Варнавинская вандея

К истории «забытого» мятежа. Подача 4

Подача 1
Подача 2
Подача 3

ПРИЧИНЫ И СЛЕДСТВИЯ. II

Еще Александр Македонский при отборе воинов применял принцип: пугал человека диким зверем, и если тот бледнел, цепенел, входил в ступор — браковал. Брал тех, кто при внешней агрессии наливался пунцовой краской, безрассудно лез в драку, теряя при этом если не жизнь, то человеческий облик… И случилось на исходе января 1919 г.!

Дней десять тогда продотряд под командой Василия Сироткина провел в Урень-крае в Карповской волости. Затем перешел в Вахрамеевскую. Остановились на ночлег в починке Ларионовском, расквартировавшись по 2−3 человека на дом. А ночью нагрянула хмельная ватага. Бандитов — раза в два с лишним поболее, да и взяли продотрядников сонных.

В нижнем белье, босых, выгнали на мороз. Долго били — кулаками, ногами, прикладами. Ледяной водой из колодца окатывали. Потешились вдосталь. Притомившись, протрезвев на морозе, погнали пленников в лес. Верст десять гнали. Там, в лесу, пристрелив, бросили. Но не сразу, а вновь потешились. Ремни на спинах резали, лампасы на ногах. Командира отряда Василия Сироткина, привязав к дереву, сожгли. Заживо.

В те же часы напали на починок Вахрамеевский. Убили заведующего ссыпным пунктом Ивана Матасова, участкового милиционера и четырех продотрядников. Малолетнюю дочь Матасова Варвару изнасиловали, пули на нее пожалели — искололи штыками… Вахрамеевские продотрядники были взяты тоже без боя. Сдались, поверив окружившим их ночлег бандитам, что сохранят им жизни. Хотя имели и винтовки, и ручные бомбы. Варвара Матасова вообще на починке была случайно — навещала отца… Варвара чудом выжила, на всю жизнь оставшись инвалидом. Выжили и два бойца из отряда Сироткина — И.Г.Сухарев и И.В.Зайцев. Они-то позже и рассказали… 23 трупа… В основном местные молодые парни… Многие меж собой родственники.

Но варнавинские коммунисты о случившейся в Урень-крае очередной бойне пока что не знают. Они муссируют материалы следственной губернской комиссии и в особенности появившуюся 22 января 1919 г. статью В. Керженцева в «Известиях». По выражению одного из варнавинских ответработников, «…"галаховщина» комментировалась не только с отрицательной стороны, а представлялась как черный символ Советской эпохи".

Действительно, «Галахов и К⁰», «галаховщина» — эти обороты с подачи прессы стали нарицательными и пошли гулять по городам и весям страны. Что оченно не понравилось варнавинским коммунистам. Одно дело, когда провинились «некоторые товарищи», которых к тому же всегда можно было «поправить», другое — когда под прицелом оказывался весь уездсовдеп, а с ним и немалая в нем прослойка партии большевиков. Да и за себя было страшно: вдруг да и пойдут после публикации в центральной печати новые чистки?!

1 февраля 1919 г. собрание уездной организации РКП (б) единодушным постановлением доводит до сведения аналогичного Губкома: мол, расследование следственной комиссией велось односторонне, без связи с укомом партии, показания брались у лиц, причастных к восстанию, и вообще, Совет в Варнавине неплохой, и нельзя из-за ошибок отдельных лиц перечеркивать его работу в целом.

5 февраля в Варнавине созывается III уездная конференция РКП (б). Делегатов 38 от 19 парторганизаций уезда, всего членов партии 223. О масштабах и деталях беды на починке Ларионовском они все еще не знают, но уже догадываются — зловещие слухи доползли до Варнавина из Урень-края. «На всякий пожарный» конференция линию партии ужесточает:

«Задачи партии по отношению к Уренскому краю:

1) Ввиду антисоветских отношений населения Уренского края к посылаемым туда партийным работникам объявить, что за жизнь каждого товарища вводится круговая порука граждан сел и деревень.

2) Что за смерть каждого партийного и советского работника будут расстреливаться заложники, взятые из семей тех, кто идет против Советской власти…"

Наконец, к середине февраля обстоятельства трагедии ясны. 17 февраля от уисполкома направляются в Кострому четверо делегатов, дабы в красках доложить о чрезвычайном положении в уезде.

Трупы продотрядников несколько недель искали по лесам. Нашли, привезли в Варнавин. Городок вздрогнул, заголосил. «Трупы везли неприкрытыми в таком виде, как они были найдены, — вспоминал бывший продотрядник В.М.Журавлев. — У меня за четыре месяца работы в бандитском крае нервы притупились до крайности, но это зрелище… Чтобы так издеваться над человеком, обреченным на смерть, действительно, нужно было быть зверем, нет, хуже зверя, потому что зверь, когда сытый, не трогает…»

Часть трупов захоронили 9 марта в Варнавине рядом с братской могилой жертв еще прошлогоднего Уренского мятежа, часть — забрали и захоронили родственники.

О случившемся информируется Москва — подробная телеграмма уходит во ВЦИК на имя М.И.Калинина.

