Неизвестные воспоминания об И.А.Гончарове

«Четвертая тетрадь» Елизаветы Гончаровой

О ней мы знаем не слишком много — в основном из ее собственных воспоминаний о своем великом родственнике, писателе Иване Александровиче Гончарове. Известно, что после долгих сомнений, перипетий и даже отказа она стала женой гончаровского племянника Александра Николаевича, сына Николая Александровича Гончарова. Кстати сказать, воспоминания Е.А. Гончаровой написаны довольно умелой рукой. Очевидно, их автор проявлял некоторые наклонности к литературной работе. Не случайно, видимо, то, что воспоминания другой родственницы писателя, Евдокии Петровны Левенштейн (приемной дочери сестры Гончарова Анны Александровны Музалевской), записаны с ее слов опять-таки Е.А. Гончаровой.

Известно также, что ее отец Александр Алексеевич Уманец (1808−1877) был довольно крупным чиновником и в 1860-х годах являлся управляющим Тверской удельной конторой Министерства Императорского двора [1]. Дядя Елизаветы Александровны, решительно возражавший против выхода ее замуж за А. Н. Гончарова, — П.А. Рихтер, был в 1870-е годы управляющим Самарской уездной конторой [2]. Впервые она обратилась к воспоминаниям в 1907 году по просьбе биографа писателя — М.Ф. Суперанского, который и опубликовал их в своей обработке и с сокращениями в журнале «Вестник Европы» [3].

В этих воспоминаниях пробивается некоторая неудовлетворенность тем, что писатель не сумел и не захотел наладить хороших отношений с Александром Гончаровым, но в целом автор сумела сохранить сдержанный тон. Мы узнаем, что Елизавета Александровна познакомилась с писателем в 1874 году, а затем встречалась с ним еще трижды: в 1883 году и два раза в 1885 году.

В 1912-м, юбилейном для великого писателя году, Е.А. Гончарова вторично пишет воспоминания о нем. Их характер уже совершенно иной. В письме к М.Ф. Суперанскому она поясняет, что желала бы каким-то образом смягчить впечатление, произведенное воспоминаниями ее мужа, А.Н. Гончарова, о своем дяде — воспоминаниями слишком пристрастными, в которых писатель изображается с невыгодной для него стороны: «Мужа моего нет более в живых, он не может выяснить этих отношений, но они были тяжелы, и это не вымысел, все это пережито. Александр Николаевич был человек правдивый, честный, во многом не сходился с дядей, был, может быть, горяч в своих нападках, но явной неправды не было в его словах, и я желала бы по возможности выяснить некоторые причины раздора» [4]. Напомним, что ведь именно М.Ф. Суперанский опубликовал воспоминания А.Н. Гончарова в том же «Вестнике Европы» [5].

Почему Елизавета Александровна уже после опубликования своих воспоминаний в 1908 году через четыре года снова вернулась к ним? Хранящееся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук письмо Е.А. Гончаровой к известному гончарововеду Евгению Александровичу Ляцкому [6] от 9 июля 1912 года [7] помогает уяснить как некоторые обстоятельства ее жизни, так и подробности ее вторичного обращения к воспоминаниям.

Вот довольно пространная выдержка из этого неопубликованного письма: «Многоуважаемый Евгений Александрович. На днях получила Вашу книгу [8] с любезной надписью. Я не могла поступить иначе, как послать Вам извинения. Я Вас так давно знаю. Очень благодарна за книгу. Я уже читала ее и в первом издании, и во втором [9], где Вы жестоко нападаете на мужа моего Алекс<андра> Ник<олаевича> [10] за его явно недоброжелательное отношение к дяде, а потому не придаете ему веры, как несправедливому [11]. Словесно я передала Александре Владимировне [12] несколько причин… таких отношений между дядей и племянником. Позволю себе повторить их вкратце: 1. Нелюбовь Ивана Ал<ександровича> к матери Ал<ександра> Н<иколаевича>. Это я знаю от самого Ивана Ал<ександровича>; он не любил ее [13] и считал виноватой перед мужем и семьей. А<лександр Н<иколаевич> знал об этом, и, вообще давая людям слишком строгую оценку, не щадя и себя самого при этом, строго осудил дядю, обидевшись за мать. 2. При многом общем в их характерах, слишком разные взгляды. Постоянно они друг друга раздражали, не желая понять один другого. 3. Я способствовала обострению отношений. Я два раза отказывала Ал<ександру> Н<иколаевичу> сделаться его женою. Все эти перипетии были известны Ив<ану> Ал<ександровичу>, и он жестоко высмеивал племянника и постоянно бередил незаживающую рану его сердца, что не вызывало в последнем хороших чувств к дяде.

