Русский человек на рандеву

«Русские немцы» в жизни и творчестве И.А.Гончарова

И.А. Гончаров был одним из наиболее выдающихся наблюдателей феномена национального характера не только в русской, но и в мировой литературе. Его романы «Обломов» и «Обрыв» представляют собою целую энциклопедию русских типов, а «Фрегат Паллада» демонстрирует незаурядные способности писателя мгновенно и точно схватывать существо национального характера в самых незначительных бытовых проявлениях. Национальное у Гончарова объясняет поведение человека едва ли в меньшей степени, чем социальное.

Во «Фрегате „Паллада“ художнику приходит на ум параллели между русским человеком и испанцем, негром, китайцем, японцем и т. д. Однако доминирующей является, несомненно, параллель с англичанином, великолепно представленная в 1-м письме „Фрегата“ Паллада». Для Гончарова англичанин — не только человек активной преобразующей деятельности, но и человек вкуса, умеющий жить с комфортом. Неизмеримо много значит для него и то, что англичане выработали нравственный идеал «джентльмена». Джентльмен — это вполне современный человек, живущий деятельно и приятно, со вкусом и комфортом, но в то же время сохраняющий в душе высокий христианский идеал, рассматриваемый не в категориях нравственного абсолюта, а в приложении к реальной жизненной практике. Элемент западничества у Гончарова оформляется прежде всего как элемент англомании (если вообще возможно говорить о какой-нибудь его «мании»). Тем более удивительным кажется, что размышление о достоинствах и противоречиях русского характера в «Обломове» оттенены параллелью Ильи Обломова с русским немцем Андреем Штольцем. Гончаров, питавший определенные симпатии к англичанам, отразил, вслед за другими русскими писателями реальную ситуацию в России где «западный элемент» чаще всего был представлен именно немцами, составившими особую этнокультурную группу под названием «русских немцев».

Иван Александрович Гончаров ощутил мощное влияние «германского гения». В его произведениях легко найти следы творческого соприкосновения с такими гигантами немецкой культуры, как Ф. Шиллер, И. Гете, Г. Гейне. Огромную роль сыграл личный опыт писателя. Ведь его жизнь прошла в Поволжье и Петербурге — двух регионах традиционного поселения русских немцев. В какой-то степени русские немцы оказались даже причастны к воспитанию Гончарова. В одной из своих автобиографий он писал: «Первоначальное образование в науках и языках, французском и немецком, получил в небольшом пансионе, который содержал в имении княгини Хованской, за Волгой, сельский священник, весьма умный и ученый человек, женатый на иностранке» [1]. В другой автобиографии поясняется, что, во-первых, это иностранка была немкой, а во-вторых, именно она преподавала будущему писателю первые уроки французского и немецкого языков: «Здесь у жены священника, немки, принявшей православие, он положил основание изучению французского и немецкого языков».

Очевидно, уже в этот период, на Волге, писатель увидел образцы «немецкого воспитания», основанного на привитии привычки к упорному и энергичному труду, а также к нравственной самостоятельности и ответственности личности. Сильные стороны этого воспитания не могли не броситься в глаза и не служить постоянным фоном для размышлений об «обломовщине», размышлений, начавшихся очень рано (V, 242). Это воспитание названо в романе «Обломов» «трудовым, практический воспитанием». Если вести речь о непосредственных личных впечатлениях Гончарова о русских немцах, то их было достаточно много на всем последующем жизненном пути писателя: в университете, на службе, в кругосветном плавании, даже среди родственников (по линии жены его брата, Н.А. Гончарова).

Уже в первом романе Гончарова «Обыкновенная история» есть упоминания о русских немцах. Это два противоположных психологических типа. Один из них — учитель Юлии Тафаевой, человек крайне неловкий и неуверенный в себе. Этот образ несомненно навеян Гончарову реальными встречами с учителями-немцами, которые преподавали в Коммерческом училище. Об этом училище он всегда вспоминал с тоской и раздражением. В особом художественном контексте изображается Гончаровым набожность немца-учителя, преподающего немецкий язык и литературу Юлии Тафаевой. В этом плане любопытно, как учитель отбирает книги для Юлии: «Первая книга была: «Идиллии» Геснера, — «Gut!» — сказал немец и с наслаждением прочел идиллию о разбитом кувшине. Развернул вторую книгу: «Готский календарь 1804 года». Он перелистовал ее: там династии европейских государей, картинки разных замков, водопадов, — «Sehr gut!» — сказал немец. Третья — библия: он отложил ее в сторону, пробормотав набожно: «Nein!"…» Другой немец в романе — виртуозный музыкант.