Оценка прошлогодних событий в устах и центральной, и губернской властей в корне меняется.

1 марта 1919 г. экстренное объединенное заседание Костромских Губисполкома и Губкома РКП (б) вынуждено признать, что, действительно, Варнавинский «…уездный Исполком проявил ДОСТАТОЧНУЮ РАБОТОСПОСОБНОСТЬ (выделено мною — С.С.), а ошибки отдельных его членов не кладут пятна на его деятельность в целом…» В то же время причины постоянных восстаний в Урень-крае «…коренятся, главным образом, в экономических условиях быта населения, состоящего преимущественно из кулаков и спекулянтов, а равно и его религиозной нетерпимости…» Заседание признало также, что «…на кулаков и изуверов гуманное обращение и мирная агитация невозможны до тех пор, пока не будет у них отнята возможность терроризировать советских работников». Но как отнять эту «возможность»? «Подавить белый террор следует классовым террором и тем навсегда прекратить повторяющиеся попытки срыва здесь мероприятий Советской власти», — рекомендовало варнавинцам уважаемое заседание.

Того же (с некоторой коррекцией) мнения придерживается и А.В.Луначарский, командированный в это время в Костромскую губернию как представитель Совнаркома по заготовке хлеба. В своей известной статье «Костромское крестьянство» он разъясняет:

«Кулак Ветлужский или Варнавинский — это не торговец, наживший на стороне большие деньги, — это человек, прикрепленный к месту, деньги он нажил лесом, тут же на своих родных реках. А иногда это просто очень крупный крестьянин, разросшийся середняк. В некоторых местах этих уездов такое прочное крестьянство поддерживается старой верой, и это придает им еще более поруку и какую-то обособленность от внешнего мира. К революции он относится как к пришлому антихристу, большевиков ненавидит, внутренне очень спаян. Леса являются их крепостями, и надо удивляться той железной энергии, с которой Советская власть в этих уездах, несмотря на настоящую вандею, высоко держит знамя… Повторяю, здесь есть и средний, и бедный крестьянин, на него приходится опираться в борьбе с кулаками, но здесь этот средний и бедный крестьянин темнее, леснее, провинциальнее, чем в западных уездах. По единству веры или просто по темноте он склонен идти за кулаком. Все это создает в общем неблагоприятную картину отношения с деревней».

«…Если в Варнавинском уезде… — вставал на защиту своих коллег Луначарский, — …наши товарищи… часто ожесточаются и проводят серьезные карательные экспедиции, то этому нельзя удивляться и нельзя этого осуждать».

Другими словами: «работайте» и дальше, товарищи!

Засучив рукава, обретя второе дыхание, варнавинские коммунисты вновь высоко подняли свое «знамя», которое было дрогнуло в их натруженных мозолистых руках!

«…ПОСЛЕДНИЙ РЕШИТЕЛЬНЫЙ…» IV

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ УЕЗДНОЙ ЧК Борков в середине марта 1919 г. докладывает: подготовили массовое убийство продотрядников кулаки и офицеры, а исполняли бандиты и дезертиры. В убийстве участвовало около 50 человек, из них поймано и расстреляно около 15.

Этих мер, разумеется, было недостаточно. Уездная власть направляет в Урень-край дополнительные вооруженные силы и двух политкомиссаров, а в конце марта Уком принимает и вовсе волевое решение: не только брать заложников из неблагонадежных крестьян, но и отправлять их, неблагонадежных, на принудительные работы.

Заготовки хлеба идут полным ходом. Народ стонет. Даже Чрезвычайный полит. Комиссар Смирнов вынужден жаловаться из Уреня в Уком партии по поводу «вредной политики» упродкомиссара «т.Полева». Рейды руководимых Полевым продотрядников Смирнов именует «полевской эпопеей», которая связана «…с грубыми выходками и грабительскими действиями его боевого отряда». Полева и ряд других руководителей продотрядов Смирнов просит из Урень-края отозвать как «…учинявших незаконные расправы…»

Сцены из «полевской эпопеи» приводить не будем — они мало чем отличаются от «эпопеи галаховской» или «маховской». Да и не хотелось бы, чтобы нервы читателя «притупились до крайности», как у того бывшего продотрядника, воспоминания которого цитировались.

Сообщает Смирнов также и о том, что кое-где крестьяне грозятся повторением «Сиротинской расправы», что по рукам ходят анонимные воззвания «Комитета спасения Родины"…

24 апреля 1919 г. ходок от тонкинских крестьян заведующий местной библиотекой Н.И.Дубенской принят Лениным. Порассказал Владимиру Ильичу. Тот, обеспокоенный, дал указание М.И.Калинину — с учетом хлеба в Варнавинском уезде разобраться. В Варнавин летит телеграмма: «Председателю Варнавинского исполнительного Комитета. Тонкинской волости происходит переучет хлеба. Немедленно выезжайте на место. Малейшее незаконное действие продотряда по отношению крестьян на вас ложится личная ответственность. О результатах донести. Председатель ВЦИК Калинин».

