 |
| УРА-Информ | Дмитрий Скворцов | 30.05.2006 |
18 мая 1876 года российский император Александр II находился на курорте Эмс (Германия), знаменитом своими лечебными водами. В тот день ему были привезены из Санкт-Петербурга текущие документы работы «Совещания для всестороннего обсуждения украинофильской деятельности», в которые он внес свои замечания. Замечания эти в последующем были учтены в выводах совещания.
Хотя это совещание и проходило под председательством министра внутренних дел, почтенные сотрудники Национальной парламентской библиотеки Украины, представляется, должны все же улавливать разницу между резолюцией какого бы то ни было совещания, имеющей рекомендательный характер, и указом — актом прямого действия, обязательным к исполнению государственными органами. И еще одна деталь множит сомнения в квалификации специалистов главной библиотеки страны — 18 мая по старому стилю, это все же не 30, а 31 мая по стилю новому.
Поэтому для ответа на вопрос, была ли работа совещания «направлена против украинского национально-культурного движения», обратимся к первоисточникам. И первый из них — собственно текст «Выводов особого совещания для всестороннего обсуждения проявлений украинофильской деятельности».
Тех же, кто не горит желанием преодолевать закавыки бюрократического слога полуторасотлетней выдержки, спешим утешить: читать «Выводы» в оригинале совсем не обязательно — далее мы «разберем» каждый его параграф на более привычном для нас языке.
Итак:
«В видах пресечения опасной в государственном отношении деятельности украинофилов полагалось бы соответственным принять впредь до усмотрения следующие меры:
а) По Министерству внутренних дел
1. Не допускать ввоза в пределы империи, без особого на то разрешения Главного управления по делам печати, каких бы то ни было книг, издаваемых за границей на малорусском наречии.
2. Воспретить в империи печатание на том же наречии каких бы то ни было оригинальных произведений или переводов, за исключением исторических памятников, но с тем, чтобы и эти последние, если принадлежат к устной народной словесности (каковы песни, сказки, пословицы), издаваемы были без отступления от общерусской орфографии (т. е. не печатались так называемой „кулишовкою“).
Примечание I. Мера эта была бы не более как расширением Высочайшего повеления от 3 июля 1863 года, коим разрешено было допускать к печати на малорусском наречии только произведения, принадлежащие к области изящной литературы, пропуски же книг на том же наречии, как духовнаго содержания, так учебных и вообще назначаемых для первоначальнаго чтения, повелено было приостановить.
Примечание ??. Сохраняя силу означенного выше Высочайшего повеления, можно было бы разрешить к печатанию на малорусском наречии, кроме исторических памятников, и произведения изящной словесности, но с тем, чтобы соблюдалась в них общерусская орфография и чтобы разрешение давалось не иначе как по рассмотрению рукописей Главным управлением по делам печати.
3. Воспретить равномерно всякие на том же наречии сценические представления, тексты к нотам и публичные чтения (как имеющие в настоящее время характер украинофильских манифестаций).
4. Поддержать издающуюся в Галиции, в направлении, враждебном украинофильскому, газету „Слово“, назначив ей хотя бы небольшую, но постоянную субсидию, без которой она не может продолжать существование и должна будет прекратиться (украинофильский орган в Галиции, газета „Правда“, враждебная вообще русским интересам, издается при значительном пособии от поляков).
5. Запретить газету „Киевский телеграф“ на том основании, что номинальный ее редактор Снежко-Блоцкий слеп на оба глаза и не может принимать никакого участия в редакции, которой заведуют постоянно и произвольно лица, приглашаемые к тому издательницею Гогоцкою из кружка людей, принадлежащих к самому неблагонамеренному направлению.
б) По Министерству народнаго просвещения
6. Усилить надзор со стороны местного учебного начальства, чтобы не допускать в первоначальных училищах преподавания каких бы то ни было предметов на малорусском наречии.
7. Очистить библиотеки всех низших и средних училищ в малороссийских губерниях от книг и книжек, воспрещаемых 2-м параграфом настоящего проекта.
8. Обратить серьезное внимание на личный состав преподавателей в учебных округах Харьковском, Киевском и Одесском, потребовав от попечителей сих округов именного списка преподавателей с отметкою о благонадежности каждого по отношению к украинофильским тенденциям, и отмеченных неблагонадежными или сомнительными перевести в великорусские губернии, заменив уроженцами этих последних.
