Эх, были люди!..

К 750-летию столицы Галицкой Руси

Как Данило Романович для европартнеров город построил

Как ни странно, первым, кому стала помехой историческая память народа, был… основатель Львова Даниил Галицкий. В 1254 году он принял из рук папы вожделенную корону, которую обязался «отработать» тайной подготовкой унии. Разумеется, с этим не могло согласиться галицкое боярство. За что и было «ликвидировано как класс». А в 1256 году Даниил Галицкий уничтожил и бояр болховских — подольский реликт древнего славянства без примеси русов-Рюриковичей.

По требованию папы Иннокентия IV Даниил Романович развязал войну против Орды. Авантюра эта закончилась в 1259 году позорным разгромом. А чтобы новоявленному королю и впредь было не повадно, нойон Бурундай принудил Даниила срыть с землей главнейшие крепости Галицко-Волынской земли: Данилов, Львов, Кременец, Луцк, Владимир.

Как следствие, через 90 лет Казимир Великий без единого выстрела присоединил беззащитное Галицкое княжество к Польше. Выступив, таким образом, в качестве гаранта его безопасности.

Братчики разбудили гетмана…

В результате «дальновидной» евроинтеграционной политики Даниила Галицкого поляки 250 лет, как могли, изводили во Львове «туземный (по Грушевскому) элемент»: вводили магдебургское право (тогдашний аналог ВТО с привилегиями для польско-немецких товаров и удушением «отечественного производителя»), черту оседлости для коренных львовян и всевозможные виды дискриминации по религиозному признаку. Но и этого было мало — в 1596 году у туземцев решили отнять и родную веру, введя унию.

Народ осознавал, что это тот последний бастион, за которым — потеря национальной самоидентификации. Тут то и вышли на историческую арену львовские православные братства, до того занимавшиеся преимущественно просветительством своей православной среды (именно для них издал букварь первопечатник Иван Федоров). «Движение переходит все в более и более широкие круги общества, переносится на улицу, доводя до вооруженных столкновений, — пишет М.Грушевский. — Вопрос о сохранении православной церкви получает значение всенародного, национального дела…».

А затем, как в ленинском «Декабристы разбудили Герцена…» и т. д.: «Украинские и белорусские земли покрываются сетью братств. Взамен захваченных униатами церквей и монастырей (собор св. Юра, Почаевская лавра, София Киевская и несть им числа. — Д.С.) усиленно создаются новые… Казачество откликается на религиозно-национальный клич. Из Львова и Вильны центр борьбы за старую религию и национальность переносится в Киев, в ближайшее соседство казачества. При его содействии киевское духовенство и мещанство дают отпор униатской иерархии. Киевская Лавра, древний Печерский монастырь под руками новых деятелей из Галиции, как Плетенецкий, Копыстенский и др., превращается в крупнейший очаг церковно-национальной деятельности. Рядом с ней в 1625 г. основывается братство, в которое казацкий гетман вписывается «со всем войском запорожским…».

И даже, если профессор Грушевский несколько преувеличил роль львовских православных братств в разжигании пламени религиозно-освободительного восстания, то, видит Бог, они, начавшие свою деятельность «в логове врага», достойны того.

К великому сожалению, этот период оказался для львовян и всех жителей Воеводства Русского (как называлась Галицкая земля в Речи Посполитой) еще не самым драматичным.

Как душу расстреляли

С переходом подкарпатских территорий Польши под власть Австро-Венгрии, реальная власть над «нижним этажом империи» — русинами (самоназвание коренного населения) — оставалась в руках поляков. Как следствие, даже те русины, которые чудом добивались сколько-нибудь заметного положения в обществе, говорили и писали по-польски. Это был единственный путь к получению образования.

По воспоминаниям ректора Львовского университета в 1860-х Якова Головацкого, отец его — униатский священник из русинов «читал проповеди из тетрадок, писанных польскими буквами. Когда в церкви бывала графиня с дворскими паннами или кто-нибудь из подпанков, то отец говорил проповедь по-польски».

