 |
| Русская линия | Сергей Скатов | 28.10.2006 |
ДО ОСНОВАНЬЯ. А ЗАЧЕМ?
Потому что, по большому счету, не где-нибудь, а «в столицах» решалась сейчас судьба России. И решал ее один-единственный человек, пусть и «с группой товарищей». Ленин!
Если кто-то вам скажет, что революции вершатся массами и только, что роль личности в истории нужно учитывать, но не более, что в одиночку столь глобальная задача никому не по плечу, и даже подумать страшно, — не верьте.
…ОН неистов. И… мягок. ОН бескомпромиссен. И… уступчив. Гибок, как лис. И… непробиваем, как стена. Росточком невелик, в какой-то французско-нижегородской кепи набок. Но — голос! Но — аргументы! Речь картава, суховата, но — фраза, одно слово, порой нецензурное, и… размазал человека по стенке. Однако тут же со всепрощающей улыбкой и подает руку-лодочку.
Без вредных привычек: не пьет, не курит. В быту аскетичен. Ничего-то ему не надо, кроме как заботиться о нуждах Отечества.
Смерть террориста-брата, аресты, тюрьмы, ссылки, эмиграция…
Одни: «Ильич!.. Самый человечный человек!» Другие: «Исчадие ада!..» ЕМУ поклонялись миллионы. И миллионы его проклинали.
ОН вездесущ — на заседаниях, собраниях, митингах, съездах. Эх, не было телевидения!.. Но ЕГО статьи, заметки, воззвания, письма ворохом каждодневно разлетаются по стране. ОН Россию убеждает. ОН Россию уговаривает.
А противники — тьфу, прости, Господи! Меж собой договориться не могут. Амбиции! Все делят — кресла, портфели, власть. А к чему власть делить: ее, матушку, брать надо!
ОН провоцирует — и здесь, и там. Усугубляет.
ОН ищет союзников. ОН готов поступиться — в малом. Но союзников все меньше, враги, как грибы после дождя, множатся. И вот уже ОН преследуем, гоним, прячется в Разливе, в Финляндии — «Преступник!», «Немецкий шпион!». Кое-кто из сотоварищей арестован. И очередной партийный съезд проходит без НЕГО, увы, полулегально. И даже снят лозунг: «Вся власть Советам!» Команда дана другая: «Вооруженное восстание!» Потому что никто не хочет по-мирному.
Но удача — Корнилов! Вот ведь затрепыхались «временные». Тут-то и сгодились большевики-боевики. Партия реабилитирована.
Но появляться в Петрограде еще опасно.
А страна — в разрухе. Партии — во внутреннем разладе. Состав Временного правительства тасуется, как колода карт…
Что ж, чем хуже — тем лучше!
Письма в ЦК, одно за другим: «Восстание!.. Восстание!.. Восстание!..»
А ЦК медлит. Ждет II съезда или сомневается? Умники!
В одном сентябрьском письме: «Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации. Международное положение именно теперь, накануне сепаратного мира англичан с немцами з, а н, а с. Именно теперь предложить мир народам — значит п о б е д и т ь».
Идет на крайнюю меру. В письме от 29 сентября «Кризис назрел»: «Видя, что ЦК оставил даже без ответа мои настояния… что Центральный Орган в ы- ч е р к и в, а е т из моих статей указания… я должен усмотреть тут… тонкий намек на зажимание рта, и на предложение мне удалиться.
Мне приходится п о д, а т ь п р о ш е н и е о в ы х о д е и з ЦК, что я и делаю, и оставить за собой свободу агитации в н и з, а х партии и на съезде партии.
Ибо мое крайнее убеждение, что если мы будем „ждать“ съезда Советов и упустим момент теперь, мы г у б и м революцию».
Не выдерживает — в начале октября тайно возвращается в Петроград. Закручивает гайки.
Иначе и быть не могло. Это же ЕГО партия! Пусть и занимает ОН «рядовой» пост члена ЦК.
В 1903 «Искра», которую тогда у НЕГО меньшевики отобрали, писала: «Ленин хочет такую партию, которая представляла бы собою огромную фабрику во главе с директором в виде ЦК, а членов партии превратить в «колесики» и «винтики». Правильно писала. Неправильно, что отобрали. Сочтемся!
А штрейкбрехеры Каменев и Зиновьев… Они, видите ли, не согласны с курсом на восстание, интервью газетам дают, заявления подписывают. ЦИК Советов под диктовку перепуганного Керенского даже свой съезд с 20 на 25 октября перенес… Но ничего, простим. Если, разумеется, на полусогнутых приползут. Насчет же восстания — шила в мешке не утаишь. Да и некуда уже Временному деваться.
А без дискуссий или хотя бы их видимости в партии не обойтись (какая же это в таком разе партия?).
«Присутствие товарища Каменева очень важно, — прикрыл ОН соратника ранее на Апрельской партконференции, когда Каменева из-за злосчастной телеграммы Михаилу Романову не хотели избирать в члены ЦК, — так как дискуссии, которые веду с ним, очень ценны. Убедив его, после трудностей, узнаешь, что этим самым преодолеваешь те трудности, которые возникают в массах». Мальчики для битья тоже нужны — другим неповадно будет.
