О, Авва Валаам!

Из очерка «От сего в сие» (Новые записки паломника)

«Радость Валаамская»

Поговорка «радость Валаамская» означала «радость радостей», радость всему.

Храм преподобных Сергия и Германа — в нижнем ярусе Спасо-Преображенского собора. В воскресенье вечером поется акафист основателям монастыря — преп. Сергию и Герману, Валаамским чудотворцам…

Те же темные предания называют Сергия одним из апостольских учеников, с людьми новгородскими посетившим сей остров, где крестил язычников и между ними некоего Мунга, которого предполагают быть Германом; но вся сия повесть, извлеченная из древней рукописи, отповедь, ничем не доказана. С большим вероятием можно отнести житие преподобных ко времени княгини Ольги, а некоторые думают, что они были греческие выходцы, искавшие просветить Север; а в рукописном житии св. Аврамия Ростовского видно, что обитель Валаамова имела уже в 960 году игумена Феоктиста, окрестившего из язычников просветителя Ростова, который в свою чреду пошел к югу сокрушать идолов и основал на Ростовском озере свою обитель в 990 году, всех древнейшую по летописям. Таким образом, первая искра христианства блеснула Северу с Валаама, и остров сей был рассадником пустынножителей в полунощной стране. (А.Муравьев).

С 1940 по 1989 был обречен на забвение. Сожжены около 20 часовен, разорены Коневский, Ильинский, Тихвинский и Смоленский скиты.

Сейчас — более 200 насельников в обители, скитах и подворьях.

Священноигуменом монастыря сегодня является Патриарх Московский и Всея Руси Алексий Второй.

Обитель сейчас, как и в прежние времена, пытается жить по Саровскому уставу, который является точным списком с устава Саровской Пустыни и введен в Валаамском монастыре игуменом Назарием в 1781 году.

Но, как говорил в телеинтервью сам о. Панкратий, современный инок слаб, строгостей тех давних уставов выдержать не способен. Не будем никого укорять, ведь помним о своем ничтожестве, о наших слабостях и несовершенствах. Да и пример святителя Игнатия Брянчанинова, сетовавшего в письме о. Дамаскину на то, что не сможет выдержать строгость Валаамского устава, должен нас не то что укрепить, но удержать от отчаяния.

С начала XVII по XVIII век монастырь не действовал, разрушенный шведами.

С 1811 по 1917 Валаамский архипелаг входил в состав Финляндского княжества Российской империи. С 1917 по 1940 гг. территория находилась под юрисдикцией Финляндии. В начале февраля 1940-го монастырь эвакуировался в Финляндию, где положил начало Ново-Валаамскому монастырю.

Строительная деятельность о. Панкратия сопоставима разве что с деятельностью игумена Дамаскина в середине ХIХ века. Кое-кто из братии ушел из Валаамской обители, усмотрев сдвиг в сторону слишком активной деятельности. Как видим, продолжается старый спор о делании и неделании, о стяжании и нестяжании — идущий от Нила Сорского и Иосифа Волоцкого — двух крыльев русского монашества.

К скитам валламским

11 августа, препп. Константина и Космы Косинских, мцц. Серафимы девы, Феодотии. Прмч. Михаила. Мч. Евстафия Мцхетского.

С утра мы отправились к скитам острова. Конкретной задачи не ставили, поскольку слабо представляли продолжительность путешествия, местоположение скитов. Так как нам посоветовали, что лучше бы не бросать вещи без присмотра, то лагерь остались «сторожить» две девчушки — Катя и Яна Зайцевы. Катя — как всегда, с непременной удочкой, у воды.

Вновь мы миновали монастырь, пристань, домик лесхоза. По живописным елово-березовым местам с открывающимися травно-цветочными полянками пошли по тракту на Скит Всех Святых. Вот, по левую руку, и врезанная в скалу надпись: «Сделана сія дорога 1845 г.». Первая на нашем пути метка-свидетельство тружданий игумена Дамаскина. Надпись, сфотографированная Ириной Хвостовй, разместится потом на обложне моей книги «Хожение», что выйдет в Москве в апреле 2004 г.

Через несколько десятков метров — каменный старый мост, надпись на котором «Сей мост сооружен 1860 года» прочитывается сквозь ветви с трудом, к тому же лишь если его обойти.

Как пишет Б. Зайцев, «у часовни Богоматери Владимирской мост перекинут через горло озера, под этим мостом надо проходить». Стоя на самом мосту и прежде, сидя с детворой чуть сбоку, я думал о том, что по этой протоке проплывали и монашествующие, прославившие остров святостью, и император Александр Благословенный, и писатели И. Шмелев, Б. Зайцев, и многие, многие другие.

Пройдя по мосту к часовенке Владимирской Богоматери, тем самым попадаем на остров Скитский, второй здесь по величине.

Поражает огромный гранитный поклонный Крест из расставленных по Валааму стараниями о. Дамаскина. «Леса темные, кресты гранитные, церковки среброглавые, святы места… Тишина, покой душе. А который человек с воли, дух в нем и ходит непокойный, и нет в мира в костех его».

Нет ведь. Нет мира.

Потому и прибыли мы сюда, «человеки с воли», чтоб обрести хоть чуточку здешнего мира и привить своим душам. И костям. Крепко сказано, про кости-то.