Кроме всего этого, слова А<лександра> Н<иколаеаича> в его воспоминан<иях> бьют в глаза, т. к. подобраны, сгруппированы заметки, разбросанные на десятках страниц в письмах мужа к Суперанскому… Муж мой в это время (конец 1905 года) был серьезно болен, и умер в апреле 1907. Из большой пачки писем, большого формата почтовой бумаги, убористого, мелкого почерка, Супер<анский> выбрал самые существенные, как ему показалось, переписал и переслал для просмотра А<лександру> Н<иколаевичу> под названием «Воспоминаний». А<лександр> Н<иколаевич> не успел до конца просмотреть эту рукопись, т. к. внезапно умер. Он бы согласился со всеми исправлениями Суперанского, которыми пестрят выноски и придали всему нежелательный характер. В письмах он откровенно высказывался, предаваясь былому, не предназначал для печати свои письма. Супер<анский> настаивал на получении подробных сведений «о проявлениях психической ненормальности Ив<ана> Ал<ександровича> — и Ал<ександр> Н<иколаевич> отвечал, стараясь вспомнить всякие мелочи из отношений с дядей, подтверждающие его болезненное состояние.

Из-за всего этого над бедным моим мужем тяготеет такое тяжкое обвинение, которое то и дело всплывает в печати. Мне самой это крайне тяжело. Супер<анский> обещал многое исправить в следующем издании своей статьи. Но будет ли новое издание и когда. В своем большом неизданном еще труде он не исправляет, а только ссылается на материалы. Известно ли Вам, что в бытность свою в Симбирске в 50-х гг. Чернышевский был хорошо знаком с матерью Ал<ександра> Н<иколаевича> — Елиз<аветой> Карл<овной>. Как только муж ее, Ник<олай> Ал<ександрович>, уходил в гимназию, он являлся к молодой жене, развивал ее и старался ее уверить, что Бога… нет, что надо уйти от мужа, которого больше не любит Она <нрзб.> над этими вопросами. Ив<ан> Ал<ександрович> знал об этом увлечении. Не Чернышевский ли прототип Марка Волохова?

Хотя роман в «Обрыве» это опять уже другие лица — он сам и В.Л. [14]

Простите за длинное письмо и примите уверение в моем искреннем уважении к Вам.
Е. Гончарова

Письмо написано из села Покровское, что под городом Перемышлем Калужской губернии. В нем, как видно по приведенному отрывку, раскрывается много любопытных фактов, дополняя уже опубликованные воспоминания других родственников писателя, в частности, В.М. Чегодаевой. Но основной момент — это, конечно, объяснение и оправдание весьма субъективных воспоминаний мужа. Письмо еще раз поясняет стремление Е.А. Гончаровой вернуться к мемуарам о знаменитом родственнике. Вторая часть ее воспоминаний, писавшаяся в 1912 году, но опубликованная лишь в 1969 году, значительно отличается по тону от воспоминаний 1907 года. В них она приводит и новые факты, но главное — снова пытается объяснить конфликт дяди и племянника Гончаровых. Ее воспоминания 1912 года начинаются так: «Иван Александрович не любил жену своего брата и переносил это недружелюбное чувство на ее сына…». Однако до сих пор была неизвестной третья часть воспоминаний, написанная в феврале 1917 года. Этот вариант воспоминаний до сих пор не опубликован, хотя и освещает в подробностях как фигуру знаменитого писателя, так и его непростые отношения с родным племянником.

