храма, расположенной между восточными столпами, могла достигать 5 с лишним метров. Эта величина примерно соответствует размеру алтарной части Успенского собора во Владимире, взятой между крестовинами столпов (5,96 м). Ширина пятифигурного средника существующего благовещенского иконостаса составляет 5,97 м, что также согласуется с длиной алтарной преграды первоначального Благовещенского храма. Сознательная ориентация при строительстве домовой церкви московских великих князей на устроенный св. блгв. вел. кн. Андреем Боголюбским алтарь владимирского собора 1158−1160 гг. зримо свидетельствовала о следовании традициям этого князя, желавшего «сей град обновити митропольею, да будет сей град великое княжение и глава всем» (ПСРЛ. М., 1965. Т. 9. С. 222).

Взяв за образец художественное наследие основоположника «владимирского самовластьства» св. блгв. вел. кн. Андрея Боголюбского для декларирования своего наследственного права на великокняжеский русский престол, московская династия стремилась подчеркнуть свою легитимность посредством преемственности владимиро-суздальского герба (барса), который даже на монетах вел. кн. Василия Дмитриевича точно соответствовал рельефам храмов Владимиро-Суздальского княжества. Подобные же тенденции имели место при строительстве московского Успенского собора 1475−1479 гг., когда государь Иван III и митрополит Филипп «въсхотеша бо въздвигнути храм велик зело в меру храма Пресвятыя Богородица иже во Владимири, еяже създа великий князь Андрей Боголюбский Юрьевич внук Манамашь» (ПСРЛ. Т. 18. С. 237; Т. 25. С. 293).

В то же время в храмоздательной деятельности самого св. блгв. вел. кн. Андрея Боголюбского, по мнению архитектора Воронина Н.Н., сказывалась реминисценция традиций св. равноап. вел. кн. Владимира, что нашло отражение уже в самом обеспечении владимирского Успенского собора десятиной с княжеских доходов и владений. Следовательно, домовый Благовещенский храм конца XIV в. своими пропорциями должен был напоминать не только владимирский, но и киевский образец, что подтверждается при сравнении нашей реконструкции с реконструкцией плана Десятинной церкви 989−996 гг. (по Н.В. Холостенко), которая достигала в длину 42 м, а в ширину — 34 м (размеры Благовещенского храма были пропорционально уменьшены при строительстве вдвое — sic!).

На основе всех вышеприведенных наблюдений представляется вполне оправданным датировать «Деисус Андреева писма Рублева» временем завершения строительства Благовещенского храма в 1392 году. Таким образом, в науку впервые вводится не только точно датированное произведение великого древнерусского иконописца, но даже бесспорная прорись рублевского творения. Поистине промыслительно, что данное научное открытие пришлось на празднование 575-летия преставления преподобного иконописца, который почил о Бозе 17 октября 1428 года

Послушание преп. Андрея Рублева в великокняжеско-митрополичьем Спасо-Андрониковом монастыре в Москве, где он подвизался со времени своего духовного отца — преп. Андроника († 1373), предопределило его участие по благословению митрополита Киприана в создании иконостаса для домовой великокняжеской церкви. Близость к московскому первосвятителю позволила преп. Андрею Рублеву познакомиться со всеми художественными новациями, которые появились в митрополичьем скриптории во второй период управления всероссийской митрополией Киприаном, что во многом объясняет иконографические параллели между рублевским Деисусом и миниатюрой конца XIV в. из ватиканской Лествицы (Vat. gr. 394, p. F r.), где вверху композиции изображен «Спас на престоле» с закрытым Евангелием, который держит в деснице хлеб причащения перед предстоящей справа от него в молении Богоматери, как в композиции Страшного Суда. В среднике полнофигурного деисусного чина кисти преп. Андрея Рублева на прориси миниатюры отчетливо различима та же композиция со Спасом «на престоле», левая рука которого придерживает закрытое Евангелие, а десница простерта с благословением в сторону предстоящей Богоматери, что напоминает композицию «Причащение хлебом».