Уисполком «донес» — развернутый доклад о бандах, зверствах и пр. Начинался он так: «Тов. Калинин! Ваша телеграмма… на имя председателя Варнавинского уисполкома о принятии мер к недопущению незаконности при переучете хлеба в Уренском крае дает нам повод думать, что кем-то вновь затевается история обвинить наш Исполком в якобы допущенных новых преступлениях…» Москва поуспокоилась. Но не угомонились тонкинские крестьяне.

30 мая из с. Тонкино в Варнавин телеграмма, по содержанию — SOS с тонущего корабля: «Объявите всем… что тонкинские учреждения прикрыты, все советские служащие и лица, стоящие на платформе Советской власти, отступают к Вятке. Банды сгруппировались в лесу вокруг Тонкина. 29 ночью их разведка обстреляла село, волСовет».

24 июня. Близ д. Ларионово убиты тонкинский волостной политкомиссар Кузнецов и агент ссыпного пункта Мягков… «Уже более 50 жертв после августовского мятежа», — ведет жуткий подсчет уездная газета «Коммунист».

30 июня из Уреня по телеграфу предупреждают: примите меры предосторожности, а не то… В Варнавине выставляются посты и караулы, выезд ответственным работникам из города запрещен, даже по неотложным личным делам.

Выкурить беглых мятежников из лесов сложно… Мало помогает и постановление Костромского губисполкома, опубликованное местной прессой в начале июня 1919 г., об амнистии тем, кто перед Советской властью провинился. Слишком у многих, кроме ненависти, других чувств не осталось. Слишком у многих руки были по локоть в крови.

Районная чрезвычайная комиссия (Райчека), дислоцированная в Урень-крае и созданная в помощь ЧК уездной, в докладе от 15 октября 1919 г. отметила: как и прежде, вольготно чувствуют себя бандиты в Урень-крае, как и прежде, творят грабежи и насилие.

Для завершающего по бандформированиям удара Кострома шлет в Урень-край особый, отборный отряд из 120 бойцов.

На заседании Укома партии 25 октября создается так называемая «боевая Тройка» — для более оперативного вершения революционных приговоров на местах.

Ко второй годовщине Октябрьского переворота объявляется новая амнистия. Отменяется смертная казнь… 2 января 1920 г. «боевая Тройка» в Уком рапортует: по амнистии явилось 1500 человек. Обнаружены три землянки на территории Вятских лесов и одна землянка в Семеновской волости: из двух землянок восемь бандитов сумели бежать, но десять были окружены, которые убиты, которые ранены. В землянках — 100 пудов ржаного хлеба, 20 пудов мяса, два пуда льняного масла и пр.

В конце концов Уком партии решается: полностью изолировать семьи бандитов. То есть вовсе и в целом выселить их из родных мест, и даже не выселить, а сослать. Взрослых — на принудительные работы, детей — в детдома. Только в январе 1920 г. таким способом «деклассировано» 30 крестьянских семей.

10 февраля 1920 г. «боевая Тройка» сообщает о добровольной явке еще около 15 бандитов. 20 февраля «Тройку» распускают. РайЧК существует до 27 марта. В этот день она сообщает: вышло из лесов еще 20 человек, бандитизм в уезде отныне большой опасности не представляет.

ПРИЧИНЫ И СЛЕДСТВИЯ. III

Что же, что, в самом деле, случилось летом 1918 г. в Урень-крае? Кто крутанул здесь эту кровавую мясорубку, да так, что обеспечил ей «работу» на несколько лет вперед.

Галахов кивает на Махова, Махов — на Галахова. Оба вместе — на подчиненных, которые «почему-то» не выполняли указаний. А бить крестьян никто не велел, и даже наоборот… Уисполком и губисполком указывают на ошибки «отдельных членов». Следственная комиссия вкупе с прессой винит во всех грехах тяжких уисполком и вообще уездную власть. Один из членов комиссии Касаткин не уверен, было ли бы восстание в принципе, не появись в Урень-крае «руководители» из бывших царских офицеров. Московские власти то пригрозят пальцем, то — погладят по головке. И все в один голос: дремуч, дескать, лесист уренский мужик!.. Кто тут разберет?!

А случилось в Урень-крае, на мой взгляд, следующее.

«…летом 1918 г. началась настоящая пролетарская революция в деревне», — в марте 1919 г. докладывает Ленин VIII съезду РКП (б).

Что началось?! Какая революция?! Но она. вроде бы, уже начиналась, но — в октябре 17-го?!

Ленин разъясняет: «В октябре 1917 г… была революция буржуазная, поскольку классовая борьба в деревне еще не развернулась». А вот летом 1918 г. и пошло-поехало «…выделение в деревне пролетарских и полупролетарских элементов, сплочение их с городским пролетариатом для борьбы против буржуазии в деревне».

И хотя в ходе этой и других революций «…мы действительно погрешили немало. Признаться в этом нисколько не стыдно. У нас, — кается Ильич, — не было опыта. Сама борьба с эксплуататорами взята нами из опыта. Если нас иногда осуждают за нее, то мы можем сказать: «Господа капиталисты, вы в этом виноваты. Если бы вы не оказали такого дикого, такого бессмысленного, наглого и отчаянного сопротивления… переворот принял бы более мирные формы. Теперь, отразив бешеный натиск со всех сторон, мы можем перейти к иным методам…».

