 |
| Единое Отечество, Одесса | Владимир Семенко | 24.06.2006 |
Особенно печально, что в самое последнее время свою трибуну подобного рода авторам предоставляют не только либеральные, антицерковные издания, но и вполне уважаемые православные ресурсы, в частности, интернет-сайт и газета «Радонеж». Характернейшим примером здесь является шокировавшая многих православных читателей статья В. Можегова «Два единства, или еще раз о законе и благодати» [3]. Автор прямо заявляет, что в числе славных побед России в XX веке, наряду с победой над фашизмом и «большевистским игом» важное место занимает «преодоление либерального мора». Между тем сам Можегов, не случайно ведь поющий дифирамбы сугубо виртуальным «державникам», засевшим ныне в Кремле и на Старой площади, как раз и являет собой ярчайший пример либерала новой формации, либерала в виртуально-патриотической и даже консервативной оболочке. Этим-то, на наш взгляд, и опасно это относительно новое явление нашей церковной жизни.
В отличие от какого-нибудь о. Кочеткова или «соблюдающего игумена» Петра Мещеринова, Можегов — «государственник», но строго в рамках дозволенного сверху, государственник по заказу и разрешению власти. Однако враги у него и у явных, записных либералов общие — это те, кого он, вслед за ними, называет «ревнителями политического православия».
Однако прежде чем приступить к виртуальной расправе с этими главными и самыми опасными злодеями, следует, конечно же, расписаться в верности существующей в стране власти, а здесь, как известно, лучше перекланяться, чем недокланяться. «Бог сохранил (!) в сегодняшней России твердое ядро государственности, закона и благодати (?!). У нас есть и ответственный Президент, и честный Прокурор, и смиренный Патриарх. (Еще забыл неподкупных депутатов и искренних журналистов — В.С.)… Россия обретает, наконец, верные ориентиры — трезвые, глубокие и вдохновенные писания Ивана Ильина… оказываются сегодня прочитаны и востребованы». (Насчет того, что наши государственные мужи умеют читать — с этим спорить не приходится — В.С.).
В наши диссидентские времена начала 80-х, прочтя таковой текст, привычно вздыхали и говорили: «Какая низость!» И уж точно автор подобных пассажей не мог быть принят в приличном обществе. К сожалению, у определенной части сегодняшней молодежи, в том числе и из «патриотической» среды, напрочь размыто, атрофировано представление о критериях достойного и недостойного поведения: даже если бы в Кремле заседал Марк Аврелий или Александр III, так пресмыкаться перед властью приличные люди не могут, не имеют права. В наши 80-е это грозило полной потерей репутации в достойной и «рукопожатной «среде.
Автор пишет вроде бы правильные вещи, когда приводит положения Ильина насчет любви, свободы и «диктатуры закона». Однако… в чем же видит наш автор реализацию этих замечательных начал в современной российской политической реальности? Например, по Можегову, «лучшие люди» Отечества, прообраз будущего «ведущего слоя» (это по Ильину) собраны… в Общественной палате!!! Столь откровенный образчик идеологической проституции — явный перебор даже для «МК» (народная расшифровка аббревиатуры — «Московская куртизанка»), не то, что для почтеннейшего «Радонежа»! Итак, «лучшие люди» для нашего почитателя преп. Силуана и Достоевского — это Паша Гусев, А.Б.Пугачева, безвестные учительницы и медсестры из провинции, явные статистки (эти-то наверняка лучше прочих в этом сборище), ставленник Г. Павловского «методолог» Глазычев etc, etc. Народное наименование последнего путинского детища — «общественная палатка», по-видимому, еще не дошло до нашего автора. Или он только вид делает, что не дошло?
Конечно же, «Общественная палатка» — для патриота не за страх, а за совесть — подлинное царство любви, стоящее выше «Власти» и «Закона»! Путинская система власти, суть которой — правильный виртуал (см. последнее «Послание Президента Федеральному собранию — действительно отличный текст!), прикрывающий реальный развал страны и убежденное компрадорство самой власти, давно уже живущей по отмашке из «вашингтонского ЦК», оказывается для Можегова идеальным государственным устройством! Понятно, что главные враги — те, кто в это устройство не вписывается, то есть православные патриоты!