Рукопись носит название: «4-я тетрадь (добавление и добавление к добавлению)» [15]. В верхнем левом углу первого из сшитых тетрадных листов проставлена точная дата: 10 февраля 1917 года. Из названия ясно, что автор рассматривала свои воспоминания как «добавление». Добавление — к чему? Очевидно, к воспоминаниям, написанным прежде — и частично опубликованным в 1908 году в 12-м номере журнала «Вестник Европы». Сразу встает вопрос: каковы мотивы обращения Елизаветы Александровне к воспоминаниям о Гончарове — в очередной раз? Думается (и рукопись подтверждает это предположение), что мотивы эти в значительной мере те же, что и при работе над рукописью 1912-го года, когда в письме к М. Суперанскому от 23 мая она поясняла: «Мужа моего нет более в живых, он не может выяснить этих отношений, но они были тяжелы, и это не вымысел, все это пережито. Александр Николаевич был человек правдивый, честный, во многом не сходился с дядей, был, может быть, горяч в своих нападках, но явной неправды не было в его словах, и я желала бы по возможности выяснить некоторые причины раздора».

Большая часть значительной по объему рукописи 1917 года посвящена снова отношениям дяди и племянника. В то же время появляется описание характера и некоторых обстоятельств жизни Александра Николаевича и тех его черт, которые могли оттолкнуть автора «Обрыва» от молодого человека. Е.А. Гончарова, в частности, пишет о своем муже: «А<лександр> Н<иколаевич> был студент минералогии, как значится в его дипломе, но наряду с этим изучал и другие естественные науки, был любимым учеником проф<ессора> Гревинка [16], он его прочил себе в помощники. Всему этому положила конец сердечная болезнь А<лександра> Н<иколаевича>, но с профессором хорошие отношения сохранились до конца жизни Гревинка».

В то же время упоминаются факты, которые, по мнению мемуаристки, не могли не беспокоить писателя. Племянник вел в Дерпте жизнь студента-бурша, «где были и пиво, бывали и попойки… ухаживания, любовные похождения. Он, как балованное дите, беззаботно предавался этому с легким сердцем, радостно идя навстречу неизвестному в жизни… Ивана Александровича, умеренного человека, все эти студенческие выходки племянника раздражали, беспокоили, тревожили…».

Но корень противоречий между Иваном Александровичем и Александром Николаевичем крылся, конечно, в причинах куда более важных и значительных, чем небезупречное поведение племянника. Е.А. Гончарова упоминает о разговорах родственников по поводу нигилизма Александра Гончарова: «Сашенька Гончаров тронут заразой 60-х гг., протестует, требует реформ, свободы! — так говорили об А<лександре> Н<иколаевиче> близкие, родные… К ним примыкал и Ив<ан> Ал<ександрович>. В душе он не был противником реформ, но он совсем был против горячности, против всякой ломки в жизни, а Александр, как ему казалось, был именно таким Марком Волоховым, которого он с болью вынашивал в своем сердце и уже против которого поднималась в его душе вся желчь, вся злоба…» Называя среди окружающих А.Н. Гончарова в Дерпте доктора Манасеина [17], писателя П.Д. Боборыкина, профессора химии Хрущева, профессора ботаники Волкова и «многих других», автор воспоминаний пишет: «Они зачитывались Герценом…».

Да, как и другой племянник Гончарова, Виктор Михайлович Кирмалов, Александр Николаевич мог послужить прототипом для Марка Волохова! Для таких заключений у автора «Обрыва» были основания. Во всяком случае в письме к Е.П.Майковой от апреля 1869 года романист замечал: «Эти крайности, повредившие серьезному направлению молодых людей, проявились не в двух-трех нигилистах, как вы говорите, а в целом легионе… и я сам видел (не двух-трех, а десятки) их в 1862 году и в Москве и на Волге, а не на «племяннике» моем, по Вашим словам». В контексте письма становится ясно, что версия о племяннике не отметается, но лишь корректируется: не только «племянник», но и целый «легион».