Особенно большое место в этом ряду занимают «остзейцы». Писатель наблюдал их во время своей службы в Петербурге, а впоследствии, в период летнего отдыха в течение нескольких лет, в Прибалтийском крае. На эти впечатления накладывались другие — непосредственно от Германии, куда он впервые попал в 1857 году. В «Слугах старого века», он пишет, например, о том, что «видал, как в Германии, с курительной трубкой в зубах крестьяне пашут, крестьянки жнут в соломенных шляпках». Из всего этого вырабатывались представления писателя, как о немецком национальном характере, так и о роли, которую играют в русской жизни немцы. Если в «Обыкновенной истории» немцы — случайные персонажи, то в «Обломове» немецкое происхождение Штольца — принципиально важный момент.

Параллель между Ильей Обломовым и Андреем Штольцем стала едва ли не общим местом. Между тем она не так однозначна, как может показаться. Общий тон гончаровских размышлений о России определяется его представлением о ней как о стране огромных, но еще не разработанных возможностей. По мнению писателя, Россия еще только входит в европейскую цивилизацию. Гончаров рад приветствовать все те внутренние силы, которые способствуют продвижению России к общеевропейской жизни и наоборот, осуждает «застой, сон, неподвижность» (VШ, 80). В этом смысле в национальном характере его интересует лишь определенная доминанта: способность человека быть работником, преобразователем жизни. Об этой доминанте он упоминает в статье «Лучше поздно, чем никогда», говоря об образе Штольца и о роли, «какую играли и играют до сих пор в русской жизни и немецкий элемент и немцы. Еще доселе они у нас учители, профессоры, механики, инженеры, техники по всем частям. Лучшие и богатые отрасли промышленности, торговых и других предприятий в их руках. Это, конечно, досадно, но справедливо… Отрицать полезность этого притока постороннего элемента к русской жизни — и несправедливо, и нельзя. Они вносят во все роды и виды деятельности прежде всего свое терпение, perseverance (настойчивость) своей расы, а затем и много других качеств…» (VШ, 81). В письме к Великому князю Константину Константиновичу Романову Гончаров дополняет свои суждения: «Они… научат русских, нас, своим, в самом деле завидным племенным качествам, недостающим славянским расам — это perseverance во всяком деле… и систематичности. Вооружась этими качествами, мы тогда, и только тогда, покажем, какими природными силами и какими богатствами обладает Россия!

Другому пока нам у остзейских культурхеров учиться нечему и занять ничего не приходится» [2].

Сравнение Обломова и Штольца в романе — это сравнение «работника» и барственного «лентяя». Если Штольц является, по словам Гончарова, «образцом энергии, знания, труда, вообще всякой силы» (VШ, 80), то Обломов воплощает «лень и апатию во всей ее широте и закоренелости как стихийную русскую черту» (VШ, 80). Соответственно, в Штольце представлены те черты, которых недостает «славянским расам». Многое в образах двух этих героев строится на принципе прямого и недвусмысленного противопоставления.

Об Илье Ильиче, например, сказано: «Тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины». Совершенно иначе характеризуется Андрей Штольц: «Он весь составлен из костей, мускулов и нервов…Он худощав… кость да мускул, но ни признака жирной округлости». Противопоставление углубляется иными характеристиками: «Лежанье у Ильи Ильича… было его нормальным состоянием», в то время как Штольц «беспрестанно в движении»; «Обломов любил уходить в себя и жить в созданном им мире», Штольц же «больше всего… боялся воображения… Он боялся всякой мечты». Мечтательный Обломов не может реализовать своих планов: «Вот-вот стремление осуществится, обратится в подвиг. Но… промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонится к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе…». Иное у Штольца: «Выше всего он ставил настойчивость в достижении целей… Он шел к своей цели, отважно шагая через все преграды…» Контрасты слишком очевидны. Более того, очевидно и то, что перед нами — не различие индивидуальностей, а противоположение национальных менталитетов: русского и немецкого. Правда, оно не столь однозначно, как может показаться на первый взгляд.