9. На будущее время выбор лиц на преподавательские места в означенных округах возложить, по отношению к благонадежности сих лиц, на строгую ответственность представляющих о их назначении с тем, чтобы ответственность, о которой говорится, существовала не только на бумаге, но и на деле.
Примечание I. Существуют два Высочайшие повеления покойного Государя Николая Павловича, не отмененные Верховной Властью, а потому сохраняющие и в настоящее время силу закона, которыми возлагалось на строжайшую ответственность попечителей округов и вообще учебного начальства не терпеть в учебных заведениях лиц с неблагонадежным образом мыслей не только между преподавателями, но и между учащимися. Полезно было бы напомнить о них.
Примечание II. Признавалось бы полезным принять за общее правило, чтобы в учебные заведения округов Харьковского, Киевского и Одесского назначать преподавателей преимущественно великоруссов, а малоруссов распределить по учебным заведениям С.-Петербургского, Казанского и Оренбургского округов.
10. Закрыть на неопределенный срок Киевский отдел Императорского географического общества (подобно тому, как в 1860-х годах закрыт в этом последнем Политико-экономический комитет, возникший в среде Статистическаго отделения) и допустить затем открытие его вновь, с предоставлением местному генерал-губернатору права ходатайствовать о его открытии, но с устранением навсегда тех лиц, которые сколько-нибудь сомнительны в своем чисто-русском направлении.
в) По III Отделению Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.
11. Немедленно выслать из края Драгоманова и Чубинского, как неисправимых и положительно опасных в крае агитаторов».
Несомненно, читатель, идеологически подкованный поначалу советской, а затем и «незалежной» исторической наукой, не может не возмутиться столь вопиющей несправедливостью по отношению к украинской культуре. Но кроме исторической науки, есть еще и историческое время. И дух этого времени можно ощутить уже в преамбуле к выводам комиссии.
В видах пресечения опасной в государственном отношении деятельности украинофилов полагалось бы соответственным принять впредь до усмотрения следующие меры.
Почему же деятельность «украинофилов» рассматривалась как опасная? Ответ находим в журнале самого совещания, а именно в аналитической записке Главного управления печати (ГУП): «Цензурное ведомство давно уже обратило внимание на появление значительного числа книг, издаваемых на малорусском наречии, не заключающих в себе, по-видимому, ничего политического. Но, следя с особенным вниманием за направлением изданий для народа на малорусском наречии, нельзя было не прийти к заключению о том, что вся литературная деятельность так называемых украинофилов должна быть отнесена к прикрытому только благовидными формами посягательству на государственное единство и целость России. Центр этой преступной деятельности находится в настоящее время в Киеве. Стремление киевских украинофилов породить литературную рознь и, так сказать, обособиться от великорусской литературы, представляется опасным и потому еще, что совпадает с однородными стремлениями и деятельностью украинофилов в Галиции, постоянно толкующих о 15-миллионном южнорусском народе, как о чем-то совершенно отдельном от великорусского племени. Такой взгляд рано или поздно бросит галицийских украинофилов, а затем и наших, в объятия поляков, не без основания усматривающих в стремлениях украинофилов движение в высшей степени полезное для их личных политических целей. Несомненным доказательством этому служит поддержка, оказываемая Галицкому украинофильскому обществу „Просвита“ сеймом, в котором преобладает и господствует польское влияние».
Как видим, царскую цензуру совершенно не настораживало ни содержание книг на «малороссийском наречии», ни само наречие. Не так даже настораживал столь пугающий нас сегодня сепаратизм, как возможность повторного попадания «южнорусского народа» под польское господство.
То, что «Просвита» действительно получала от сейма регулярные субсидии для борьбы против галицийских русинов, считавших себя частью большой русской нации, признает и наиболее квалифицированный «обличитель колониальной культурной политики царизма» профессор Будапештского центрально-европейского университета Алексей Миллер. Именно он «откопал» в архивах приведенные выше документы совещания.