Разобравшись с присвоенными себе путинистами (без всякого на то права) цитатами из Ильина, апологет православного президента, православного же прокурора и «общественной палатки» приступает непосредственно к делу. «Сегодняшнее наше христианство (а не отдельные христиане! — В.С.) сильно заражено злобой, невежеством, агрессивностью. Всевозможные самопровозглашенные подвижники навязывают Церкви доморощенные идеологии (выделено мною — В.С.), пытаются срастить ее с Государством [4]. Подобные подмены особенно зримо проявляются в культуре» (??). Чуть ниже автор еще раз оговаривается, что, по его мнению, «Россия преодолела либеральный соблазн». Значит, именно влияние «зараженного злобой и невежеством» христианства в сфере культуры представляет, по его мнению, главную опасность. Здесь одно из двух: либо автор живет в безвоздушном пространстве, либо сознательно лжет, выполняя чей-то заказ.
В этом плане куда как адекватнее видение сегодняшней ситуации в нашей культуре, представленное, к примеру, у Р. Гальцевой, которая, надо отдать должное, никогда не скрывала своих умеренно-либеральных убеждений, постепенно, видимо, под воздействием реальности, эволюционируя в сторону все большей умеренности и даже консерватизма. «Мир, — пишет она, — далеко ушел по дороге духовной секуляризации, он вполз в новый пост- и даже антихристианский эон, порывающий с двуединым христиански-классическим корнем европейской культуры… Нынешнее лицо культуры определено: взлетом наркомании, культом наслаждений, пропагандой распущенности, углубляющейся сексуальной революцией, девиациями и аномалиями (вышли из подполья приверженцы «нетрадиционной», то есть противоестественной sex-ориентации, ведущие беззастенчивое наступление на мир естественных отношений)… De facto все это означает прямой вызов христианским заповедям, сопровождающийся неодобрительным скепсисом по адресу исконных добродетелей и достоинств. Но более того, весь этот контрхристианский мейнстрим (sic!) из области духа и культуры проникает в сферу жизнеустройства и получил там обеспеченное, «рутинное», трудно обратимое воплощение, закрепленное в законодательной форме». Р. Гальцева далее вполне справедливо сетует на то, что «сама система образования,. под девизом «нейтрального» и чисто «научного», будто бы гарантирующего свободу выбора и свободу совести, на самом деле прививает атеистическое мировоззрение…» «Налицо парадоксальная ситуация, — указывает она, — государство, в котором мы живем, числится светским, а господствует в нем атеистическая, то есть религиозно — пусть и в отрицательном смысле — ориентированная идеология. И это противоречие — между его светским правопорядком и антихристианским направлением насаждаемой в нем культуры — благодаря неослабному алармизму со стороны авангарда общественности остается скрытым от несмышленого большинства и не становится предметом прений». Р. Гальцева, наконец, абсолютно правильно констатирует и вполне маргинальное положение Церкви и вообще христианства в современном российском и европейском обществе. «Очерчен будто магический круг (sic!), — говорит она, — отделяющий Церковь от формирующих человека веяний эпохи». Надо отдать должное Р. Гальцевой, которая, кстати, является моим давним оппонентом по весьма принципиальным вопросам — вполне честная и ответственная констатация! Равно как и полные горького сожаления слова, которые ныне можно услышать лишь из уст человека старой, подлинно интеллигентной (в лучшем смысле слова) закваски, в которых, со всей умеренностью и политкорректностью, констатируется реальное положение дел в «возрождаемом государстве», то бишь в виртуально-патриотической «державе» путинского образца: «Хотя из уст президента мы слышим высокие слова о возрождении традиций и «укреплении нравственных основ» российского государства», моральный дух высшей власти (будь таковой в наличии) блокируется затравщиками «прав и свобод», объявляющими любое поползновение оздоровить общественную атмосферу, то есть вспомнить о стыде и совести, тоталитарной угрозой, и потому дальше благих пожеланий дело не идет (sic!). В то же время Realpolitik, проводимая официальными кураторами культуры (читай — М. Швыдким и Кº - В.С.) — даже не страусиная, а прямо содействующая установкам на погребение этих самых традиций и расшатывание нравственных основ«.[5] При всем уважении к г-же Гальцевой не могу не заметить, что все основные идеи ее нынешней замечательной статьи были сформулированы мною еще году эдак в 1992−93-м [6], когда мы с нею еще были достаточно непримиримыми оппонентами, причем она отстаивала именно ту самую либеральную идеологию, реализация которой на практике именно и привела к нынешней печальной ситуации.