Современник писателя историк Н.И. Костомаров не делал открытия, а лишь обобщал известное, когда писал: «Вражда немецкого племени с славянским принадлежит к таким всемирным историческим явлением, которых начало недоступно исследованию, потому что оно скрывается во мраке доисторических времен. При всей скудости сведений наших, мы не раз видим в отдаленной древности признаки давления немецкого племени над славянским» [3]. Позже философ Н. Бердяев дает философское обоснование этому историческому факту: «Германская раса — мужественная, самоуверенно и ограниченно мужественная. Германский мир чувствует женственность славянской расы и думает, что он должен владеть этой расой и ее землей, что только он силен сделать эту землю культурной. Давно уже германизм подсылал своих свах, имел своих агентов и чувствовал Россию предназначенной себе. Весь петербургский период русской истории стоял под знаком внутреннего и внешнего влияния немцев. Русский народ почти уже готов был примириться с тем, что управлять им и цивилизовать его могут только немцы. И нужна была совершенно исключительная мировая катастрофа, нужно было сумасшествие германизма от гордости и самомнения, чтобы Россия осознала себя…» [4].

Подобные суждения, абсолютно четко выраженные в ХХ веке, разумеется, не могли не иметь хождения (пусть и в более смутном выражении) в России ХIХ века, ибо налицо был факт: давнее историческое присутствие немцев на русской земле и их историческое превосходство в цивилизующей деятельности. Двойственное отношение к русским немцам было неизбежно.

В статье с характерным названием «Русская апатия и немецкая деятельность» критик А.П. Милюков писал: «Неужели в этом Штольце должны мы признать свежую натуру, идеал… В этой антиапатичной натуре, под маскою образованности и гуманности, стремления к реформам и прогрессу, скрывается все, что так противно нашему русскому характеру и взгляду на жизнь. В этих-то штольцах и таились основы гнета, который так тяжело налег на наше общество» [5]. Об этом же писали и многие другие критики романа. Даже Н.А. Добролюбов, так горячо выступивший против «обломовщины», не признал ее национальной болезнью, а Штольца — идеалом русского деятеля.

В русской литературе со времен незабвенного Бирона немецкая тема развивалась часто с резко негативным оттенком. Как правило, подчеркивались такие черты, как методичность немца, порою доходящая до жестокости, недостаток душевности, исключительная расчетливость, скупость, стремление взять верх над русским человеком и т. д. При этом с удовольствием отмечалась «жидкая натура» немца по сравнению с русским. Одним из наиболее характерных примеров является образ Бирона в «Ледяном доме» И.И. Лажечникова. Стоит напомнить и о «грехе» Германа из «Пиковой дамы» А.С. Пушкина. Н.В.Гоголь, начиная с «Ганца Кюхельгартена», развивает в своем творчестве немецкую тему, причем, иногда на грани национальной пародии, воспроизводя народно-фольклорное восприятие немца русским человеком. Его герои употребляют многие пословицы, сложившиеся в русском языке про немца. Так, во «Владимире третьей ступени» персонажи рассуждают о немецкой скупости: «Вот уж немецкая сигарка… Скряжничает, проклятая немчура… На свой счет не выпьет пива, немецкая сосиска!» В «Ночи перед рождеством» Гоголь изображает черта через сравнение с немцем: «Спереди он совершенно немец…» Образ «немца-черта», немца, принесшего в Россию западную «чертовщину», глубоко философичен и органичен, он так или иначе проявляется в произведениях многих авторов в русской литературе. В «Невском проспекте» Гоголь дает традиционное восприятие немецкой методичности: «Шиллер был совершенный немец… Еще с двадцатилетнего возраста, с того счастливого времени, в которое русский человек живет на фу-фу, уже Шиллер размерил всю свою жизнь и никакого, ни в коем случае, не делал исключения…Он положил себе в течении десяти лет составить капитал из пятидесяти тысяч, и это уже было так верно и неотразимо, как судьба…»

Народно-фольклорный пласт восприятия русских немцев наличествует и в романе «Обломов». Прежде всего это касается слуги Обломова — Захара, рассуждающего о своих соседях: «А где немцы сору возьмут… Вы поглядите-ко как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: все поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять?»