У изгиба дороги к Всехсвятскому скиту стоит великая «сосна Шишкина», за рисунок которой живописец был удостоен серебряной медали Академии художеств. Именно за Валаамские пейзажи Шишкин в течение трех лет получал академические медали, хотя золотой удостоился с третьего раза, за что и был послан на год в Италию за кошты Академии.

Дорога делает еще один поворот налево. Справа по ходу — светлокаменная часовня Крестных страданий Спасителя. Здесь находилось место земного упокоения Антипы Афонского (10 января 1882 г.). Как сказано, «трудный духовный путь о. Антипы украсился преподобничеством». В 1991 г. мощи подвижника перенесены в нижний храм Спасо-Переображенского собора.

В часовенке, как и везде, даже кое-где в чаще, иконки. «Богоматерь, лампада, воск, корочка хлеба, оставленная как дар — какому-нибудь лесному зверю». Шмелев, возвращаясь из здешнего леса в благоговении, размышлял: «Человек освящает дебри».

Зачем?

В сущности, не это ли и есть задача человека на земле — освящение дебрей. Дебрей внешних, равно как и внутренних.

Куда ни пойдешь на Валааме — всюду встретишь совсем неожиданно, крест гранитный или гранитную часовню. Зайдешь далеко в лес. Дорога неведомо куда уходит. Впереди лес стеной, камень-глыбы. Забываешь, где ты… - и вдруг на повороте, под широкой елью, как под шатром, — часовня. Дверь открыта; на аналое крест и Евангелие; кадило, Псалтирь, старинный, и благодатно взирает Богоматерь, или Спаситель, кроткий, призывает к Себе трудящихся и обремененных. Иногда вылетит пичужка, покрутится над вами и влетит в часовню, А кругом первобытный лес. Ветерок — откуда-то вдруг прорвется, шевельнет голубенькую выцветшую ленту на иконе. Хорошо здесь сидеть, подумать. Воистину, тишина святая. Белка над головой порхает, роняет шишки. А то, случится, выйдет к вам на дорогу олень рогатый или широкобокий лось, постоит совсем неподалеку, поглядит в обе стороны, заслышит колеса по «луде» гремучей или молитву инока и повернет неспешно в чащу, похрустывая буреломом. Необыкновенное чувство испытаешь, когда увидишь лесную часовенку такую: так вот будто и осветит, и дебри не хмурятся и не пугают глушью, а свято смотрят, в самую душу проникают. И веришь, знаешь, что это все — Господне: и повалившаяся ель мшистая, и белка, и брусника, и порхающая в чаще бабочка. И постигаешь чудесный смысл: «яко кроток есмь и смирен сердцем». И рождается радостная мысль-надежда: «Если бы так все было, везде, везде… никаких бы „вопросов“ не было… а святое братство». И тогда еще, в юные, безоглядные дни, в этом лесном уединении, наплывали неясно думы, что все, что ты знаешь, школьного, выбранного из книг, случайного… - все это так ничтожно перед тайной жизни, которая вот раскроется чудесно, которую, быть может, знают кроткие эти звери, белка, птичка и бабочка… недрами как-то знают… которую знают духом отшельники по скитам, подвижники, тяготящиеся земным". (Шмелев).

Отчего все не так благодатно, вернее, совсем безблагодатно в миру? И тянет нас сюда, ко святым местам, заповеданным ко святости Самим Господом и освящаемых молитвенниками-подвижниками. Тянет тех, у кого душа заныла-запросила.

На столике в часовне — иконка преп. Серафима Саровского. Мы оставили поминальные и заздравные записки. Бросили в коробочку денежки.

Обошли Всесвятский скит (он же Белый), основанный игуменом Назарием. Первый Валаамский скит возведен на месте, где некогда жил преп. Александр Свирский. Затем здесь стояла деревянная церковь.

Торжественно притихли и просветлели суровые леса в присутствии сокровища — крепости духовной, где под покровом всех святых и небесных сил бесплотных всматривались в вечность опытные в монашеском делании иноки. — Пишет в своем кратком обзорно-историческом очерке А.Светланова. — При о. игумене Иннокентии открылся здесь чистый, удивительный источник старчества. На Валаам пришел ученик великого русского старца о. Паисия Величковского о. Феодор (+7 апреля 1822 г.), с. которым был другой подвижник о. Клеопа (+ 1816), а также их сотаинник о. Леонид (+1841). Валаамская земля приняла тело отошедшего ко Господу о. Клеопы, он похоронен за алтарем скитской церкви. Отец Феодор почил о Господе в Александро-Свирской обители, а о. Леонид (в схиме Лев) стал основоположником старчества в Оптиной пустыни. Единый свет питал великих старцев, от этого света просияли потом многие подвижники и на Валааме. Будут старцы в других скитах обители, но Валаам особенно прославлен теми, чьи тела лежат теперь за алтарем храма в скиту Всех святых.

Чугунные ворота под каменной аркой — заперты. Скит окружает каменная ограда, уже почти везде восстановленная и побеленная.

Некоторые башенки еще требуют ремонта. В огородике — кусты красной смородины — очень густые гроздья с крупными ягодами. «Живыми яхонтами» назвал светившуюся на солнце и поразившую его валаамскую смородину Иван Шмелев. Тогда на Преображение братия собрали десять пудов смородинки — «крупной, будто клюква».

Видны участки огорода, за деревянным тыном, но перед каменной оградой. Где труждается какая-то послушница. В скит же — женщин пускают только раз в году.