Но гораздо более явные свидетельства тому приводит киевский историк Александр Каревин, исследуя польское национальное движение в составе Австро-Венгрии. Казалось бы, причем тут русины и малороссы к их внутренним национально-освободительным разборкам? Обратимся к откровениям лидеров этого движения: «Если бы не существовал украинский народ, а только этнографическая масса, то следовало бы помочь ей в достижении национального сознания. Для чего и почему? Потому, чтобы на востоке не иметь дела с 90 миллионами великороссов плюс 40 миллионов малороссов единых национально» (В.Бончковский); «вместо насмешек над рутенами, прививать у них сознание национальной отдельности от великороссов для солидарной деятельности против России» (уроженец Малороссии Генрих Яблонский).
Вполне логично, что привитие «украинского национального самосознания» следовало бы начать с распространения печатного слова на национальном языке. Но что показательно, сами малороссы отнюдь не горели желанием повышать свою «свидомисть». «У нас в Киеве не более пяти упрямых хохломанов из природных малороссов, а то все поляки, более всех хлопотавшие о распространении малорусских книжонок, — сообщал видный украинский общественный деятель Говорский своему галицкому единомышленнику Головацкому. — Они сами, переодевшись в свитки, шлялись по деревням и раскидывали эти книжонки; верно пронырливый лях почуял в этом деле для себя поживу». На подобных примерах Каревин доказывает — то, что потом было названо «украинским национально-освободительным движением», состояло преимущественно из поляков (В.Антонович, Т. Рыльский, Б. Познанский, К. Михальчук и др.).
То, что Эмский указ был направлен не против малороссийской культуры, а против использования ее в сепаратистских целях, признал в своих воспоминаниях и Грушевский, когда написал, что все «тактические линии» и работа по отрыву Украины от Великороссии были «разбиты и спутаны зловещим указом 1876 года».
Перейдем же к существу «зловещего указа».
1. Не допускать ввоза в пределы империи, без особого разрешения Главного управления по делам печати, книг, издаваемых за границей на малорусском наречии.
Сразу же обратим внимание на следующие оговорки в «Выводах»: «без особого на то разрешения ГУП» и «впредь до усмотрения». Это означало, что заграничная продукция на малорусском наречии не запрещалась как таковая, а временно подлежала проверке.
Александр Каревин в работе «Русь нерусская» показывает, что после «указа» ввоз украиноязычных австрийских книг так и не прекращался. Более того, разрешался не только ввоз издававшихся в Австрии украинофильских газет, но даже принималась подписка на них.
Мы же обратим внимание на другую, казалось бы, незначительную деталь. В большинстве современных публикаций «указа» словосочетание «малорусское наречие» плутовато заменяется «украинским языком». Это существенная манипуляция историческим сознанием, ведь то время «малороссийский» и «украинский» были даже не синонимами, а, скорее, антонимами.
Понятие «украина» издавна употреблялось славянами не более чем в физико-географическом смысле. Более того, это был, своего рода «кочующий топоним». В XII в. Залеской Украиной называлась нынешняя Московская область, а украиной Русских земель — пограничье Переяславской земли с половецкими степями. С XVI в. для малороссов украина располагалась в плавнях за порогами Днепра, где и «укрывались» будущие запорожцы. В то же время граница между польскими и московскими украинами условно проводилась по Донцу, а Северская Украина граничила с Литвой. В конце XVIII ст., после ликвидации автономного строя Гетманщины (так когда-то именовали Левобережную Украину) и Слободской Украины, название «Украина» относилось к «Дикому полю».
В годы же польско-русского противостояния XIX в. польско-австрийские проводники политики разрыва Южной Руси и Великороссии стали называть русинов и малороссов «украинцами» с целью искоренения русского самоназвания. Это политическое движение обрело наименование «украинофильство». Поэтому украинофильство рассматривалось в выводах комиссии не как культурологическое, а политическое (если не внешнеполитическое) явление. Постараемся учитывать это в дальнейшем разборе.
И еще о загранице. Даже Драгоманов — один из редких «природных малороссов» среди украинофилов — пытался в 1873 году убедить зарубежных спонсоров в полном отсутствии на Украине сепаратизма. Тем не менее, именно в это время галицкая печать запестрела статьями и заметками о народном недовольстве в Малороссии и о желании ее присоединиться к Австрии.