Однако Гончаров постоянно корректирует национальное восприятие немцев подчеркнутой трезвостью и прагматизмом. В случае с Захаром это выражается в самопародии, которой Захар не замечает, когда продолжает свою речь: «У нас нет этого вот, как у нас, чтобы в шкафах лежала годами куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба на зиму…»

Выражая традиционно-фольклорное восприятие немца, Гончаров вслед за Гоголем прибегает к пословице. Отпуская Илюшу Обломова в Верхлево к Штольцам и нагружая его съестными припасами, обломовцы говорят: «Там не разъешься, обедать-то дадут супу, да жаркова, да картофелю, к чаю масла, а ужинать-то морген-фри — нос утри».

Впрочем, Гончаров не был абсолютно первым, кто сумел подняться над сугубо «шапкозакидательским» восприятием проблемы русских немцев. Тот же Лажечников в романе «Басурман» показал борьбу двух точек зрения на «немецкую прививку» к русской жизни. Тяга к просвещению, культуре, европеизации русской жизни сталкивается в романе с «обломовщиной», интерпретированной в духе жестоких нравов русского средневековья. «Басурман» написан с просветительских позиций, автор исторически верно оценивает вклад немцев в русскую цивилизацию.

Проявляет объективность и Гоголь в микросюжете о сапожнике Максиме Телятникове в «Мертвых душах», в котором ясно видна близость к концепции гончаровского «Обломова». О своем покойном сапожнике Чичиков говорит: «Учился ты у немца, который кормил вас всех вместе, бил ремнем по силе за неаккуратность и не выпускал на улицу повесничать, и был ты чудо, а не сапожник, и не нахвалился тобою немец, говоря с женой или камрадом. А как кончилось твое учение: «А вот теперь я заведусь своим домиком, — сказал ты, — да не так, как немец, что из копейки тянется, а вдруг разбогатею"… Достал где-то втридешева гнилушки кожи и выиграл, точно, вдвое на всяком сапоге, да через недели две переполнились твои сапоги… И вот лавочка твоя запустела, и ты пошел попивать да валяться по улицам, приговаривая: «Нет, плохо на свете! Нет житья русскому человеку, все немцы мешают"…»

Тем не менее, именно Гончарову принадлежит заслуга взвешенной, объективной, собственно исторической постановки вопроса о роли русских немцев в историческом развитии России. Впервые на сравнении способностей русского человека и немца к деятельности на благо России строилась концепция русского романа. Автор, обладающей большой степенью национальной самокритичности, патриотизма и духовной свободы, решает вопрос в пользу немца, а не русского, — что в не могло не породить бесчисленных обвинений в отсутствии патриотизма. В сущности, в основу своей концепции, Гончаров положил горькие признания, сформулированные в приведенных выше цитатах из его статьи и письма: «Это, конечно, досадно, но справедливо»; «Они научат…нас своим, в самом деле завидным племенным качествам, недостающим славянским расам…»

Гончаров ставил перед русским человеком прямую задачу: учиться у немца, учиться, отбросив чувство национальной спеси, отбросив исторически сложившиеся обиды и т. д., — для будущего блага России: «Вооружась этими качествами, мы тогда, и только тогда, покажем, какими природными силами и какими богатствами обладает Россия!»

Размышляя о судьбе России, о перспективах ее исторического развития, автор «Обломова» мог бы ограничиться приведенной одноплановой схемой. Однако параллель между Обломовым и Штольцем не столь проста. Гончаров ставит в романе общефилософские вопросы: о смысле жизни, о гармоничном человеке, о соотнесенности «ума» и «сердца» и т. д. Все эти вопросы рассматриваются автором в процессе постоянного диалогического соотнесения позиций. «Племенные качества» Обломова и Штольца в этом диалоге поворачиваются уже иными своими сторонами. Так, славянская «женская» натура Обломова отличается «ленивой грацией», пластичностью, мягкостью, созерцательностью, «голубиной нежностью», сердечностью, душевностью, Штольц выражает начало волевое и рациональное, порою рассудочное, деятельное. Обломов фаталист и созерцатель, Штольц — волевой преобразователь. Обломов видит смысл жизни и труда — в отдыхе, Штольц — в самом труде. Обломов тянется к идилии, к природе, Штольц — к обществу.