ОН — организатор! ОН — стратег! Рядом с НИМ никого не стояло! А за НИМ — уже 400-тысячная (то ли еще будет!) партия. Это сила!
Но главная ЕГО сила в другом — в ИДЕЕ!
ПЕРЕВОРОТ
К ноябрю 17-го большевики Костромы имели большинство в Советах рабочих и солдатских депутатов, в городской Думе. Но прежняя губернская власть не желала сдаваться. Против были и Советы крестьянские: здесь преобладали «правые» эсеры. Они-то, объединившись с меньшевиками и кадетами, открыли ожесточенную антибольшевистскую кампанию.
Губернский Союз служащих своим членам предписывал: «никаких распоряжений так называемых народных комиссаров… ни в какие сношения с ними не входить… не подчиняться, уполномоченных ими лиц в учреждения не допускать, а в случаях их появления в учреждениях объявлять забастовку».
Между тем идут выборы в Учредительное собрание. «Варнавинец» в номере от 1 ноября взывает: «Не слушайте агитации безумных глашатаев братоубийственной гражданской войны. Не подавайте ни одного голоса за список N 4».
Поясним: список N 4 — это не кто иные, как большевики.
Идея Учредительного собрания — «Хозяина Земли Русской» — будоражила умы не одного поколения революционеров. Необходимость его была обозначена первыми пунктами программ всех российских партий социалистической и демократической направленности, большевики — не исключение. По задумке, Временное правительство с созывом Учредительного свои полномочия с себя складывало. Особое совещание с мая по сентябрь 1917-го подготавливало положение о принципах: выборы в Учредительное собрание должны были быть всеобщими, прямыми, равными, тайными, по партийным спискам.
Всероссийская комиссия по делам о выборах выборы в Учредительное назначила на 12 ноября 1917-го, созыв по их итогам самого собрания — на 23 ноября. Новоиспеченное советское правительство (Совнарком) даты выборов и созыва отдельным декретом 27 октября подтвердило.
Совнарком — Совет Народных Комиссаров, по решению II съезда Советов, сам был временным — «впредь до созыва Учредительного собрания». Временный характер носили его исторические декреты «О мире», «О земле», «О власти».
— Зачем было власть узурпировать за две недели до выборов в Учредительное?! — негодовала оппозиция. — Выборы покажут — народ за большевиками не пойдет!
Хотя большевистское правительство и было признано II съездом Советов как «рабочее и крестьянское», сделано это было с превеликой натяжкой. Съезд, открывшийся 25 октября, в день падения Зимнего и ареста «министров-капиталистов», состоял из рабочих и солдатских депутатов. Крестьянские же Советы на тот момент существовали обособленно, к данному съезду никакого отношения не имели.
Выборы в Учредительное собрание состоялись в срок и показали: за большевиков отдали свои голоса около 25% избирателей, за «правых» эсеров — более 40%. Расклад сил в Учредительном собрании вырисовывался таков, что большевикам, даже с учетом примыкавших к ним немногочисленных «левых» эсеров, ни одного бы решения без согласия с другими фракциями и партиями не провести.
В Варнавинском уезде за большевиков (по списку N 4) результат был и того скромнее — 16,3% голосов.
…Советы в Варнавине на рассматриваемый момент непредставительны и разобщены. Большевики лично себя тоже пока что никак не проявляют. Зато боевиты варнавинские «левые» из эсеров, сторонники неугомонного землеустроителя Борисенко. Они хотя и немногочисленны, но уж больно дерзки: подзуживают крестьян, бузят, а те в своем прежнем духе — опять давай громить помещичьи имения. Непорядки и в местном гарнизоне: солдаты, с подачи «левых», смещают командира, вместо него избирают нового — дескать, есть на то приказ о переизбрании уездных воинских начальников от советского командования Московского округа… «Правые» эсеры и кадеты идут в контрнаступление.
Уездный Комиссар «правый» эсер К.А.Пономарев 21 ноября собирает служащих, земских, от общественных организаций — человек 30. Докладывает «О начавшемся проявлении большевизма в некоторых районах Варнавинского уезда». Обсудив доклад, собрание постановляет:
«…Большевистского правительства, в чьем бы лице оно ни было, не принимать… Воинский начальник… не должен передавать управление гарнизоном вновь избранному… Организовать в Варнавине «Уездный Комитет Спасения Родины"… под председательством уездного Комиссара… Из состава Комитета выделить Исполнительный Комитет…»
«Комитет Спасения…» митингует по волостям, уговаривая крестьян поддержать ими же избранное Учредительное собрание. Резолюции митингов публикует уездная и губернская пресса. «Варнавинец» от 26 ноября: «Господа большевики могут радоваться, за три недели своего правления они сделали в тысячу раз больше в деле разрушения России, чем это сделано было во все три с лишним года войны».
Тщетно.
16 декабря на губернском Крестьянском съезде Советов «правые» эсеры терпят поражение. Съезд признает Советскую власть и необходимость объединения Советов. В новом исполкоме Крестьянского Совета большинство за «левыми» эсерами и большевиками.