Разумеется, столь открытое обоснование «просветительской деятельности» не могло не вызвать ответной реакции — не потому ли за Александром II прочно закрепилась репутация реакционера? «Будь это в какой-нибудь богатой политическим опытом европейской стране, вроде Франции, администрация уладила бы дело без шума, не дав повода для разговоров и не вызывая ненужного недовольства. Но русская правящая среда такой тонкостью приемов не отличалась. Кроме циркуляров, приказов, грозных окриков, полицейских репрессий в ее инструментарии не значилось никаких других средств. Проекту преподавания на малороссийском языке не дали ходу, а печатание малороссийских книг решили ограничить», — так оценил американский историк Николай Ульянов неуклюжесть выводов комиссии, и в частности его следующего пункта:
2. Воспретить печатание на малороссийском наречии переводов…
До поры до времени (т.е. до того как была вскрыта связь между «просветителями украинцев» и лидерами польского восстания) на подобные переводы смотрели довольно снисходительно. Так, в 1861 году Кулиш представил на утверждение в канцелярию Государственного Совета перевод «для народа» Манифеста об отмене крепостного права, наводненный словами, до того неведомыми ни народу, ни членам Госсовета. Это и был прообраз литературной «мовы». Обратно свой труд Кулиш получил вместе с благожелательными рекомендациями «держаться сколь возможно ближе к тому языку и тем выражениям, кои употребляются ныне малороссийскими крестьянами». Но о запретах тогда речь никоим образом не шла.
Одним же из непосредственных поводов к появлению рассматриваемого пункта «Выводов» явилось издание перевода повести «Тарас Бульба», где все слова с корнями «рос» и «рус» были заменены словами с корнем «укр». Разумеется, наибольшее недоумение ГУП вызывало словосочетание «украинский царь». Цензоры как будто, предвидели сегодняшние глумления над повестью издательства «А-ба-ба-га-ла-ма-га», где все «русское» меняют на «казацкое».
Впрочем, и эта рекомендация совещания не была Министерством внутренних дел воплощена в жизнь. Свидетельством тому многочисленные переводы Михаила Старицкого, продолжавшие издаваться во второй половине 70-х.
…произведения устного народного творчества могут издаваться на малороссийском наречии при соблюдении общерусской орфографии, а не на т.н. «кулишовке».
Миллер не отрицает, что инициированная Кулишем реформа орфографии должна была искусственно усилить отличия формировавшегося украинского языка от русского. Об этом свидетельствует крупнейший общественный деятель Угорской Руси А.И.Добрянский: «Кулишевка» взята на вооружение всеми польскими чиновниками, профессорами, учителями. Даже ксендзы занимаются по преимуществу филологией, не мазурской или польской, нет, но исключительно нашей, русской, чтобы при содействии русских изменников создать новый русско-польский язык".
Осознав себя орудием внешнеполитических интриг, Кулиш выступил против бывших единомышленников: «Клянусь, — что если ляхи будут печатать моим правописанием в ознаменование нашего раздора с Великой Русью, если наше фонетическое правописание будет выставляться не как подмога народу к просвещению, а как знамя нашей русской розни, то я, писавши по своему, по-украински, буду печатать этимологической старосветской орфографией. То есть — мы себе дома живем, разговариваем и песни поем не одинаково, а если до чего дойдет, то разделять себя никому не позволим. Разделяла нас лихая судьба долго, и продвигались мы к единству русскому кровавой дорогой, и уж теперь бесполезны лядские попытки нас разлучить».
Впрочем, мнение прозревшего Кулиша реформаторов уже не интересовало. И вслед за правописанием настал черед лексики. И хотя это не совсем тема настоящего материала, коснемся ее в ознаменование сегодняшнего 175-летнего юбилея одной из жертв этой реформы. Лексические изменения выразились в упразднении русинских слов, напоминающих русские, и замене их на польские, немецкие или просто выдуманные. Каревин приводит свидетельства 1884 года: «Большая часть слов… австро-рутенского периода оказалась «московскою» и должна уступить место словам новым,… менее вредным… «Направление» — вот слово московское, не может дальше употребляться -… сейчас ставят слово «напрям». «Современный» — также слово московское и уступает место слову «сучасный», «исключительно» заменяется словом «выключно», «просветительный» — словом «просв?тний», «общество» — словом «товариство» или «сусп?льство».