Мне попались две веточки смородинки на кусте, выскочившем за пределы скита.

По А. Муравьеву: «Там никогда не прерывается чтение псалмов, и восемь отшельников сменяются каждые два часа. Эта малая пустыня устроена игуменом Назарием для ищущих совершенного покоя, при самой строгой жизни, в подражание знаменитой обители Царьградской св. Маркелла. Церковь была отперта, и слышался внутри ее томный голос чтеца; бледный, изнуренный, он стоял перед аналоем. Мы вошли тихо — не заботясь о живых, он продолжал Псалтирь за усопших…

Уходим резко влево, чтоб пройти на Коневский скит. Но через час ходьбы по дороге (битый кирпич, грязь, перепады высот, брусника) неожиданно попадаем в Смоленский скит, который реставрируется.

История этого скита такова. Командующего русской армией во время Первой мировой войны великого князя Николая Николаевича окормлял иеросхимонах Ефрем (+ 16 марта 1947 г.). В честь памяти множества убиенных на полях сражений великий князь решил устроить на Валааме скит. Проект скитского храма, впоследствии освященного в честь Смоленской иконы Божией Матери, был разработан великим князем Петром Николаевичем. В Смоленском скиту о. Ефрем поселился в уединении, чтобы ежедневно совершать богослужения по полному уставу об упокоении душ убиенных воинов.

Зачем это убиенным воинам, сложившим головы за Отечество да за други своя? По слову архимандрита Афанасия (Нечаева), «много миллионов этих душ. И все они чувствуют одинокую молитву валаамского отшельника, и отрадно им становится, что не забыт их подвиг».

Когда мы приблизились к скиту, еще не зная, что это именно Смоленский, то обнаружили, что работники ушли на перерыв. Метрах в десяти-пятнадцати ниже, на бережке Московского залива, в баньке шла постирушка (на веревке сушились рясы). Я увидел двух монахов. С их разрешения угостил пряниками, которые купила Ира Хвостова в магазинчике у монастыря. Полный рыжебородый очкарик университетского вида перекрестил пакетик, и взяли они по одному пряничку. На предложенье взять еще — нервно, повышая голос, он почти возопил: «Спаси Христос!» (На следующий день мы с ним рядышком стояли на заутрене в Преображенском.)

Я вернулся к своим. Откуда-то появилась девушка и предупредила о змеях. Нас уже информировали и прежде. Кто-то видел на дороге змею, толщиной в руку, укусившую его за ботинок.

Нам пришлось почти вернуться к повороту от Всехсвятского скита. Там нашли верную тропу. Вообще в этот день было много «скитаний», потом удивлялись, как это мы, такие умудренные туристы-ориентировщики, плутали в столь очевидных местах, пусть и с примитивной туристической схемой. Но плутания оказались нам в радость: мы посетили больше значительных мест, чем планировали.

Дойдя до поломанных мостиков на о. Московский, решили отдохнуть на солнышке. Некоторые наши особы женскаго полу ушли далече за валуны купаться, а остальные дремали на камнях, ожидаючи. Вокруг — спокойствие и тишь. Мысль о том, что так будет и должно быть всегда, что остаться бы здесь, хоть и недвижным валуном, навеки — приходила, конечно, не только нам, но и многим предшественникам.

Дальше мостки были тоже разрушены. Благо, за месяц предшествовавшей нетипичной для здешних мест жары, вода стояла не очень высоко и мы переходили с острова на остров по камням.

Еще с час шли к Коневскому скиту, построенному во имя иконы Божией Матери Коневской. Увидали и древнюю легендарную лиственницу — самое старое и самое огромное дерево на Валааме. Но до того пришлось продираться по полузаросшей тропке, среди гигантских папоротников, в две трети человеческого роста.

Здесь-то несколько лет подвизался о. Дамаскин. Благодатное, особое место. Сейчас на месте скита — только расчищенный фундамент. Мы подошли к скиту, когда бригада работников (включая монахов) разгружала с грузовика пронумерованные бревна, заготовленные для укладки в стены скита. Думается, через годик строение будет восстановлено. Вот такое у меня сложилось потом стихотворение, связанное с этим местом.

В Коневском скиту. 1935 г.

Пёрушками шеволят форелька, сижок да лосик.
А он рыбёху по темно-синим спинкам гладит:
«Хорошие рыбки!»
Кланяется рыбке:
«Ну, плавай, плавай!»

Две гагары — пара — прилетят издалёка,
на камушек сядут.
А он им кланяется:
«Хорошие птички!»

Взойдёт на крылечко, да скажет елям:
«Ой, меня вчера-т Ангелы на лодочке навестили,
чайком для заварочки угостили.
Ой, каялись-плакали,
грешные, говорили, мы человеки…
А знаю: всё одно — Ангелы, Ангелы».

Скажет тако схимонах Николай,
поклонится елям, камням, гагаркам да рыбице
да во сруб зайдёт — как солнышко — улыбаясь.

Коневский скит — словно валаамская рифма ладожскому собрату, святому острову Коневец. Не ведаю, есть ли обратная — Валаамский скит на Коневце? Должен бы быть. (Имеется и другая связь: коневецкие монахи в годы войны эвакуировались в Ново-Валаамский монастырь в Финляндию.)

Далее мы шли мимо ското-молочной фермы, где монахи производят сыр. Очень вкусный, близкий к брынзе, нас угощала Наталья во время «визита».

