Русское сопротивление на войне с антихристом

Из воспоминаний и дневников. Глава 13

С поличным в КГБ. — Контора глубокого бурения. — Неблагонадежный и невыездной. — Лучшие русские книги от бывшего каторжника. — Изучение славянофилов. — Славянофильство — первый шаг к Святой Руси

В начале января 1981 я попал в КГБ, и не просто так, а с поличным — с «опасной антисоветской литературой». Дело было так. В институте довольно часто передавались из рук в руки книги зарубежных издательств, запрещенные в СССР. Большую их часть распространяли сионисты. По этим каналам я прочитал «Архипелаг Гулаг» Солженицына, сочинения Набокова, Замятина, Мандельштама, Максимова, знакомился с журналом «Континент» [1]. Существовала и тоненькая струйка русской православной и патриотической литературы. Однажды я пришел в институт сразу с тремя запрещенными книгами. Первой и самой важной для меня была книга «Новые мученики российские» (т. 1), изданная в Джорданвилле, повествовавшая о кровавых злодеяниях еврейских большевиков в отношении русского духовенства и верующих. Книга потрясла меня больше, чем «Архипелаг Гулаг». Если у Солженицына было много лукавства, то «Новые мученики российские» правдиво и документально отразили настоящую народную боль, переживания православных за судьбу русских святых и подвижников, «умученных жидами». Кроме этой книги со мной было два тома сочинения Б. Пастернака, которые я собирался вернуть владельцу. Все три книги я спрятал в верхний ящик стола и ушел в соседний отдел на обсуждение какой-то научной работы. Вернувшись, я обнаружил, что книги кто-то смотрел, они лежали в другом порядке. После работы мы еще часа на два задержались по случаю дня рождения одной из сотрудниц. На столе были вино и фрукты. Расходясь, все мы были навеселе, но не пьяны. Книги я взял с собой. В метро, когда я распрощался с сотрудниками, меня остановил милиционер с каким-то типом с красной повязкой на руке. Проверив мои документы, он велел следовать за ним. В комнате милиции меня попросили показать содержимое портфеля. Удостоверившись, что запрещенные книги со мной, меня посадили в зарешеченный милицейский «УАЗ» и привезли в здание возле метро «Смоленская». Портфель отобрали, а меня заперли в смрадный «обезьянник», на полу которого храпели несколько пьяных. Примерно через час за мной пришли и отвели в кабинет на второй этаж, где меня ждал уполномоченный КГБ. «Вы задержаны с антисоветской литературой. За ее хранение и распространение предусматривается уголовная ответственность до 5 лет, но вы можете облегчить свое положение, сообщив нам, кто передал вам эту литературу». Уполномоченный дал мне бумагу и ручку, закрыл в кабинете, велев написать подробное объяснение. На это объяснение мне хватило пол-листочка, на котором я нацарапал, что нашел книги в свертке на лавочке у ближайшего кафе и собирался сдать их милицию, но не успел. Уполномоченный, прочитав мое объяснение, сказал: «Вы неискренни. Придется с вами разбираться особо». Продержав еще около часа, меня отпустили. Метро уже не работало, добираться пришлось на такси. Приехав домой, опасаясь обыска, я быстро собрал всю запрещенную литературу (в основном ксерокопии), которая была у меня в двух старых портфелях, и отвез их на хранение знакомым. Однако обыска не произошло. Через некоторое время меня вызвали по повестке в военкомат. Ничего не подозревая, я приехал. В комнате, обозначенной в повестке, сидели два типа в штатском безликой внешности, один из них лысый. Последний попросил меня сесть и с ходу заявил: «Мы из конторы глубокого бурения, нам нужно с вами поговорить». — «Откуда?» — не поняв, удивленно спросил я. «Из КГБ, — пояснил лысый, — нам нужно выяснить, от кого вы получаете антисоветскую литературу».