Как водится, с подобным положением вещей отказывались мириться молодые идеалисты. «Пасторалисты, — вспоминает Головацкий учебу во львовской семинарии, — дали себе слово не говорить проповедей даже во львовских церквах иначе, только по-русски. Плешкевич первый приготовил русскую проповедь для городской церкви, но подумайте, якова (какова — Ред.) была сила Предубеждения и обычая! Проповедник вышел на амвон, перекрестился, сказал славянский текст и, посмотрев на интеллигентную публику, не мог произнести русского слова. Смущенный до крайности, он взял тетрадку и, заикаясь, переводил (на польский язык — - Ред.) свою проповедь и с трудом кончил оную. В семинарии решили, что во Львове нельзя говорить русских проповедей, разве в деревнях».

При этом служба в униатских церквях все еще велась на церковнославянском языке — последнем ответвлением единого русского корня, удерживающим галичан от окончательной полонизации.

Перед лицом угрозы исчезновения своей народности, львовский митрополит обратился к властям с просьбой разрешить в народных школах преподавание на местном наречии. Галицкий губернатор Гауер ответил, что такая мера нежелательна по «политическим причинам», поскольку народные говоры галичан являются «разновидностью русского языка». По тем же «политическим причинам в 1837 году был конфискован весь тираж первого литературного сборника на русинском языке «Русалка Днестровая», а еще раньше (в 1822) году — запрещен ввоз книг из России.

Ассимиляция поляками русинов — которых из без того оставалось к середине века менее двух миллионов — казалась неизбежной. Но вдруг империю потрясла венгерская национальная революция, пробудившая национальное самосознание всего «нижнего этажа империи». А тут австрийцы еще призвали на помощь Николая I.

Так в 1849 году западные русские впервые за полтысячи лет встретились со своими «материковыми» братьями. 200-тысячная армия Паскевича произвела на русинов просто-таки гипнотизирующее действие. Это великое войско могучей державы оказалось своим! Оно говорило на почти местном языке!

Историк Закарпатья Петр Сова свидетельствовал, что и русские солдаты, не ощущая различий между своими говорами и местным, даже перевалив через Карпаты, были все еще убеждены, что они находятся в России, «и спрашивали, где ж будет, наконец, земля неприятельская, мадьярская». Подтверждал эти наблюдения и местный писатель Уриил Метеор: «Свободно разговаривали с Москалями и без затруднения понимали их язык. Они совсем таким образом крестилися и теми же словами молилися, как здешние домородные люди. Выходило, что они одного с нами языка и одной веры» (язык оригинала сохранен. — Д.С.).

Получив столь мощный толчок, пробуждение народного самосознания переросло в подлинное национальное возрождение.

Профессор Головацкий принялся за разработку литературного языка на основе галицийского наречия, но вскоре оставил это дело, так как убедился, что приближается к литературному общерусскому языку. «Едва начала Русь в Австрии возрождаться, оказалось, что её литература не ступит ни шагу без словаря Шмидта (русско-немецкий словарь — Ред.), что этот словарь русский как для Львова, так и Петербурга, что в нем собраны сокровища действительно литературного, письменного языка», — приводит свидетельства тогдашней галицкой прессы историк Александр Каревин.

Власти даже стали издавать во Львове «Вестник краевого правительства», где указы и распоряжения публиковались на русинском языке.

Отношение австрийского правительства к русскому возрождению начало меняться в 1854 году, когда Россия подверглась англо-франко-турецкой агрессии. Постепенно стали закрываться газеты, выходящие на «московском» языке.

«Что наш язык похож на употребляемый в Москве, в том мы не винны, — оправдывался на заседаниях галицкого сейма униатский священник Иоанн Наумович. — Похожесть нашего языка с московским очевидна, потому что они оба опираются на общие основания и правила». Член рейхсрата Наумович объяснял своим коллегам что, поскольку основной вклад в разработку русского литературного языка внесли малорусы, то, принимая этот язык, «мы берём назад свою собственность. Похожесть нашего языка с языком всей Руси не уничтожит никто в мире — ни законы, ни сеймы, ни министры».

Но «отбиваться» приходилось не только от чужих. Увидев в 1861 в Петербурге первые номера львовской газеты «Слово» Николай Чернышевский просто таки пришел в ярость от языка, которым она была напечатана: «Разве это малорусский язык? Это язык, которым говорят в Москве и Нижнем Новгороде, а не в Киеве или Львове». Стремление русинской элиты использовать язык царской Россией в глазах «революционных демократов» было «сущей реакцией». Головацкому приходилось доказывать, что «галицкие русины не пишут, да и не могут писать по-великорусски по той естественной причине, что не знают великорусского языка… Русины того мнения, что русский книжный язык возник в Южной Руси и только усовершенствован великорусами».