А писателю Борису Зайцеву коровы встретились в северной части острова, где их тогда выпасали: «В одном месте коровы целым стадом вышли на дорогу, позвякивая колокольцами, преградили нам путь. Жена испугалась было. Но мы прошли, конечно, безпрепятственно. Они глядели на нас удивленно прекрасными, стеклянно-бархатистыми глазами, выражавшими некое коровье тупоумие, но не злобу».

Валаамская ферма нынче отнесена от непосредственной близости к монастырю. Ведь еще преп. Зосима Соловецкий завещал, следуя древним монастырским уставам, не разводить вблизи обители плодящихся животных. На Соловках коров разводят на острове Муксалма (к которому мне когда-то довелось подходить на лыжах). А здесь же — в лесах меж Коневским скитом и Гефсиманией.

Было солнечно, высокие деревья препятствовали прямому попаданию на нас лучей, разве что на полянках, где мы понемногу склонялись к веточкам черники. Дорога пошла вверх, на гору Елеон, где открылась взору желтенькая деревянная Вознесенская часовня с голубым куполом, очень высоко стоящая над Кедроном. Неподалеку от часовни — смотровая площадка с собранными в квадрат скамьями, огороженными красиво собранной из сухих коряг оградкой, предупреждающей, что рядом — пропасть. Сквозь сосны открылся живописнейший вид на Ладогу.

По неведомой нам тропе поднялась экскурсовод Савина с молодой спутницей. Оказалось, что мы снова сделали крюк (к ферме), а от Коневского скита можно было пройти напрямую, короче.

Рассевшись на лавочках (все-таки устали), с удовольствием послушали рассказ Савиной о природе Валаама. «Остров расположен в самой глубокой части Ладожского озера (до 233 м). Среднегодовая температура июля +17, февраля — минус 9. На острове обитает 460 видов растений. Тут обитают зяблики, чижи, дрозды, пеночки-веснички, чайки. Это — остров хвойных лесов, на есть здесь и пихтовые и лиственничные аллеи, дубовые рощи и яблоневые сады…» и т. д. Интересным оказался рассказ об основной скальной породе острова, камне вулканического происхождения габродиабазе.

Спускаться с самой высокой точки острова легче, чем подниматься на нее.

Внизу, под Елеоном, есть Гефсиманский скит, основанный игуменом Маврикием (скончавшимся в 1918 г.) с храмом Успения Богородицы (которая похоронена в Гефсиманском Саду) в строительных лесах и Гефсиманский сад с часовней на месте моления о чаше — среди персидской сирени, яблонь и тополей. Когда-то под сенью часовни укрывалась огромная икона Спасителя «Моление о чаше».

«Словно Сам Иисус здесь, — писано в статье А. Светлановой «Духовные острова» (подозреваю, что это псевдоним), — на молитве — накануне грядущей тьмы. А рядом, на горе, — светлая часовня во имя Вознесения Господня. Священные места. В начале XX века о. Маврикий воздвиг на Валааме Новый Иерусалим. Вознеслись над заливами гора Сион с Воскресенским скитом на ней и гора Елеон, у подножия которой — Гефсимания. Прорезали лес Кедронский поток и река Иордан, через луга пролегла Иосафатова долина. Сам же Спасо-Преображенский монастырь увенчал гору Фавор».

(Уверяют, что некто сличил здешний план местности с картой Иерусалима и подивился совпадению. Мне такое сличение не удалось довести до конца из-за скудости информационных источников.)

Б. Зайцев: «Мы зашли в церковь, благоухающую кипарисом, — весь ее резной иконостас, из кипарисового дерева, создан трудами валаамских иноков. А в стороне от церкви, на лужайке, окаймленной лесом, стоит бедная часовенка, совсем открытая. Огромная икона-картина «Моление о чаше» всю ее занимает. Впечатление такое, что просто среди леса икона, едва прикрытая от дождей, — типичный валаамский уголок, божественное, окруженное природой, природа, знаменованная святыней».

Храм Успения Богородицы оказался от нас почти всецело сокрыт реставрационными лесами.

За ним, под горой, виделся еще один гранитный Поклонный крест, некогда защитивший своею покровительственной мощью паломников от скатившихся со склона валунов.

Совсем рядом — Воскресенский скит. Прямо перед входом в него к нам присоединилась большая рыжая собачища, такая ж ленивая и «плавная», как все здешние звери: когда мы останавливались, слушая нашу рассказчицу, собака тут же падала на травку вздремнуть. Поэтому, когда прочли на каком-то объекте у скита «Охраняется злыми собаками», мы дружно расхохотались.

Воскресенский скит (он же Красный) устроен в 1901 г. — из красного камня. На святой горе, по преданию, стоял крест, воздвигнутый апостолом Андреем Первозванным.

По Б. Зайцеву:

Мы поднимаемся, не то чтобы в гору Чистилища, но все-таки не так уж мало. С поворотами тропинки шире раздвигается вид на Никоновский островок, правее его остров о. Феодора, а за ними, все возрастая, дальне-серебристый горизонт самой Ладоги. Вся эта местность называется Никоново, по имени пустынника, здесь обитавшего в XVIII. веке (+22 мая 1816 г.- прим. авт.).

Но легенда уводит и дальше. На месте храма, куда подымаемся, с незапамятных времен стояла часовня в честь св. апостола Андрея. Как бы ни относиться к преданию о посещении Валаама св. Андреем, место все-таки свято, освящено веками отшельнических, высоких и духовных жизней.