Прельстил крестьян «Декрет о земле», принятый новой властью. Никакой тебе больше частной собственности, а значит, помещиков — вся земля изымается во «…всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней безвозмездно…» Землю нельзя ни продать, ни заложить, ни сдать в аренду — как и в сельской, милой сердцу многих крестьян общине. Как и в общине, землепользование будет уравнительным, «…смотря по местным условиям, по трудовой или потребительской норме..» А землю получишь, только если сумеешь ее обработать, — хочешь семьей, хочешь в товариществе. Декрет включал в себя крестьянские наказы, поступившие со всей страны. Документа, более отвечавшего бы чаяниям большинства российских крестьян, нельзя было и придумать.
Правда, смущали «телодвижения» Советской власти вокруг Учредительного собрания. Вот взяла она, эта власть, да и перенесла созыв Учредительного с 28 ноября на 5 января. А заодно запретила партию кадетов, хотя у кадетов — уж коли по совести — тоже были в собрании голоса. А 5 января и вовсе Учредительное разогнала… Хм-м, на то она, верно, и власть, чтоб переносить что-то, запрещать, разгонять. Может, оно так и дόлжно?
Чего ж тут огороды городить? Землю-матушку по новому Декрету давай!.. Крестьянина, дождавшегося-таки от общего каравая своего ломтя, вопросы государственного устройства волновали уже мало.
Ильич это отчетливо видел. Видел также и то, что созыв Учредительного собрания «…происходит при таких условиях, которые исключают возможность ПРАВИЛЬНОГО (выделено мною. — С.С.) выражения воли народа вообще и трудящихся масс в особенности…»
НА ЗАРЕ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ
И наконец-то — варнавинские большевики. Вот как описывает их «возникновение» в своих воспоминаниях А.А.Шишкин, впоследствии ответственный партийно-советский работник уезда и района:
«После демобилизации… я прибыл в свою деревню… На другой же день пошел к… однофамильцу Шишкину А.М. (он приехал немного раньше меня)… У меня было предложение немедленно сколачивать группу сочувствующих большевикам. Шишкин мне заметил, что эту работу они уже проводят с Вороновым Михаилом Ивановичем… Ими было намечено созвать собрание… Собрание… состоялось. В нашей группе, которую мы считали уже большевистской, находилось 20 человек… Группа завязала связь с командой.. (воинской частью — С.С.) По субботам в Варнавине устраивались базары. Наша группа проводила… митинги. Тут же происходил прием в партию большевиков… Вскоре наша организация доросла до 300 человек».
Правоэсеровско-кадетский «Варнавинец» 12 января нового 1918 г. констатировал: «Широкой волной по лицу земли Русской разлился большевизм. Появились большевики и у нас в Варнавине. Слышно, что по 50 человек в день они записываются по чайным в свою партию».
Утром 20 января Варнавин лихорадило. Народ спозаранку стекался к дверям женской гимназии. Здесь в 11.00 — открытие Первого уездного Объединительного съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Главный вопрос повестки дня — очередная смена власти. Из 110 делегатов — 103 из волостей. Среди них немало местных и приезжих «товарищей», успевших в волостях отменно поработать.
«Варнавинец» в последнем своем номере от 25 января в статье «К смене власти»: «С первого же момента обнаружилось, что преобладающим настроением на съезде является большевистское. Президиум избран исключительно большевистский».
В первый день председательствует уже упоминаемый нами большевик А.М.Шишкин, в последующие — «левый» эсер Галахов.
Заслушивается доклад организаторов советской работы прежнего созыва. Порешили: «…съезд находит… работу не соответствующей своему назначению, так как Совдеп шел… по дороге партийности с.-р. (эсеров — С.С.), чем и не выявил воли трудового народа, а поэтому и принимает отказ членов Совдепа от несения своих обязанностей». Позже в докладе Президиума Исполкома уездного Совета отмечалось: «Вступив в исполнение обязанностей… пришлось вновь начинать строение жизни уезда. Дел старого комитета никаких не осталось и не известно, на чем была сосредоточена их работа».
Складывает с себя полномочия уездный Комиссар Пономарев. С грустью и обидой обращается к публике:
— Мы хотели служить народу. Но течением революции народ отнесло от нас.
Никому, однако, не интересно, кого от кого и куда «отнесло». Экс-Комиссар и члены прежнего Совдепа, понурив головы, зал покидают.
Затем — как по маслу: «левый» эсер Бавырин — уездный Комиссар по Внутренним делам, его однопартиец Галахов — Председатель Уисполкома, Борисенко — уездный Комиссар Просвещения и далее «по списку». Проштрафившийся «Варнавинец» у «правых» эсеров отобран, переименован в «Варнавинскую Советскую газету"…
Власть — в руках! Теперь первое ее дело — накормить народ. А как накормишь, если в казенных закромах — ветер пыль гоняет? Введением ХЛЕБНОЙ МОНОПОЛИИ!
В резолюции съезда читаем: «Провести учет имеющихся запасов хлеба. Привлечь к учету продовольствия сельскую бедноту. Установить нормы для владельцев продуктов до 1 августа 1918 года… Излишки остаются в амбаре владельца до первой надобности или ссыпаются в общественный магазин.