В то же время главный удар В. Можегова, этой новой «звезды» «Радонежа», направлен именно против тех, кто стремится разорвать упомянутый в статье Р. Гальцевой «магический круг», не позволяющий Церкви овладеть теми рычагами власти, с помощью которых она могла бы реально и масштабно влиять на положение в обществе. Наш поклонник путинского виртуально-«державного» официоза в полной мере солидаризируется с самыми крайними либералами, когда говорит, что Церковь вообще не нуждается ни в каких внешних рычагах. У Церкви «нет интересов в мире, кроме интересов любви», «любые попытки защитить Церковь с помощью Закона не будут продуктивны» и, даже более того, «только в гонениях Церковь остается Церковью, потому что природа ее неотмирна» и т. д. и т. п. Здесь мы видим вполне типичную для «либеральных христиан» ненависть к тому, что они называют «константиновской эпохой», попытку начисто проигнорировать Средневековье, от времен древних, языческих гонений на христианство перескочить сразу к эпохе новых, неоязыческих, постхристианских гонений и объявить гонения вообще в порядке вещей. Во всех подобных, до боли знакомых, ситуациях у меня всегда зреет один «проклятый вопрос»: а сам-то ты готов к уходу в катакомбы, готов совершенно отказаться от мира и его благ ради спасения, готов принести свою собственную жизнь в жертву ради Христа?
Логика и вся «аргументация» Можегова — это привычное и типичное для либералов передергивание; она выстраивается по обычному шулерскому шаблону, в котором абсолютно ложное утверждение основывается на вполне правильном и даже бесспорном. Шаблон этот примерно следующий. Канонизация Ивана Грозного и Григория Распутина неуместна — значит неуместны вообще все новые канонизации, и «эпоха новомучеников закончилась»; Церковь не должна замыкаться в себе, а должна быть по-миссионерски открыта миру — значит вполне уместны компромиссы с миром, секулярно-либеральный дух мира должен быть, на основании этого, впущен в церковную ограду; дух Церкви — это дух любви, значит — долой христианское государство и т. д. и т. п. Можегов так прямо и пишет: «Наверное, единственный возможный и необходимый сегодня путь оздоровления и единения Церкви (?) — это путь всецерковного национального проекта… (Знаковое слово, которое он беззастенчиво крадет у нас — В.С.) Проекта, который должен носить не политический, идеологический или экспансионистский, а именно церковный, христианский и совершенно конкретный характер, по примеру тех проектов (?), которые плохо ли, хорошо ли — но искренне пытается реализовать сегодня Власть». (Именно так, с прописной буквы, как и Президент, Прокурор и т. д.!). Итак, людям Церкви дозволяется: «чисто конкретно» сажать цветы на территории храма, ездить в паломничества, преподавать в воскресных школах, петь в хоре, водить хороводы и одеваться в сарафаны; дозволяется также ухаживать за тяжелыми больными и помогать неимущим (все это, разумеется, прекрасно), но ни-ни — реально, как «власть имеющие», как русское православное большинство России влиять, к примеру, на государственную политику в сфере образования, которое, по справедливому замечанию процитированной выше Р. Гальцевой, под прикрытием лживого тезиса о «свободе выбора» в действительности прививает нашей молодежи атеистическое мировоззрение. Вся внешняя сфера жизни, вся Realpolitik в полном соответствии с либеральным шаблоном заведомо отдается на откуп не секулярным даже, а просто антицерковным, богоборческим силам, которые бывшая либералка Гальцева изящно называет «затравщиками прав и свобод». Такое государство («Власть» с прописной буквы) и такое общество оказываются для В. Можегова заведомо лучше освященной многовековой традицией православной «симфонии»!