— На эту стройку много трудов положено, — говорит о. Тарасий, когда мы приближаемся к кирпичной, красной церкви. — Фундамент прямо в гранит врублен… иной раз и порохом приходилось взрывать.

Верхний храм — Воскресения, нижний св. Андрея, в нем «Кувуклия» с подобием Гроба Господня. В низеньком помещении, в глубине церкви, кубической формы камень, красный гранит, образ того камня, что привален был ко входу в пещеру Гроба. Маленькая эта темная комната называется Приделом ангела — ангел отвалил некогда камень. А в гранит вделана из иерусалимского камня частица.

Таинственно тут, тихо. Нагибаешься вдвое, сквозь совсем низкую дверку входишь в еще высшее святилище: пещеру св. Гроба, точную копию того иерусалимского, у которого в сороковых годах стоял на литургии и причащался Гоголь. Тут совсем уж темно. Только неугасимая лампада над Гробом (на нем Плащаница и в серебряной оправе частица камня иерусалимского. К ней прикладываются входящие).

<…>Мы поднялись в верхний храм. Нельзя сказать, чтобы он очень останавливал внимание — светлый, несколько холодноватый, с интересным разве только запрестольным образом XVIII в., работы иеромонаха Амфилохия (Христос Царь Славы, Богоматерь и Иоанн Предтеча, со слегка западным оттенком письма, удивляющим на Валааме).

Врезанный фундаментом прямо в диабазовую скалу, скитский храм высоко увенчал всю окружающую местность, где когда-то жил в безмолвии иеросхимонах Никон. Весь наполненный светом, празднично торжественный, Воскресенский храм был символически противоположен нижнему. Во всякое время церковного года здесь звучали песнопения Пасхи. В 1931 г. в скиту была открыта школа-приют.

В Воскресенском скиту монахи нынче не живут — суетно. Совсем рядом, у подножия горы — большая пристань, куда швартуются крупные теплоходы, поскольку Никоновская бухта глубока.

Скит пока отдан экскурсоводам. Мы тоже поднялись в храм Воскресения Христова, где теперь ежедневно проходят концерты Валаамского распева и фольклорные. Храм невелик, слушателей помещается до 70 человек. Запрестольных образов, о которых рассказывает Б. Зайцев, здесь уже нет. На внутренних свежевыбеленных стенах храма — несколько икон.

И вот мы — у «Гроба Господня». Стоим молчаливой группой. Сквозь маленькое оконце падает свет — на букетик полевых цветов в стеклянной банке, стоящей на полу.

В глубине нижней церкви, в едва освещенном лампадами сумраке, находится святая пещера — точное подобие пещеры Гроба Господня в Иерусалиме. Перед ней — кубической формы камень, образ того камня, который привален был ко входу и который ангел отвалил по воскресении Иисуса из мертвых. В пещере теплится неугасимая лампада. В серебряной оправе здесь прежде помещалась подлинная частица иерусалимской святыни, привезенная на Валаам игуменом Маврикием (+ 1918).

Собственно ко гробу Господню, в полную тьму пещеры, можно подобраться только на коленях. Довелось и нам припасть устами ко святыне, помыслить о сокровенном, главном.

…Оставалось 8 км обратной дороги до монастыря и еще 2 до стоянки. Но шли бодро. Светило солнышко.

За километр до монастыря наши бежавшие впереди дети встретили лосиху и лосенка. И долго ждали нас, чтоб не спугнуть зверей. Как у поэта: «Ну, не рай… Но почти что рай…»

Шмелев:

«На Валааме строго запрещено даже замахиваться кнутом на лошадей! Тут даже и кнута не найти, как говорил мне о. Антипа: «У нас все лаской, и лошадка ласку понимает и слово Божие… заупрямится или трудно ей, у вас в Питере сейчас ломовик ей в брюхо сапогом или кнутом по глазам сечет, а у нас слово Божие: скажешь ей — «ну, с Господом… отдохнула, теперь берись», — она и берется весело…»

«Блажен, иже и скоты милуяй…»

Всего мы набегали в этот день 25−30 километров — с 11−30 до 21−00.

Конечно, утомились. Но по возвращении желающие смогли устроить купание в озере. Великое отдохновение путнику дает вода!

За день десятилетняя Катя Зайцева, остававшаяся «на хозяйстве» с сестрой Яной, поймала лишь одну рыбку. Но зато хариуса, что бывает крайне редко.

Ближе к полуночи, когда уже были сильные сумерки, хотя на горизонте виднелась серая полоса, на полянку прибыли две наши знакомицы, Аня и Маша, с трехцветной кошкой-подростком Фриской.

Девушки поставили маленькую палатку возле нашей семейной.

На игуменском кладбище

12 августа, апп. от 70-ти Силы, Силуана, Крискента, Епенета и Андроника. Мч. Иоанна Воина. Прп. Германа Соловецкого, Анатолия Оптинского, Младшего. Мчч. Полихромия Вавилонского, Пармения, Елимы и Хрисотеля, Луки и Муко, Авдона и Сенниса, Олимпия и Максима. Сщмч. Валентина (Уалентина) и мчч. Прокула, Ефива и Аполлония. Прав. Авундия .

Рано утром я снимал рассвет.