Что беспокоит вождя в методах прежних? Да то, что «…сплошь и рядом удары, предназначенные для кулаков, попадают в среднего крестьянина».

Еще летом 1918 г., призывая «Товарищи рабочие! Идем в последний, решительный бой!», Ленин предупреждал: «…рабочий класс вовсе не обязан расходиться со средним крестьянином». Почему? Разве середняк, «сплошь и рядом» имеющий не только «достаток», но и «излишек», не подпадает под понятие «собственника», «мелкого буржуа»? Все так. Но тут же Владимир Ильич вел подсчеты (мы их частично уже приводили): из 15-милллионнной армии российских крестьянских семей он выделял не только 2 млн семей «кулачья», но и около 3 млн семей среднего крестьянина. Вот и считайте: 2+3, да помножим на членов семьи, — это уже страшно какой крепкий орешек. Рабочему, даром что сознательному, может он оказаться не по зубам. Но вождь надеялся: «Всякий сознательный рабочий будет разъяснять… среднему крестьянину и терпеливо, настойчиво, многократно доказывать ему, что социализм бесконечно выгоднее…»

Но где ж их набраться, сознательных, которые «разъяснят», на такую огромную аграрно-дремучую страну?! Опыта, не говоря уже о терпеливости, явно недоставало. И Ленин под аплодисменты VIII съезда партии этому съезду и всей партийной массе командует:

— Не сметь командовать!

В смысле — осторожничать надо с середняком, потому что «…это — такой класс, который колеблется». Следовательно, «колебаться» его надо заставить вместе с линией партии, и никак иначе.

VIII съезд РКП (б) принимает специальную резолюцию «Об отношении к среднему крестьянству», где декларирует: «Партия должна во что бы то ни стало добиться полной ясности и твердого сознания всеми советскими работниками деревни той вполне установленной научным социализмом истины, что среднее крестьянство не принадлежит к эксплуататорам… Такой класс мелких производителей не может потерять от социализма, а, напротив, выигрывает в очень сильной степени от свержения ига капитала». Далее резолюцией предусматривался целый ряд экономических послаблений середняку, вплоть до налогообложения его (понятие налога здесь условное, имеются в виду, разумеется, все те же, «по твердым ценам», реквизиции — С. С.) «…чрезвычайно умеренно, лишь в размере вполне посильном и необременительном». Более того, государство большевиков «…должно развернуть широчайшую помощь… в снабжении средних крестьян продуктами городской промышленности… сельскохозяйственными орудиями, семенами и всяческими материалами…»

Были ли эти меры отходом от основной ИДЕИ? Ни в коем разе: «…говорят или будут говорить: „Большевики поставили вопрос о среднем крестьянстве, хотят заигрывать с ним“. Я превосходно знаю, что аргументация этого рода, и гораздо худшая, находит широкое место… Мы ее отбрасываем, мы никогда не придаем значения болтовне наших противников… Мы идем другим путем, — предупреждает Ленин. — Наш путь определяется прежде всего классовым учетом сил». Как видим, КОНТРОЛЬ и УЧЕТ никто не собирался отменять!

Меры эти, однако, ожидаемого результата не дали.

Во-первых, никто толком ни на съезде, ни потом не объяснил, чем же середняк отличается от «кровопийцы», «вампира» и т. д., и т. д, то есть от спекулянта-кулака. Ленин на съезде описал случай, «…как рассказывал один товарищ… Его обступили крестьяне, и каждый спрашивал: „Определи, середняк я или нет? У меня две лошади и одна корова. У меня две коровы и одна лошадь“ и т. д. И вот этому агитатору, разъезжающему по всем уездам, необходимо обладать таким безошибочным термометром, чтобы можно было поставить его крестьянину… Для этого надо знать всю историю хозяйства этого крестьянина, отношение его к низшим и высшим группам, — а знать этого с точностью мы не можем… Этого у нас еще нет… мы должны открыто это признать».

Короче, с «термометрами» у власти тоже незадача. Не в состоянии оказалось государство и «…развернуть широчайшую помощь… в снабжении средних крестьян…» Отчасти потому, что работа многих промышленных предприятий из-за «саботажа городской буржуазии» была парализована. А подавляющее большинство из тех, что работали, обслуживали закалявшуюся в нескончаемых боях Красную Армию.

«Иные методы», то есть взаимовыгодный товарообмен между городом и деревней, так и остались на бумаге. Но в запасе имелся метод, на словах хотя и устаревший, однако сто раз опробованный и потому самый надежный, — взять хлеб у деревни силой.

