Катастрофа

Памяти сына

Нас извлекут из-под обломков?

Я должен предупредить людей о чудовищной опасности, угрожающей почти всем, но известной очень немногим. Если бы знал о ней заранее, то не совершил бы катастрофической ошибки, следствием которой, как я считаю, стала смерть моего сына. И если кто-то желает сохранить своих детей, то пусть учится на моем горьком опыте.

…Поздним вечером 13 сентября 2006 года на 82-м километре МКАД стоял подъемный автокран, упершийся в асфальт четырьмя опорами. И в одну из них врезался BMW, в котором находился мой сын Павел. Машина была старая, купленная по дешевке у бывшего владельца, тем не менее, она могла разгоняться до большой скорости. И, наверное, «бумер» ехал быстро, потому что от удара он превратился в груду искореженного металла, похожего на скомканный лист бумаги.

Мой сын был опытным, талантливым водителем, у тех, кто его знал, вызывает недоумение, как он мог «наехать» на кран. Но я не желаю это выяснять: если перед краном не было предупредительных знаков, или Павла «подрезала» другая машина, то Бог судья тем людям, которые вольно или невольно оказались виновными в этой катастрофе. Не исключено, что он и сам не справился с управлением, потому что ехал после работы уставший (Павел был водителем «Газели»). В любом случае во время аварии он никого не убил и никому не повредил, только сдвинул стойку автокрана. Как всегда, в критической ситуации Павел пострадал сам и никому не причинил зла. Это для меня большое утешение.

BMW был освящен в православном храме и спас водителя от смерти, которая казалась неминуемой. Для его тела чудом нашлось место в сплющенной машине. Но оно было со всех сторон зажато металлом, и выбраться из машины Павел никак не мог. Кто-то вызвал спасателей, которые долго вырезали его своими «болгарками». Думали, что будут вытаскивать водителя по кускам. Но, к великому удивлению, все у него оказалось на месте — голова, руки, ноги — и даже не было разрывов на теле.

Сотрудники дорожно-патрульной службы нашли документы, где был указан домашний телефон Павла, и вызвали родственников на место аварии. Но одновременно с ними приехали сотрудники телевидения, которые стали сладострастно снимать извлечение водителя из смятой машины, рыдающих мать и жену, окаменевших братьев. Говорят, на следующий день этот сюжет показывали по кому-то каналу в хронике происшествий. Были выбраны самые страшные моменты и ракурсы — у зрителей сложилось впечатление, что из обломков машины достали изломанного, раздавленного человека, которого невозможно реанимировать. И эта иллюзия, созданная братьями-журналистами в погоне за острым сюжетом, сильно повредила моему сыну.

Я много лет писал о научных доказательствах материальности мысли, которая физически воздействует на людей. И знаю — очень трудно было Павлу перебороть уверенность сотен тысяч зрителей в том, что он не жилец на этом свете, которую им внушили телевизионщики. А главное, этот кинодокумент потом послужил неким оправданием врачей, которые «ничего не могли сделать для спасения безнадежного». Но я не буду обвинять коллег-журналистов, «старательно» исполнивших свой профессиональный долг. Знаю: их будет судить собственная совесть, которая терзает страшнее палача.

Мое слово — к друзьям и знакомым Павла, к его «братьям по рулю», профессионалам и любителям. Ребята, вы недооцениваете опасность, которая вам грозит. Как сообщила нам сотрудница городского бюро ритуальных услуг, у нее каждый третий «клиент» — погибший в результате дорожно-транспортного происшествия. Но далеко не всех убивает дорога, очень многие погибают в больнице, куда их привозят после ДТП. На кладбище нам рассказали о диких случаях, когда «стараниями» медиков легкая травма превращалась в тяжелую болезнь, заканчивавшуюся смертью. Как могли довести здоровых пациентов до летального исхода люди, дававшие клятву Гиппократа? Об этом мой рассказ.

Конвейер смерти

С самого начала медицинские работники повели себя очень странно. Время приближалось к полуночи, дороги были свободны, но вместо того, чтобы отвезти пациента в Институт скорой помощи имени Склифосовского (как полагается в подобных случаях), его доставили в 20-ю городскую больницу, которая находится около метро «Бабушкинская», под лозунгом, что «до Склифа парень не дотянет». Это неправда, я видел сына во время осмотра в больнице. Он был в сознании, четко отвечал на вопросы. А главное — у него все было цело кроме кости бедра, сломанной в двух местах.

