Русская линия / Библиотека периодической печати / Не дает нам Господь беспамятства. И слава Богу!

Так было: в морозном начале декабря 1999 года, ранним утром праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы, я стояла неподалеку от межной дороги, ведущей в поселок старого железоделательного завода в Верхней Синячихе. Снег, чистый саван, сосны вокруг углубления, скрывающего вертикаль выработанной уже к концу ХIХ шахты. Веточки, упавшие на снег. Поднимаю несколько иголок: на память. И вдруг улавливаю тончайший, прежде незнаемый — запах? нет… амбре? нет же! Слишком грубы слова, которыми пытаюсь осмыслить и запечатлеть происходящее на маленьком пространстве вокруг Алапаевской Шахты. Промыслом Божиим было назначено ему стать местом святого подвига сонма Христовых мучеников и исповедников России в 1918 году.

Благоухание! Небыстро приходит на ум слово, которым христианство знаменует чудесное благодатное явление. А ведь было подумалось: кто же ранним морозным утром не поленился духами-ароматами кропить здешний снег? Так скудно устроены порой мы бываем…

Иголочки благоухали в моем пристанище еще два дня. Они и сегодня со мной. Как и воспоминание о другом явлении, связующем события Алапаевской Шахты с дорогими сердцу православного христианина именами Царственных Страстотерпцев.

…В 2001 году дорога привела меня на Псковщину, где в алтаре воинского храма во имя св. Благоверного Князя Александра Невского хранится Библия. Внешне ничем не отличающая от респектабельных изданий начала ХХ века: дореформенный русский язык, бумага английского производства, формат, позволяющий читать Святое Писание и размышлять на его темы в походах и на путях Державного Служения. И — пометы, оставленные рукой Императора России Помазанника Божия Николая Александровича в судьбоносные дни 1917 года. Пометы, свидетельствующие о напряженной и (думаю) блаженной духовной работе сердца Государя, завершавшего в те дни подвиг земного царственного служения России.

Довелось мне (по снисхождению и в уважение к моему екатеринбургскому обитанию отца-настоятеля храма протоиерея Олега Теора) с трепетом листать страницы Царской Библии. Стоя на коленях перед аналоем, вчитываюсь в строки, подчеркнутые карандашом Государя. И вдруг… то же, уже знакомое, благоухание! Осторожно смотрю на батюшку: «Библия… батюшка… благоухает!» Внимательно смотрит на меня духовник Псковской воздушно-десантной дивизии. «Да… Иногда она благоухает». И это все, что услышала от отца Олега.

Но благоухание Царской Библии было точно таким же, как и благоухание ранним утром у Алапаевской Шахты два (за небольшим) года назад!

Я осторожно отношусь к информации о всякого рода необычных явлениях, циркулирующей в среде новообретаемых ныне Православной Церковью пасомых. Но знаю: небогоугодна и другая крайность — опускать из внимания, по боязни впасть в прелесть или по страсти человекоугодия, такого рода духовную очевидность. Замечу, что и внешнее подтверждение неложного чуда было: приехала-то в Псков я в поезде, вагон которого претерпел варварское порушение, окно над моей полкой было разбито, и неминуемая простуда ко времени моего прихода в Александро-Невский храм разразилась температурой, от которой меня буквально качало! Но после, сойдя с солеи, на которой батюшка поставил меня перед Царской Библией, я уже не ощущала себя простудившейся некстати паломницей. Я даже вовсе забыла о ней. Не было и признаков температуры, при иных обстоятельствах уж точно уложивших бы меня на больничную койку. И в оставшиеся дни путешествия я никоим образом не чувствовала последствий начинавшейся было хвори. Милость эта проявленная ой как нужна мне была тогда!

А тут замечу: впоследствии, по моему наблюдению, обнаружилась характерная особенность (если можно говорить о духовном явлении в таком непривычном, возможно, не богословском, но доступном обычному сознанию термине) — особенность, повторюсь, чудесного служения принадлежащих уже Церкви Торжествующей наших святых — как Царственных Страстотерпцев, так и Алапаевских Мучеников, — самое их служение нам, земным, немощным и неутверженным, — всегда происходит по великой надобности евангельского милосердия. От вразумления, порой строгого и даже строжайшего и решительного — в назидании иных, до — спасения от гибели в жестоких обстояниях. Все они — эти знамения — на моей памяти.