Луначарский Ленину из Костромской губернии (май 1919 г.):

«…голод… и реквизиции вызвали подавляющее состояние крестьян. Крестьянство пало духом, оно отдалось на волю жестокой судьбы. Первая радость от получения помещичьих земель прошла и люди тоскливо замерли… Деревня, по выражению одного из товарищей, в лице среднего крестьянина просит только одного: оставить ее в покое, — этого просит деревня, которая хлеба все равно дать не может… Но если нельзя взять у крестьян хлеба, то у него жестоко отнимают скотину, лошадей отняли почти сплошь. Лишают лошадей однолошадных крестьян. На этой почве возникают страшные беспорядки. Один из товарищей говорит: крестьянин готов идти сам и даже с сыном, но когда у него отбирают последнюю лошадь, — он приходит в отчаяние. В самом деле, ведь это для него социальная смерть… Подумайте: отобрав у здешнего крестьянства почти сплошь всех лошадей, подорвав в корне крестьянское хозяйство целой губернии, Генеральный штаб требует теперь еще две тысячи лошадей…» Луначарский не сомневается: «Конечно, местные товарищи, люди железной энергии и железной дисциплины, дадут эти две тысячи лошадей…» Какой ценой? «…убитыми будут иметь, может быть, тысячи четыре людей, покачнется еще доверие крестьянства к Советской власти и окончательно пущено будет ко дну хозяйство целой губернии…»

Луначарский буквально умоляет Ильича «…немедленно пресечь дальнейшую реквизицию лошадей из Костромской губернии…»

Луначарский прогнозирует: «…в июне начнется уже абсолютный голод… Я уже говорил Вам, что в Ветлужском и Варнавинском уездах имеется некоторое количество излишков хлеба. Путем гигантского напряжения сил и чисто военной реквизиции удалось выкачать из тамошнего населения 160 тыс. пудов хлеба, из коих 60 тыс. пудов были оставлены на месте для артелей по лесным заготовкам и остальные 100 тыс. пудов были тем единственным ресурсом, которым держалась губерния в течение весны. Взять оттуда еще что-нибудь — это значит вести кровавую войну с ничтожным результатом… Хлеба! Хлеба! Хлеба! Как здесь все зацвело бы. Какая возможность! Пришлите хлеба!..»

160 тыс. пудов, «выкачанных» из двух уездов «…путем гигантского напряжения сил…» В то время как только Урень-край некогда (я уже приводил эту цифру) мог выставить на торги до миллиона пудов в год, оставив при этом себе «норму», и, как сами понимаете, не слабую, на пропитание.

Урожаи, само собой, падали. Сажать стали меньше: все одно придут и отберут. Пахать стало нечем: и бедняк, и середняк, и бывший, оставшийся в живых, кулак — все в одночасье превратились в безлошадных.

Но хлеб в Урень-крае все же был.

Показательный эпизод из воспоминаний варнавинского большевика М.И. Воронова:

«В январе 1919 года, вместе с упродкомиссаром, мы выехали в Урень… Вечером того же дня, когда стемнело… захватив с собой трех чекистов… выехали на двух подводах на ближайшую водяную мельницу, за несколько километров от села… Мы получили сведения, что… хотя мельница не работала, подвоз зерна сюда продолжается… перед нами открылась такая картина.

На широкой заснеженной поляне стояло около сотни телег и саней, на которых возвышались мешки, наполненные рожью, пшеницей, овсом. Это был тот хлеб и фураж, который население скрывало от учета. Подводы караулились группой крестьян — этот караул владельцы зерна вели постоянно. Было в лесах Уренщины устроено немало и других хлебных складов…"

Куда уходил утаенный хлеб? Не сгнивал же по весне в талых сугробах?

«Курил» крестьянин самогонку — на обмен и продажу. Несмотря на все возможные препоны, на «черном» рынке торговля хлебушком не затихала.

А ведь к каким только уловкам не прибегали «учетчики», чтобы «…узнать действительный урожай, — вспоминал бывший продотрядник В.М.Журавлев, - …вплоть до пробной молотьбы и счета снопов на полях. Но и тут крестьяне ухитрялись проводить. Пробные снопы обмолачивали кое-как, оставляя половину зерна в снопах, показывали полосы, где суслоны были частью вывезены, а оставшиеся расставлены пореже. Списки в волсовете страдали громадными неточностями. Вообще все было за то, чтобы уменьшить действительный урожай. И можно с уверенностью сказать, что сверх высчитанных излишков у крестьян оставались еще излишки не менее…»

Подсчеты продотрядника абсолютно совпадают со статистикой, которую в те дни ведет Ленин. В ноябре 1919 г., обобщая данные Народного Комиссариата продовольствия, Ильич приходит к выводу: «…приблизительно половину хлеба городам дает Компрод, другую половину — мешочники. При этом за хлеб, доставленный государством, рабочий платит в девять раз меньше…»

«…с крестьянином спекулянтом, — гарантирует Ленин, — мы никогда не признаем равенства, как не признаем „равенства“ эксплуататора с эксплуатируемым, сытого с голодным, „свободы“ первого грабить второго…»

И снова — в бой! Покой нам только снится…

Согласно продовольственным нарядам, «спущенным» губернским Советом, Варнавинский уезд обязывался «заготовить» государству из урожая осени 1919 г., помимо других продуктов, 260 тыс. пудов ржи. Но учет урожая, произведенный на местах ранее, показывал: условие невыполнимо. VIII уездный съезд Советов ходатайствует перед «центром» о снижении размеров поставок… Размеры «центр» не снизил.