Но странное поведение врачей продолжалось. Сыну начали ставить страшные диагнозы: перелом основания черепа, ребер, тупая травма живота, и так далее. Но рентген и другие исследования показывали, что ничего этого нет. Однако диагнозы оставались под вопросом, и потом для них старательно искали новых подтверждений. А самое страшное — в помещении, где осматривали поступивших пациентов, температура воздуха оказалась явно не больничной. Я был в костюме, и то замерз, а Павел целый час лежал голый! Похоже, что его облили водой и не вытерли, он был весь мокрый и страшно дрожал. «Как у вас здесь холодно!» — часто повторял Павел. Да, температура была, как в морге…

Часа два он пролежал на МКАДе без движения, стиснутый железом, а потом попал в «больницу», где было еще холоднее. Разумеется, в середине сентября не работало городское отопление, но неужели в смотровой комнате нельзя было поставить калориферы? Почему травмированные люди должны были мучаться подобно генералу Карбышеву, которого немцы поливали на морозе холодной водой? Потом мы увидели, что в отделении травматологии многие больные покашливают. И не удивительно: при таком отношении к пациентам воспаление легких им почти гарантировано.

Сейчас, вспоминая об этом, я не могу отогнать мысль, что больных переохлаждают нарочно, чтобы отправить их на тот свет с помощью пневмонии. Зачем? Ходят слухи о том, что в 20-й и некоторых других больницах Москвы процветает продажа органов, которые вырезают у пациентов, умерших якобы в результате тяжелой травмы. И сейчас вроде бы даже ведется судебное расследование таких случаев. Мне нет нужды выяснять, правда это или нет. Того, что мы увидели собственными глазами, оказалось вполне достаточно для того, чтобы за одну неделю превратить здорового мужчину в беспомощного калеку, отправить его в реанимацию и в морг.

Мы с женой раннего детства приучали Пашу к здоровому образу жизни, научили плавать раньше, чем ходить, брали его в походы на байдарках, увлекли рыбалкой и «тихой охотой». Он несколько лет занимался ушу, в армии служил в спецназе, работал слесарем, стропальщиком, наконец, водителем. Редко болел и, как мы его учили, не пил лекарств, а лечился голодом и другими народными средствами. В 28 лет он был настоящим богатырем… Но, похоже, именно это сдало Павла очень привлекательным для людоедов в белах халатах, которые «пожирают» человеческие органы.

Повторяю: я не буду это расследовать и родственников тоже постараюсь убедить не подавать на медиков в суд. Быть может, наши подозрения не имеют оснований. Но беда (или вина) врачей в том, что они вызвали эти подозрения своим неадекватным поведением.

Через пару дней реаниматологи сказали нам, что Павел не нуждается в их помощи, и его перевели в отделение травматологии. Но там врачи повели себя более чем странно. Вместо того, чтобы, как обычно, сделать операцию бедра на второй-третий день после травмы (по мнению реаниматологов — в четверг или пятницу), травматологи отложили ее… на следующую неделю. Потом работники реанимации выражали большое недоумение, почему их коллеги не оперировали Павла в первые дни, когда у него еще оставалось много сил и шансов перенести операцию.

Палачи в белых халатах

Тут началось самое мучительное для нас: заведующий отделением Олег Борисович, лечащий врач Эдуард Александрович и профессор Сергей Васильевич (не буду называть их фамилии, чтобы не позорить родственников) отводили в сторону глаза и говорили непонятные вещи, противореча самим себе. Мол, при таких переломах велика опасность жировой эмболии: из обломков кости выходит жир, который попадает в кровеносные сосуды и закупоривает их, это «бьет» по легким и по сердцу. Чтобы не случилось такого осложнения, больному надо срочно делать операцию, которая является лучшим лечением эмболии… Но Павла нельзя оперировать, «потому что он неадекватен».

Из невнятных объяснений врачей я так и не понял, что они имели ввиду. Ведь в первые дни лечения состояние сына быстро улучшалось, были сняты все диагнозы за исключением перелома бедра, потому его и перевели из реанимации в травматологию. Наша радость не знала границ: Паша был с нами: мы разговаривали с ним в палате, он чувствовал себя хорошо и даже шутил! Все анализы и обследования за редким исключением показывали норму. Когда же будет операция?

И тут профессор с невинным видом объяснил, что такие операции относятся к высоким технологиям, а необходимое для них оборудование заперто на выходные дни. Потрясающе! Неужели пациенты болеют и получают травмы по расписанию, и в выходные у них перерыв?

