 |
| Русская линия | Сергей Скатов | 25.10.2006 |
СКАТОВЫМ —
Репрессированному крестьянскому роду посвящается
Насилие является повивальной бабкой
всякого старого общества, когда оно беременно новым.
К.Маркс
Социализм есть уничтожение классов.
В. Ленин
— Коммунизм — это что, наука? Или так?
— Или так. Если бы была наукой,
сперва на собаках бы попробовали.
Анекдот
История учит, что… ничему не учит.
Народная мудрость
«БЛАГОДАРЮ ЗА ВНИМАНИЕ!»
ВМЕСТО ПРОЛОГА
— Добро-ого здоро-овия!
И присел на корточках у порога.
— Что, Михалыч? Телевизор посмотреть? — спросил хозяин дома.
— Дак посмотрю? — плутовски улыбнулся гость. И по прищуру его карих чуть раскосых глаз, по улыбке было видно, что не просто так вот зашел он, а с расчетом, с умыслом, и что теперь, когда пристроился на корточках у порога, был уверен: небось, не прогонят.
Роста небольшого, но кряжист, широкой кости. На плечах неведомо какого цвета жеваный-пережеванный сюртук военного образца, а вместо штанов такие же «военные» выцветшие до бледной желтизны галифе. На скуластом лице недельная темная щетина и… разводы грязи. Давненько не знавший ножниц черный с проседью волос на голове торчит в разные стороны космами, чесан разве что пятерней. А пятерня, свесившаяся с колена, — не в меру велика, расплющена и загнута наподобие совковой лопаты. И тоже грязнущая, словно только что ею картошку копали.
Что за чудо-юдо?
Не леший ли, не лесовик забрел к нам на огонек?
Но для лесовика уж больно чумаз, а для лешего — чересчур вежлив.
Поймав мой недоуменный взгляд, хозяин пояснил:
— Сосед это, Николай Михалыч.
Тут и я должен кое-что пояснить.
Происходило описываемое событие в небольшой отдаленной (даже по райцентровским меркам) деревушке по Ветлуге, где приятель (он же хозяин дома) заимел не так давно дачку. И до того чудесным оказалось место: и вид-то с высокого, правого берега голову кружит, и грибы-то, и ягоды, и рыбалка!.. Как не погостить у приятеля, не надышаться всей этой благодатью, не поломать боков в баньке, а уж потом, после парной, не торопясь, за разносолами, за рюмкой чаю не наговориться вдосталь… ну, сами понимаете.
— Николай Михалыч, — предложил я, — давайте с нами за стол.
— Разве можно! — с достоинством ответил Михалыч. — Мешать честнóму народу не намерен.
— Ну хоть стопочку? За приезд? — настаивал я.
— Хм-м! — Михалыч аж привскочил с корточек.
Подошел к столу, водрузился на свободный табурет и отчитал:
— Дорого-ой ты мол-од-ой челове-ек! Кто ж от стопки-то отказывается!
Опрокинув стакашек, огурчиком малосольным закусил. Смягчился:
— Благодарю за внимание!
Опрокинул другой. И вновь:
— Благодарю за внимание!
Опрокинул третий…
Захмелев, повел рассказ про армейскую юность свою.
Оказалось, что всего-то дважды за всю свою жизнь покидал он родные края: в 50-х, когда где-то на Урале срочную службу служил, и в 70-х, когда с плотницкой бригадой рубил дом под Горьким начальнику то ли над торговлей, то ли над общепитом. А потому впечатлений был полон…
С той поры и повелось: ведем мы с Михалычем по моему приезду беседы. Выйду на улицу перекурить — Михалыч тут как тут:
— Добро-ого здоро-овия!
Угостится сигареткой. Помолчим.
— Что, — спрошу, — не женился еще, Михалыч?
— Дак дуры бабы, — хитро прищурившись, ответит Михалыч. — Ну, была у меня старуха одна. Не расписываясь, привел. И чаво? Давай брехать, давай брехать — гав-гав-гав! Ровно ополоумела! Ну, я по кумполу-то ей и дал разок. А рука у меня, сам видишь, какая. Неделю все лежала, хворала. А потом вещички собрала и чтой-то сбежала…
— Как, — говорю, — тебя не ругать! Вон дом у тебя скособочило, а не поправишь. Крыша течет, а не залатаешь. Печь перебрать бы надо — дымит (он оттого все время чумазый, в саже). Баню по пьяни спалил? Спалил! Поставь новую!
— Дак зачем мне баня? — пожмет плечами Михалыч. — Летом я в реке искупаюсь, а зимой — в соседскую схожу.
Хотя и с шуткой, но всерьез наезжал я на Михалыча. Потому что, по моему глубокому разумению, нельзя так жить, так, как он живет.
Посудите сами. Внешне — так любой городской бомж краше выглядит. Запустил себя. Запустил и хозяйство. На огороде одну картошку сажает. Побирается за краюху хлеба да стакан водки по ближним деревням — кому забор поправить, кому дров наколоть, стог сена сметать. За ту же плату дачникам в сезон корзинами прет грибы-ягоды, рыбу на ушицу. Себе же ничего не заготовит. Лень, что ли? В колхозе (ныне товариществе) работать не желает. А коли не работает, и денег в кармане ни копья. Значит, и за электричество, за радио платить нечем. Их, правда, многие годы как у него отключили. Впотьмах, в глубоком одиночестве зимы коротает…
Однажды, не выдержав моих попреков, осерчал Михалыч:
— Отступись! Отступись, говорю! Чего учишь…
И, вздохнув, выдал:
— И-эх! Дорого-ой ты мо-ой челове-ек! Может, я все это из чувства протеста.