Суровый упродкомиссар Полев взбешен. Он прямо обвиняет руководство родного уисполкома в халатном проведении кампании по учету осеннего урожая. «Поэтому, — докладывает он губернскому продкому, — в настоящее время почти каждый пуд приходится брать при помощи вооруженной силы с применением репрессивных мер. Отряд, присланный с уполномоченным Губпродкома… очень мал, чтобы начать работу одновременно по всем хлебным волостям… Исходя из этого, для выполнения возложенных на уезд нарядов я признаю необходимым срочно выслать еще два отряда в количестве 25 человек каждый».

Весной 1920 г. в Варнавинском уезде случилась еще одна страшная беда. В ночь с 27 на 28 мая заморозок на почве сгубил более половины (в среднем до 56 процентов) посевов озимого хлеба.

РУССКАЯ ВАНДЕЯ

О «ПОСТОЯННОЙ ВАНДЕЕ» пишет Луначарский в статье «Костромское крестьянство».

Вандея — это область в Западной Франции. В период буржуазной революции конца XVIII — начала XIX веков здесь находился эпицентр жесточайших по накалу и кровопролитию восстаний, мятежей. «Энциклопедический словарь» от 1953 г. (еще «сталинский») характеризует: «Слово „Вандея“ стало нарицательным для обозначения очагов кулацкой контрреволюции».

Времена изменились. Изменилось понимание. И сегодня мы вправе говорить о Русской вандее — о неслыханной по озлобленности и масштабам войне… Войне гражданской, братоубийственной… Миллионы и миллионы, разорвав, но не поделив, цвета радуги («красные», «белые», «зеленые», «черные» и еще Бог знает какие!), сорвавшись с обжитых мест, словно безумные, метались по необъятным российским просторам, ища смерти друг друга…

И в каких только красках не пытались преподнести крестьянское повстанческое движение! Они, мятежные крестьяне, то шагали в ногу с батькой Махно, то превозносили Деникина, то двигали «в государи» Колчака, то сами в едином ожесточенном «неорганизованном» порыве брались за ножи, вилы, топоры, дробовики и винтовки… Но кто бы и как ни старался запрячь эту стихию в «историческую» телегу, факт остается фактом: именно противостояние Советской власти и российского крестьянина придало Русской вандее столь вселенский и затяжной размах.

Начало Русской вандее следует вести с лета 1918 г., с начала «пролетарской революции в деревне», когда КОНТРОЛЬ и УЧЕТ здесь объявили «на деле».

Ленин, отправив «крестоносные» полки по деревням и селам, почувствовав жар только лишь первых всполохов народного гнева, перепугался нешуточно.

«Товарищи! — обращался он к пензенским большевикам. — Восстание пяти волостей кулачья должно повести к БЕСПОЩАДНОМУ подавлению. Этого требует интерес ВСЕЙ революции, ибо теперь ВЗЯТ «последний решительный бой» с кулачьем. Образец надо дать.

Повесить (непременно повесить, дабы НАРОД видел) НЕ МЕНЬШЕ 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.

Опубликовать имена.

Отнять у них ВЕСЬ хлеб.

Назначить заложников…

Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: «ДУШАТ и задушат кровопийц-кулаков».

Телеграфируйте получение и ИСПОЛНЕНИЕ…

P. S. Найдите людей ПОТВЕРЖЕ".

В нескольких волостях, скажем, в том же Урень-крае, пушками да «еропланом» крестьян ЗАДУШИТЬ можно было. Ну, а если поднялось крестьянство целой губернии?

На той же хлебной Тамбовщине в армию Антонова ушло от 25 до 30 процентов сельского населения, то есть практически все взрослые мужики. Сформировано из них было не много не мало 18 боевых полков! Войскам Тухачевского пришлось тогда изрядно попотеть, да и кровушкой умыться.

Ильич в задумчивости: гражданская война на пике, а «…крестьянство Урала, Сибири, Украины поворачивает к Колчаку и Деникину…»

Из Поволжья доносили: «…крестьяне озверели, с вилами, с кольями и ружьями в одиночку и толпами лезут на пулемет, несмотря на груды трупов, и их ярость не поддается описанию».

Для такой беспрецедентной борьбы необходимы были и соответствующие средства.

Немаловажным был, к примеру, вопрос: кому ДУШИТЬ? «Сознательных» и «твердых» рабочих в красноармейских отрядах, конечно, набиралось, но в массе своей Красная Армия была из мобилизованных (кнутом ли, пряником) тех же крестьян. А ворон ворону, как известно…

Очаги крестьянских волнений «гасили» частями особого назначения. В них широко использовались российские «инородцы» (скажем, латышские стрелки). Браво себя показали в боях с крестьянами-повстанцами воины-интернационалисты — добровольцы из бывших военнопленных. (Таковых, как уверяют специалисты, насчитывалось в Красной Армии до 300 тысяч!) Что говорить: «идейному» солдату удачи разгромить за день захудалый городок Ветлугу — дело плевое, здесь «интернационалисту» детей не крестить…

Опять же ВЧК — «Без такого учреждения власть трудящихся существовать не может»(В.И.Ленин).

Нужна была и особенная идеология.