Это дикое объяснение усилило наши подозрения в недобросовестности или в профессиональной непригодности врачей. Но коварство заключалось в том, что они оставили нам надежду: мол, надо потерпеть до следующего вторника, и тогда обязательно сделаем операцию. Поэтому мы не приняли вовремя мер по переводу Павла в другую больницу.

Его оставили на неопределенный срок прикованным к постели: кость ниже колена просверлили поперек и вставили в нее стержень, от него шли канатики, к ним были подвешены грузы, которые вытягивали ногу. Мол, это нужно для того, чтобы обломки кости выстроились в одну линию и не шевелились, а иначе они «порвут сонную артерию — и тогда смерть». Поэтому ни в коем случае нельзя шевелить ногу. И сын старался ее не шевелить.

Я знаю, что некоторые больные лежат «на растяжке» неделями и даже месяцами. Но с Павлом был особый случай: после аварии его долго сдавливала сталь, кости выдержали, но мышцы болели, ему трудно было лежать неподвижно. И подсознательно он все время пытался освободиться от всего, что ему мешает двигаться, вырваться на свободу из стальных «оков». Он чувствовал, что ему надо немедленно делать операцию и очень просил об этом врачей. Мы (его женка, мать и я) дружно присоединялись к его просьбам, говорили, что готовы подписать любые расписки, снимающие ответственность с хирургов. Но они с каменными лицами отвечали, что не могут сейчас оперировать, мол, за больным надо понаблюдать, а потом будет видно.

Но если он внушал им такие опасения, то почему они не разрешили матери или жене быть рядом с Павлом в ту страшную ночь, перед которой врачи не выполнили просьбу умирающего (отказ от операции, по сути, означал, что пациент безнадежен)? Гуманные тюремщики всегда выполняли последнюю просьбу осужденного на казнь — но у врачей 20-й больницы не оказалось такого гуманизма. Они выгнали из больницы всех нас и оставили Павла, распятого на больничной койке, наедине с его проблемами, накачав на ночь усыпляющими веществами. И тогда случилось непоправимое.

На следующее утро мы проснулись спозаранок от телефонного звонка. Металлическим голосом в трубку сказали: «Приезжайте быстрее в больницу — ваш сын сошел с ума». В ужасе мы прилетели к Павлу, но он оказался в здравом уме и с шутками рассказал об утреннем приключении. Мол, очнувшись от сна в полумраке, никак не мог понять, где находится. Из памяти стерлось все, что было после аварии. Станок, растягивавший ногу, он принял за кандалы, в которые заковали «чехи» (десять лет назад его батальон спецназа служил в Чечне). Павел сел на постели и стал развинчивать эти «кандалы». Когда работа была закончена, он попытался отбросить железяки, но почувствовал страшную боль и закричал: «Помогите!». Прибежали медсестры — Павел понял, что находится в больнице. Но было уже поздно: он пошевелил травмированную ногу и, наверное, еще раз порезал костью кровеносные сосуды (до этого бедро на моих глазах изгибали дугой в смотровой комнате, и сын кричал от боли). Похоже, именно в это роковое утро, из-за чудовищного равнодушия (или сознательного преступления) врачей, оставивших без присмотра тяжелейшего, по их мнению, пациента, был запущен механизм той самой эмболии, которой они нас так пугали.

Повторяю: у Павла было богатырское здоровье, его могучий организм еще три дня сдерживал грозную болезнь — до тех пор, пока была надежда. Но в понедельник консилиум врачей, как нам показалось, с радостью констатировал ту самую «неадекватность», признаки которой они старательно искали. Нам заявили, что не могут сделать запланированную операцию, потому что у пациента появились противопоказания. И вообще его не будут оперировать на текущей неделе…

Они убили его этим сообщением! По инерции он продержался еще один день, до вторника, на который раньше была намечена операция. Шесть дней могучий организм боролся за жизнь. А потом состояние Павла начало неуклонно ухудшаться. Он был просто раздавлен чудовищным бессердечием медиков, которые не услышали мольбы пациента, его жены, матери и отца.

«Пожалуйста, сделайте мне операцию!» — говорил он, как ребенок, каждому «дяде» в белом халате, зашедшему в палату. Но эти мольбы разбивались, словно волны о грозные скалы. «Не могу», — строго отвечал очередной Эскулап, разводя руками. Наконец, в ответ на наши бесконечные просьбы врачи стали орать чуть ли не матом, что они давно уже нам все объяснили, а мы опять отнимаем у них драгоценное время.