— Протеста?! — опешил я. — Но против чего?
Обведя руками окрестную красоту, Михалыч ткнул пятерней-«лопатой» куда-то в горизонт:
— А против всего!
Много у нас было с Михалычем разговоров о житье-бытье. И предстал он у меня в глазах чуть ли не революционером. Да только — горе-революционером.
Родом он из крепкой зажиточной крестьянской семьи. И дед, и отец ко всему прочему кузнечили — однолично на всю округу. Потому и уважение, и доход. Но как в колхозы всех поголовно загнали — пошла жизнь наперекосяк.
— И ладно бы, что в колхозе не платили. Дак дураки нами командовали. Веришь, нет — ду-ра-ки! Пришлют какого партейца в председатели, он в сельском хозяйстве ни бум-бум, а туда же — приказывает. И посеют-то не вовремя, да и не то, и не так, и убрать-то толком не сумеют… У коровы — надои козы. Ты не думай, я не лентяй какой, я до работы охочь. Все, все руками могу делать. И на голову, веришь, нет, не жалуюсь. Да только стал я задумываться: а почему, почему так? Книжки стал читать, газеты-журналы — многие выписывал. И понял. Нету у нас сельского хозяйству! Понимаешь? Не-ету!
Как понял эту истину Михалыч, забастовал. В 70-х, схоронив отца-мать, из колхоза вышел.
— Народу здесь раньше было — о-ей! Деревня в деревню одна в другую по берегу переходила. Отец рассказывал — за каждую десятину в драку. Земли не хватало! А нынче глянь-ко — вона какие запустенья. И чтой-то не пашет никто, не сеет. Я ж говорю: нету сельского хозяйству! Не-ету!
Н-да, не прост Михалыч, далеко не прост. Газетки и по сей день почитывает — если выпросит у дачников. По телевизору соседскому новости предпочитает. В курсе всего:
— У-у… Ельцин… У-у,… Чубайс… И этот, этот… как его?.. Гайдар толстомордый…
И до работы, подтверждаю, охочь! Зашустрит, закрутится, как заведенный. Да силы-то в нем, сноровки! Хоть и стукнуло Михалычу недавно 60 лет.
Стажа в колхозе он, оказывается, успел наработать. Отправился в райцентр пенсию оформлять. А там паспорт требуют. Да отколь он у Михалыча?! Уж и не помнит, когда, по пьянке, конечно, потерял. Пока деньги на оформление нужных бумаг искал, эти самые бумаги оформлял, пенсии набежало — ай-яй! Капиталец, получив, в райцентре на радостях враз и спустил. С кем да как — одному Богу известно. Хорошо хоть живым до дому дополз.
Старший и единственный брат Михалыча, соответственно тоже Михалыч, живет по соседству и тоже бездетный, бобыль-бобылем.
Уходит целый крестьянский род. Уходит безвозвратно. А за ним следом — словно бы и все наше многострадальное российское крестьянство, с миропониманием его, вековыми заповедями и устоями. Уходит тихо, без скандала, но в знак, понимаете ли, протеста. И эдак с хитрецой, помахивая натруженной рукою, ворочает на «о»:
— Благодарю за внимание!
От бессилия это. От страшной безысходности. От извечной категоричности русской души, которая: «Ах, вы так?! Ну что ж — тогда ни нашим, ни вашим!»
Но бывали и другие крайности.
В этих же ветлужских местах, где доживают свой горький век Михалычи, как бы предчувствуя нынешний трагичный крестьянский исход, поднялись мужики на кровавый смертный бой. Учинили мятеж, восстание, бунт — называйте, как хотите. Полыхнуло тогда на территории с иное европейское государство. В боях противостояли друг другу тысячи и тысячи. Был отдельный фронт, сводки с которого печатала центральная пресса. Частями Красной армии использовался флот, артиллерия и (по тем временам большая невидаль) аэроплан. Подробности тех лет хранят архивы, энтузиасты-краеведы, сотрудники местных музеев да народная молва. Но в массовых учебных пособиях и монографиях по отечественной истории не встретите вы о низ даже упоминания. А жаль. «Забытый» мятеж достоин отнюдь не журнальной ссылки, но подробного, пусть и через годы, анализа.
Давайте вспоминать.
А вспомнив, быть может, хоть что-то начнем сознавать в глобальных причинах и следствиях тех бед, что сотрясают нашу российскую действительность.
«КТО ЗДЕСЬ БЛУЖДАЕТ?»
— Кто здесь блуждает?»
Так сатирик Салтыков-Щедрин живописал захолустный уездный городок Варнавин второй половины XIX века.
А блуждали по Варнавину ИДЕИ. Их заносили сюда «р-р-революционно» настроенные ссыльные студенты, вольнолюбивое учительство, врачи и другой разночинный люд после «университетов». Интересовали интеллигенцию проблемы не много не мало государственного устройства и устройства мироздания в целом.
Они, ИДЕИ, исстари, со времен еще Стеньки Разина, бродили в бедовых мужицких головах, время от времени подвигая на открытые с властью столкновения. И прежде всего волновала крестьянина одна ИДЕЯ, вернее, один, но чрезвычайно заковыристый вопрос: «Земли! Земли бы!.. И поболее!»
Реформа 1861 г., отменив крепостное право, дала долгожданную свободу. Однако свободу относительную. Крестьянина по-прежнему пороли (телесные наказания продолжали применяться), по-прежнему нес он тяжелую рекрутскую повинность, снабжая империю, что беспрестанно вела войны, «пушечным мясом». Не скинув всех старых вериг, вдруг оказался он опутан новыми. За выделенную помещиком землю пришлось платить выкуп, причем в таких суммах, что сменилось несколько поколений, а крестьянин сплошь и рядом все был должен. Но и выкупив надел, обособиться с ним было нельзя: распределение земли было в безусловном ведении сельской общины.