День накануне был объявлен свободным — для отдыха и прогулок. Инна с Яной и Леной отправились далеченько послушать возрожденный Валаамский распев — в Воскресенский скит, что им и удалось. К вечеру пришли усталые, Янка еле шла, но маму слушалась.

Когда-то академик Петербургской Духовной Академии А.А. Борзов писал, что «валаамские напевы не похожи на столичные и производят непередаваемое впечатление. Трудно уловить их, но они очаровательны и ближе нашему уху и сердцу, чем надоевшая всем, часто нелепая «итальянщина"… Кажется, что кроме Бога ничто другое не наполняет души певцов в эти минуты».

Небольшой группой отправились на Игуменское кладбище.

От монастыря уходит сначала короткая лиственничная (справа от лужка — поля, огороженного заборчиком из продольных деревянных слег), а затем — уже в лесу — длинная пихтовая аллея, по Борису Зайцеву, «…Прямая. Ровная. Поражающая гладкостью своей, хоть бы для автомобилей Франции». Понятна образность вынужденного эмигранта Зайцева, посетившего финский Валаам за четыре года до начала «неизвестной» финско-советской войны. У нас не было необходимости отсылаться к автомобилям Франции либо иным. Мы шли себе и шли, вдыхая лес. Воистину, где найдете <…> такое «растворение воздухов», благоухание, как в лесах Валаама? (А что до автомобилей, то мы уже сказали — про японський джип, микроавтобусы, убогий бобик.) Кедры, дубы, клены, липы, серебристые тополя. Устроена стараниями о. Дамаскина, как и игуменское кладбище, к которому мы направляемся. Березы, лиственницы, орешник. В конце XIX в. Семена и саженцы рассылались по просьбе питерских любителей растительности.

Там, где некогда была Назарьевская пустынька, в 1876 г. была освящена кладбищенская церковь во имя Святых отцев, в посте и подвиге просиявших.

Келлии старца Назария Саровского уже нет, но осталось узнаваемое место. Назарий похоронен в Саровском монастыре.

Есть четыре могилы игуменов. Четыре гранитных могильных креста. Справа крайний — Дамаскин (1796 — 1881).

«Да и сам батюшка будто из гранита тоже…» — так говорили прежде.

…Мальчик Дамиан Кононов из деревни Репинка, принадлежавшей Старицкому Успенскому монастырю (Тверская губерния). Сломанная в младенчестве нога (уронила катавшая на закорках сестра). Нога срослась неправильно. Когда был весьма мал, то «очень дик был, так что и людей боялся…»

Послан был ему на жизненном пути грамотный сапожник Артемий. «И манием Вседержителя, стал я немного в себе размышлять…» А двадцатилетним, в 1816 году Дамиан отправился в Киев, где «у угодников Божиих получил совершенное излечение и возвратился домой здоров». На следующий год посетил Соловецкий монастырь. На обратном пути «весьма пожелал» побывать на Валааме. Да и остался.

О великих деяниях говорит не только жите игумена, но строения, которые видели и мы: скиты, храмы, мосты…

В кладбищенской пустой церкви с побеленными стенами — лишь две иконы, Спас и Богородица. Они замироточили, когда в 2000 г. привезли на остров новую икону великомученической Царской Семьи.

Здесь несла послушание молодая женщина, из паломниц — присматривала за порядком. У нее и приобрел я несколько фотопортретов старцев Валаамских. Воистину спасительны наставнические слова первого русского патриарха Иова: «Подражайте бывшим прежде нас святым отцам, чьи имена помянуть боятся бесы. Не говори никто: невозможно есть в сии лета такому быти, какими были святые, великими и крепкими, и лета их добрые. Ныне же злы настали. Христолюбцы, не помышляйте и не глаголите сего, ибо той бывый Бог и тогда и ныне тот же есть и вовеки, на всех местах милует призывающих Его».

Поставили мы свечи и положили записки за упокой.

А за игуменским кладбищем обнаружили часовню на столбах — с деревянным гробом схимонаха Николая Смиренного.

«Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим…»

Император Александр I Благословенный пришел сюда от монастыря тоже пешком.

Экскурсоводы, вслед знаменитым очеркистам (всем), любят рассказывать о двухдневном (10 и 11 августа) посещении в 1819 году императором Александром I острова инкогнито с двумя солдатами охраны (во время службы представился слепому монаху «странником»). Государь помолился, взял благословение у игумена и иеромонахов, целуя у каждого руку, себе же запретил земно кланяться.

Между прочим, схимонах Николай Смиренный (скончался 6 января 1823 года) был прежде келейником знаменитого игумена Назария (Саровского), духовного восстановителя Валаама. Государь побеседовал со старцем, который был столь изолирован от всяческой светской информации, что ничего не знал об Отечественной войне 1812 года. Так вот сей старец проницательно выявил, что перед ним — император-победитель. И хотя мы помним из Евангелия, как Господь омыл ноги ученикам своим и заповедовал исповедовать друг другу тайные помыслы, нас в этой валлаамской были трогает, что высокой сановной особе свойственно исповедоваться нищему монаху, не бояться принизиться таким общением.

Александр, угощенный репкой с грядки, заметил извиняющемуся старцу, что он есть солдат, и может довольствоваться малым.

Из замечательной ссылочной 1825-го г. элегии Пушкина «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор…»):

Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! Им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.