«Еще не заполитизированный Франко писал тем языком, какой слышал в народе. Увлекшись политикой, он стал «чистить» свои сочинения от «устаревших» слов. Всего в 43 проанализированных специалистами произведениях, вышедших при жизни автора двумя и более изданиями, насчитали более 10 тысяч изменений. Причем не все они сделаны лично писателем. Иван Яковлевич не успевал уследить за всеми тонкостями австро-польской языковой политики и часто не знал, какое из народных слов еще можно считать родным, а какое уже объявлено «москализмом». Поэтому он вынужден был принимать «помощь» «национально сознательных» редакторов, которые, конечно, старались вовсю», — пишет Каревин.
Как видим на примере языка русинов, данный пункт являлся скорее охранительным для малороссийской культуры, чем репрессивным.
… остановить выпуск на малорусском наречии книг духовного содержания…
Одной из причин появления этого пункта также послужила «просветительская» деятельность раннего Кулиша. С целью вытеснения из религиозной жизни Малороссии церковнославянского языка он принялся переводить «на украинский» Библию. Но, как оказалось, малороссийское наречие включало в себя только слова, необходимые в сельском быту, и для изложения Священного Писания было совершенно непригодно. Пришлось прибегать к тем же заимствованиям из польского. Перевод был признан неудачным даже украинофилами. Например, стих «Да уповает Израиль на Господа…» звучал не совсем благозвучно, как для Псалма: «Хай дуфае Сруль на Пана». Разумеется, в православном государстве подобное воспринималось как святотатство: широкую известность получил случай с молодым священником, который закончил службу проповедью на народном наречии и тем вызвал сильное глубокое возмущение прихожан, не желавших слушать о Боге «тем языком, каким они в шинке лаются меж собой».
… остановить выпуск на малорусском наречии книг учебных и для начального чтения…
Через 4 года после появления этих строк указом Александра ?? была основана Премия имени Костомарова, которая предназначалась для будущего составителя… словаря малорусского наречия.
… разрешить к печатанию на малорусском наречии произведений изящной словесности, но после рассмотрения рукописей Главным управлением по делам печати
Как показала практика, ГУП не пропускал лишь т.н. «интеллигентские сюжеты», где представители высших классов изъяснялись на украинском языке. Но этот запрет поддерживали в первую очередь сами украинофилы, т.к. он удерживал буйную украинскую литературу в рамках реализма. Обратимся к воспоминаниям зампредседателя Центральной Рады Антоновича: «Многие сознательные украинцы не умели говорить по-украински, и даже вожди украинского движения по-украински только шутили, а в серьезных общественных делах пользовались московским языком. Фактически перед 1876 годом, перед запрещением интеллигентских сюжетов, украинская литература не выходила за рамки простонародных сюжетов, так как не чувствовала в этом надобности. Украинские писатели, взявшись за сюжеты не сельской жизни, употребляли московский язык. В конце концов, в те времена и в тех обстоятельствах выработалось в обществе такое настроение, что и пьеса из интеллигентской жизни на украинском языке, и просто интеллигенты в европейской одежде, которые заговорили бы на сцене по-украински, вызвали бы смех у зрителей и это не только у врагов украинского движения, а и у сторонников его. Сама недоделанность украинского языка была тогда препятствием интеллигентскому сюжету, а обычный в наши времена литературный язык даже со стороны самих интеллигентных украинских граждан вызвал бы возмущение своей искусственностью и выкованностью».
По сути, оба примечания ко второму пункту «Выводов» сдерживали искусственное внедрение простонародных («недоделанных» — по Антоновичу) говоров в общественную жизнь и науку.
3. Воспретить на малороссийском наречии сценические представления, тексты к нотам и публичные чтения (как имеющие в настоящее время характер украинофильских манифестаций).
По свидетельству Антоновича, этот пункт «фактически не был воплощен в жизнь». К тому же, не прошло и пяти лет, как отдельным указом он и вовсе утратил силу.
Ульянов приводит воспоминания вдовы драматурга Карпенко-Карого Софьи Тобилевич о гастролях театра Кропивницкого, пришедшихся именно на пятилетие «реакции»: «Театр встречал великолепный прием по всей России, особенно в Москве и Петербурге. Его пригласили ко двору, в Царское Село, где сам император Александр III наговорил актерам всяческих комплиментов. Когда же Кропивницкий пожаловался одному из великих князей на киевского генерал-губернатора, не допускавшего во исполнение указа спектаклей театра в Киеве, то великий князь успокоил: об «этом старом дураке» он поговорит с министром внутренних дел. После этого препятствий не чинилось нигде».