«Мы не ведем войны против отдельных лиц, — писало одно из руководящих лиц ВЧК. — Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советов. Первый вопрос, который мы должны ему предложить — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определять судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора».

И все это, добавим, при отсутствии квалифицированного суда (на смену «буржуазно-демократическому» судебному аппарату пришли «рабоче-крестьянские суды», «революционные трибуналы», «боевые тройки»). При отсутствии — вплоть до 1922 г. — Уголовного кодекса, какой-либо четкой системы уголовных законов (действовали разрозненные Декреты, постановления, ориентированные главным образом на «революционное правосознание»).

И оно, это правосознание, подсказывало…

«Необходимо, учитывая опыт гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем ПОГОЛОВНОГО (выделено мною — С.С.) их истребления… — в январе 1919 г. „директирует“ на Дон Я.М.Свердлов. — Всем комиссарам, назначенным в те или иные казачьи поселения, предлагается проявить максимальную твердость…».

Твердости Донбюро РКП (б) было не занимать: «Во всех станицах, хуторах немедленно арестовывать всех видных представителей данной станицы или хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях, и отправлять их, как заложников, в районный революционный трибунал… в случае обнаружения по истечении… срока у кого-либо оружия, будет расстрелян не только владелец оружия, но и несколько заложников. Составить… списки всех бежавших казаков, то же относится и к кулакам, всякого без исключения арестовывать и направлять в районные трибуналы, где должна быть применена высшая мера наказания».

Пришлые комиссары были скоры на расправу. В иных станицах за несколько дней расстреливали сотни человек…

Кстати, о заложниках. Очень действенной, хотя и не большевиками придумана, оказалась мера. Но никто в мире до коммунистов с этаким шиком ее не применял!

Именно с захвата в заложники многочисленных членов семей бежавших в леса мятежников Советская власть только и смогла поставить на Уренском восстании кровавую кляксу-точку.

КОНТРОЛЬ И УЧЕТ. III

«СНАЧАЛА СВЕРГНУТЬ гнет денег, власть капитала, частную собственность…» — планирует Ленин в наброске к брошюре «О диктатуре пролетариата» в начале 1920 г. О какой власти капитала, о какой частной собственности идет речь?

Частную торговлю «свернули» уже к концу 1918 г. Тогда же «экспроприировали» у буржуазии всю крупную промышленность, чуть позже все предприятия в принципе, вплоть до мелких кустарных мастерских в 2−3 работника. Кулака-«мироеда» с помощью комбедов, вооруженных отрядов также почти повсеместно перевели-повывели…

Ах, да! Крестьяне-середняки! Эти спекулянты, эти мешочники!.. Вот кого власть денег гнетет! Вот кому окончательно перекрыть бы кислород!

Гнет денег можно уничтожить. Уничтожив… сами деньги.

Печатники фабрики Гознака в несколько смен стараются. Их штат с довоенных 4,5 тыс. человек возрос за три года до более чем 13,5 тыс. Жалуются гознаковцы: бумаги не хватает, красителей. Инфляция устрашающая. Рыночные (теневые, спекулятивные) цены в первом квартале 1919 г. превышают «твердые» в 7 раз, через год — уже в 54 раза.

Позднее Ильич, как водится, винился: «…мы фактически брали от крестьян все излишки и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьянина продовольствия, брали для покрытия расходов на армию и на содержание рабочих. Брали большей частью в долг, за бумажные деньги… без вознаграждения, потому что бумажные деньги, конечно, не вознаграждение».

На всю страну — один-единственный банк. Да и тот, оказывается, не нужен.

19 января 1920 г. Декрет СНК: «Национализация промышленности объединила в руках государства важнейшие отрасли производства и снабжения. Вместе с тем она подчинила общему сметному порядку всю государственную промышленность и торговлю, что исключает всякую необходимость дальнейшего пользования народным (государственным) банком, как учреждением государственного кредита в прежнем значении этого слова.

Посему… народный (государственный) банк РСФСР упразднить".

В промышленности — само собой. Но кто будет кредитовать крестьянина — в посевную, на приобретение сельхозорудий?.. Советское государство средства выделит! Но пусть крестьянин вначале вступает в коммуны. А не хочет, так пусть еще походит-покланяется, попросит… А как выпросит, пусть оценит во всей красе прелести Советской власти!

Картина вырисовывалась грандиозная и в ее грандиозности прекрасная. От крестьян взять — рабочим отдать. От рабочих взять — крестьянам отдать. И все — по совести, по справедливости, подчиняясь «общему сметному порядку».

«Теоретически не подлежит сомнению, — рассуждает Ильич, — что между капитализмом и коммунизмом лежит известный переходный период». Однако сердце обливается кровью, когда видишь — а это уже практика, — что: «При вольной продаже хлеба капитал торжествует, а труд голодает и бедствует… государственные запасы пусты, армия бессильна, промышленность умирает…»

Надо, «…надо уничтожить различия между городом и деревней…» Но: «Это — дело очень долгое… нужен громадный шаг вперед в развитии производительных сил, надо преодолеть сопротивление… многочисленных остатков мелкого производства, надо преодолеть громадную силу привычки и косности, связанной с этими остатками». И в то же время: кушать очень, очень хочется.