До австрийских властей то же пытались донести и редактор правительственного «Вестника» Николай Устиянович, и львовский униатский каноник Антоний Петрушевич (составитель этимологического словаря всех славянских языков) и многие другие.

Но в Вене не желали слушать никаких доводов. «Рутены не сделали, к сожалению, ничего, чтобы надлежащим образом обособить свой язык от великорусского, так что приходится правительству взять на себя инициативу в этом отношении», — заявил, в конце концов, наместник Франца-Иосифа в Галиции поляк Голуховский.

И «взяли», приступив к созданию руками весьма в том заинтересованных поляков «украинской народности» и ее языка. «Все польские чиновники, профессора, учителя, даже ксендзы стали заниматься по преимуществу филологией, не мазурской или польской, нет, но исключительно нашей, русской, чтобы при содействии русских изменников создать новый русско-польский язык» — вспоминал крупнейший общественный деятель угорской Руси Адольф Добрянский. Подробно суть этой «инициативы» освещенная в работах Александра Каревина и Николая Ульянова. Касался ее и «УРА-информ».

Именно с того времени берет начало государственная поддержка клеветы на «кацапов» и «москалей», и натравливания на их местных сторонников. «Пустить русина на русина, дабы они сами себя истребили», — формулировал эту политику граф Голуховский. Для этих целей же правительством была создана и получила щедрое финансирование знакомая и нам сегодняшним «Просвiта». Для такого рода «фундацiй» даже сочинен был гимн «Мы с ляхами, ляхи с нами! И в прах вража сила!».

Но добился Голуховский только обратного. Запретом школьного предмета родного языка и введением при этом латинского правописания (т.н. «абецадло») он раздул просто-таки «азбучную войну». Казалось, все общество встало в защиту своего правописания. В конце концов, это вылилось в массовое увлечение русской культурой и языком. Судебный советник Михаил Качковский, «сев на хлеб и воду», все свое жалованье отдавал на «общерусское дело». По его примеру на него отовсюду посыпались взносы от 1 до 300 крон. Вскоре «Общество Михаила Качковского» учредило свои газеты, издательства, культурные центры. Во Львове возникло литературное общество имени Пушкина. По всей Галичине проводились Дни русской культуры. Интеллигенция несла томики Пушкина в народ, сельские общины ставили Александру Сергеевичу памятники. Столь же динамично шло возвращение униатов в Православие (на великие праздники до 400 Крестных ходов прорывалось через австрийскую границу в Почаевскую Лавру). При каждом удобном случае галичане демонстрировали свою «русскость». После разгрома в России польского восстания 1863 года, когда в Австрии был объявлен траур по погибшим повстанцам, русины устроило грандиозный «русский бал» в честь победы.

В 1871 году была образована «Русская Рада» — организация, представлявшая интересы всего галицко-русского населения. В ее программе говорилось: «Трехмиллионный народ наш русский, под скипетром австрийским живущий, есть одною только частью одного и того же народа русского, мало-, бело- и великорусского». Вторила ей и львовская газета «Слово» — рупор русинства: «Литературный русский язык должен быть один. Что Русь делится на части, еще ничего не значит. Она всегда составляет одну целость, как Великая и Малая Польша составляют одну Польшу с одним литературным языком».

К концу века москвофильство, по свидетельству Грушевского, «охватило почти всю тогдашнюю интеллигенцию Галиции, Буковины и закарпатской Украины». О его масштабах свидетельствуют более 100 тыс. подписей русских галичан к Петиции в Венский парламент с требованиями свободы изучения и преподавания русского языка: «Высокая палата! Галицко-русский народ по своему историческому прошлому, культуре и языку стоит в тесной связи с заселяющим смежные с Галицкой землей малоросским племенем в России, которое вместе с великорусским и белорусским составляет цельную этнографическую группу, то есть русский народ. Язык этого народа, выработанный тысячелетним трудом всех трех русских племен и занимающий в настоящее время одно из первых мест среди мировых языков, Галицкая Русь считала и считает своим и за ним лишь признает право быть языком ее литературы, науки и вообще культуры… Общерусский литературный язык у нас в Галиции в повсеместном употреблении. Галицко-русские общественные учреждения и студенческие общества ведут прения, протоколы, переписку на русском литературном языке. На этом же языке у нас сыздавна издавались и теперь издаются ежедневные повременные издания, как: «Слово», «Пролом», «Червонная Русь», «Галичанин», «Беседа», «Страхопуд», «Издания Галицко-русской матицы», «Русская библиотека», «Живое слово», «Живая мысль», «Славянский век», «Издания общества имени Михаила Качковского», расходящиеся в тысячах экземпляров».