Все, что касается в рукописи взаимоотношений Гончарова и его племянника, — может претендовать на достоверность, — учитывая, разумеется, авторскую установку на «реабилитацию» Александра Николаевича. Почти все остальные факты и сведения, приводимые в четвертой тетради, получены, видимо, от родственников Гончарова либо симбирских знакомых. В двух случаях Е.А. Гончарова прямо ссылается на Г. Н. Потанина [18] и Д.Л. Кирмалову. Дарья Леонтьевна Кирмалова (1841−1918) — жена другого гончаровского племянника, Виктора Михайловича Кирмалова, — сама, очевидно, получила эти сведения из чьих-то вторых рук, так как в 1849 году, когда Гончаров приезжал в Симбирск, она не могла быть свидетельницей происходивших событий.

Таким образом, достоверность этих сведений остается под вопросом. Речь идет, например, о времени «романа» И.А. Гончарова и Варвары Лукиничны Лукьяновой, гувернантки детей сестры писателя А.А. Кирмаловой: «Роман, должно быть, произошел после его возвращения из плавания». Е.А. Гончарова высказывает предположение, что В.Л. Лукьянова — один из прототипов Веры в романе «Обрыв». Мы представляем отношения Гончарова и Варвары Лукиничны пока еще не очень ясно, ибо существуют противоречивые сведения на этот счет. Но, во всяком случае, ясно, что Варвара Лукинична — одна из тех женщин, которые были отмечены серьезным чувством Гончарова. С. Шпицер в журнале «Огонек» в 1926 году (N 20) назвал свою статью весьма характерно: «Ранняя любовь И.А. Гончарова».

В воспоминаниях Елизаветы Александровны, опубликованных «Вестником Европы», уже были кое-какие сведения о Варваре Лукиничне: гувернантка детей сестры Гончарова Александры Александровны Кирмаловой «была красивая смольнянка, за которою он ухаживал; она также была неравнодушна к нему» [19]. Известно, что в дальнейшем Варвара Лукинична устроилась в Петербурге не без участия Гончарова. Писатель помог ей получить место инспектрисы Николаевского института, поддерживал с ней добрые дружеские отношения. Б.Д. Челышев в книге «В поисках редких книг» (М., 1970) рассказывает о потерянной гончаровской рукописи под условным названием «Пепиньерка», героиней которой была, по его убеждению, как раз Варвара Лукьянова (С. 46 — 50). [20] Автор книги, между прочим, упоминает и тот факт, что Варвара Лукинична дважды отказала писателю, когда он делал ей предложение. Однако ныне повесть опубликована, и версия о Варваре Лукьяновой отвергнута [21]. Действительно, в «4-й тетради» дана совершенно иная трактовка их взаимоотношений: «С Варварой Лукиничной у него был роман, конец его, совпадающий с концом романа Веры и Марка, сильно удручал Ив <ана>, Ал <екcандровича>. Он старался поддержать В <арвару> Л <укиничну> морально и материально, но о женитьбе на ней не думал. Это казалось ему совсем не подходящим по их характерам: она была женщина властная, связать свою судьбу с ней казалось ему крайне жестокой расплатой за прежний грех… В <арвара> Л <укинична> потом вышла замуж, имела 3-х детей. Ив <ан> Ал <ександрович> постоянно помогал ей и ее детям в устройстве их материального положения. По воскресеньям навещал… детей в Институте, возил им конфекты, Когда В<арвара> Л<укинична> овдовела, Ив <ан> Ал <ександрович> помог ей устроиться классной дамой в одном из Институтов. Это мне рассказывала Дарья Леонтьевна Кирмалова».

Итак, перед нами одно из семейных преданий о Гончарове. Варвару Лукиничну автор воспоминаний называет как один из возможных прототипов Веры в романе «Обрыв». Однако следует учесть, что рассказ Д.Л. Кирмаловой мог быть (естественно) недостаточно достоверным. Это ясно хотя бы из того, что время романа между Гончаровым и Лукьяновой отнесено к «возвращению из плавания». Во всяком случае, в рукописи дан словесный портрет Варвары Лукиничны — первый, насколько нам известно: «Красивая, высокая, с прекрасными глазами, нежная красота, вызывающая».