Я был вынужден повторить версию о «свертке, найденном на лавочке». С полчаса личности из «конторы глубокого бурения» допрашивали меня, а затем дали подписать протокол. Из тех вопросов, которые они мне задавали, я понял, что у них есть осведомитель в нашем институте. По некоторым подробностям, которыми они интересовались, я понял, что это, скорее всего, сионист Коробчинский, сводивший со мной личные счеты [2].

История эта имела для меня серьезные последствия. Незадолго до нее меня готовили для работы в Международной Организации труда в Женеве. Рекомендовал меня в Швейцарию зав. сектором в ЦК КПСС, для которого я подготовил несколько аналитических записок. Попавшись на «антисоветской литературе», я стал «неблагонадежным» и не мог рассчитывать на зарубежную командировку. Очень хотелось увидеть мир, посмотреть другую жизнь. Сейчас я понимаю, насколько удачна для меня была отмена швейцарской командировки. Я выиграл много времени для главного — для своей сокровенной научной работы и для путешествий по России. В творческом отношении 80-е годы были для меня самыми плодотворными. В это время сформировались основные направления моих исследований, сделавшие меня тем, кем я являюсь сегодня.

Именно в 80-е во мне окончательно вызрела, кристаллизовалась православно-национальная идеология моей жизни. Собирая свою библиотеку, познакомился со многими книжниками и с их помощью вышел на целый пласт самой главной для русского человека литературы — сочинения Иоанна Кронштадтского, Игнатия Брянчанинова, Феофана Затворника Вышенского, И. Киреевского, Аксакова, Хомякова, Данилевского и др. Самые интересные книги хранились в квартире одного бывшего политкаторжанина (сидел за государственные преступления еще при Царе), бывшего эсера, после 1917 года перешедшего на службу к еврейским большевикам. Жил этот тип в доме, построенном в 30-х годах Обществом бывших политкаторжан. Дом был похож на тюремный замок с решетками на окнах. При Сталине многих обитателей этого дома в очередной и последний раз их жизни отправили осваивать созданный при их участии советский Гулаг, откуда они уже не вернулись. Хранитель же русских сокровищ этой участи избежал. В начале 60-х он умер, оставив их своему сыну, заурядному историку, с которым я имел дело. Сын политкаторжанина (с ним я встречался несколько раз, покупал у него книги) рассказывал, что его отец вел двойную жизнь. В своей борьбе против Царя он полностью разочаровался еще в начале 20-х годов, но никому в этом не признавался. Только по его интересам можно было понять, чем живет этот человек. В свой кабинет он никого из домашних не пускал. После его смерти сын, разбирая библиотеку, нашел во вторых рядах шкафов за собраниями сочинений Маркса, Энгельса, Ленина труды православных писателей, славянофилов, русских философов. Часть этих книг сын политкаторжанина после долгой торговли уступил мне, а самые дорогие разрешил ксерокопировать.

Он рассказал мне много интересного, особенно запомнился его рассказ о том, что отец был близко знаком с наркомом юстиции в первом правительстве Ленина Штейнбергом. Личность этого Штейнберга — праведного иудея, строго выполнявшего все талмудические ритуалы, — впервые натолкнула его на мысль об иудейском характере большевистской власти. Этот Штейнберг с восторгом говорил, что Ленин «наш», еврей по происхождению (тогда об этом мало кто знал) и менталитету.

В то время самое большое влияние на меня оказало чтение сочинений славянофилов. Именно через них я сумел осмысленно перейти к освоению трудов православных мыслителей и прежде всего Иоанна Кронштадтского и Игнатия Брянчанинова. Через славянофилов я впервые по-настоящему осознал понятие «Святая Русь». До этого оно казалось мне отвлеченным термином, а в трудах славянофилов (особенно в богословских трудах А. С. Хомякова) раскрылось как конкретное, живое, актуальное выражение настоящей души русского народа. Для меня стало ясно, что именно славянофилы впервые обозначили главное направление движения русского народа. Я понял, что только их труды являются ключом к пониманию национально-патриотической идеологии, развитию и популяризации которой я посвятил свою жизнь. Славянофильство стало для меня первым шагом на пути к Святой Руси.