Дерзнем встать на защиту доброго имени киевского генерал-губернатора. Ведь он, в отличие от его великороссийских коллег, не понаслышке знал, что в Малороссии «украинские» спектакли обычно превращались участниками перформанса в украинофильские манифестации. Кроме того, именно киевская и харьковская администрация первыми подняли вопрос перед правительством о ненужности и нецелесообразности запретов, как приводящих к обратным последствиям: «Результатом этого запрещения было то, что почти во всех помещичьих семействах женщины начали носить национальный костюм (малороссийские рубашки), который давно уже не был в употреблении».
Это было началом того, что констатировал Александр Ульянов: «Указ 1876 года никому, кроме самодержавия, вреда не принес. Для украинского движения он оказался манной небесной. Не причиняя никакого реального ущерба, давал ему долгожданный венец мученичества».
6. Усилить надзор со стороны местного учебного начальства, чтобы не допускать в первоначальных училищах преподавания каких бы то ни было предметов на малорусском наречии.
По свидетельству Миллера, на полях оригинала «Выводов» приписано «это не существенно». Насколько «не существенно» — можем убедиться, обратившись к одобренной Министерством народного просвещения в том же 1876 году «Методике первоначального обучения»: «… было бы ошибочно, если бы учитель вздумал или совсем не обращать внимания на наречие детей, или старался вовсе искоренить его, или даже стал бы осмеивать его… Учитель не должен поселять в детях презрения к их родному наречию, но должен только показывать им, как слова и выражения, употребляемые ими, говорятся и пишутся на литературном языке. Поэтому необходимо, чтобы учитель был знаком с наречием той общины, того округа, в котором находится школа его».
В то же время главным борцом за права малорусских детей обучаться в школах на русском литературном языке, а не на местных наречиях выступает… Пантелеймон Кулиш.
8. Обратить внимание на преподавательский состав в малороссийских учебных округах, потребовав от попечителей этих округов отчет о благонадежности каждого преподавателя по отношению к украинофильским тенденциям, и неблагонадежных или сомнительных перевести в великорусские губернии, заменив их великороссами.
Как видим, речь о «запрете на профессию» не идет. Что же касается ограничений в передвижении и т. п., то международная конвенция прав человека тогда еще принята не была, а в некоторых образцово-демократических странах еще было узаконена расовая сегрегация. Впрочем, действие этого пункта значительно ужесточалось пунктом следующим.
9. Не терпеть в учебных заведениях лиц с неблагонадежным образом мыслей не только между преподавателями, но и между учащимися.
Однако из примечания к 9 пункту, отсылающего к «повелениям покойного Государя Николая Павловича», становиться ясно, что речь здесь идет не об украинофилах-сепаратистах собственно, а обо всех политически неблагонадежных кадрах, начиная с декабристов, им же и сосланных.
Более того, по признанию Драгоманова, к украинофилами этот пункт так не применялся: «Из всех либеральничавших в России кружков и направлений никто менее не был «мучим», как украинофилы, и никто так ловко не устраивался на доходные места, как они (это к вопросу о «запрете на профессию» — Д.С.). Из «мучимых» теперь украинофилов я никого не знаю, кроме Ефименко, который сидит в ссылке за участие в кружке более герценовском, чем украинофильском, и за взятый им псевдоним — Царедавенко».
10. Закрыть на неопределенный срок Киевский отдел Императорского географического общества и допустить затем открытие его вновь,… но с устранением навсегда тех лиц, которые сколько-нибудь сомнительны…
11. Немедленно выслать из края Драгоманова и Чубинского, как неисправимых и положительно опасных в крае агитаторов.
Алексей Миллер обнаружил на полях подлинника запись: «выслать из края с воспрещением въезда в южн. губ. и столицы, под секретное наблюдение». Но Драгоманов, совершавший многочисленные зарубежные вояжи за казенный кошт, еще в 1975 году остался там на ПМЖ.
Чубинский же действительно оставил «край», чтобы через год «всплыть» в… Петербурге чиновником Министерства путей сообщения, за год дослужиться до статского советника, а еще через год получить престижнейшую научную награду в России — Уваровскую премию Петербургской академии наук.