При этом называется еще одна знакомая Гончарова — Аделаида Карловна Рудольф, о которой известно, в частности, из воспоминаний В.М. Чегодаевой, что она действительно могла быть одним из прототипов Веры. Правда, следует учитывать, что и В.М. Чегодаева писала об отношениях Гончарова с семьей Рудольф с чьих-то слов: она описывает 1840-е годы, тогда как сама родилась в 1844 году. Воспоминания Е.А. Гончаровой прибавляют к уже известному несколько штрихов. В частности, она дает портрет Аделаиды Карловны: «Аделаида Карл<овна>, была среднего роста, некрасива, большие рот и нос, брюнетка, но глубокие, карие, умные глаза украшали это лицо, и оно привлекало. Я знала ее уже старухой, но понимала, что она могла сильно нравиться».

Вообще, что касается прототипов, то воспоминания Е.А. Гончаровой дают весьма приблизительные сведения. Единственное, видимо, исключение — это упоминание прототипа Софьи Беловодовой. Как известно, О.М. Чемена считает, что скорее всего прототипом Беловодовой могла быть Елизавета Васильевна Толстая, которой Гончаров был увлечен определенное время [22]. Воспоминания В.М. Чегодаевой и Е.А. Гончаровой указывают на иное лицо. В.М. Чегодаева обозначает это реальное лицо лишь инициалами: «В семье Рудольф познакомился Иван Александрович и с красавицей, их кузиной, Е.И.Э., которая с своей семьей приезжала на зиму в Петербург из Смоленской губернии. Она, как и Аделаида Карловна, обращала на себя внимание на балах своей красотой, но это была бессловесная красавица. Первым браком она была замужем за кн. Др. С — м, с которым, однако, разошлась, и вышла за своего двоюродного брата, по фамилии тоже Э. Ее черты — в Софье Беловодовой» [23]. Е.А. Гончарова в своих воспоминаниях расшифровывает загадочные инициалы: Е.И.Э. — это Екатерина Ивановна Энгельгард: «Софья Беловодова первоначально списана была с княгини Екатерины Ивановны Друцкой-Соколинской, рожд<енной> Энгельгард, по второму мужу тоже Энгельгард. Она была двоюродная сестра девицам Рудольф. Ек<атерина> Ив<ановна>, была очень богатая женщина, имела дом в Смоленске и имение в… Смол<енской> губ<ерни> С. Покровское, где был громадный 7-ми этажный дом с куполом. Детей не имела. Была красавица, спокойная, холодная, очень светская, имела массу поклонников, мужа не любила…»

Насколько нам известно, это первое упоминание Е.И. Энгельгард как знакомой Гончарова и как прототипа Софьи Беловодовой. В портрете, нарисованном Е.А. Гончаровой, много сходства с образом Софьи Беловодовой, как она изображена в «Обрыве».

Хотя рукопись Е.А. Гончаровой дает представление почти обо всех прототипах романа «Обрыв», не следует, вероятно, сводить все к обнаруженным конкретным прототипам. В апреле 1869 года Гончаров писал Е.П. Майковой: «Там (в Симбирске — В. М.) задумана была и Вера, никогда не существовавшая, — это мой тогдашний идеал. Марфеньки никакой я не знал никогда…» Однако, с другой стороны, в статье «Лучше поздно, чем никогда» романист признавался, что если Софья Беловодова «сочинение», то бабушку и внучек он писал «с живых лиц» (бабушку, например, — со своей матери, в чем он признается в том же письме к Е.П. Майковой).

Противоречие понятное: писатель создавал глубоко типические образы, не сводимые к какому-либо одному конкретному прототипу. Семейная же легенда всегда «центростремительна», втискивает громадные художественные обобщения в знакомые черты близких людей, абсолютизируя значение житейского факта. Не избежала этого и Елизавета Александровна в своих воспоминаниях. Но во всяком случае указания, сделанные в «4-й тетради», в ряде случаев новы и интересны.

В архиве известного русского юриста и мемуариста Анатолия Федоровича Кони, близкого знакомого Гончарова в последний период его жизни, хранится письмо Е.А. Гончаровой к нему. Письмо это как раз и показывает, что «4-я тетрадь», помеченная 1917 годом, была, очевидно, почти готова уже к октябрю 1916 года. Также письмо бросает свет на подготовку к печати воспоминаний Евдокии Петровны Левенштейн. Вот это письмо:

Покровское, 14 октября 1916 г.