В Москве (столице) 1920 г. дневная «пайка» пролетария, занятого самым тяжелым физическим трудом, — 225 г хлеба, 10 г сахара плюс 7 г мяса или рыбы.

Как бы социализм приблизить?! Нет времени ждать! Голод ледяной мертвой хваткой почище любого другого врага сжимает горло молодой советской республики… Ильич ищет резервы. Они, кажется, имеются.

Вот рабочие-коммунисты со станции Сортировочной бесплатно сверхурочно потрудились в субботу на ремонте паровозов. И ничего, что насмерть стояли пролетарии когда-то за 8-часовой рабочий день, что и в будни-то трудятся они по сути бесплатно… «Великий почин!» — гремит вождь на всю страну, подводит такую теоретическую базу, что — удивительно:

«Капитализм может быть окончательно побежден и будет окончательно побежден тем, что социализм создает новую, гораздо более высокую производительность труда. Это — дело очень трудное и очень долгое, но оно начато, вот в чем самое главное. Если в голодной Москве… голодные рабочие… смогли начать это великое дело, то каково будет развитие дальше, когда мы победим в гражданской войне и завоюем мир?»

Однако… Энтузиазм энтузиазмом, а и дисциплинка в таком важном и великом деле не помешает.

Из резолюции IX съезда РКП (б) (апрель 1920 г.) «Об очередных задачах хозяйственного строительства»:

«…взять на учет всех квалифицированных рабочих с целью их привлечения к производственной работе с такой же последовательностью и строгостью, с какой это проводилось и проводится в отношении лиц командного состава для нужд армии.

Всякий квалифицированный рабочий должен вернуться к работе по своей специальности".

В случае неповиновения предусмотрено «…применение системы уроков, при невыполнении которых понижается паек». А в связи с тем, что «…значительная часть рабочих в поисках лучших условий производства, а нередко и в целях спекуляции самовольно покидает предприятия, переезжает с места на место, чем наносит дальнейшие удары производству…», объявляется «…суровая борьба с трудовым дезертирством, в частности, путем публикования штрафных дезертирских списков, создание из дезертиров штрафных рабочих команд и, наконец, заключение их в концентрационный лагерь».

В резолюции этого же съезда «О переходе к милиционной системе» отмечается, что вводится она, эта система, на период, «…который может иметь длительный характер…», а сущность ее состоит «…во всемерном приближении армии к производственному процессу, так как живая человеческая сила определенных хозяйственных районов является в то же время живой человеческой силой определенных воинских частей».

Что, пролетарий? И тебя сосчитали? Ты хоть и гегемон, да не все коту масленица…

Но то ли резолюций этих рабочий не читал, то ли «учетчиков» у партии еще и на целую армию горожан не хватило, развал экономики продолжался.

Объем гражданских перевозок по железным дорогам — главным артериям страны — в 1920 г. составлял лишь 12% к уровню 1913 г. Объем валовой продукции сократился за этот период в 7 раз. В дефиците было самое элементарное — мыло, спички… Во многих губерниях из-за неурожая собрали немногим более половины зерновых. Климат — дело, понятно, стихийное, но частник в деревне, обобранный государством до нитки, равно как и само государство стратегических резервных запасов, подобающих в таких случаях, не имели…

Новый 1921 г. Республика Советов встречает «традиционным» приказом по ВЧК № 10 от 08.01: «…в отношении буржуазии репрессии усилить…» Понятно? Гражданская война, казалось бы, позади, а репрессии предлагается отнюдь не ослабить, но — УСИЛИТЬ!

И тут — Кронштадт.

Восстали не «мироеды», не затаившиеся белогвардейцы. Восстали СВОИ!

В Кронштадте зимовало около 27 тыс. «красного» отборного войска, моряков и солдат гарнизона крепости. Они обратились к петроградцам: «В Кронштадте 2 марта 1921 г. на основании воли широких народных масс моряков и красноармейцев власть в городе и крепости от коммунистов перешла без единого выстрела в руки временного революционного комитета… Коммунистическая партия осталась глухой к… справедливым, идущим из глубины души требованиям». Они требовали свободы — слова, торговли, кустарного производства, права крестьян распоряжаться землей «…так, как им желательно…» и т. д. Но главным их лозунгом был: «Вся власть Советам, а не партиям!»

«На горьком опыте трехлетнего властвования коммунистов мы убедились, к чему приводит партийная диктатура, — объясняли свою позицию восставшие. — И какая бы партия не стояла у власти, она не избежит роли диктатора, так как, какой бы крайне социалистической она не являлась, у них будут программные и тактические пункты, выработанные не жизнью, а созданные в СТЕНАХ КАБИНЕТОВ (выделено мною — С.С.). Поэтому ни одна партия не имеет ни юридического, ни морального, ни какого-нибудь иного права управлять народом».

Ситуация будет еще хуже, считали восставшие, «…когда у власти стоит не одна, а несколько партий. Тогда в межпартийной ссоре за пребывание у руля правления некогда думать и заботиться о трудящихся».