Да и земли катастрофически не хватало.
К началу XX века в среднем по России около половины крестьянских семей имели наделы не более 8 десятин [1], в то время как тогдашние экономисты-ученые «прожиточный минимум» определяли в 15 десятин.
Варнавинские крестьяне, как помещичьи, так и удельного (государева) ведомства, по реформе 1861 г. получили на ревизскую душу (т.е. облагаемую налогом, в данном случае — на члена семьи «мужскаго полу») по 6 десятин — всего 139 тыс. десятин пашни и 62 тыс. десятин сенокосных угодий. С реформенных времен к началу века население уезда возросло почти вдвое — с 75 тыс. до 140 тыс. человек. Понятно, что за счет крестьянства — уезд-то аграрный. Земли же не прибавилось! К 1905 г. 18% крестьянских хозяйств ее здесь вообще не имели, 56% имели, но от 1 до 5 десятин, 26% хозяйств — безлошадные. А у царской семьи и 38 помещиков уезда — свыше 500 тыс. десятин пашни, сенокосов, лесных угодий.
Чтобы элементарно прокормиться, шел крестьянин к землевладельцу на поклон, просил землю дополнительно — в аренду. Не имея средств, чтобы за аренду расплатиться, отрабатывал помещику положенное (новый вид барщины). Другими словами, попадал в еще большую зависимость.
Так же и по России.
Это была мина замедленного действия… Она и громыхнула.
С 1905 по 1907 гг. — 18 тыс. крестьянских выступлений. Самовольные порубки, «переделы» земель, погромы — «потревожено», а то и спалено, стерто с лица земли было до 2 тыс. дворянских «гнезд».
В декабре 1905 г. костромской губернатор А.А.Ватаци доносит министру внутренних дел: «…9 ноября крестьяне трех селений тонкинской волости начали порубку леса в дачах удельного ведомства… Управляющие из опасения погромов выехали с семьями в Н. Новгород… Местные власти совершенно бессильны…» [2]
В обвинительном акте прокурора Костромского окружного суда читаем: «Осенью 1905 г. в даче княгини Веры Федоровны Гагариной, в пределах Ветлужского уезда, были произведены массовые порубки леса. Порубкам предшествовали… сельские сходы… После этого на порубки стали выезжать целыми селениями с женщинами, стариками и подростками… Произведены порубки… на пространстве 67 тыс. десятин на протяжении 60 верст в длину… причем срублено по предварительному подсчету… около 40 тыс. дерев на сумму 34 тыс. рублей».
Горемычная княгиня Вера Федоровна!..
Вы только представьте: собрались поселяне, постановили и — с топорами, пилами, стариками и детишками… Вж-жик — и нету по левую руку лесной чащобы аж на 60 верст вперед, вж-жик — и по правую руку лес редеет. В едином, так сказать, «революционном порыве».
А ему, «порыву», только дай волю!
Цари-помещики были, безусловно, хороши. Но не будем идеализировать и русского мужика. Был он, разумеется, сметлив, работящ, боголюбив и прочая, прочая, но и он же — темен, невежествен, если хотите, дремуч.
«В России две напасти:
Внизу власть тьмы,
А наверху — тьма власти»,
— лучше, чем бытописатель начала века В. Гиляровский, пожалуй, и не скажешь.
Положение было серьезным. Костромской губернатор с небольшим, но укомплектованным войском счел нужным выехать на место. «Недавно объезжал Варнавинский уезд… г. Ватаци, — писала нижегородская газета «Волгарь» в феврале 1906 г., — знакомился, между прочим, с положением крестьянского «аграрного движения"… В уезде идут массовые обыски и аресты…»
Положение усугублялось еще и тем, что крестьяне не только «выступали», но и «сочиняли».
Вот, к примеру, образец заявления, сделанного сходом деревень Глушковской волости Ветлужского уезда в сентябре 1905 г.: «…Мы убеждены, что если не будут стоять у власти крестьянские представители в достаточном количестве, мы погибнем, порядок в стране не восстановится, наши интересы останутся без защиты… Мы желаем равных для всех и прочных законов и одинакового независимого суда… Мы желаем всеобщего, равного и прямого избирательного права с тайной подачей голосов. Мы желаем, чтобы земля была признана государственной собственностью…»
Или вот выдержки из документа, принятого единогласно крестьянами села Тонкино в ноябре того же года. Озаглавлен он «Приговор», предназначался для публикации в печати (что и было сделано) — «Костромской листок» от 4 декабря 1905 г: «Мы с каждым годом все более и более беднеем и разоряемся. Причина этого — Удел, сжал он нас так, что не житье нам стало, а мучение. Опутал он нас разными контрактами и сосет медленно из жил наших силы и кровь… Нет, будет, натерпелись…»
Чувствуете — фразу, слог, стиль?
Конечно же, неграмотному в подавляющем своем большинстве крестьянину «подсказывали», политически его «направляли».
В поветлужских уездах «работу в массах» весьма активно вели эсеры и социал-демократы.
Партия социалистов-революционеров (эсеров) ведет свой отчет с 1902 г. В аграрном вопросе эсеры требовали «социализации земли», передачи ее в общенародное достояние без каких-либо выкупов, настаивали, что «…пользование землей должно быть уравнительно трудовым, т. е. обеспечить потребительную норму на основании приложения собственного труда — единоличного или в товариществе».