Славянофилы обоснованно и твердо объявили об особом пути России, утвердились в мысли о спасительной роли Православия как единственно истинного христианского вероучения, отметили неповторимые формы общественного развития русского народа в виде общины и артели. «Все, что препятствует правильному и полному развитию Православия, — писал И. В. Киреевский, — все то препятствует развитию и благоденствию народа русского, все, что дает ложное и не чисто православное направление народному духу и образованности, все то искажает душу России и убивает ее здоровье нравственное, гражданское и политическое. Поэтому, чем более будут проникаться духом Православия государственность России и ее правительство, тем здоровее будет развитие народное, тем благополучнее народ и тем крепче его правительство и вместе тем оно будет благоустроеннее, ибо благоустройство правительственное возможно только в духе народных убеждений».

Славянофильство зародилось в конце 1830-х, а в 1840—1850-х собрало вокруг себя самые мощные национальные силы. Круг единомышленников-славянофилов был широк и объединял вокруг себя выдающихся русских писателей и ученых. Наиболее крупными выразителями славянофильских идей были И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин. Вокруг них группировались И. С. Аксаков, И. Д. Беляев, Д. А. Валуев, А. Ф. Гильфердинг, Н. Д. Иванишев, П. В. Киреевский, А. И. Кошелев, В. И. Ламанский, В. Н. Лешков, Н. А. Попов, В. А. Черкасский, Ф. В. Чижов. Славянофилов поддерживали и являлись выразителями их идей русские писатели С. Т. Аксаков, В. И. Даль, А. А. Григорьев, А. Н. Островский, Ф. И. Тютчев, Н. М. Языков и др. Мировоззренческие учения славянофилов оплодотворяли научную деятельность русских ученых Ф. И. Буслаева, О. М. Бодянского, Г. П. Галагана, В. И. Григоровича, И. И. Срезневского, М. А. Максимовича, Н. А. Ригельмана.

Славянофилы чаще всего собирались в московских литературных салонах А. А. и А. П. Елагиных, Д. Н. и Е. А. Свербеевых, Н. Ф. и К. К. Павловых. Здесь в горячих спорах со своими либерально-космополитическими противниками славянофилы пропагандировали идеи русского возрождения и славянского единства.

Космополитические силы в правительственных кругах долгое время препятствовали деятельности славянофилов. Им не позволяли иметь свой печатный орган.

Статьи славянофилов выходили в «Москвитянине», а также в различных сборниках — «Симбирский сборник» (1844), «Сборник исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единоплеменных» (1845), «Московские сборники» (1846, 1847, 1852). Свои газеты и журналы славянофилы стали издавать только с сер. 1850-х, но и тогда подвергались разным цензурным ограничениям и притеснениям. Славянофилы издавали журналы: «Русская беседа» (1856−1860), «Сельское благоустройство» (1858−1859); газеты: «Молва» (1857), «Парус» (1859), «День» (1861−1865), «Москва» (1867−1868), «Москвич» (1867−1868), «Русь» (1880−1885).

Своим творчеством славянофилы создали мощное общественное и интеллектуальное движение, сильно пошатнувшее идущее еще с эпохи Петра I космополитическое мировоззрение и низкопоклонство перед Западом. Славянофилы показали тупиковый, ущербный, бездуховный характер западноевропейской цивилизации. Призывая людей обратиться к своим историческим основам, традициям и идеалам, славянофилы способствовали пробуждению национального сознания. Много ими было сделано для собирания и сохранения памятников русской культуры и языка (Собрание народных песен П. В. Киреевского, Словарь живого великорусского языка В. И. Даля). Славянофилы-историки (Беляев, Самарин и др.) заложили основу научного изучения русского крестьянства, в т. ч. его духовных основ. Огромный вклад славянофилы внесли в развитие общеславянских связей и славянское единство. Именно им принадлежала главная роль в создании и деятельности славянских комитетов в России в 1858—1878 гг.