При сокрытии хлеба или продовольствия найденный хлеб отбирается по твердым ценам. Волостным Советам, волостной милиции и вновь сформированной Красной Армии вести надзор за недопущением волной продажи хлеба в пределах уезда. При обнаружении хлеб отбирается по твердым ценам со скидкой 15%. Твердые цены устанавливаются из стоимости хлеба на Вятском рынке плюс стоимость провоза из Вятской губернии…»
Против резолюции выступили делегаты шести заречных волостей уезда во главе с уренцем М.Е.Рехаловым.
«Рехаловцы» были в меньшинстве. Насупившись, обиду затаили.
КОНТРОЛЬ И УЧЕТ. I
В условиях затянувшейся мировой войны, расшатанного хозяйства страны ее пытались ввести и царское правительство, и Временное (март 1917-го). По закону, принятому последним, излишки хлеба у землевладельцев по твердым, фиксированным ценам государством изымались. Определенная норма до нового урожая оставалась: «на прокорм» семьи, рабочих и служащих хозяина, на содержание скота, обсеменение полей; сверх того — 10% от всей потребляемой нормы «на всякий случай"… Но просто было на бумаге. Закон держателями хлеба повсеместно не выполнялся, Временное правительство не спешило его исполнение контролировать (закон был принят под нажимом голодающих пролетариев и скорее для усыпления их революционной бдительности).
Советская власть монополию возобновила. И за дело взялась не в пример круто.
В первые же дни после Октябрьского переворота, 10 ноября, спекулянты, то есть вольные торговцы хлебом, объявлены «врагами народа». Спустя всего три месяца в соответствии с Декретом, подписанным Лениным, они «…расстреливаются на месте…». Жесткие эти меры обосновывались опять-таки продолжавшейся мировой войной, разрухой, голодом, саботажем «деревенской буржуазии», которая упорно не желала делиться «продовольственными излишками» и прежде всего хлебом.
Однако… Если царское и Временное правительства прибегли к монополии как мере чрезвычайной, да и не прибегли, а робко, опасаясь социальных потрясений на селе, попытались эту меру применить, то для большевиков она явилась орудием стратегическим.
Корень проблемы, однако, упирается не в монополию как таковую, а в иное. Он — в ответе на концептуальный вопрос: а чего, собственно, ради большевики устроили весь этот сыр-бор? Зачем захватили власть? Какой социализм, какое общество пожелали воздвигнуть на обломках старого?
И большевики, и меньшевики, долгое время существовавшие под одной «крышей» (РСДРП), и эсеры (на «левых» и «правых» официальный раздел произошел только после Октябрьского переворота), ряд других российских партий и движений (трудовики, национал-социалисты и пр.) — все это были сторонники социалистического переустройства в государстве и обществе. РСДРП, как известно, ратовала за отмену частной собственности на землю. За то же агитировали эсеры: за «социализацию земли», т. е. за «…изъятие ее из товарного оборота и обращения… из частной собственности отдельных лиц или групп в общенародное достояние». ИДЕАЛ, в общем, был один. Разнились МЕТОДЫ его достижения.
Эсеры, к примеру, широко применяли индивидуальный террор. Большевики, по меньшей мере на словах, этот метод революционной борьбы отвергали.
Большевики в своей борьбе опирались на пролетариат, эсеры — и на рабочих, и на крестьянство, на все «трудящиеся массы».
Большевики вкупе с «левыми» эсерами, минуя буржуазно-демократическую стадию развития общества, решили двигаться к социализму. А меньшевик Плеханов на митинге в 1917-м категорично заявлял:
— Русская история еще не смолола той муки, на которой будет испечен пшеничный пирог социализма!
Эти же слова можно было вложить в уста любого «правого» эсера.
Большевики тем не менее «тесто замесили». «Левые» эсеры дрожжичек подкинули.
Не было единодушия и в СТРАТЕГИИ, то есть в ТРАКТОВКЕ этого самого ИДЕАЛА. Рассмотрим большевистский вариант, поскольку: мало ли кто на что уповал, о чем мечтал, какие замки в своих фантазиях строил — большевикам, и только им, принадлежит приоритет в построении социализма «не на словах, а на деле».
Если верить Ф. Энгельсу в «Анти-Дюринге», то социализм — это: «Когда общество вступает во владение средствами производства и применяет их для производства в непосредственно обобществленной форме». При этом «…труд каждого отдельного лица… становится с самого начала и непосредственно общественным трудом».
Социализм — от лат. socialis, общественный.
Выходит, надо обобществлять. Но одним декретом вряд ли получится: максималисту из максималистов, и тому ясно, что на обломках старого пусть немного, а нужно времени, чтобы возвести что-то взамен — с тем декретом социализм, не возникнув, и кончится. Поэтому Ленин в апреле 1917-го предупреждал: «Не «введение» социализма… а переход тотчас лишь К КОНТРОЛЮ… за общественным производством и распределением продуктов». Обобществлению немедленно подлежали лишь земли, недра, банки и некоторые синдицированные предприятия (нефтяная, каменноугольная, сахарная, металлургическая отрасли), а также транспорт.