Российская социал-демократическая рабочая партия (РСДРП) была создана в 1903 г. Программой-минимум партия по аграрному вопросу ставила задачи: отмену выкупных платежей и возврат крестьянам уже выплаченных ими сумм, возврат земель (отрезков), отнятых у них по реформе 1861 г., конфискацию монастырских, церковных земель, а также владений лиц царской фамилии при сохранении помещичьего землевладения.
В области политической и у эсеров, и у социал-демократов задачи в ходе революции 1905−1907 гг. совпадали: создание демократической республики.
«Работали с массами» как свои, местные, так и посланцы «из губерний» — Костромы, Нижнего Новгорода.
Исправник Семеновского, другого соседнего с Варнавинским уезда в декабре 1905 г. докладывал своему нижегородскому губернатору: «Агроном губернского земства Н.К.Минков, статистик Г. И.Агапов неоднократно приезжали в деревню Зименки и вместе с учительницей школы С.Б.Введенской собирали в помещении школы крестьян… Учительница Введенская… говорила, что «царь должен быть выбран на 3 года из своей среды и что если им придется опровергнуть царскую власть, то жить крестьянам будет хорошо».
Как видим, стилистика речи при непосредственном контакте с «массами» была иная. И крестьяне ее прекрасно понимали — как руководство к действию.
Крестьянские волнения продолжались, то здесь, то там вспыхивая с новой силой.
Особо доставалось княгине Гагариной: вконец разорили «повстанцы» ее поместье (спасибо и на том, что не спалили) — брали мебелью, утварью, что покушать. Два дня в июне 1906 г. гостила у нее рота 140-го пехотного Зарайского полка, собирая по крестьянам — из того, что осталось, — награбленное.
Отличились селяне Владимирской волости еще одного поветлужского уезда — Макарьевского: леса чужого порубали вдоволь почти на всех близлежащих дачах.
Тамошний исправник в марте 1907 г. в сопровождении двух пеших и шести конных стражников, а также двух урядников прибыл на место.
«Удаленная от Лыскова на 160 верст Владимирская волость развращена была в смысле распространения революционных идей бывшим учителем Владимирской земской школы Николаем Петровичем Власовым…» — позже оправдывался исправник перед нижегородским губернатором.
Арестовать зачинщиков самовольных порубок не представилось возможным. Староста села, сговорившись с другим учителем школы Рыньковым, прибывшим «развращать» вместо Власова из села Хахал, ударил с колокольни в набат. «Когда арестованные были выведены на улицу для посадки в сани и отправки в Воскресенское, толпа с криками бросилась и освободила арестованных, причем некоторые из крестьян уцепились за стражников, силясь стащить их с лошадей… Со стражника Ивана Балашова была сорвана шапка и отнята нагайка. В это же время в меня и стражу полетели поленья и доски и колья… Побои нанесены мне и почти всей страже, причем стражнику Степану Балашову разбили голову, а уряднику Симонову — лицо. Ввиду малочисленности стражи, — жаловался исправник, — я был вынужден немедленно выехать из Владимирского, не исполнив своей служебной обязанности».
По мере разгорания «революционной борьбы» не сидели сложа руки, готовясь к решительным действиям, и собственно революционеры.
Исключенные из костромской семинарии юноши Владимир Беляев, Валентин Долгушев и Вячеслав Махровский, разочаровавшись в методах митинговой тактики, затевают в Варнавине захват местной тюрьмы, где пребывают некоторые из товарищей, и склада оружия. Захват не случился. В сентябре 1906 г. полиция врывается к Владимиру Беляеву домой, застает, помимо него самого, еще двух «неопознанных» молодых людей. «Неопознанные» бегут. Беляев задержан. «При задержании, — читаем в донесении исправника, — при нем были найдены 2 заряженных револьвера, 2 коробки с патронами и 2 финских ножа, зашитые под подкладку пальто. На вопросы, для чего ему это оружие, ответил: «Для вашего брата», т. е. стражников и полиции. На дальнейшие вопросы отвечать отказался».
Волнения, однако, носили хотя и массовый, но эпизодический и локальный характер. Поднять крестьян на «последний и решительный» социалистам не удалось.
Император после долгих сомнений 17 октября 1905 г. подписывает «высочайший манифест», где дарует «свободу совести, слова, собраний и профсоюзов». Крестьяне получают пусть опять-таки сравнительно урезанные, но более широкие гражданские, в том числе и выборные, права. Эпопеи выборов в I Государственную Думу (весна 1906 г.), затем во II (начало 1907 г.) и последующие Думы изменили тональность крестьянских сходов… С 1 января 1907 г. отменена выплата крестьянами выкупных платежей.
Отмена выкупных платежей явилась частью аграрной реформы, именуемой историками Столыпинской.
Петр Аркадьевич Столыпин (1862−1911 гг.) — гродненский, саратовский губернатор. С апреля 1906 г. — министр внутренних дел России, с июля 1906 г. — председатель Совета Министров. В сентябре 1911 г. убит террористом… Основным тормозом в решении аграрного вопроса, источником перенаселения в сельских районах Столыпин видел общину. «Пока крестьянин беден, пока он не владеет личной земельной собственностью, пока он находится насильно в тисках общины, — считал Столыпин, — он остается рабом, и никакой писаный закон не даст ему блага гражданской свободы».
Рядом указов и законов, последний из которых датируется 29 мая 1911 г., Столыпин наносит по общине удар. за ударом
Крестьянин отныне мог выйти из общины, объявив свой земельный надел частной собственностью. Мог потребовать свести обрабатываемые им земли в один участок — отруб. Мог построить на участке усадьбу, образовав тем самым хутор. Мог продать землю, заложить ее и т. д., то есть оперировать ею, как и любым другим своим имуществом. Крестьянам, пожелавшим выехать на жительство в отдаленные районы Сибири, гарантировались определенные «подъемные» и ссуды на обустройство.