Исследуя главные черты славянофильского учения, прежде всего следует отметить его глубоко православный характер. Христианская вера и Церковь — фундамент человеческой жизни. Они одухотворяют жизнь, придают ей смысл, определяют историю, мораль, мышление, быт. И. В. Киреевский развил философскую систему, ставшую духовной основой славянофильства. Согласно Киреевскому, существуют 2 формы познания — рационалистическая (свойственная западному миру) и «живая», включающая в себя религиозные, этические и эстетические элементы. Совокупность элементов «живого знания» определяется религиозной верой. Эта форма познания присуща православно-славянскому миру. Жизнь человека, народа основана на вере, которая определяет тип образованности и характер общества. Еще более последовательно система положительного влияния христианства на общественную жизнь развита в трудах др. основателя славянофильства А. С. Хомякова. Церковь есть первореальность, духовный организм — «единство благодати», живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати". «Даже на земле, — пишет Хомяков, — церковь живет не земной человеческой жизнью, но жизнью божественной и благодатной, живет не под законом рабства, но под законом свободы». Свобода принадлежит церкви, как целому, а не каждому члену в отдельности. «Если свобода верующего не знает никакого внешнего авторитета, — отмечает Хомяков, — то оправдание этой свободы — в единомыслии с церковью». Такое понимание свободы исключает индивидуализм, изолирующий отдельную личность. Лишь в Церкви, в братской любви с др., личность обретает силу и полноту бытия.

Все славянофилы сходились на том, что только христианское мировоззрение и православная церковь способны вывести человечество на путь спасения, а все беды в мире происходят от того, что люди отошли от истинной веры и не построили истинной церкви.

Из догматов православной церкви вытекает др. важное понятие в учении славянофилов — соборность, понимаемая ими в христианской традиции единения в любви, вере и жизни. Соборность в учении славянофилов — целостное сочетание свободы и единства на основе их общей любви к одним и тем же абсолютным ценностям. Идея соборности наиболее глубоко разработана в трудах А. С. Хомякова.

Православие и соборное единение в любви, вере и жизни неизбежно ведут к целостности духа, служащей обязательным условием полнокровной деятельности людей, их воспитания и познания окружающего мира. Только через церковь и соборность дух в его живой цельности способен вместить истину во всей ее полноте.

Как отмечал прот. В. Зеньковский, у славянофилов с особой силой развиваются идеи о целостности в человеке. Руководящей мыслью здесь было построение цельного мировоззрения на основе церковного сознания, как оно сложилось в Православии. Целостность в человеке есть иерархическая структура души: существуют «центральные силы нашего богообразного разума», вокруг которого должны располагаться все силы нашего духа. Эта иерархическая структура — неустойчива: тут есть противоборство центральных и периферических сил души; особенное значение Хомяков придает уходу от свободы, который обусловливает тот парадокс, что, будучи призваны к свободе, будучи одарены этой силой, люди вольно ищут строя жизни, строя мысли, в котором царит необходимость. В этом весь трагизм человеческой жизни — нам дано лишь в церкви находить себя, но мы постоянно уходим из церкви, чтобы стать рабами природной или социальной необходимости. Дело здесь не в «страстях», как обычно думают, а в извращении разума. «Разумом все управляется, — обронил мысль однажды в письме Хомяков, — но страстью все живет». Беда поэтому не в страстях, а в утере «внутренней устроенности» в разуме и неизбежной потере здоровой цельности в духе (В. Зеньковский).

Цельность в человеке позволяет преодолеть отвлеченную рассудочность, присущую западной мысли. Собрав в неделимую цельность все силы тела, души и духа, разум возвышается до сочувственного согласия с верой. Рассудок и чувство согласуются с требованиями духа и подчиняются открываемому в душе «внутреннему корню разумения, где все отдельные силы сливаются в одно живое и цельное знание ума» (И. Киреевский).