После Октябрьского переворота Ленин разъясняет народу в «Правде»: «…условия победы социализма (рабочий контроль над фабриками, следующая за этим экспроприация их, национализация банков, создание высшего экономического совета, регулирующего все народное хозяйство)…»
ИДЕЯ проста: страна, также как и созданная Лениным партия, должна превратиться в огромную фабрику во главе с советом директоров (ВЦИК Советов и сами Советы), генеральным директором (Совнарком), департаментом экономики и планирования (Совнархозы) и тысячами «колесиков» и «винтиков» внизу — предприятиями и их работниками.
Социализм — это когда «…все имущество принадлежит казне, а казна — это и есть Советская власть».
Народное хозяйство видится Ильичу «…как сеть производственно-потребительских коммун, добросовестно учитывающих свое производство и потребление, экономящих труд, повышающих неуклонно его производительность…» Работа «сети» немыслима «…без планомерной государственной организации, подчиняющей десятки миллионов людей строжайшему соблюдению единой нормы в деле производства и распределения продуктов».
Постепенное обобществление собственности, к чему призывал Ленин, вылилось в залихватскую «красногвардейскую» атаку на капитал. Наобобществляли в первые месяцы Советской власти столько, что было впору вспять поворачивать революцию.
Предприниматель подчиняться рабочему «контролю» отказывался, все бросал и бежал. Служащие предприятий указания «контролеров» саботировали. В итоге ситуация возникала следующая.
«Конфликт на фабрике Бердникова», губернский «Северный рабочий» от 11 июня 1918 г. [1]: «В феврале текущего года рабочие картонной фабрики Бердникова в с. Новопокровском Варнавинского уезда взяли предприятие в свои руки. Вследствие устранения технического персонала попытка их самостоятельно вести предприятие кончилась неудачей и вызвала полную приостановку деятельности фабрики, длящуюся и в данный момент…»
«Сегодня, — весной 18-го корит своих единомышленников Ленин, — только слепые не видят, что мы больше нанационализировали, наконфисковали, набили и наломали, чем успели подсчитать..»
Во главу угла ставится отныне, помимо КОНТРОЛЯ, и УЧЕТ.
«…конфисковать можно с одной «решимостью», — наставляет Ильич, но: «…без умения правильно учесть и правильно распределить, обобществить… без такого умения нельзя».
Тем не менее в июне 1918-го Совнарком принимает решение о национализации уже всей крупной промышленности. Рабочий контроль на предприятиях вроде как уже и не нужен: кого теперь, себя, разве что, рабочим контролировать?
В деревне социалистическому государству также без того, «…чтобы наладить строжайший всенародный, всеобъемлющий УЧЕТ и КОНТРОЛЬ (выделено мною — С.С.) хлеба и добычи хлеба (а затем и всех других необходимых продуктов)… не обойтись». Верно. Иначе — как же тогда РАСПРЕДЕЛЯТЬ?
КОНТРОЛЬ И УЧЕТ. II
По Декрету о земле крестьяне уезда весной 1918 г. получили дополнительно к своим наделам около 17 тыс. десятин пашни, 15 тыс. десятин сенокосов, 12 тыс. десятин выгонов. Отсеялись. Но посевного материала не хватало. Истощились и запасы с прошлогоднего урожая. Несмотря на закупки, предпринятые уездным продкомитетом, помощь Костромы, положение оставалось тяжелым: к маю, по данным волостных Советов, на грани голода было более 80 тыс. из 166 тыс. жителей уезда.
Уезд малоземельный, урожайность земель оставляет желать лучшего. «Варнавин — голодуй» — издавна окрестили ссыльные студенты уездный центр. Крестьяне, дабы прокормиться, промышляли ремеслами, нанимались на лесозаготовки, лесосплавы.
Своего хлеба здесь никогда не хватало: около 500 тыс. пудов ежегодно завозилось со стороны. Но осенью 1916 г. вывоз хлеба из Вятской губернии — традиционного поставщика варнавинцев был запрещен. Весной 1917 г. «временными» властями разрешено было уезду закупить у вятичей 100 тыс. пудов, но из-за весенней распутицы вывезено было только 24 тыс. пудов. Вот и считайте, какова была острота хлебной проблемы в уезде. Эта острота, в общем-то, обозначалась одним словом — голод… И так — по большинству из 21 волости уезда. Но все-таки не во всех.
Несколько левобережных, по Ветлуге, или, как еще их называли, заречных волостей [2] землю имели и поболее, и лучшего качества. До миллиона пудов хлеба в год мог выставить на торги Урень-край (обобщенное наименование этих местностей в ту пору).
В начале июня 1917 г. уездная власть решилась было на реквизиции хлеба по твердым ценам у уренских торговцев, приехавших на варнавинский рынок. Что началось! «Варнавинец» от 5 июля того года писал, что на своем сходе уренцы подняли крик о том, что нужно «…всему Варнавину объявить негласную войну и взять всех его жителей измором», обещались в Варнавин хлеб не возить, грозились «…бить до смерти тех, кто приедет за хлебом на уренский базар…» Уренская волость была самой хлебной.