Многим же император Александр I, всю жизнь тяготившийся грехом вольного или невольного содействия дворцовому убийству собственного отца, Павла I, видится сымитировавшим собственную смерть, видится кающимся и страдающим сибирским «старцем Федором Кузьмичом». Интенсивной духовной жизни был человек, терзаемый совестной мукой. К слову, именно при Павле была сделана первая попытка преодоления раскола в русской Церкви, было введено «единоверие» — компромисс между официальной церковью и староверами.

Затем открылись нам на тропе остатки (видны только камни фундамента) часовни Сергия Радонежского — с крестом у дерева.

А семьдесят лет назад было вот что (Б. Зайцев):

Поднимаемся на крылечко. Как всегда на Валааме, дверь не заперта. Часовня ветхая, средь многих, мной виденных, одна из наиболее намоленных, уютных. И поставлена-то будто так, что вот идет паломник длинной стрелой дороги, притомился… - тут и зайдет к Сергию Радонежскому. Может посидеть на крыльце на лавочке, а потом — внутрь. Там же есть скамейки и подобие иконостаса, разумеется, икона преподобного. Вот он, святой Сергий! Более десяти лет назад, в глухом предместье парижском, дал он мне счастье нескольких месяцев погружения в его жизнь, в далекие века родины, ограждавшей от татар, усобиц, унижений… - и над всей малой жизнью русского писателя вне родины, оплодотворяя, меняя ее, давая новые мотивы, стоял его облик. А теперь довелось и как бы «встретить» преподобного… - в диком лесу, вроде того, где сам он жил на земле русской. Ведь к такой, совсем к такой часовенке, где только что сидел, молился англичанин, вполне могли бы подходить медведи Радонежа, и сама эта часовенка мало чем отличается от первобытной «церквицы» на Маковице, которую собственноручно рубил св. Сергий. Да и весь крестьянский, труднический и лесной дух Валаама так близок духу преподобного!

У иконы лежал акафист, напечатанный на картоне, с ручкой, его удобно держать перед собой. Прочитав его, приложившись к иконе, мы тронулись далее.

«Помилуй нас, чтущих пресвятую память твою, да зовем ти: радуйся, Сергие богомудре».

Вечерняя служба

«От мирского жития изшедше, отвержением же мира Христу последовасте, и достигосте великаго Нева озера, и в нем на острове Валааме всельшеся, равноангельское житие пожили есте: от онудуже веселящеся прешли к небесным чертогам, и ныне со ангелы владычню престолу предстояще, поминайте нас чад своих, яже собрали богомудрии, да радостно от души вопием: радуйтеся, Сергие и Германе, отцы преблаженнии».

Стоять у раки преп. Сергия и Германа и следить людскую череду к исповеди…

К концу службы, которую правил о. Авраамий, 20 монахов выстроились «покоем». О. Авраамий вышел в очередной раз из алтаря и стал на колени перед братией, поклонившись главою до самой земли. Братия, а следом послушники и все в зале тоже стали на колени на черный каменный пол.

Затем все монахи пошли к целованию креста. Путь был таким: тройной поясной поклон раке, целование ее, образу Спаса, иконе Валаамской Божией Матери (копии той, что находится в Ново-Валаамском монастыре), мощам (в небольшой деревянной раке) Антипы Валаамского, ларцу с частичками мощей Оптинских старцев и других святых, далее — целование креста в руках о. Авраамия, кланявшегося каждому и говорившего «Прости, ради Христа!», ларцу с мощами Иосифа, иконе Германа Аляскинского, Распятию, иконе, Казанской Богородицы.

За монашествующими тянулась очередь: 10−15 послушников, других мужчин (нас) — до 15 человек. И до 30 женщин. «Приняв» последнего из мужчин, о. Авраамий ушел.

Храм Сергия и Германа невелик, с низким потолком, дающим обратное ощущение — казалось бы, должен давить, ан наоборот. Низок потолок оттого, что храм этот занимает первый ярус в общем строении Спасо-Преображенского собора.

Алтарь — очень красив. На южной стене, близ алтаря есть икона св. Пантелеимона с частичкой его целительных мощей.

Здесь же — мощи преп. Германа Аляскинского.

Когда-то, 12-летним отроком, — пишет А. Светланова — вместе со старцем Варлаамом Герман начал духовно возрастать в пустынножитии в дремучих лесах Сарова. В 1794 году по благословению о. Назария уединенный молитвенник вместе с шестью валаамскими и двумя коневскими иноками понес благодатный огонь православия на языческие Алеутские острова. Здесь, на Еловом острове, преподобный Герман Аляскинский (+ 13 декабря 1837 г.) основал Новый Валаам и в подвигах просиял. К 200-летию русской православной миссии на Аляске на древнем Валааме, в Германово (месте пустынного подвижничества о. Германа), был поставлен деревянный поклонный крест

Заутреня

13 августа, сщмчч. Вениамина, митр. Петроградского, и иже с ним сщмч. архим. Сергия и мчч. Юрия и Иоанна. Прав. Евдокима Каппадокянина. Мц. Иулитты .

Проснувшись в палатках в 3−40, вчетвером отправились к 4 часам в Спасо-Преображенский собор на заутреню.