О невинно убиенных

Павел умер через восемь суток после того, как попал в больницу. В 6-м судебном морге, куда его перевезли из 20-й больницы, главной причиной смерти назвали не «сочетанную травму», которой нас запугивали медики, а… воспаление легких, столь изощренно вызываемое в этой клинике.

Я даже не хочу смотреть в глаза врачам, которые «лечили» моего сына: от таких взглядов они могут повредиться и загубить еще больше пациентов в больнице, где и без того высока смертность. Но слезы людей, которые для этих врачей вода, точат и скалы. Когда-нибудь и медикам настанет время умирать, держать ответ перед Богом.

Я не стану выяснять, как поступали эти врачи: в соответствии с законами и инструкциями или нарушая их. Фактически они загубили нашего сына — вольно или невольно. Какая теперь разница, растащили его на органы, или все сложили в гроб? Научные исследования показали, что после смерти человек еще долго чувствует боль. А религиозный опыт свидетельствует о том, что умершего можно воскресить в течение четырех суток. Но в наших больницах почти всех вскрывают через несколько часов, а то и минут; вот тогда люди действительно умирают — мученической смертью.

Случай с Павлом далеко не единственный. Потом мы узнали от знакомых о других трагедиях, когда их родственники погибали в 20-й больнице от банальных болезней и травм. Недаром по всей Москве об этой клинике идет дурная слава.

Но если бы причина смерти была только в халатности! Последние двое суток, по всем правилам «врачебного искусства», моему сыну делали искусственное дыхание, то есть накачивали его кислородом с помощью специального аппарата. А ведь сорок лет назад в своих многочисленных экспериментах доктор медицинских наук Константин Бутейко доказал, что для здоровья человека углекислый газ нужен не меньше, чем кислород. И когда в воздухе нарушается нормальное соотношение этих газов, неизбежно начинаются болезни, которые ведут к преждевременной смерти. По мнению Константина Павловича, медики просто убивают пациентов дикими дозами кислорода, когда долго держат их на аппарате искусственного дыхания. И подобных «недоразумений» в современной медицине очень много. Недаром сами врачи шутят, что, вопреки их усилиям, некоторые пациенты выздоравливают.

…Дорогие мои читатели, я вас очень люблю. И просто умоляю делать все возможное для того, чтобы ваши родные и друзья не попадали в больницу: коготок увязнет — всей птичке пропасть. Но если случилось такое несчастье, то вы должны осознавать: просто быть пациентом в этом заведении сейчас смертельно опасно — вас в любое время могут растерзать, разобрать на органы. И чем легче болезнь, тем больше соблазн у палачей в белых халатах вырезать у вас здоровые части тела. Поэтому немедленно вызывайте священника — исповедуйтесь, причащайтесь, соборуйтесь и будьте готовы ко всему, как на войне.

Я никогда не прощу себе того, что не вырвал Павла из рук мучителей и не отвез его в Институт Склифосовского: говорят, что там спасают таких пациентов. Но еще большую свою вину вижу в том, что не убедил родных, не настоял на том, чтобы привести священника к сыну, когда он себя хорошо чувствовал. В результате Павел умер без покаяния… В крайнем случае, его надо было отвезти домой, где отошел бы в мир иной среди родных и друзей, после исповеди и причастия у знакомого батюшки. Ведь наша чудовищная система «здравоохранения» даже в этом отказывает людям: их отравляют на тот свет в страшных муках и одиночестве, выгнав всех «лишних» за порог черной двери с надписью «реанимационная».

Не дай вам Бог, мои читатели, когда-нибудь пережить такие терзания совести, которые мне предстоит терпеть всю оставшуюся жизнь. Совести отца, считающего себя виноватым в смерти любимого сына. И если кто-то знает меня по прошлым публикациям, если они кому-нибудь помогли, я слезно прошу вас помолиться об упокоении души раба Божия новопреставленного Павла.

Он родился на Успение Пресвятой Богородицы 28 августа (1978 года), а умер в день ее Рождества 21 сентября. Его продержали в судебном морге лишние двое суток (опять выходные) и похоронили на пятый день, 25 сентября, когда было отдание праздника. И есть надежда, что душа Павла будет спасена, потому что он никого не осуждал, был добрым, смиренным, честным, трудолюбивым и принял мученическую смерть. Но сейчас ему нужна молитвенная помощь.

А я всю оставшуюся жизнь хочу молиться о сыне и других страдальцах, которые были распяты на медицинских койках. Покой, Господи, душу усопшего раба Твоего Павла и всех невинно убиенных в медицинских учреждениях.
Михаил Дмитрук,
Москва