И поскольку либералы, маскирующиеся сегодня с помощью консервативной и патриотической фразеологии, настолько потеряли всякие остатки совести, что для обоснования своего либерализма и секуляризма цитируют Ильина, позволим себе и мы опереться на наследие этого великого мыслителя. В своих блестящих фундаментальных трудах, вызвавших ярость либералов того времени — «О сущности правосознания» и «О сопротивлении злу силою» Ильин как раз показал, что приверженность духу Христову, духу любви никак не исключает для людей Церкви возможности (а в определенных случаях и необходимости) действовать внешними средствами, как правовыми, так и средствами принуждения. «То, что сопротивляется самому злу как таковому, — писал он, — есть само живое добро. Это означает, что самое сопротивление злу проистекает из одухотворенной любви, ею осуществляется, ей служит, к ней ведет, ее насаждает, растит и укрепляет. И при всем том это сопротивление не останавливается ни перед психическим понуждением, ни перед физическим понуждением и пресечением». Поясняя, вслед за нашими духовными писателями XIX в., в частности, святителем Филаретом (Дроздовым), евангельский призыв о любви к врагам, философ указывал, что «Христос имел в виду личных врагов самого человека («ваших», «вас»; ср. Мф. 5 43−47; Лк. 6, 27−28), его собственных ненавистников и гонителей… Христос никогда не призывал любить врагов Божиих, благословлять тех, кто ненавидит и попирает все Божественное, содействовать кощунствующим совратителям, любовно сочувствовать одержимым растлителям душ, умиляться на них и всячески заботиться о том, чтобы кто-нибудь, воспротивившись, не помешал их злодейству. Напротив, для таких людей и даже для несравненно менее виновных, Он имел и огненное слово обличения, и угрозу суровым воздействием, и изгоняющий бич, и грядущие вечные муки. (Следуют многочисленные ссылки на текст Писания). Поэтому христианин, стремящийся быть верным слову и духу своего Учителя, совсем не призван к тому, чтобы противоестественно вынуждать у своей души чувство нежности или умиления к нераскаянному злодею… он не может также видеть в этой заповеди ни основания, ни предлога для уклонения от сопротивления злодеям». И.А.Ильин с максимальной доказательностью и точностью опровергает лукавые попытки либералов отождествить евангельскую этику с пресловутым «непротивленчеством». «Или предоставлять злодеям свободу надругиваться над храмами и губить Родину — значит быть кротким и щедрым? И Христос призывал к такой кротости и такой щедрости, которые равносильны лицемерной праведности и соучастию со злодеями? Учение Апостолов и Отцов Церкви выдвинуло, конечно, совершенно иное понимание. «Божии слуги» нуждаются в мече и не напрасно носят его» (Рим. 13, 4); они — гроза злодеям. И именно в духе этого понимания учил св. Феодосий Печерский, говоря: «… живите мирно не только с друзьями, но и с врагами; однако только со своими врагами, а не с врагами Божиими». Так начало духа ограничивает действие любви«[7].
Более чем поучительно сопоставить все это с воинствующим либерализмом Можегова, с его упорным отрицанием возможности и необходимости защиты христианских ценностей не только на чисто духовном уровне (что, конечно, необходимо в первую очередь), но и при помощи внешней, понуждающей силы государства («любые попытки защитить Церковь с помощью Закона не будут продуктивны… Закон давайте оставит иудеям»). Как видим, И.А.Ильин, который, в отличие от В. Можегова, реально, всерьез опирается на Священное Писание, имеет мало общего с крайне поверхностными и тенденциозными можеговскими построениями.