Здесь, на темной лесной дороге, при полной лунище и странных облаках, что вела нас от стоянки у бывшей часовни Косьмы и Дамиана, когда, не смотря на луну, небо чуть виднелось только над головой, в проеме у верхушек елей, словно посыпавшее этот самый проем звездными россыпями, меня сполохом резанула мысль, сведшая воедино обе части знаменитого суждения Иммануила Канта — о том, что только две вещи достойны удивления в этом мире: звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас. Наверное, следовало приехать за тысячи верст-километров на святой остров, чтобы, идучи в храм на утреннюю службу, понять, что и звездное небо, и нравственный закон есть одно, неразрывное, нерасчленимое. Что нравственный закон внутри нас и есть проекция-отображение звездного неба в наших душах, послание о Красоте-Знании из далеких-предалеких глубин мира, что любовью мы должны соединить в себе оба в одно, и только в таком синтезе, цельном единстве — залог частного и общего спасения, достижения вселенской гармонии, имя которой — Бог.

И как все мы несовершенны, неумелы, ничтожны и далеки от восприятия этого послания и внутреннего движения навстречу ему! А ведь таково задание каждому: «Будьте совершенны, как Отец ваш небесный"…

Шмелев: «Собор темнеет громадой на сумеречном небе. Блистают кресты — от месяца? Дремлет суровый Валаам на камне, водами от мира огражденный. Спят леса на святых горах, укрытые скиты — по островам и дебрям. Светлеет за проливом: из-за черных еловых пик разливает сиянье месяц».

В нижнем храме, где престол преподобных Сергия и Германа, — полумрак. По одной свече у каждой иконы и по одной лампадке. Лишь небольшое (оно и не может быть здесь большим) паникадило мерцает синим-красным-зеленым-желтым.

Свечи возжигаются по мере службы. Стены — белые, не такие описаны Шмелевым 110 лет назад. («Колонны, своды, стены — в узорах, в херувимах. На голубоватом своде — звезды».)

А у иконы преп. Сергия и Германа, над ракой, пять красивых лампад.

Стою у раки, рядышком, за столбом. Св. отцы Сергий и Герман почивают возле меня, но под «спудом». Семь веков назад их спрятали в глубину скалы, чтоб схоронить от шведов.

Мне дают поминальный синодик и свечу, поскольку, видимо, не хватает мужчин, или я уж совсем — с окладистой бородой и Киево-Печерской ладанкой на груди — выгляжу соответственно.

Читал я, прерываясь только на прославления. Свеча на это время гасилась.

Открыв потертую тетрадочку, «усиленную» твердым переплетиком, я сначала с трепетом перелистал несколько страниц, а потом начал поминать имена, список которых открывался схимонахами, за ними следовали иные монашествующие, священники, послушники, миряне… В конце лежало несколько совсем, видно, свежих, недавно поданных поминальных листочков с именами. Это произвело на меня грандиозное впечатление: имена подвижников, восстававшие из глубин лет (веков), словно сливались с не столь давно преставившимися (а рядом ведь звучали другие имена, озвученные чтецами по другим синодикам), объединялись в единую великую поминальную ораторию. Мы словно окликали их души, просили за них, входили с ними в связь. И если бы умственным взором попытаться взглянуть на это «призывание» из космоса, с небес, то увиделась-услышалась бы впечатляющая, величественная картина одновременного в этот час «голосового чтения» — вне границ меж живыми и мертвыми.

Я глядел в синодик и думал, волнуясь, как важно — произнести имя правильно, не сбиться, не перейти на скороговорку (дабы успеть назвать всех). Или, не дай Бог, не пропустить кого-нибудь. Кажется, я справился. В течение 40−50 минут мой список был прочитан.

…Преклонением колен здесь, у преподобных Сергия и Германа, Германа Аляскинского, игумена Дамаскина, схимонаха Николая Смиренного, умножении своего сердечного знания о преп. Арсении Коневском, Александре Свирском, других подвижников, ты словно собираешь себя в единого, цельного, идеального человека, стремишься в себе к более совершенному человеку, быть может, даже преображаясь. Проходя «веселыми ногами» по паломническим местам, посетив Киево-Печерскую, Троице-Сергиеву, Александро-Невскую Лавры, прославленные пустыни и обители, ты в молитвенный круг своего сердца уже не отстраненно-умозрительно, а причастно-родственно вводишь и Антония и Феодосия Печерских, и Зосиму и Савватия Соловецких, и Илью Муромца (из детско-былинно-сказочного героя перевоплотившегося для тебя в подвижника веры), и Сергия Радонежского, и Старцев Оптинских, и Серафима Саровского, и Иоасафа Белгородского, и Иоанна Кронштадтского. И эта совокупная духовная, а то и прямо физическая, опора в сих святых — воистину оживленных в сердце твоем — есть несомненное умножение твоих слабых, убогих сил. Этим приникновением, увеличением своего уже, личного пантеона, ты духовно прибываешь, входишь «от силы в силу».
Фото автора и Ирины Хвостовой.
2003 г.

НА НАПИСАНИЕ ПРОСКИНИТАРИЯ

Пустырь ли я, кустарь ли я —
очкаст? лучист? многоочит? — 
я в явный скит проскинитария
живую тайну заточил.

Она ж — жива и заточенная,
навродь печерского ключа,
где хлещет белое сквозь черное
и кровь аскезы горяча.

Она живет, как будто родина,
большая, нужная страна,
чья подгородняя смородина
красна, черна, страшна, странна.

За все блуждания-скитания
винюсь вечернею виной,
но скиния проскинитария
уже, навечная, со мной.

Я жажду детского и умного,
Христос мне видится во сне.
Ель, Елеонская игуменья,
струит псалмы на сердце мне.