Культурное движение быстро переросло в политическое. В 1893 году Драгоманов обращает внимание на факт неизменного перевеса москвофилов на всех выборах в сейм и рейхсрат. И это притом, что, по признанию того же Драгоманова украинофильская партия «не только мирилась с Австро-польской правительственной системой, но сама превращалась в правительственную». В сейме и рейхсрате появились «объединители» — так называли сторонников объединения Галицкой Руси с Россией.

И таких сепаратистов можно было понять. Ведь жизнь галицкого народа разительно отличалась от жизни малороссов в Польском королевстве под Россией. Депутат австрийского парламента поляк Станислав Щепановский признавал в своей книге «Нищета Галиции в цифрах», что к 1888 году «от нищеты погибло у нас за 27 лет 1,5 млн. человек, которые бы выжили, если бы у нас имели такой же заработок, какой имеют люди по ту сторону границы».

В ответ правительственный «отдел пропаганды и агитации» распространяет по всей Галичине литературу об «угнетении украинцев москалями». В это время термины «Украина» и «украинский» уже используются без стеснения. Из Киева приглашается Михаил Грушевский, под которого во Львовском университете учреждают специальную кафедру и поручают ему составить историю «Украины» и «украинского народа». С этого времени главным делом жизни Грушевского становится подведение научно-исторического базиса под культурный и духовный раскол русского мира. С тех пор абсурдное сочетание «базис под раскол» становится негласной «целью и задачей» украинской историографии, характеризующейся исключительно негативной направленностью информации (об извечном угнетении самой свободолюбивой в мире нации и ее повсеместных врагах).

В русинские села посылаются исключительно учителя-украинофилы. Учителя с русскими убеждениями вышвыриваются с мест. С 1911 года от выпускников духовных семинарий требуют следующее письменное обязательство: «Заявляю, что отрекаюсь от русской народности, что отныне не буду называть себя русским; лишь украинцем и только украинцем». Не подписавшим его не дают прихода.

Но все же насаждение украинства идет крайне туго — народ упорно держится своего тысячелетнего имени. Вплоть до 1-й мировой войны москвофилами остается большинство галичан. В декабре 1912 года австрийский министр Ауфенберг предупреждает непокорных: «те, кто обязан, силой прекратят русское движение в Галиции…». А украинофильская газета «Дiло» предельно конкретизирует задачи: «… Русофилы ведут изменническую работу… Всех, кто только учит народ поступать так, следует немедленно арестовывать на месте и предавать в руки жандармерии…». А что же жандармерия? «Всех «русофилов» следует беспощадно уничтожать», — рапортовал главнокомандующему комендант Львова генерал-майор Римль.

И в 1914 году, под шумок «военного времени», начался кровавый геноцид коренного населения Галиции. Впервые в европейской истории создаются концлагеря Талергоф и Терезин. Первую партию русских галичан пригнали в Талергоф 4 сентября 1914 года, но до зимы 1916-го там не было бараков. Узники спали на сырой земле под открытым небом, под дожем, снегом, на морозе… Писатель Олесь Бузина раздобыл свидетельства о питании узников Талергофа: «Талергофский рацион состоял из пятой части армейской хлебной порции на весь день. Утром получали отвар из фасоли, в полдень — такую же похлебку из свеклы. Иногда — соленую репу и кусок селедки. Посуду не выдавали. Каждый обходился как мог. Делал углубление в куске хлеба и наливал туда жидкость или, отбив у бутылки горлышко, использовал ее вместо котелка. Большинство оставалось вообще без обеда».

Битком забиты были и «штатные» тюрьмы Австро-Венгрии. Дирекция императорско-королевской полиции во Львове даже выражала крайнюю озабоченность «перенаселением» всех трех львовских тюрем. По всей русинской земле вершили свои казни и полевые суды. Всего за время русинского геноцида было уничтожено 120 тыс. человек (!). Среди них — около 300 униатских священников, только заподозренных в симпатиях к Православию. Более 100 тысяч галичан ушли в Россию вместе с отступающей русской армией летом 1915 года. Эти сведения приводит польский депутат Венского парламента А. Дашинский (все русские депутаты этого парламента были расстреляны) («Временник», Львов, 1938 г.)