Глубокоуважаемый Анатолий Федорович!

Не осудите, что пишу Вам. Дело в том, что Б.Л. Модзалевский [24] от Академии Наук обратился ко мне с просьбой — нет ли у меня каких-либо писем, бумаг, воспоминаний об Ив<ане> Ал<ександровиче> Гончарове. Я собрала немногое из неиспользованных еще материалов, что имела — под рукой, запросила кое-кого из родных. Создалась небольшая статья. Но я, помня наш краткий разговор в Симбирске, не хотела бы передавать статью мою в печать без Вашей санкции. Не сетуйте же на меня, что посылаю Вам мою статью на просмотр. [25] Я знаю, как Вам дорого все, что касается Ивана Александровича. Но и мне тоже дорога его память, и мне не хотелось бы коснуться имени его неумелой рукой. Кроме моей статьи, посылаю Вам отрывки из воспоминаний о нем Елиз<аветы> Петр<овны> Левенштейн, приемной дочери Музалевской. Если Вы найдете что лишнее в обеих статьях, вычеркните, прошу Вас. Если одобрите, напишите мне об этом, и тогда я спокойно могу поместить статью в какой-нибудь журнал.

Я бы не смела беспокоить Вас, если бы это касалось кого-либо иного, но тут другое дело, и я не могу обойти Вас.

Глубоко уважающая Вас Е. Гончарова.

г. Перемышль Калуж<ской> губ<ернии> с<ель>цо Покровское.

Статья, о которой говорит здесь Е. А. Гончарова, разумеется, «4-я тетрадь». Очевидно, А.Ф. Кони не одобрил ее содержание, посчитав малозначительным для помещения в журнал. А вот вторая часть воспоминаний Левенштейн (первая появилась в журнале «Вестник Европы» за 1908 год) была опубликована М.Ф. Суперанским в сборнике «Огни» [26].

Еще одно весьма важное обстоятельство: «4-я тетрадь» приоткрывает завесу над судьбой семейного архива Гончаровых. В этом архиве были, в частности, многочисленные письма романиста к брату Николаю Александровичу и племяннику Александру Николаевичу. Вот что мы узнаем из рукописи Е.А. Гончаровой: «На этих страницах мне хотелось бы поместить все, что мне известно о Гончарове. Есть еще один неиспользованный источник. Это архив Николая Александровича Гончарова. После его смерти архив хранила его жена Елизавета Карловна, перевезла чемодан с письмами в деревню к сестре своей Эмилии Карл<овне> Ульяновой, в Симбирскую губ<ернию>, около г<орода> Курмыша, деревня Ульяновка (описанная Луговым-Тихоновым в одном из его романов). После смерти Елиз<аветы> Карл<овны> там же в 1883 г. архив был снесен на чердак, со многим хламом и старьем, оттуда он был извлечен и рассмотрен настоящей владелицей Ульяновки княгиней Верой Михаиловной Чегодаевой — дочерью Аделаиды Карл<овны> Дмитриевой. В 1910—1912, разобрав этот архив, она выбрала письма Ив<ана> Ал<ександровича> к брату и племяннику Ал<ександру> Ник<олаевичу>, отослала их в редакцию Нов<ого> Вр<емени>, где некоторые из них и были напечатаны [27]. Кн<ягиня> Чегодаева, двоюродная сестра моего мужа, пишет мне, что у нее не осталось больше писем Ив<ана> Ал<ександровича>. Так ли это, и не уничтожила ли она писем его к своей матери? и что было еще в архиве, кроме этих, посланных в редакцию Нов<ого> Вр<емени> писем?

Итак, гончаровские письма переходили из рук в руки, затем были частично опубликованы в газете «Новое время», после чего их следы теряются. Елизавета Александровна ставит весьма интересные вопросы в конце своей рукописи. Действительно, что еще было в архиве, кроме писем, опубликованных в «Новом времени»?