В романе философские вопросы рассматриваются в процессе тонкой сопоставительной игры с национальными характерами. Причем игра эта весьма динамична и подвижна: Обломов не всегда русский, как и Штольц — не всегда немец в своих философских проявлениях и установках. Иногда Обломов предстает как созерцательный античный философ, иногда — как представитель Азии и азиатского отношения к жизни. Точно так же и Штольц порою проявляется как европеец вообще. Тем не менее достаточно широкий диапазон русского и немецкого национальных характеров с их общей популярностью в главном («душевность», «сердечность» — «воля», «рассудок») позволял романисту вести художественное исследование широкого круга философских вопросов путем поиска «меры», «золотой середины» между полярными крайностями.

В ходе сопоставления выявляются как сильные, так и слабые стороны обоих характеров. Совершенно очевидно, что в Штольце для автора недостает эстетической широты, пластичности, непосредственности, сердечности. Гончаров не соглашается с суждениями о немецком характере, высказанными Захаром или обломовцами, но что-то в этих суждениях он безусловно принимает. Не случайно мать Андрея Штольца «не любила грубости, самостоятельности и кичливости, с какими немецкая масса предъявляет везде свои, тысячелетием выработанные бюргерские права, как корова носит свои рога, не умея, кстати, их спрятать». Лексика и стиль этого отрывка показывают, что здесь присутствует оценка не только героини, но и автора. Гончаров признает бюргерство национальным признаком. Иное дело, что он не ограничивает национальный характер — в отличие от своих героев — только бюргерством. Очевидно, он вовсе не согласен с предположением госпожи Штольц о том, что «во всей немецкой нации не было и не могло быть ни одного джентльмена». Кстати сказать, мать Штольца обрисована в романе с некоторой долей иронии: она «заражена» обломовской психологией, хотя эта психология задана в ее характере в несколько облагороженном варианте.

Сравнение Обломова и Штольца — далеко не всегда в пользу последнего. В Обломове больше искренности, мысли о конечном назначении человека и человеческой жизни, в нем тоньше и глубже понимание красоты, благородства. В сцене с пощечиной Тарантьеву он проявляется как рыцарь и т. д. Авторская любовь к русскому человеку в конечном итоге бесспорна. В сущности, бесконечная любовь к Илье Ильичу натолкнула писателя на ту гениальную ностальгическую ноту, которая пронизывает все «житие» идиллического человека Обломова. Гончаров описывает богатыря Илью как бессильного больного, погибающего, казалось бы, из-за пустяков. Описывает так, что вместе с ним Обломова жалеет каждый читатель. Гончаров хочет, чтобы богатырь Илья выздоровел, встал, наконец, с лежанки, отряхнулся от сна. Для того-то он и ставит страшный диагноз болезни, для того-то и выводит на сцену полуиностранца в качестве образца: «досадно, но справедливо».

В романе постоянно переплетаются национальный и исторический планы оценки героев. С точки зрения национальных характеров Штольц и Обломов имеют свои достоинства и недостатки. Автор, выдвигая идею гармонического человека, хотел бы, возможно, чтобы Штольц был более серьезным, душевным, а Обломов — более волевым и рациональным. Как тяжело русскому сердцу пережить то, что иноземец выдвигается в качестве образа для подражания. Но может быть именно этого Гончаров и добивался, — досады, вызывающей действие, нравственной встряски? Может быть, считал болезнь слишком запущенной?

В статье «Лучше поздно, чем никогда» он писал: «Но меня упрекали…, отчего немца, а не русского поставил я в противоположность Обломову?.. Особенно, кажется славянофилы — и за нелестный образ Обломова и всего более за немца — не хотели меня, так сказать, знать. Покойный Ф. Тютчев однажды ласково…упрекая меня, спросил, «зачем я взял Штольца!» Я повинился в ошибке, сказав, что сделал это случайно: под руку, мол, подвернулся! Между тем, кажется, помимо моей воли — тут ошибки собственно не было…»

Это драматичное по духу обращение к «немецкому элементу» выказывает в авторе «Обломова» несомненного патриота, чрезвычайно трезво и с неподдельной любовью размышляющего о перспективах русской жизни и преодолении ее возможных «обрывов».
Мельник Владимир Иванович, доктор филологических наук, профессор

СНОСКИ

1 — Гончаров И.А. Собр. соч. в 8-ми томах. Т.8. М., 1955. С. 221. Далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием тома и страницы.
2 — РО ИРЛИ. Ф. 137, N 64.
3 — Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Вып.1. СПб., 1893. С. 154.
4 — Николай Бердяев. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1918. С. 16−17.
5 — Роман И.А. Гончарова «Обломов» в русской критике. Л., 1991. С. 138.