Когда люди, подобные В. Можегову, говорят о «доморощенных имперских идеологиях», якобы навязываемых Церкви отдельными представителями православной общественности, которые, по мнению этих людей, угрожают Церкви «разрушением ее мистических оснований», то мы имеем дело с типичной манипуляцией сознанием. Такая манипуляция может иметь успех лишь в случае полного религиозного невежества людей, которое лишь усиливается в силу упорного нежелания столь любимой Можеговым нынешней российской власти допустить преподавание религии в светской государственной школе. Можегов наглейшим образом замалчивает общеизвестный факт: великая православная империя, основанная на вполне святоотеческом и традиционном учении о «симфонии властей», в которой вся мощь государственной власти была направлена на защиту веры, создавалась именно христианами древних веков, многие из которых (в отличие от сегодняшних наших либералов) еще недавно готовились к мученической смерти за Христа. Древние христиане были готовы отдать жизнь за свою веру; но никогда они не были приверженцами извращенного либерального взгляда, согласно которому любовь, жизнь в Церкви и власть, использующая при необходимости и силу «понуждения» (по Ильину) никак не совместимы.
Лукавые люди, подобные Можегову, всегда действуют путем манипуляций, «наводят тень на плетень»: «доморощенные идеологии», о которых со скрежетом зубовным говорит наш автор — это всего лишь попытка консервативного возрождения, «реставрации» традиции, возвращения к вполне традиционным для Православия симфоническим основам полуторатысячелетней имперской государственности. И в этом мы, в отличие от наших оппонентов, имеем полное право реально опираться на И.А.Ильина, создавшего настоящую апологию монархической государственности в своем классическом труде «О республике и монархии». Именно Можегов и Кº, с протестантско-неообновленческим пафосом воюющие против «попыток скрестить» с политическими и государственными институтами Христову Церковь и при этом восхваляющие безбожные «государственные и политические институты», являются заклятыми врагами православной Традиции, а никак не поборники Империи, великой римской идеи, одухотворенной и оплодотворенной преображающей благодатной силой Благой Вести. Пусть Можегов, прежде чем обличать «доморощенные идеологии», поближе познакомится не только с трудами уже не раз упоминавшегося И.А.Ильина, но и святителя Филарета Дроздова, прот. Иоанна Восторгова, Льва Тихомирова, Ив. Солоневича, Конст. Леонтьева, митр. Антония Храповицкого, архиеп. Серафима Соболева, многих современных авторов и, в конце концов, со святоотеческим наследием. «Царь есть образ Единого Царя всяческих» (Евсевий Кесарийский). «Через Духа Святого Бог творил пророков, священников и царей» (свят. Иоанн Златоуст). И т.д. и т. п. Сколько цитат я должен здесь привести, чтобы убедить Можегова и ему подобных в том, что «доморощенные идеологии» базируются на священном Предании, на святоотеческом наследии, а не на нашем произволе?
В.Можегов — типичный представитель «либерального христианства», напяливший на себя виртуально-патриотические, консервативные одежды, более всего на свете, как и все они, боящийся не либерального разложения народной жизни (коего он сам и есть активнейший участник), но реального возрождения великой православно-имперской традиции, «воскресения Святой Руси». Поэтому сознательная православная общественность, трудящаяся во имя этой великой цели, для него — самый страшный враг. «Либеральные христиане», стремящиеся ныне захватить ключевые рычаги управления в церковной институции, страшатся Церкви как реальной духовной и политической силы, стремясь превратить ее в этнографический заповедник, в крайнем случае — в социально-благотворительное, филантропическое учреждение. Они страшатся властного слова Церкви, обличающей грехи мира и отступление от веры власть имущих, прикрываемое лицемерием.[8]
В этом плане более чем характерна кампания восхваления нового (на самом деле вполне старого) манифеста церковного либерализма — дневников протопресвитера Александра Шмемана.[9] Прот. Георгий Митрофанов в рамках «круглого стола» в «Церковном вестнике» крайне сочувственно ссылается на те высказывания прот. Александра, где тот сетует на якобы имеющий место «внеисторизм» современного Православия, игнорирование им истории. «Православное сознание «не заметило, — пишет прот. Александр, — крушения Византии, Петровской реформы, революции, не заметило революции сознания, науки, быта, форм жизни. Короче говоря, оно не заметило истории». Прот Александр говорит далее о «внутреннем, глубинном а- и антиисторизме Православия или, вернее, православного мира,. неспособности понять, что самый что ни на есть «православный» мир все же именно «от мира сего» и что всякая его абсолютизация есть измена».