О дальнейшей судьбе благовещенского иконостаса после гибели в кремлевском пожаре 21 июня 1547 г. «Деисуса Андреева писма Рублева» свидетельствует указание благовещенского протопопа Сильвестра в его «Жалобнице» митрополиту Макарию и «всему освященному собору», что при восстановительных работах после пожара 1547 г. «перевод у Троицы имали иконы с чего писати да на Симанове» (ЧОИДР. М., 1847. N 3. С. 19−20). В начале 60-х гг. XVI в. происходит перестройка древнего Успенского собора Симонова монастыря, что создало реальную возможность перенести в Кремль прежний соборный иконостас. Именно в 1566—1568 гг. в Благовещенском храме Кремля проводились крупномасштабные реконструктивные работы с устройством новых приделов и обновлением всего художественного убранства, включая создание напрестольного грозненского Евангелия 1568 г. по образцу Евангелия Федора Кошки 1392 г. Причем создание миниатюр летописной главки «О великом пожаре» Царственной книги, где особое внимание уделено «Деисусу Андреева писма Рублева», также приходится на 1566−1568 гг. Следовательно, существующий Деисус мог быть перенесен в Благовещенский храм в 1567 г. только из Успенского собора Симонова монастыря, типологически и хронологически близкого первоначальному домовому великокняжескому храму. В дополнение к этому надо отметить, что все сохранившиеся деисусные иконы из Симонова монастыря, спасенные Барановским П.Д., датируются не ранее XVI в.

Вместе с тем иконописная мастерская Симонова монастыря не могла не сотрудничать с преп. Андреем Рублевым как митрополичьим иконописцем. Об этом косвенно свидетельствует тот факт, что именно в Симоновом монастыре хранились «складни путные, обложены серебром, Рублева письма: на одной половине образ Пречистыя со младенцем да Иоанн Богослов», которые в 1561 г. были вложены в Иосифо-Волоколамский монастырь (монастырский синодик). С Симоновым монастырем связано упоминание о рублевской иконе «Спас Нерукотворный», которой в 1391 г. вел. кн. Василий Дмитриевич благословил родоначальника княжеского рода Ховриных-Головиных, первых ктиторов Симонова монастыря, Стефана Васильевича Мангупского, а также об образе «Богоматери Одигитрии», писанном «блаженным зографом Рублевым», полученном родом Головиных от вел. кн. Василия II при крещении кн. Ивана Владимировича Головина, будущего постриженика Симонова монастыря. Для нашей темы крайне важно, что предание связывает работы преп. Андрея Рублева для великокняжеского дома уже с 1391 г., что подтверждает датировку «Деисуса Андреева писма Рублева» из Благовещенского храма 1392 годом. Разумеется, о рублевских иконах, хранящихся в Симоновом монастыре, не могли не знать на царском дворе, чем, быть может, также объясним выбор царя Ивана Грозного в пользу симоновского иконостаса вместо утраченного в своей домовой церкви.

На основании вышеизложенного имеются все основания прийти к заключению, что существующий иконостас в домовом Благовещенском храме Московского Кремля первоначально находился в Успенском соборе Симонова монастыря, для которого он был написан в 1404—1405 гг. В его создании принял несомненное участие симоновский иконописец Игнатий Грек, а также вполне мог быть причастен «чудний пресловущий» насельник великокняжеско-митрополичьего Спасо-Андроникова монастыря преп. Андрей Рублев. Таким образом, остаются в силе прежние атрибуции деисусного чина греческому мастеру и семи первых благовещенских праздников рублевской школе.

ТРОПАРЬ
ГЛАС 3

БОЖЕСТВЕННОГО СВЕТА НЕТВАРНЫМИ ЛУЧАМИ ОБЛИСТАЕМЫЙ АПОСТОЛОМ НА ФАВОРЕ УПОДОБИЛСЯ ЕСИ, ПРЕПОДОБНЕ АНДРЕЕ, И ЯКО ВСЕХ ПРЕВОСХОДЯЙ В ПРЕМУДРОСТИ ЗЕЛЬНЕ, ХРИСТА ПОЗНАЛ ЕСИ — ИПОСТАСНУЮ ПРЕМУДРОСТЬ И СИЛУ; И ИКОНОЮ ЧЕСТНОЮ ВСЕМУ МIРУ ВОИСТИНУ ПРОПОВЕДАЛ ЕСИ ТРОИЦУ ВО ЕДИНИЦЕ, ТВОРЦА БОГА НАШЕГО; ТОЮ ЗЛОВЕРИЕ И БЕЗВЕРИЕ ПОСРАМИЛ ЕСИ И ДЕМОНОВ ПОЛКИ УСТРАШИЛ ЕСИ; МЫ ЖЕ СО УДИВЛЕНИЕМ И РАДОСТИЮ ВОПИЕМ ТИ: ИМЕЯ ДЕРЗНОВЕНИЕ КО ПРЕСВЯТЕЙ ТРОИЦЕ МОЛИ СПАСТИСЯ ДУШАМ НАШИМ.