Подобную мстительность в отношении автора будущего гимна Украины «царат» обнаруживал не впервые. Так, после исключения Чубинского из Киевского университета за пламенные речи на митинге в поддержку Польского восстания, он защищает… диссертацию в Петербурге (!). В 1862 году «за вредное влияние на умы простолюдинов» его направляют в Архангельскую губернию под надзор полиции, где он начинает карьеру… следователя и за шесть лет дослуживается до должности чиновника по особым поручениям при губернаторе. После этого его переводят в Петербург, чтобы поставить во главе этнографических и статистических исследований Юго-Западного края. А в 1972-м Чубинский был назначен главой Киевского отдела Императорского географического общества. Именно использование научных учреждений в антиправительственных целях и вызвало соответствующую реакцию комиссии, выраженную в заключительном пункте «Выводов».
«Следствия эмских «высочайших повелений» нанесли огромнейший вред украинскому обществу, — пишет Тарас Марусык в публикации «Эмский указ как зеркало украинской политики России» и в качестве «кричащего» примера приводит статистические данные. — Накануне указа главный очаг украинства — «Ки?вська громада» — насчитывала около 100 членов, после принятия его это количество сократилось до 14 человек». Очевидно, следует понимать, что резкое сокращение членства вызвано репрессиями. Но каковыми были эти репрессии на деле, мы уже имели возможность убедиться со слов собственно основателя «Громады» — Драгоманова. Причину временного увядания культурологической деятельности следует искать скорее в национальном составе «громад» — поляки поняли, что их действительные цели оказались раскрыты. Что же касается сетований оставшихся на препоны, чинимые их «просветительской» деятельности, то тот же Драгоманов с горькой иронией признавал, что если внимать этим жалобам, то «придется считать великим препятствием для украинофильства то, что за него не дают звезд и крестов». И это тот Драгоманов, который начал свою общественную деятельность, произнеся над гробом Тараса Шевченко: «Каждый, кто идет служить народу, тех самим надевает на себя терновый венец»! В эти дни украинская прогрессивная общественность отмечает и 145-ую годовщину этого манифеста.
«Не припоминаю себе, чтоб кто-нибудь говорил про какое-то ошеломление от этого удара. Вспоминали разные курьезы, на которые приходилось пускаться, обходя запреты, но долгими и фатальными их, кажется, никто не считал», — сокрушался по поводу «пост-эмских» месяцев и Грушевский.
А вот какую статистику последствий «указа» приводит Каревин: В 1890-х годах в России действовали уже четыре издательства, специализировавшиеся на выпуске украинских книг. Особенно большой размах приняла издательская деятельность Б. Гринченко в Чернигове. С 1894 по 1901 год он издал более 50 названий книг, по 5−10 тыс. экземпляров каждого названия. Помимо собственных сочинений, Гринченко издавал произведения Т. Шевченко, М. Коцюбинского, Е. Гребенки, П. Грабовского, Ю. Федьковича и др., а также целый ряд научно-популярных работ — по медицине, технике, истории, естествознанию.
«Украинских книжек выходит у нас много: изданы сочинения Марка Вовчка, Кулишевой, поэтов Крымского, Чернявского, Свидзинского, Руданского, «Л?тературний зб? рник» в Киеве и множество популярных книжечек», — сообщал в частном письме от 13 января 1903 года И. Нечуй-Левицкий.
Заметим, что вся эта деятельность развилась еще до записки Императорской академии наук «Об отмене стеснений малорусскаго печатнаго слова», подготовленной по поручению Кабинета Министров в 1905 году.
Итак, позволим и себе придти к выводам о «Выводах» и их влиянии на дальнейшие судьбы украинской культуры.
«Выводы комиссии» были направлены не против народной культуры Малороссии, а против общественно-политического сепаратистского движения, поддерживаемого поляками и носившего название «украинофильство».
«Выводы комиссии» носили рекомендательный характер и большей частью не принимались во внимание на местах
Те пункты «Выводов», которые выполнялись, носили кратковременный характер («впредь до усмотрения») и постепенно отменялись особыми постановлениями.
Миф об «указе» придал мощнейший импульс украинофильскому движению, поскольку наряду с «мученическим венцом» преподнес всем последующим поколениям «национально-свидомых» политических сил Украины осязаемый «образ врага».