Здесь (у обоих протоиереев) мы имеем дело с типичнейшим для «либерального христианства» отождествлением истории — и апостасии. Скрытое, глубочайшее неверие знаменитого богослова сказывается в этом отождествлении. Нарастание апостасийных процессов в мире, все большее отпадение от веры (падение Византии, петровские реформы, революция etc) подспудно воспринимается им как что-то неизбежное, абсолютно детерминированное, как суть, неотвратимое содержание самого исторического процесса. Между тем с собственно христианской точки зрения, с позиций учения о Промысле это, конечно, не так. Не только Бог и не только объективные закономерности, но, прежде всего, сам человек с его свободной волей действует в истории. Абсолютной детерминированности исторического процесса не существует; история всегда вариативна, в ней присутствуют скрытые, неиспользованные возможности, и сам детерминант порождается в определенный момент коллективным свободным выбором. Если в свое время западноевропейский мир, заражающий ныне своим влиянием и другие культуры и цивилизации, избрал путь секуляризации, светского гуманизма, либерализма и революции, это отнюдь не означает, что все это было изначально предопределено (иначе как быть со свободной волей?); был и другой путь дальнейшего отстраивания и углубления христианской цивилизации на основе Традиции. Поэтому воспринимать все исторические события новой и новейшей истории как исключительно объективную данность, а не как плод апостасийного отпадения от Христа коллективной воли западноевропейского человечества — как раз и означает проявлять самое настоящее неверие, неверие, во-первых, в Промысел Божий, во-вторых, в возможность для самого человека (как и для человечества в целом) покаяться и вернуться на путь богоугодной, праведной жизни (то есть означает, попросту, принижать богодарованную свободу человека) и, в-третьих, — в преображающее действие благодати, которая всегда даруется открытой для нее душе. Святое Православие и Церковь, как его оплот — есть тот краеугольный камень, тот остров спасения верных, о который разбиваются волны мирового зла, океана апостасии, и поэтому обвинять православных в том, что они «абсолютизируют» Православие — значит в свою очередь абсолютизировать окружающий нас апостасийный мир. И именно это есть подлинная измена, каинова печать «либерального христианства»!
Ироническое, скептическое лицо пронизанного глубоким внутренним унынием курящего богослова, любившего вечерами смотреть телевизор, видится за типично интеллигентской, неообновленческой снисходительностью слов прот. Александра о «бабьем» благочестии, пропитанном «умилением» и «суеверием». Но Бог бы с ними, с нашими «бабами»! Однако дальше начинается уже прямой соблазн, плод явной прелести. Прот. Георгий с восторгом цитирует слова прот. Александра, в которых тот говорит о «гностическом уклоне самой веры (!!), начавшемся уже у Отцов»! Вот так-то вот! Начал с критики «бабьего благочестия», а закончил тем, что поднял руку на самих отцов. Для «либеральных христиан» ведь все «гностицизм», в чем недостает либерализма и слишком много опоры на Традицию!..