Уже сейчас, без подробного исследования, можно утверждать, что в этой газете были помещены лишь некоторые из писем, хранившихся в таинственном чемодане. По просьбе М. Ф. Суперанского (очевидно, в 1907 или 1912 году) В.М. Чегодаева написала свои воспоминания о Гончарове, опубликованные сравнительно недавно, в 1969 году. Так вот, в этих воспоминаниях она цитирует письмо романиста к брату Николаю от 12 августа 1862 года. А ведь это письмо неизвестно: оно не было опубликовано ни в «Новом времени», ни в каком-либо другом издании. Более того, оно не обнаружено в архивах. Значит, в упомянутом чемодане наверняка были еще гончаровские письма (для пятнадцати не понадобился бы целый чемодан). Где же они сейчас?

Рукопись Е.А. Гончаровой обозначает направление поиска. Она пишет: «Кн<ягиня> Чегодаева теперь через меня дала доверенность М.А. Котляревскому [28] на получение из редакции Нов<ого> Вр<емени> всех писем Ив<ана> Ал<ександровича>; они были ею посланы в собственность Академии Наук, где они, вероятно, теперь находятся».

Таким образом, становится совершенно ясно, что в «Новом времени» была опубликована лишь часть сохранившихся гончаровских писем, — иначе не понадобилось бы давать академику Н.А. Котляревскому доверенность на получение из редакции газеты всех писем, посланных туда. Ясно также, что письма Гончарова к брату и племяннику скорее всего должны были все-таки попасть в руки Н.А. Котляревского.

К сожалению, опись архива Н.А. Котляревского в Пушкинском Доме сведений об этих письмах не содержит. До сих пор было неизвестно, что Н.А. Котляревский вообще каким-то образом мог быть связан с гончаровскими письмами. Возможно, ему так и не удалось по каким-либо причинам получить их в собственность Академии Наук. Пока этот вопрос остается открытым. Но при этом представляет интерес следующий факт. В журнале «Звезда» (1945, N 7), было опубликовано еще одно письмо Гончарова к брату Николаю Александровичу — от 30 июня 1858 года. Скорее всего, перед нами письмо, следы которого ведут все к тому же упомянутому чемодану. Оригинал письма хранится в Рукописном отделе Российской библиотеки в Петербурге, в архиве искусствоведа Платона Львовича Векселя.

Между прочим, вместе с упомянутым гончаровским письмом в архиве искусствоведа хранятся и другие гончаровские материалы, не имеющие отношения ни к «Новому времени», ни к упомянутому «чемодану» В.М. Чегодаевой. К числу этих материалов принадлежат: недатированное письмо романиста к А.Н. Майкову, а также два его фотопортрета с автографами, один из которых датирован 2 февраля 1883 года. Как попали эти материалы в архив П.Л. Векселя? Не является пи письмо к брату от 30 июня 1858 года одним из тех, которые должны были попасть в Академию Наук, но оказались рассеянными по различным частным архивам и коллекциям? Необходим дальнейший поиск.

Остается только добавить, что Е.А. Гончарова вскоре после 1917 года эмигрировала во Францию, где в 1920-е годы вышли ее воспоминания. А в 1974 году ее внук Саша Симон опубликовал в издательстве «Шток» роман «Душка моего детства» — роман-воспоминание, посвященный бабушке, Елизавете Александровне Гончаровой.
Владимир Иванович Мельник, доктор филологических наук, профессор