Процесс распада сельской общины, капитализации деревни задумывался длительным, нелегким как в экономическом, так и в социальном и морально-психологическом планах.
Столыпин учитывал фактор времени. «Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего, — просил он у сторонников и оппонентов, — и вы не узнаете России». И, не уставая, призывал: «Мир во что бы то ни стало!»
На хутора и отруба к 1913 г. выделилось около четверти крестьянских семей. За Урал переехали и обжились около 2,5 млн крестьян.
Россия шла в гору. По объему промышленной продукции в 1913 г. вышла на 5-е место в мире. Крупнейший экспортер хлеба — около 650 млн пудов в том же, ПРЕДВОЕННОМ, году…
«…НИКТО НЕ СОБИРАЛСЯ…»
«…немедленно отстранить исправника. Всех чинов… полиции и жандармерии обезоружить, оставить их на свободе с предупреждением воздерживаться от появления на улице… Образовать местные Комитеты: городские, уездные, волостные и сельские, народную милицию». Телеграф передал и Декларацию Временного правительства (от 27 февраля, но обнародованную только сейчас).
Грозить, собственно, было некому. Председатель земской управы, военный начальник и исправник, более информированные о событиях в столице, от греха подальше заранее город покинули. Их замы, оставшись за главных, — в полнейшей растерянности, если не сказать в шоке. Засели в узком кругу, позвав, кого в спешке разыскали, коллег из городской Думы и земской управы. На повестке дня два вопроса:
— Что деется-то?!
И:
— Что делать?!
Инициативу взял на себя землеустроитель эсер Н.Н.Борисенко:
— Что делать?! Народ созывать!
5 марта у здания управы — собрание-митинг. Собрание, под аплодисменты, телеграмму из Костромы одобряет.
«5 марта в городе Варнавине образовался… Комитет общественной безопасности в составе… четырех от крестьян, трех от города, одного от земства, одного уполномоченного города местного воинского начальника и одного от солдат… гарнизона,» — в Кострому уже в ранге председателя городского Комитета телеграфирует Борисенко.
Аналогичные Комитеты избираются в волостях. 20 марта сформирован уездный Комитет, президиум (исполнительный орган) которого возглавил опять-таки эсер Борисенко.
Если не считать инцидента в селе Урень, где сильно был бит земский начальник Гаген, февральская революция в уезде свершилась скоро и бескровно.
И вообще: создавалось впечатление, что и не было вовсе никакой революции. Где-то там далеко-далеко скинули царя-батюшку, да поговаривают, что и не скинули, а сам отрекся. И пришла в Варнавин телеграмма. А с телеграммой — новые начальники, коих вроде выбирать теперь надо. А они, выбираемые, как принято, наобещают в три короба… Неожиданность, конечно, эта самая революция, но — посмотрим. От разговоров землицы все одно покуда не прибавляется: следует ждать еще какого-то собрания, собрания всех собраний, Учредительного. Так рассуждали крестьяне.
В столице, в новом правительстве рассуждали иначе. Дадим народу первоочередные свободы, укрепив тем самым демократическую власть!.. Принятие Конституции, решение корневых национальных и аграрных проблем оставались на потом. Не потому, что не хотелось этих проблем решать. Потому, что были на то объективные причины… Дело в том, что к февральским событиям ни одна политическая партия, ни одна их коалиция, ни одно общественное движение в России попросту не были готовы.
Известен факт. Л.Б.Каменев, соратник лидера большевистского крыла РСДРП Ленина, в ссылке, прослышав об отказе Михаила, младшего брата Николая II, принять корону, пришел в такое воодушевление, что подписал телеграмму в адрес несостоявшегося императора: благодарил за проявленные «великодушие и гражданственность». Сталин позже, разумеется, Каменеву припомнит… «Левые», чьи силы были распылены по эмиграциям, тюрьмам, каторгам, загнаны в подполье, как дар судьбы, как манну небесную, удивительную удачу восприняли внезапный крах российского престола.
Ленин благодарственных телеграмм не писал. Но признавал: «Разве за неделю до февральской революции кто-либо знал, что она разразится?»
Мнение П.Н.Милюкова, лидера кадетской партии, министра иностранных дел в первом составе Временного правительства: «…это — та самая революция, о которой так много говорили и которую никто не собирался делать».
Конституционно-демократическая партия (кадеты) образована была в октябре 1905 г. Первая легальная партия России. Кадеты признавали необходимость конституционной монархии, однако, выражая интересы среднего и крупного капитала, видели в ней только «политическую целесообразность»: в условиях России народ должен видеть перед собой живой символ — царя. В аграрном вопросе стояли за отчуждение части помещичьих, всех удельных, кабинетских, монастырских земель, а также за государственный особый фонд для предоставления малоземельным и безземельным крестьянам земли за выкуп. В первом составе Временного правительства кадеты занимали доминирующие позиции.
Анализируя ход Февральской революции, массу ее причин приводят зарубежные и отечественные историки. И что всего-то каких-то дней не хватило, чтобы завести продукты питания в Петроград (волнения рабочих в феврале здесь начались с единственной целью: «Хлеба!») И что императора, сидевшего в Ставке, о ситуации в столице и в стране дезинформировали — не так все было безнадежно, с отрешением спешить не требовалось. И что отрекаться вовсе нельзя было — нести бы Николаю свой крест до конца. А уж если и отрекаться, то по закону — в пользу правопреемника цесаревича Алексея (у цесаревича желания не спросили). И еще беда: на политическом полотне России почти не было средних красок («центра»), а все больше крайние — «левые», «правые». Опять же тяготы войны… Все это так. Но — В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ тяготы войны. Вспомним столыпинское «Мир во что бы то ни стало!»