От теории — к практике: воспев о. Шмемана как истину в последней инстанции, поставив его выше отцов, неообновленческие протоиереи начинают борьбу с главной заразой в Церкви, мешающей их ползучей либеральной революции — со старчеством и с углубленной духовной жизнью. Прот. Георгий Митрофанов: «Я как-то никогда не видел никакой особой пользы… от этого духовничества. Напротив, видел всегда скорее вред: потакание эгоцентризму, тонкой духовной гордыне…, какому-то сведению веры к себе и своим проблемам (??). Мне скажут: а старчество, которым так модно сегодня заниматься?.. Но ведь это призвание… совсем не в этом вот интимном духовничестве, не в объяснениях и разрешениях проблем… Лично я вообще бы отменил частную исповедь». Каждый, кто хотя бы в общих чертах знаком с жизнеописанием великих оптинских старцев, живших совсем недавно — прежде всего преп. Амвросия, но и других, а также иных великих духовников и подвижников, прекрасно поймет, что эти выпады либерального протоиерея находятся в полном и решительном, принципиальном противоречии с духовнической практикой как Оптиной Пустыни, Валаама, так и Афона и, главное — всего древнего монашества. Оптинские старцы ведь подробно вникали не только в духовные проблемы приходивших к ним людей, но и в чисто бытовые вопросы, любовно и мудро разрешая их. Хрестоматийным является пример преподобного Амвросия, великого святого и молитвенника, который, будучи обремененным своими старческими обязанностями, болезнями и многочисленными духовными чадами, много времени потратил, чтобы ответить на вопрос простой крестьянки, птичницы: «От чего дохнут утки?» и оправдывался, отвечая на упреки: «Ведь в этих утках вся ее жизнь». Но наш либерал в рясе уже и исповедь готов отменить!
Не приходится удивляться воинствующе либеральной позиции таких, с позволения сказать, «отцов», как упомянутый нами прот. Георгий Митрофанов или небезызвестный «соблюдающий игумен» Петр Мещеринов, но крайне тревожно и печально, что в эту «достойную» компанию на данном круглом столе затесался столь уважаемый человек, как ректор СТПГУ прот. Владимир Воробьев, внесший неоценимый вклад в развенчание «кочетковщины» и «борисовщины», который (надо отдать должное) хотя и пытался как-то сглаживать острые углы обсуждения, но, на наш взгляд, во многом дискредитировал себя самим фактом своего присутствия на этом неообновленческом «мероприятии», организованном отв. редактором «ЦВ» С. Чапниным. И поскольку прот. Владимир поднял здесь крайне актуальные вопросы, касающиеся конкретных аспектов пастырской практики, позволим себе как-то отреагировать по существу. Да, конечно, причащение в древней Церкви было гораздо более частым, чем теперь, и исповедь не была строго привязана к причастию. Да, конечно, возвращение к более частому причащению в принципе можно было бы только приветствовать. Но лишь при одном условии — если бы более частое причащение служило достойным увенчанием углубления духовной жизни, возгонки человеческого духа горé, усиления веры и благочестия, одновременно способствуя всему этому. Между тем в практике современной Церкви мы порой видим и другие примеры. Где-нибудь в Болгарии имеет место евхаристический кризис, там люди причащаются крайне редко, и это очень плохо. Но вот, к примеру, кочетковцы причащаются каждую неделю, и каковы же плоды? Многие видели запечатленные на пленку кадры с демонстрацией избиения православного священника, отца Михаила Дубовицкого, устроенного ими, и это лишь потому, что он позволил себе не согласиться с позицией бывшего настоятеля о. Кочеткова. Так что не все так просто в этом вопросе. Причастие — это не просто внешний знак единства со Христом, как учат протестанты. Это — реальное соединение. «Святая святым». — слышим мы на литургии. И духовная жизнь православного человека должна соответствовать этому уровню, иначе под личиной евхаристического возрождения нас постигнет даже не кризис, но подлинное духовное вырождение, профанация евхаристии. Духовная же жизнь православного человека должна руководиться опытным духовником. Так что пока по степени духовного напряжения мы еще не достигли уровня древней Церкви, лучше все же приступать ко святой Чаше, предварительно, по возможности, очистив душу покаянием. Конечно, если, к примеру, человек живет в монастыре и часто (хотя бы каждую неделю, хотя обычно у людей, ревнующих о своем духовном возрастании, это бывает чаще) исповедуется у старца на уровне откровения помыслов — ему абсолютно не обязательно исповедоваться непременно накануне причастия или непосредственно перед литургией. Но, к сожалению, большинство из нас далеки от подобного идеала… Существует и для обычных мирян икономическая практика, достаточно широко распространенная в наших храмах: если человек строго соблюдал пост и в течение поста уже неоднократно (в том числе и в Великий Четверг) приступал к таинству исповеди и причащался, благословляется на Пасху причащаться без исповеди.
