— страх) — вид ксенофобии, заключающийся во враждебном отношении гостей к хозяевам. В более узком смысле, использующемся для описания межнациональных отношений, под „хозяевами“ понимаются представители народа (или народов) на месте своего традиционного многолетнего проживания, создавшие государство для своих целей; а под „гостями“ — иммигранты, имеющие государственные образования за пределами страны, куда они приехали.
Кириофобия в узком смысле чаще всего выражается в смеси агрессивного самоутверждения гостей по отношению к хозяевам (вплоть до желания полностью занять их место), постоянных требований к ним же (вплоть до требований кормить и содержать гостей только за то, что они гости), выпячивания своих прав и отрицания каких-либо обязанностей и ответственности. Кириофобия также выражается в навязчивом выпячивании своего национального, религиозного или социального превосходства перед хозяевами, демонстративном неуважении к законам и обычаям хозяев, агрессивным навязывании хозяевам ложного чувства вины перед гостями и т. п.
В кириофобии обычно обвиняют мигрантов, не нашедших себя на своей родине и поехавших искать лёгкий хлеб в страны с более высоким уровнем жизни».
Итак, явление исчерпывающе научно определено и описано, а стало быть, оно уже весьма распространено. Но почему оно появилось в истории России лишь в начале XXI века и не могло развиться раньше? Ответы на этот вопрос можно дать, даже исходя из опыта собственной семьи. Для иллюстрации приведу здесь рассказ моей бабушки.
В самом конце 30-х годов мой дед Иван и бабка Мария вместе с двумя своими малолетними детьми оказались в числе поволжских крестьян-переселенцев на Дальнем Востоке, где государству потребовалась рабсила строить авиазавод в Комсомольске-на Амуре. Вербовщики заманивали туда крестьянские семьи обещанием земельных наделов и собственного дома, скромно умалчивая о том, что тамошняя тайга не пригодна для земледелия и в ней вообще нет никаких поселений, кроме лагерей. Проехав всю страну и пережив три страшных крушения поезда с человеческими жертвами, семьи переселенцев с малыми детьми поздней осенью очутились на нарах длинного общего барака, где по углам лежал снег, а волосы спящих людей примерзали к подушке…
Пережив эту зиму и снова похоронив кое-кого из близких, с первыми лучами весеннего солнца выжившие мужики не сговариваясь взялись за топоры и пошли рубить избы. Власти не посмели перечить. Так при авиазаводе возник поселок «нахаловка», в 45-м получивший гордое имя Победа (существует до сих пор).
Только обустроились — война. В 41-м деда на фронт не взяли, он получил даже двойную бронь: во-первых, как специалист-строитель он нужен был расширявшемуся заводу, выпускавшему бомбардировщики; а во-вторых, его забраковали врачи из-за больного сердца (он умер от непосильной работы, голода и инфаркта в 43-м).
А в войну даже до этого далекого дальневосточного поселка докатились беженцы. Однажды шла по улице очередная многодетная семья, христом-богом просилась пустить пожить. «Пустим?» — спросил бабку Марью дед Иван. «Не хотелось бы, ведь прежние хозяева их прогнали, наверное, не просто так…», — засомневалась бабка. «Ну не оставаться же им с детьми на улице!» — решил дед.
Беженцы освоились быстро. Сперва их младшие дети принялись обижать и поколачивать маленьких детей хозяев. Потом развели свинарник в доме. Затем несчастная беженка принялась закатывать хозяйке скандалы на кухне и подворовывать и без того скудные продукты. А однажды, вернувшись пораньше домой, дед Иван застал своих постояльцев, старших детишек-подростков, за курением в своей избе, под образами! Этого он, выросший в глубоко верующей старообрядческой общине и на дух не принимавший ни табака, ни хмельного зелья, потерпеть не смог — и попробовал их выгнать. И вот тут-то беженцы набросились на него с кулаками, повалили на пол, чтоб не смог встать, навалили сверху большую деревянную скамью, которую дед сделал своими же руками, — и отпинали хозяина всласть.
Бабка Марья, придя домой, застала плачущего от боли, обиды, бессилия и унижения мужа. Расспросив, как было дело, она решительно потребовала от беженцев убираться куда глаза глядят.
Однако убираться они были отнюдь не намерены. На следующий же день они отнесли заявление в народный суд о том, чтобы им присудили половину дедова дома в связи с тем, что жить им больше негде! И даже собрали на этот счет такие-то бумаги, документы…
И состоялся суд. Кому хоть раз доводилось видеть материалы судов 30−40−50-х годов, — тот знает, что суд тогда разбирал дело не по букве закона, а именно по справедливости. «Кто застройщик дома?», — всего один вопрос задал судья. «Я, — ответил дед Иван. — Вот свидетели, вся наша улица…».
«Липовые все ваши документы! Выселяйтесь!», — сказал беженцам судья.
Так и были выселены не ценящие доброго отношения и не уважающие хозяев беженцы из дедова дома.
Не было в те годы в России никакой кириофобии. Не может она как явление развиться там, где есть закон и справедливость, где защищены права и имущество хозяев от посягательств пришлых.
И то, что сейчас кириофобия научно определена как явление, — свидетельство об опасном диагнозе. Смертельно опасном для общества. Для государства.
Н.К.
Газета «НОВЫЙ ПЕТЕРБУРГЪ», N38(802), 05.10.2006 г.