Представители соседних волостей объединились вокруг уренца Рехалова на Первом объединенном уездном съезде Советов: в связи с хлебной монополией Урень-краю было что терять.
Тогда же, на съезде, «рехаловцы» заявили:
— Вы нам — не указ. Мы отделяемся в свой уезд с центром в Урене!
Надо сказать, что ИДЕЯ эта, про отделение, давненько тревожила практичные умы уренских мужиков.
Урень от Варнавина отделяло 120 верст. Расстояние и по нынешним меркам немалое, а при тогдашнем бездорожье… В весеннее половодье, в осеннюю распутицу связь между уездным центром и заречными волостями вообще прерывалась. Кроме того, при отделении Урень имел шанс получить статус уездного города, а к нему — учреждения, гимназии, больницы и прочие атрибуты, городу приличествующие.
Но теперь с экономикой тесно, так сказать, переплелась политика. Выделившись в отдельный уезд, «рехаловцы» уж точно никакой бы хлебной монополии своей же волей у себя не допустили.
21 февраля собранием в Урене избран волисполком во главе с Рехаловым. Его, Рехалова, сподвижники пришли к власти и в соседних волостях. Заречные волисполкомы провели «в жизнь» соответствующие, касательно хлебной монополии, решения. Первых заготовителей здесь встретили в буквальном смысле в штыки (в деревнях с возвращением из армии демобилизованных солдат было много огнестрельного оружия), и ничего никому на первых порах за то не было.
— Мы ж сами и есть Советская власть? — смеялись крестьяне в глаза заготовителям, — Советская. Вот мы и решили-посоветовались…
Там, где волисполкомы, по мнению крестьян, вели себя «неправильно», народ отнюдь не безмолвствовал. В селе Баки в марте в один из базарных дней разъяренная толпа ворвалась в помещение волсовдепа, пожгла, порвала, затоптала документы, членов волисполкома жестоко била. От смертоубийства спасло вмешательство рабочих с баковского формалинового завода, скоро прибежавших волсовдеповцам на помощь.
Вновь начались грабежи имений бывших «царей и помещиков». Уисполком выносит постановление: «…виновные в разграблении будут предаваться военно-революционному суду вплоть до каторжных работ…» В имения командируют людей для описи. Но грабежи продолжаются. Сельчане наседают на Совет: «Продавай, дели имения, а не то совсем разграбим и пожжем!»
Имения выставляются на торги.
В Урень направлен вооруженный отряд. «Варнавинская Советская газета» 15 марта 1918 г. сообщает: «Спекулянты и саботажники Уренской волости, как всюду эти варвары нашего времени, признают только право грубой силы… Отряд Красной армии был отправлен из Варнавина… 10 марта… Уренский волостной Совет принял ультимативное требование уездсовдепа: выдал зачинщиков и оружие, а также принял контрибуцию на спекулянтов и самогонщиков, которая собрана в сумме 10 тыс. рублей. Уисполком… известил Губсовдеп, что конфликт с Уренем улажен мирным путем. Однако… надо будет… держать в сторону Уреня ухо востро».
Эти и другие инциденты заметно охладили пыл неокрепшей еще варнавинской Советской власти: с апреля уисполком разрешает в уезде свободную торговлю хлебом.
Единственное, чего добился уисполком весной 1918 г. — это с помощью заградительных на дорогах кордонов красноармейцев (местный их отряд насчитывал около 150 бойцов) не допустил утечки хлеба за пределы уезда.
С июня монополия возобновляется.
Из Новопокровской волости в губернскую газету «Северный рабочий» (номер от 6 июня 1918 г.): «31 мая у нас было собрание Совета, обсуждали вопрос о хлебе. Председатель предложил цены на хлеб от 25 до 50 рублей за пуд, но никто из крестьян не согласился… Не согласились даже за 100 рублей и совсем отказали Комитету (продовольственному — С.С.), несмотря на то, что в нашей местности хлеба очень много… На собрании кулачки кричат постоянно: проклятые большевики со своими Советами вздумали у нас хлеб отбирать. Погоди, мы их накормим свинцовым горохом!..»
Галахов, глава уисполкома, в большом сомнении. Не дается УЧЕТ.
На заседании губисполкома в июне 1918-го договорился до следующего
— Продовольственный вопрос… у нас плохо стоит. Но в будущем 1919 году он будет, можно полагать, на 99 процентов хуже. Одним учетом хлеба городу не помочь, при том неизвестно, какие результаты даст этот пресловутый учет, на который, к прискорбию, так много возлагается теперь всяких надежд…
Что имел Галахов в виду?
«КРЕСТОВЫЙ ПОХОД». I
Еще в 1902 г., на заре политической своей карьеры Владимир Ильич разъяснял: «Социал-демократ… стал бы пропагандировать национализацию земли лишь как переход к крупному коммунистическому, а не к мелкому индивидуалистическому хозяйству». И задолго до Октябрьского переворота предупреждал: «Мы сначала поддерживаем до конца, всеми мерами, до конфискации, — крестьянина вообще против помещика, а потом (и даже не потом, а в то же самое время) мы поддерживаем пролетариат против крестьянина вообще». Уравнительное землепользование, когда формы «…пользования землей должны быть свободны, подворная, хуторская, общинная, артельная, как решено будет в отдельных селениях и поселках…» — это землепользование даровано было крестьянам в Декрете о земле усилиями социалистов-революционеров.