Что же касается призывов полностью перейти к практике общей исповеди со ссылками, в частности, на опыт св. прав. Иоанна Кронштадтского (которые, например, неоднократно звучали из уст другого известного неообновленца — свящ. Владимир Лапшина), то здесь имеет место явная подмена. О. Иоанн Кронштадтский был выдающимся харизматиком. Та общая исповедь, которую проводил он, не имела ничего общего с тем, что по большей части происходит в наших храмах сегодня. Люди, под воздействием Духа, начинали одновременно просто выкрикивать свои грехи, и никто не слушал соседа. Здесь очевидным образом присутствовал очень сильный харизматический момент, напрямую связанный с личным покаянием, а не это согласно-механическое кивание головами при перечислении грехов священником, которое имеет место теперь. Так что в нынешних условиях общая исповедь может служить лишь подготовкой к индивидуальной, а не заменять ее.
С чем приходится однозначно согласиться у иг. Петра Мещеринова — так это с тем, что «сейчас церковная жизнь находится у своего рода распутья». Выбор придется делать между окончательной сдачей принципиальных церковных позиций под апостасийным напором «мира» — и духовным самоуглублением на основе святоотеческой Традиции, опорой на Предание одновременно с мощной миссионерской экспансией, активной позицией по отношению к этому самому миру. Церковь не может замыкаться в себе — но она не может, под угрозой исторического поражения, и принимать чужие и чуждые ее природе правила игры. Внецерковный, отрекшийся от Христа мир — не «партнер по диалогу», имеющий свою правду, но объект для миссии. Но никакая миссия, никакие претензии Церкви на усиление ее роли в обществе не будут иметь успеха, если рядом с собой, в церковной ограде, и, более того, в самих себе мы твердой рукой не вырежем и не выбросим вон раковую опухоль либерализма. Это усилие воли, прежде всего духовное, но не исключающее и административно-канонических мер — есть долг Церкви перед собой и перед миром, «во зле лежащим» и ждущим ее властного слова, тот исключительный «момент истины», вне которого все остальное тщетно. Либо вера наша воплотится в делах, либо победит в нас дух расслабленности, равнодушия и компромисса. И если не найдется дел, в которых проявится вера наша — с чем предстанем тогда перед Судом?
СНОСКИ:
1. Отвергнуто редакцией «Радонежа». Либерального полку прибыло?
2. См., напр., мою ст. «Владимир Соловьев и «соблюдающий игумен», опубликованную на сайтах «Русской линии» и «Радонежа», в разделе «Общая газета».
3. «Радонеж», N 3 (166), 2006 г.
4. В цитатах сохранены особенности орфографии автора.
5. См.: Гальцева Р. «Миссия Церкви перед лицом нового вызова» // «Радонеж», N 9 (163), 10.10.2005.
6. См., напр., мою ст. «Время Церкви», давшую название одноименному сборнику // газ. «Путь», N 8, 10, 1992 г.
7. См.: «О сопротивлении злу силою» — в кн.: Ильин И.А. «Путь к очевидности». М., Республика, 1993. С. 79, 81.
8. Лицемерие «православных властей» современной России в полной мере проявилось в набирающей обороты истории с «Кодом да Винчи». В то время как во многих, в том числе и нехристианских, странах (например, в Грузии, Армении, Азербайджане, Белоруссии, Индонезии) это богохульство остановлено властной силой государства, в России продолжает господствовать лукавый либеральный взгляд, согласно которому «нельзя подавлять свободу». После этого все разговоры о «православном президенте» и его присных очевидным образом должны быть закончены.
9. См.: Церковный вестник, N 6 (331), март 2006 г.