1-я мировая война началась 1 августа 1914 г. Стран-участниц 38 с населением в 1,5 млрд. человек. В боевых действиях противоборствующих сторон — 67 млн. человек. В России под ружье было поставлено 10 млн. крестьян, 1 млн. рабочих. Потери в живой силе, материальных ресурсах оказались катастрофическими — беспрецедентными в истории человечества.
«Не будь войны, Россия могла бы прожить годы и даже десятилетия без революции…», — констатировал Ленин.
Война шла.
Но, глотнув воздуха внезапных перемен, Россия — в который уже раз! — от мала до велика возмечтала о достатке, единении, согласии, братстве.
А ОН, МЯТЕЖНЫЙ, ИЩЕТ БУРИ!
Как грибы после дождя «растут» новые, диковинные общественные организации — союзы женщин, учителей, земских и госслужащих, рабочие союзы и комитеты. А также — Советы. Отдельно крестьянских, отдельно — рабочих и солдатских депутатов. Первый, понятно, численней гораздо, поскольку промышленных предприятий в аграрном уезде — раз, два и обчелся, и гарнизон невелик. Инициирует создание Советов Кострома: сперва Советы созываются губернские, потом (в мае) — в уезде.
Все это мало меж собой связано. Да и результат от митингов и собраний в принципе невелик. Но планов-то, планов!.. Громадье!
«В марте… Баковский Исполнительный Комитет постановил, — писал нижегородский „Волгарь“, — ходатайствовать перед министерством земледелия о бесплатном отпуске казенного леса на постройку в с. Баках Народного дома как памятника народной свободы. Ходатайство… удовлетворено… Вслед за этим собрание Баковского общества потребителей решило из… прибыли этого общества отчислять с 1 января 1918 г. на постройку земством в уезде телефонной сети…»
Общественная жизнь в уезде самим варнавинцам кажется столь насыщенной и значимой, что земское собрание в середине июня принимает решение об издании первой в уезде «независимой» (прообраз «районки») газеты «Варнавинец». Редактировать ее поручено кадету, члену земской управы Ф.Г.Плетцову.
На июнь же 1917-го приходится кризис новой власти в Варнавине. Выразился он в том, что Борисенко, уездный Комиссар (так теперь именовалась его главная в уезде должность), подает в отставку. «По личным», как заявляет, мотивам.
Но это — фраза. Подает Борисенко в отставку исходя исключительно из ИДЕЙНЫХ соображений.
Что его не устраивает?
В возглавляемом им президиуме Комитета к июню — 15 членов. Из них восемь — от местных Советов, трое — от комиссариата (сам Комиссар, его помощник и начальник милиции); итого одиннадцать — и все или члены партии эсеров, в которую входит и сам Борисенко, или же эсерам сочувствующие. И всего четверо «буржуазных» представителей и близких к ним кадетов — городской голова, председатель управы, начальник гарнизона и представитель от местных кооперативов. При таком-то раскладе и властью особо делиться ни с кем не надо, чего уж тут — управляй!
Но Борисенко — он не только эсер, но эсер-максималист, то есть приверженец самого «левого», радикального течения в «левом» же по своей сути эсеровском движении. Сторонник крайних мер, вплоть до анархического «бунта трудового народа». Порой именует себя «революционным коммунистом» — такой вот почти красной раскраски. А потому с однопартийцами-соглашателями и иже с ними, взывавшими к поддержке Временного правительства (а таковых оказалось засилье и в губернском Комиссариате, и в губернских Советах, и, как убедился Борисенко, здесь, в Варнавине), ему не по пути.
— Где обещанная победа над Германией?! — обличал Борисенко. — Где хваленая Конституция?! Где земля?!
Войне конца и краю не видно. В марте Временное правительство решилось на конфискацию земель царя и членов фамилии, но — и только. Главный земельный комитет, к тому же, о принципах дележа конфискованного не спешит докладывать. Выборы в Учредительное собрание откладываются и откладываются (состоялись лишь в октябре 17-го; лишь за месяц до этого, 1 сентября, «временные» официально провозгласили республику — полгода Россия формально числилась монархией).
— Ждете Учредительного собрания? Дождетесь! Народ сам, никого не спросясь, возьмет и власть, и землю! — пугал Борисенко.
И были это не просто угрозы.
В марте Временное правительство наложило категорический мораторий на какой-либо передел земельной собственности — до Учредительного собрания, ослушникам сулились кары. Однако крестьяне и Варнавинского, и соседних уездов, по всей России, памятуя о вольнице 1905−1907 гг., принялись самочинно захватывать пустующие участки, земли, арендуемые ранее за плату, чужие выгоны, луга, рубить лес. А под все это дело подводили решения ими же самими избранных волостных и прочих «организаций». В Кострому косяком шли жалобы от землевладельцев на самоуправства. Кострома требовала контрмер. Но Борисенко, как мог, крестьян покрывал. А сложив с себя комиссарские полномочия, лично возглавил «народный бунт».
26 июня 1917 г.: в городах вводится карточное снабжение. Мера вынужденная — страна на пороге массового голода. А накануне — праздник святого Варнавы, традиционно широко отмечаемый в Варнавине. Организовать праздных, похмельных, недовольных нищетой, войной, всем и вся людей — дело для опытного трибуна обычное.