— Пусть так, — говорил Ленин на II съезде Советов, — жизнь — лучший учитель, а она укажет, кто прав, и пусть крестьяне с одного конца, а мы с другого конца будем разрешать этот вопрос.
Ильич надеялся, что крестьяне «со своего конца» самостоятельно придут к пониманию, насколько выгодна социалистическая форма хозяйствования, то есть «сеть производственно-потребительских коммун».
В короткий срок по инициативе «сверху» в стране созданы около 5 тыс. совхозов и 6 тыс. колхозов.
Весна 1918 г. между тем удивляет тем фактом, что деревня «…сопротивляется против всякого государственного вмешательства, учета и контроля…» Не вся деревня покуда, считает Ленин, а «мелкий буржуа», он же «спекулянт», «мироед торговли», «срыватель монополии», «кулак». Кто же он, этот чрезвычайно опасный «мелкий»? С крупным-то, как мы помним, на селе покончено? Это «экономический тип», который «…имеет запас деньжонок, несколько тысяч, накопленных «правдами» и особенно «неправдами"… прячет его от «государства», ни в какой социализм не веря, «отсиживаясь» от пролетарской бури».
А в стране — голод. В мае 1918-го в Москве и Питере пайка хлеба — по 50 и менее граммов в день на человека.
А.Д.Цурюпа, нарком продовольствия, на заседании ВЦИК констатирует:
— У нас нет другого выхода, как объявить войну деревенской буржуазии… Только с оружием в руках можно получить хлеб.
Ильич того же мнения: «Либо — либо. Середины нет… Полумерами не возьмешь… надо организовать великий «крестовый поход» против спекулянтов хлебом, мироедов, дезорганизаторов, взяточников, великий «крестовый поход» против нарушителей строжайшего государственного порядка в деле сбора, подвоза и распределения хлеба для людей и хлеба для машин».
13 мая 1918 г. ВЦИК и Совнарком принимают декрет «О чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию». В городах для боевого десанта в деревню формируются продовольственные вооруженные отряды рабочих. Декрет ВЦИК от 11 июня «Об организации деревенской бедноты…» подготовку к «крестовому походу» довершает. Волостным и сельским комбедам обещаны «предметы первой необходимости», часть изъятого у «имущих» хлеба, сельхозорудия взамен на всемерное содействие продотрядам и продорганам, осуществляющим «продовольственную диктатуру» на местах.
«КРЕСТОВЫЙ ПОХОД». II
— Политика разделения деревни на два враждующих лагеря — бедноту и кулаков — хлеба нам не даст! — взывал к разуму своих коллег на V губернском съезде Советов в середине июня 1918-го один из костромских левоэсеровских лидеров И.А.Львов.
Их фракция предложила съезду резолюцию: «Съезд находит, что объявленная центральной властью продовольственная диктатура… как вредная и не отвечающая потребностям момента должна быть немедленно отменена!..» Резолюция после длительных и острых дискуссий принята.
Однако, вопреки решению съезда, губисполком и местная организация ВКП (б) берут четкий курс на «диктатуру».
Помимо организаторов и инструкторов, в уезды направляются 15 продовольственных отрядов общей численностью 800 «передовых рабочих».
Теперь-то уж твердо надеясь на успех, Кострома требует: «Хлеба! Хлеба! Хлеба!» На ее запрос от 22 июня Варнавинский уисполком отвечает: «…население… в виду засева большой площади… никаких излишков своего хлеба не имеет, так как таковые проданы в течение года населению же Варнавинского уезда… Для выявления излишков в Уренский край командирован вполне достаточный отряд красноармейцев, но сведений о результатах пока… не получено…»
Это лично тов. Галахов, вернувшись «из губернии», а также председатель местной следственной комиссии (ЧК) тов. Махов вместе с прикомандированным к уезду вооруженным продотрядом выехали «контролировать» и «учитывать». Как, каким образом производились реквизиции, пусть расскажет мой коллега, журналист В. Керженцев: его статья по этому поводу была опубликована в газете «Известия» 22 января 1919 г. (что за статья и почему она появилась в центральном печатном органе ВЦИКа, об этом позже). Итак, доверимся первоисточнику.