Славянофилы верили в высокое предназначение, особую миссию русского народа в борьбе с мировым злом. Большинство из них считали, что русским суждено заложить новые основы духовного просвещения, опирающегося на Православие. Именно в Православии, сохранившем в чистоте святоотеческое предание, возможно проявление высших потенций человека — любви, добротолюбия, соборности, свободной стихии духа, устремленности к творчеству. Высокие потенции духовного развития русского народа славянофилы противопоставляли духовному упадку Запада. Они справедливо считали, что преобладание на Западе материальных интересов жизни над духовными неизбежно ведет к потере веры, социальной разобщенности, индивидуализму, противостоянию человека человеку. Чтобы спасти мир от духовной катастрофы, Россия должна встать в центре мировой цивилизации и на основе Православия принести свет истины западным народам. Однако это сможет произойти только тогда, когда сам русский народ проявит свои духовные силы, очистится от наносного псевдопросвещения и построит в своей стране жизнь по учению Нового Завета. Хомяков считал, что Православие через Россию может привести к перестройке всей мировой культуры. История, говорил он, призывает Россию встать впереди всемирного просвещения — история дает ей право на это за всесторонность и полноту ее начал. «Логика истории, — писал он, — произносит свой приговор над духовной жизнью Западной Европы». К подобному же выводу приходит и И. В. Киреевский. Гибель западной цивилизации, пораженной язвой рационализма, неизбежна, ее может спасти только восприятие православно-славянской цивилизации, наиболее полно раскрывающейся в духе русского народа.

Впрочем, не все славянофилы разделяли идею о великой миссии русского народа. Данилевский, напр., в соответствии со своей теорией культурно-исторических типов считал, что русским, как и всем др. народам, не «суждено разрешить общечеловеческую задачу» в силу того, что одна замкнутая цивилизация не способна конструктивно повлиять на другую замкнутую цивилизацию.

Вместе с тем и Данилевский, и многие другие славянофилы верили в возможность и необходимость создания Всеславянского союза или Всеславянской федерации — добровольного объединения всех славянских государств и народов. Объединение славян должно осуществляться вокруг России, государства, обладавшего мощной государственностью. Однако цель федерации не поглощение славян Россией, а союз, учитывающий интересы всех народов. По мнению некоторых славянофилов, столицей федерации должен стать не Петербург, не Москва, не Прага, не Белград, не София, а бывшая столица Византийской империи — Константинополь, «пророчески именуемый славянами Царьградом».

Несмотря на огромный вклад в развитие русского самосознания, славянофилы не смогли выработать целостного мировоззрения, что в значительной степени объяснялось характером той космополитической среды, из которой многие из них вышли и которая толкала их в сторону либерализма.

Как писал русский мыслитель, митрополит С.-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев): «Несмотря на стремление вернуться в лоно чистой русской церковности, слиться с истоками народной жизни, основами бытия России — ясного понимания сущности русского пути, русского служения славянофильство в целом так и не достигло. По-разному понимали члены кружка природу и цель самодержавия, по-разному оценивали современные события. Эта разноголосица мешала движению, а с кончиной его основоположников оно окончательно утеряло мировоззренческое единство, распавшись на несколько самостоятельных, весьма различных между собой течений, частично выродившись в чистый либерализм».

Тем не менее, все, что было создано славянофилами в 1840—1850-е, до сих пор продолжает оставаться важным фактором русской национальной жизни и мысли, оплодотворяя все новые и новые ее течения. Именно славянофильская мысль дала миру учение о цивилизациях Н. Я. Данилевского, изучению которого я посвятил много времени в свете впервые введенного мною в оборот понятия русской цивилизации. Без этих старых книг, приобретенных мною у сына политкаторжанина, я мог бы заблудиться и пойти неверной дорогой.

СНОСКИ:

1 — Журнал этот, выпускаемый Максимовым, имел нескрываемый местечковый душок. Его часто обсуждали институтские сионисты. По признанию самого Максимова, журнал, впрочем, как и многие книги, выходил на средства ЦРУ («Завтра», N 3, январь 2001).

2 — Я дружил с одной девушкой, за которой он безнадежно ухаживал. В силу своей внутренней испорченности Коробчинский считал нас любовниками и люто меня ненавидел и как русского патриота, и как соперника. Рассказывали, что его не раз заставали, когда он шарил по чужим столам. Видимо, в тот злополучный вечер он сунул свой нос в мой стол и сообщил, кому следует.