«Группа, руководимая Борисенко, самовольно выявляла продовольственные запасы земства и кооперативов. Производили обыски лиц… Настроение тревожное…» — телеграфирует в Кострому очередной уездный Комиссар. Председатель земской управы в своей телеграмме дополняет картину: «Толпа народа горожан и окрестных деревень второй день в возбужденном состоянии на почве продовольствия. Угрожают самовольной расправой над продовольственной управой. Угрожают заключением в тюрьму и убийством. Прошу принять меры. Для устранения и расследования выслать товарища прокурора».
Губернский Комиссар тотчас извещает о волнениях в глубинке министерство внутренних дел, ответно телеграфирует в Варнавин: «Прокурор едет. Сообщите подробности. Управитесь ли?»
Но где же, спросите вы, в гуще всех этих событий представители партии большевиков?! Той партии, что спустя несколько месяцев сбросит столь тягостное многим Временное правительство, наладит свой, как надо было понимать, более справедливый, отвечающий интересам этих самых многих порядок?
На политической арене в Варнавине встретишь кого угодно — эсеров, кадетов, по чуть-чуть анархистов, монархистов и пр., и пр., но — не большевиков. Нет у них даже партячейки. Они покуда в других — крупных городах. Однако следует отметить: их ИДЕИ осторожной, но твердой поступью пробираются в Варнавинские леса.
Из редакционной статьи в «Варнавинце» от 26 июля 1917 г. под заголовком «Начало конца»: «Большевизм везде развился в сильной степени. И в наших глухих местах появляются у многих убеждения ленинцев, занесенные, видимо, солдатами, прибывшими из армии в отпуск…»
НАЧАЛО КОНЦА
— В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место…
— Есть такая партия! — раздалось из зала. Это Владимир Ильич Ленин, словно перчатку, бросил вызов в президиум.
— Есть! — повторил Ильич, поднявшись на трибуну. — Наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком!
В зале — откровенный смех, едкие реплики.
— Вы можете смеяться сколько угодно!.. — парировал Ленин. — Окажите доверие нам, и мы вам дадим нашу программу!..
Этот хрестоматийный эпизод я привел с одной целью: дабы сравнил читатель тогдашние речи лидера большевиков с речами иных современных наших политиков. Один, помнится, за 500 дней — с гарантией! — привел бы нас к изобилию и спокойствию (Моисей, правда, — тот не скромничал, сорок лет выводил народ из пустыни). Другой обещался остудить сапоги русского солдата в ласковых водах Индийского океана (будто бы нам своих войн и водоемов не хватает). Третий тоже много чего наобещал, а в случае нужды лечь божился на рельсы… Мы, вволю за последние годы нахлебавшись так называемых демократических свобод, теперь умнее, нам теперь есть с чем сравнивать. И удивительно иной раз, в особенности перед какими-нибудь очередными парламентскими выборами: откуда у них, политиков, из каких интеллектуальных и душевных закромов, из какого такого человеческого материала эта порой не поддающаяся разумению железобетонная уверенность? Кого из радетелей России ни возьми, все-то они знают наперед и стоят на своем — насмерть! К ответу на прозвучавший вопрос мы еще придем, а пока обсудим ленинскую ПРОГРАММУ.
Ленин вернулся из эмиграции в Петроград в ночь с 3 на 4 апреля. На Финляндском вокзале его с другими прибывшими революционерами встречали восторженные массы рабочих и солдат. Не следует думать, что исключительно Ленину был устроен радушный прием. В те дни и недели из ссылок, эмиграции возвращались сотни революционеров, представлявших различные политические течения, к примеру, восхищенные толпы встречали известнейших и авторитетнейших эсера Чернова, меньшевика Плеханова, анархиста Кропоткина.
Вернулся Ленин лидером сравнительно небольшой и мало влиятельной партии.
— Товарищ Ленин! — обратился к нему на вокзале председатель Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов меньшевик Н.С.Чхеидзе, явно свысока, по признанию очевидцев, в менторском тоне. — От имени Совета и всей революции мы приветствуем вас в России… Но мы полагаем, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от всяких на нее посягательств, как изнутри, так и извне… Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели…
Ленин промолчал и… отвернулся.
Чхеидзе давал понять, что к революции Владимир Ильич отношение имеет касательное, а задачи ее — ТАКОВЫ, методы — СЛЕДУЮЩИЕ, и ежели хотите поучаствовать, то — извольте, но — хотя бы не мешайте, а впрочем… как будет вам, господа-товарищи, угодно.
Что ж, Чхеидзе мог себе позволить. Он возглавлял Петросовет, который обеспечил переход власти Временному правительству, а значит, поступательный ход революционных изменений. А составляли возглавляемый им Совет меньшевики и эсеры. Составляли закономерно: к апрелю 1917-го в рядах большевиков насчитывалось немногим более 20 тыс. членов, в рядах меньшевиков — на порядок больше, а уж если говорить о самой популярной и народной, с точки зрения численности, партии России, ею были эсеры — до 500 тыс. членов. Вот так-с, батенька!..
Ленин вернулся «издалека», после длительной, многолетней разлуки с Россией. И следовательно, в силу оторванности от событий и неучастия в них всех нюансов революции, всех ее особенностей не знал.
Сталин позднее вспоминал: в первый день пребывания в Петрограде, проведя ряд встреч, бесед, полистав свежую местную прессу, Ленин заметил:
— Многое стало значительно яснее…
И сколько еще «открытий чудных» ожидало Владимира Ильича на пути познания российских реалий!.. И тем не менее тут же, на вокзале, с броневика он произносит речь, перевернувшую их, реалии, с ног на голову. Речь, заставившую попутчиков и противников недоуменно пожать плечами, а многих из соратников настороженно удивиться:
— Дорогие товарищи солдаты, матросы и рабочие! — картавил вождь. — Русская революция, совершенная вами, открыла новую эпоху. Да здравствует всемирная социалистическая революция!