В.Керженцев рисует «…потрясающую картину, несомненно типичную и для кой каких других углов нашей провинции». Прежде всего автор констатирует, что мордобой здесь — дело обычное. В первую очередь достается председателю Уренского волисполкома Рехалову (и иже с ним), который «…часто находился в нетрезвом виде, нередко наносил побои местным жителям. Избиение просителей в Совете были вещью заурядной, такие же избиения производились и по деревням. В деревне Березовке, например, крестьяне избивались не только руками, но и палками. С избитых снималась обувь, и они сажались в погреб на снег…»
Ай да Рехалов! А мы-то думали, что уж он-то — безусловный уренский заступник и любимец!.. К слову, в августе 1918 г. Рехалова на волостном собрании сместят, но не за мордобой, а за то, что «…редко собирал сход крестьян, много брал контрибуции за варения самогона и бражки, многих арестовывал…» Следовательно, ежели б не «много», а в меру…
Но выкрутасы волостных начальников ни в какое сравнение не идут с тем, что демонстрировали «…члены Варнавинского Исполкома Галахов… и др. Особенно ярко проявили себя эти господа во время реквизиции хлеба. Эти реквизиции были в сущности простым грабежом, во время которого пускались в ход нагайки, обвитые проволокой. Многочисленные показания свидетелей… рисуют яркую картину насилий.
«Когда приехали в местечко Садомово, — рассказывает один свидетель, — начались избиения и стали отбирать не только хлеб, но и все что было в домах. Кроме хлеба брали масло, яйца (эти последние продукты обыкновенно съедались красноармейцами), брали кое у кого сбрую, войлоки и одежду. Расписок ни за взятый хлеб, ни за вещи не выдавалось. Денег ни за что не платили. Реквизировали у кого-нибудь хлеб, а затем этот хлеб тут же перепродавали».
Другой свидетель рассказывает: «Подъезжая к какой-нибудь деревне, отряд Галахова и Махова открывал стрельбу из пулеметов, чтобы испугать жителей. Мужчинам приходилось надевать по пять и более рубах для того, чтобы не ощущать порки, но и это мало помогало, так как плети были свиты из проволоки, и случалось, что после побоя рубахи врезались в тело и так засыхали, что приходилось отмачивать теплой водой».
Тов. Озеров, заведующий финансовым отделом Варнавинского Совдепа, рассказывает: «Махов, по словам красноармейцев, приказывал в буквальном смысле грабить все население, не считаясь с его материальным положением. Красноармейцами в это время было привезено много скоромного масла, меду, сахара и много других вещей, награбленных у населения».
Особую энергию в деле избиения проявил этот Махов… По словам одного из красноармейцев, Махов дал общую инструкцию такого рода: «Если крестьяне не будут нас слушаться, то чтобы не церемонились с ними и били чем попало», и красноармейцы исполняли приказание.
Другой красноармеец рассказывает: «Махов приказал, чтобы мы всыпали арестованным крестьянам, т. е. хлестнули нагайкой, заявив: чем таскать их с собой, так всыпьте им, пусть помнят Советскую власть!»
Прибегнем еще к одному первоисточнику — докладу члена следственной комиссии при Костромском ревтрибунале С.С.Касаткина от 18 октября 1918 г. Он в первую очередь также отмечает, мягко говоря, неэтичное поведение руководства уездного исполкома в отношении чужого имущества:
«В июне или июле… местным Советом была предпринята реквизиция излишков хлеба. Реквизиция эта производилась настолько бессистемно и сопровождалась таким произволом со стороны членов Совета, ее производивших, что становится понятной озлобленность населения…» Так, один свидетель показывал: «Были случаи, когда отбирался последний пуд хлеба, причем сопротивлявшихся били нагайками. В Петушихе Н. Никольской волости были избиты несколько граждан по приказанию Махова. Брали у них мед, яйца, молоко и ни за что не платили». Тут нужно отметить, что Новоникольская волость — вовсе не заречная (хлебная), но правобережная, малоземельная, неурожайная.
Грабили, ни копейки не платив, и уренцев.
Свидетель Ломоносов из Уреня показывал: «…хлеб отбирался у всех без исключения… деньги за отобранный хлеб не платили, а забирали все остатки. При отобрании хлеба пускались в ход нагайки…»
Свидетель Иерусалимский показывал: «У некоторых отбирались последние 2−3 пуда, например, у фельдшера С.И.Введенского, у которого отобрали купленные им два пуда. Он пришел в больницу и плакал… Население стало говорить: «Теперь все равно умирать, что от штыка, что от голода…»
Не знаю, являлась ли родственницей фельдшеру Введенскому учительница школы из деревни Зименки соседнего Семеновского уезда Введенская, та, что еще в 1905 г., помните, агитировала крестьян: «Царь должен быть выборный на 3 года из своей среды и… если им придется опровергнуть царскую власть, то жить крестьянам будет хорошо». Скорее всего — родня, поскольку и фамилия редкая, и местность — одна, и сословие — разночинное…
Не стыковалась что-то теория с практикой.
И при царе бывал бит крестьянин: и кулаком, и кнутом, и сапогом… И при царе обирали его все, кому не лень… Но так, чтобы забирали последнее, обрекая на голодную смерть… Да чтоб при этом весь набор «удовольствий»: и пулеметные трели над головой, и босиком в погреб на ледник, и батогом под ребра, а по хребту — проволочной плетью!..
СНОСКИ:
1 — Здесь и далее по новому календарному стилю — переход с 31 января 1918 г.
2 — Уренская, Черновская, Тонкинская, Карповская, Семеновская, Вахрамеевская волости
http://rusk.ru/st.php?idar=110672
|
|