Есть и еще черта этого Служения из Вечности. Помощь наших Алапаевских Мучеников и Царственных Страстотерпцев всегда подобна божественному служению Христа и показывает свойства Личности Христа… Речь-то идет о Пре-Подобии — Ему, Священномученичестве и святом претерпении Страстей Христовых — подобно Ему! В них-то этот подвиг состоялся!

Помощь от них идет — святая, свободная от сиюминутности. Помните? Господь приходил всегда по необходимости — соблюсти Промысл Бога-Отца, о котором знал Он, Господь-Сын. И не всегда и не в сию же пору это понимали те, кому помощь назначалась! Иногда приходил нежданный. Иногда к недоумевающим. И отказавшемуся от нее — тоже ведь пришел — явлением природы, наклонением ветки! Иногда, как последнее высказывание Божественной Надежды о Своем творении. И ни разу — на развлечение, на потребу суетного или удовлетворения испорченной страсти. Ни разу! Вот в чем благодатность этого Служения нам — святых. Знать и ценить и извлекать урок такого Служения — смысл нашего памятовании подвига и Алапаевских Мучеников, и Царственных Страстотерпцев.

И здесь именно мы видим, как и кто трудится в подвиге служения Божией Заповеди «Нет большей любви как если кто душу свою положит за други своя». Друг во Христе. Друг на пути со Христом. Как и кто — это о человеке, исполнившем до конца эту великую заповедь. И исполняющем до сего дня эту заповедь. Ведь что иное — книги, написанные им для нас, как не продолжающееся служение?

О Священноигумене Святого Белогорья Серафиме (Кузнецове)

Чтобы осознать меру его подвига, надо не только и не столько обложиться книгами и проследить путь из Белогорья в Москву, далее — в Алапаевск, далее — в Иерусалим. Надо войти в свое сердце и попытаться жить — все то, что потребовалось жить этому человеку. Надо пойти путем апофатии (как ходили наши восточно-христианские святые к главной цели — обожению). Тогда — да. Тогда мы будем достойны и тайны святого его подвига и плодов этого подвига. Мы ведь не существуем раздельно с ним — в вечности. Кто решится усмотреть в своем сердце черты подвига священноигумена Серафима и желание его повторять, тому, думаю, Господь и откроет все радости внешне скорбного пути друга Алапаевских Мучеников. Друга и исповедника Христовой Заповеди. По той святой необходимости, какую свидетельствуют сонмы наших святых, рассказывая — приточно или в духовных явлениях, по успениии — о дарах, которыми реально удостаиваются в веке ином за святые труды, понесенные во время прохождения земной юдоли.

О нем не сказано пока в наших Святцах Страдающей Церкви. Пока не названо имя. Но в сонме неведомых миру исповедников Христа имя это, безусловно, вписано.

О том, что совершил этот чернец, он рассказал сам. Книга, которую в ближайшее время предложит издательство Марфо-Мариинской Обители Милосердия внимательному читателю, написана священноигуменом Серафимом, когда его личный подвиг уже приобрел черты исполненности. Нет необходимости уходит в комментарий или пересказ им написанного. Каждому по его сердцу.

И еще. Неправда есть в мотиве: вот, мол, виноваты, потому и не приближается к нам Святое — и останки-то Царственных Страстотерпцев, по мнению некоторых, недоступны… и Алапаевские Мученики-то не в России обрели место упокоения! Наказал Господь… и — точка. Навек. Но! А послужили ли мы — Им? Как послужили? Как Господь — омывая раны их страданий — от клеветы, непочтения к их высокому Державному Кресту, от равнодушия и небрежения к судьбе святого наследства, оставленного нам? А разве наше отношение друг ко другу можно назвать следованием их заповедям, примеру? Мы сделали к этому достойное усилие? А «открыв», наконец-то в себе нерадивость к подвигу, не «зависаем» ли в этом состоянии, рассчитывая, что кто-то иной станет подвижником, и от его праведных трудов наделят и нас? Ждем Преображения, не вразумляясь притчей о том Преображении!

Вот где начало. Сделать усилие. Расчистить источник сердца. Дать ему спасительную влагу Источника вечности. О котором от Самарянки до насельника Святого Белогорья дерзко трудились поколения христиан.

Пожалуй, единственный смысл знакомства с подвигом святости есть знакомство с методом жизни, которым и нами обретается святость. По-иному — так не стоит и браться за безхитростное изложение событий почти уже столетней давности. Это как прикасаться к святыне не для исцеления, а по любым иным мотивам.