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — И.А. Гончаров в воспоминаниях современников. Л., 1969. С. 316.
2 — И.А. Гончаров в воспоминаниях современников. Л., 1969. С. 316.
3 — Вестник Европы, 1908. N 12.
4 — И. А. Гончаров в воспоминаниях современников. С. 292.
5 — Вестник Европы. 1908, N 11.
6 — Ляцкий Евгений Александрович (1868 — 1942) — историк русской литературы, этнограф. Один из самых глубоких исследователей И.А. Гончарова, знавший писателя лично и исходивший в объяснении творчестваю. Представитель культурно-исторической школы литературоведения. В трактовке Ляцкого романы и другие художественные произведения Гончарова представляют собою своего рода развернутую автобиографию. Его книга «И.А. Гончаров. Жизнь, личность, творчество» выдержала несколько изданий и не потеряла своего значения до наших дней.
7 -ИРЛИ. Ф. 163. Арх. Ляцкого Е.А. Опись 2. N 152.
8 — Речь идет о книге Е.А. Ляцкого: Гончаров. Жизнь, личность, творчество. Критико-библиографические очерки. СПб., 1912.
9 — Вероятно, речь идет о работе Ляцкого: И.А. Гончаров. Критические очерки. СПб., 1904.
10 — Александр Николаевич Гончаров — племянник Гончарова, сын его брата — Николая.
11 — Говоря о «жестоком нападении» на своего мужа, Е.А. Гончарова допускает явное преувеличение. В своих книгах Е.А. Ляцкий очень часто прибегает к воспоминаниям гончаровского племянника, хотя и ссылается при этом на мнение М.Ф. Суперанского о степени их объективности.
12 — Неустановленное лицо.
13 — Известно, что И.А. Гончаров не любил жену своего брата. Существует мнение, что именно она является прототипом Ульяны Андреевны, жены учителя Козлова в «Обрыве».
14 — Имеется в виду, конечно, Варвара Лукинична Лукьянова, у которой с И.А. Гончаровым был роман в 1849 году в Симбирске
15 — РО ИРЛИ РАН. Ф. 163. Оп. 1, N 150.
16 — Гревинк Константин Иванович (1819 — 1887) — профессор геологии и минералогии Дерптского университета.
17 — Манасеин Вячеслав Авксентьевич (1841 — 1901) — врач-клинист, общественный деятель, редактор газеты «Врач», член и председатель Литературного фонда, автор трудов: «Материалы для вопроса о голодании» (СПб., 1869), «Материалы для вопроса об этиологическом и терапевтическом значении психических влияний» (СПб., 1876), «О значении психических влияний» (СПб., 1877), «Лекции общей терапии» (ч. I, СПб., 1879).
18 — Потанин Гавриил Никитич (1823 — 1910) — писатель, уроженец и житель Симбирска, автор романа «Старое старится — молодое растет» (Современник, 1861. NN 1 — 4).
19 — Вестник Европы, 1908, N 12. С. 456.
20 — Впервые это предположение высказал П.Н. Сакулин, публикуя письма Гончарова к Е.В. Толстой (Голос минувшего. 1913. N 11. С. 51).
21 — См.: Гончаров И.А. Полн. собр. соч. В 20-ти томах. Т. 1. СПб., 1997.
22 — Чемена О.М. Создание двух романов. М., 1966. С. 29. О Е.В. Толстой см.: Мельник В.И., Мельник Т.В. Благословляю судьбу, что встретил ее… (Елизавета Толстая в жизни автора «Обломова») Волга. Саратов. 1996. N 5−6. С. 149−156.
23 — И. А. Гончаров в воспоминаниях современников. С. 104.
24 — Модзалевский Борис Львович (1874 — 1928) — известный литературовед, с 1918 года — член-корреспондент Академии Наук, один ив организаторов Пушкинского Дома, «собравший его основные рукописные, книжные, изобразительные фонды… Основная заслуга Модзалевского — систематические разыскании и публикации литературных и исторических документов» (Краткая литературная энциклопедия. Т. 4. М., 1967. С. 912). В частности, Б.Л. Модзалевский опубликовал письма И.А. Гончарова (Временник Пушкинского Дома. 1914. Пг., 1915. С. 94−130; Невский IX. Вып. 2. Пг., 1917. С. 8 — 43).
25 — Встреча Е.А. Гончаровой и А.Ф. Кони, очевидно, состоялась на праздновании 100-летия со дня рождения Гончарова в Симбирске, куда приезжал и А. Ф. Кони. Письмо дает возможность предположить, что Гончарова сама обратилась к Кони, который согласился взять на себя роль предварительного «цензора».
26 — Огни. Кн. 1. Пг., 1916. С. 179 — 184.
27 — В газете «Новое время» в 1912 году были опубликованы 13 писем романиста к брату и 2 — к племяннику.
28 — Котляревcкий Нестор Александрович (1663−1925) — литературовед, академик.