Н-но… Па-азвольте! Какая, вы говорите, революция?!
Поутру, отдохнув с дороги, вначале большевикам в Таврическом дворце, потом объединенному — большевиков и меньшевиков — собранию разъясняет. Озвучивает свои знаменитые Апрельские тезисы, из коих следует, что и программа-минимум, и программа-максимум, принятые еще единым фронтом большевиков и меньшевиков в 1903 г. на II съезде РСДРП, лелеемые, претворяемые в жизнь полтора десятка лет, — побоку!
Прежде диктатура пролетариата — самого передового и сознательного класса еще когда, в каких туманных далях светила. А тут ставилась задача: к ней — немедля, нужно только революцию буржуазную мирным путем переиначить в социалистическую. Буквально вчера большевики были без ума от одного факта свержения самодержавия. И вдруг: «Никакой поддержки Временному правительству!» Требуется не вожделенная «…парламентская республика — возвращение к ней… было бы шагом назад, — а республика Советов… по всей стране, сверху донизу». И: «Вся власть — Советам!» Войну же победить: не наступая на фронтах, а изнутри, победив капитал, поскольку война — капиталистическая. Земли национализируются, банки — тоже, сливаясь в один большой общенациональный банк.
Это была ДРУГАЯ ПРОГРАММА. Это была программа ДРУГОЙ ПАРТИИ.
Ленин и не скрывает, предлагая: «Переименуемся в Коммунистическую!»
— Вне революции останется один Ленин, а мы пойдем своим путем, — отмежевался от «тезисов» Чхеидзе.
«Грезофарсом», то есть бредом сумасшедшего, назвал новые теории Ильича Плеханов.
«Переход всей власти к советам рабочих и солдатских депутатов в переживаемый период русской революции значительно ослабил бы ее силы, преждевременно оттолкнув от нее элементы, способные еще ей служить, и грозил бы крушением революции…» — констатировал в своей резолюции упоминаемый I Всероссийский съезд Советов. У эсеров тогда было 285 голосов, у меньшевиков — 248, у большевиков — 105.
Реакция товарищей по партии также не заставила себя ждать. 7 апреля тезисы публикует «Правда» — печатный большевистский орган. На следующий же день та же «Правда» устами Каменева подвергает ленинские тезисы резкой критике. По мнению Каменева, Ленин недооценивает сложившуюся ситуацию, а с Временным правительством необходимо работать в блоке.
Дискуссия переносится на VII конференцию РСДРП, открывшуюся 24 апреля. Ленина, помимо Каменева, критикуют Смидович, Рыков, Пятаков, Милютин, Багдатьев…
До приезда Ленина в Россию большевики, их центральные партийные органы — Русское бюро ЦК, Петербургский комитет, «Правда» стояли на позициях, аналогичных меньшевистским и эсеровским: «давление» на Временное правительство, условия его поддержки по принципу «постольку-поскольку». «Давить» и «условно поддерживать» предлагалось через Советы.
О Советах.
Впервые Совет возник в Иваново-Вознесенске в ходе стачечной борьбы весной 1905 г. Совет рабочих уполномоченных объединил представителей бастовавших заводов, фабрик города для единого руководства стачкой, переговоров с предпринимателями, властями. Имел милицию, боевые дружины, стачечную кассу. Большевиков среди уполномоченных было — около трети.
Организационное заседание Петроградского Совета первоначально рабочих, затем и солдатских депутатов состоялось 27 февраля 1917 г. в Таврическом дворце по инициативе меньшевиков, эсеров, лидеров от кооперации и профсоюзов. Там же, в Таврическом, в то же время заседал Временный комитет Государственной Думы, сформировавший ко 2 марта Временное правительство. Советы в тот момент — неофициальные общественные организации (до принятия Конституции), но имеющие реальную силу — тесную связь с широкими массами города, деревни, армии, с общественными организациями и партиями. В распоряжении Петросовета были отряды рабочей милиции, он издавал ежедневную газету «Известия», через своих представителей или прямыми решениями влиял на те или иные шаги правительства… Но у Советов не было ни кадров, ни опыта, чтобы взвалить на себя весь груз государственных проблем — кухарке управлять государством? Кроме того, Советы не выражали спектра интересов, мнений всех слоев общества: ну, рабочих, ну, крестьянских, солдатских депутатов, а интеллигенция, чиновный люд, целый эшелон мелких товаропроизводителей, хозяйчиков и хозяев, про крупных собственников-буржуев уж и не говорим — их-то куда?
Выборы в Советы на тот момент были открытыми, многоступенчатыми, социально не равными, а не прямыми, тайными и пр., и пр., как того требовала парламентская республика. На современный лад, Советы, в случае перехода к ним власти, были бы НЕЛЕГИТИМНЫ, и, следовательно, с учетом уже завоеванного Февральской революцией, антинародны.
Однако антинародным, с точки зрения Ильича, было как раз Временное правительство. Его-то уж точно никто не выбирал: собрались лидеры нескольких партий, о том, о сем потолковали и за всех разом порешили.
Такая вот теоретическая путаница, свойственная, впрочем, любому Смутному времени.
Убежденность Ильича несокрушима.
Курс взят!
(Продолжение следует)
СНОСКИ:
1 — Десятина — 1,09 гектара
2 — Варнавинский и Ветлужский уезды до 1922 г. входили в состав Костромской губернии, затем отошли к Нижегородской; Варнавинский уезд территориально включал в себя Варнавинский, Краснобаковский, Уренский, Тонкинский районы нынешней Нижегородской области.
http://rusk.ru/st.php?idar=110653
|
|