Повальному аресту была подвергнута также вся (!) лемковская интеллигенция: священники, адвокаты, судьи, педагоги, студенты и даже гимназисты. Вот как описывает гибель группы студентов историк Галицкой Руси Василий Ваврик, сам прошедший через Талергоф: «Чировский, обер-лейтенант австрийского запаса был специалистом от немецкого «анбинден» (подвешивание за одну ногу — Д.С.), обильную жатву которого он пожал по случаю набора рекрутов в армию, когда студенты назвали себя русскими. Это «злодеяние» взбесило украинца, до того, что он требовал военного суда над студентами. В канцелярии лагеря он поднял страшную бурю, подбурив всех офицеров и капралов, и радый этому фон Штадлер начал взывать студентов на допросы. Но ни один из них не отступил от сказанного, хотя Чировский со своими заушниками бесился, угрожая кулаками.

Не помогло! Студенты твердо стояли при своем и были готовы за имя своих предков на наибольшие жертвы: их конфликт с напастником кончился тем, что всех фон Штадлер приговорил к 3-недельному заключению под усиленной стражей и усиленным постом, а после этого на два часа «анбинден». Понятно, экзекуцию подвешивания исполнял сам Чировский по всем правилам военного кодекса и регламента. Каменного сердца выродка не тронули ни слезы матерей, ни просьбы отцов, ни обморок, ни кровь юношей, у которых она пускалась из уст, носа и пальцев.

Черная физиономия Чировского перешла в историю мартирологии, претерпенных страданий галицко-русского народа. Ни один украинский адвокат, ни один украинский «пысьменник» не в силах обелить его. Варварство его дошло до того, что он велел на могиле под соснами уничтожать православные кресты, доказывая немцам, что в этих крестах таится символ русской веры…» (В.Ваврик. «Терезин и Талергоф». — Львов, 1928; Филадельфия, 1966 г.).

Разумеется «особое внимание» было уделено Львову: все имущество центральных органов просветительных и культурных галицко-русских обществ, бурс, приютов, редакций газет и т. п. было подвержено ограблению и разгрому. В первую очередь — по доносам украинских газет «Дiло» и «Свобода». По тем же доносам все львовские тюрьмы были переполнены русинами. «В темном углу «Бригидок» шла экзекуция за экзекуцией… Последнего за то, что под виселицей крикнул: «Да здравствует великая и нераздельная Русь!», палач истязал на эшафоте четверть часа» — пишет Василий Ваврик.

В результате тотального геноцида русинов, к 1931 году их процентный вес во Львове сократился почти вдвое. И все же, несмотря такого рода искусственный отбор русофобского населения Галиции, идею русскости уничтожить не удалось. Еще в 1934 году «Новий час» угрожал Талергофом ее носителям: «Нашi недобитки «русских» заворушилися, i саме на це треба звернути увагу i цього не легковажити, але з корнем виполювати хабуззя, яке тiльки завдяки нашeй добродушности все-таки до тепер не щезло». И «сигналы» эти не находили полное понимание — вот признание известного политического деятеля уже независимой Польши В. Бончковского: «Если бы не существовал украинский народ, а только этнографическая масса, то следовало бы помочь ей в достижении национального сознания. Для чего и почему? Потому, чтобы на востоке не иметь дела с 90 млн. великороссов плюс 40 млн. малороссов, неразделённых между собой, единых национально».

P.S. 8 октября 2004 года Верховная Рада Украины приняла Постановление «О 90-летии трагедии в концлагеря «Талергоф». Кабмину было поручено «осуществить комплекс мероприятий по увековечению памяти жертв террора против русинов,… которые считали себя частью единого русского народа». Через полгода авторы текста постановления напомнили о нем в своем депутатском запросе вице-премьеру Николаю Томенко. Ответа самого гуманитарного из замов «народноi прем’eрки» не последовало…

На Лычаковском кладбище во Львове зарастает бурьяном памятный камень, на котором выгравировано: «Жертвам Талергофа — Галицкая Русь».

С праздником вас, дорогие львовяне!