ЛИТЕРАТУРА

1 — Впервые основные положения настоящей работы были изложены в докладе автора «Благовещенский собор Московского Кремля в свете новейших открытий» на научной конференции памяти Вагнера Г. К. 19−20 декабря 1995 г. в ГТГ; дополнительные исследования были представлены в докладе автора «Новая архитектурная реконструкция Благовещенского собора и судьба „Деисуса Андреева писма Рублева“» на научной конференции «Царский храм. Святыни Благовещенского собора Кремля» 14−15 октября 2003 г. в Музеях Московского Кремля и в научном докладе «„Деисус Андреева писма Рублева“ из Благовещенского собора Московского Кремля» на XIV Ежегодной Богословской Конференции ПСТБИ 21−24 января 2004 г.
2 — Зимин А.А. Витязь на распутье. Феодальная война в России XV в. М., 1991. С. 40.
3 — Брюсова В.Г. Спорные вопросы биографии Андрея Рублева // Вопросы истории. М., 1969, N 1. С. 47.
4 — Иностранцы о древней Москве. М., 1991. С. 170.
5 — Ульянов О.Г. Древнейшая история некрополя Спасо-Андроникова монастыря // Московский некрополь. М., 1996. С. 27.
6 — Ульянов О.Г. Цикл миниатюр лицевого «Жития Сергия Радонежского» о начале Андроникова монастыря // Памятники культуры. Новые открытия 1995. М., 1996. С. 189.
7 — Кучкин В. А. К истории каменного строительства в Московском Кремле в XV в. // Средневековая Русь. М., 1976. Сс. 296−297; он же. Благовещенский собор. Троицкая летопись. Доклад на конференции «Царский храм. Святыни Благовещенского собора Кремля» 14−15 октября 2003 г. в Музеях Кремля.
8 — Ульянов О.Г. Изучение семантики древнерусской миниатюры // Макариевские чтения. Можайск, 1996. Вып. IV, ч. II. С. 109; на появление Благовещенского придела лишь к XV в. указывает также Кучкин В.А. по летописным данным: Кучкин В.А. Первые каменные постройки в кремлевском Чудовом монастыре // Материалы и исследования ГММК. М., 1980. Вып. III. С. 7.
9 — Acta Patriarchatus Constantinopolitani (MCCCXV-MCCCCII) у codicibus manu scriptis bibliothecae palatinae Vindobonensis edita. Ediderunt Fr. Miklosich et Ios. M? ller. Wien, 1862. Vol. II. N 404. P. 121; Wladimir Vodoff. Remarques sur la valeur du terme «tsar» appliqu? aux princes russes avant le milieu du XV si? cle // Oxford Slavonic Papers, new series. Oxford, 1978. Vol. 1. P. 38−41.
10 — Ульянов О.Г. Коронация // Отечественная история. Энциклопедия. М., 2000. Т. 3. С. 55; Мошин В. Житие старца Исайи, игумена Русского монастыря на Афоне // Сборник Рус. археологического о-ва в королевстве Югославии. Белград, 1940. Вып. 3. С. 125−167.
11 — Ульянов О.Г. Митрополит Киприан и тропарь третьего часа // Ежегодная Богословская Конференция ПСТБИ: Материалы 2001 г. М., 2001. С. 99.
12 — Les regestes des actes du Patriarcat de Constantinople / Ed. Par J. Darrouzes. Paris, 1977. Vol. 1. Fasc. 5. P. 488−489; Медведев И.П. Русские как «святой народ»: взгляд из Константинополя XIV века // Verbum. СПб., 2001. С. 84−85.
Олег Германович Ульянов, заведующий сектором церковной археологии Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени преподобного Андрея Рублева, преподаватель церковной археологии ПСТБИ

Иллюстрации:

1. Миниатюра Лицевого Жития преп. Сергия Радонежского с изображением работы преп. Андрея Рублева в Спасо-Андрониковом монастыре.

2. Миниатюра Царственной книги ок. 1566−1568 гг. (ОР ГИМ, Синод. собр., N 149. Л. 297 об.) с изображением «Деисуса Андреева писма Рублева».

3. Миниатюра Лицевого летописного свода (Древний летописец. Л. 587, рис. 1175) с изображением установки в 1404 г. афонским монахом Лазарем Сербом «часомерья» на великокняжеском дворе за Благовещенским храмом.

4. Иконостас Благовещенского храма Московского кремля (современный вид).

5. Изображение Благовещенского храма с С-В приделом свт. Василия Кесарийского 1416 г., раскрытое весной 1884 г. академиком живописи Фартусовым В. Д. на западной паперти Благовещенского храма под фреской «О Тебе радуется благодатная всякая тварь».

6. Научная реконструкция О.Г.Ульянова плана первоначального Благовещенского храма 1390−1392 гг.