Русская традиция как опыт народного благочестия

Беседа с регентом церковного хора

— Алексей Николаевич, что в русской культуре свидетельствует о ней как о культуре христианской?

— Наверное, надо начинать «от печки». Найти «печку», чтобы соединить искусственно разорванные части русской культуры.

Мы пережили семьдесят лет официального безбожия, государственного атеизма, целью которого было разъединение двух мощных культурных традиций: церковной традиции и народной. Их разделили, противопоставили, объявили враждебными… И до сих пор мы переживаем последствия этого разделения.

С одной стороны, в советские времена ученые-фольклористы должны были перед государственными идеологами предъявлять себя язычниками. В какой-то момент они, фольклористы, действительно, подумали, что народная культура исключительно языческая.

До сих пор некоторые представители ученого фольклористического мира — фольклористы-филологи, фольклористы-музыканты отчужденно относятся к церковной традиции, к духовенству, к церковной жизни, к церковной культуре, к церковной традиции.

С другой стороны, многие священники относятся к народной культуре как явлению исключительно языческому, которое можно использовать в современном культурном процессе лишь очень осторожно, избирательно. А некоторые сознательно от этого явления отстраняются.

Но я соединяю в себе фольклориста-практика, как собиратель и исполнитель народных песен, и музыканта, служащего в церкви регентом. Я понимаю, что эти традиции, включающие в себя в том числе и церковный календарь, и народный календарь, многие века не просто параллельно существовали, они были единым целым, неразрывным, синкретичным.

Для того чтобы сегодня говорить о реальности культурного возрождения, необходимо этот синкретизм восстановить, прежде всего, внутри себя. А потом — во внешней культурной реальности.

Если всерьез говорить о возрождении России, то его невозможно представить без триединства, в котором была сформулирована русская национальная идея: Православие, Самодержавие, Народность. Она в сознании жила всегда, с момента Крещения Руси. Но сформулирована была в XIX веке, в царствование Александра III. В связи с этим родился призыв: «За веру, Царя и Отечество!»

Церковные традиции и народные традиции друг без друга существовать не могут. Церковная традиция без народной выродится в космополитизм. Каждый народ славит Бога по-своему. Мы видим это в практической жизни: церковные песнопения каждого народа уникальны и разнообразны.

В церковной музыке каждого православного народа помимо традиции авторской музыки, существует и древняя певческая неавторская традиция. К сожалению, нашей Церковью она в значительной мере утрачена. Но православные болгары, сербы, греки в большинстве поют не по нотам, а по знакам. И в этом смысле они достаточно разнообразны.

В соединении с народной певческой традицией это был бы такой цветник разнообразный и красивый! Я думаю, что во Христе это разнообразие и создает необходимое разноцветье, луг духовный, который является безусловной ценностью, который надо сохранять.

Но и народная традиция без церковной традиции выродится именно в культивирование языческих элементов (они в народной традиции, безусловно, есть), на которых настаивали в советские времена. А сейчас нам заново нужно осознать единство обеих традиций, почувствовать: в чем народная и церковная традиции шли не просто параллельно, а сосуществовали во взаимосвязи, в синкретизме своих жанров.

Наиболее типичный жанр для русского традиционного песенного фольклора, визитная карточка русской народной песни — протяжная лирическая песня. Она действительно протяжна. Распевание слова — это уже элемент, который роднит традиционную протяжную лирику с древнерусской певческой традицией, со знаменным распевом.

Мне доводилось беседовать с музыкантами-древниками, и с музыкантами-фольклористами. И те, и другие указывают на роднящие признаки: музыкальные фразы, попевки и даже сходный творческий процесс в распевании слова в лирической песне и в знаменном распеве. Особенно это заметно в северно-русской певческой традиции, где народные песни звучат почти в унисон, монодийно — в один голос. Так и древние знаменные распевы звучат в один голос.

Музыканты-древники и музыканты-фольклористы утверждают, что здесь очень много общего: как в мелких попевках, так и значительных фразах.

Знаменателен факт, что внутри самого распева преодоление четкой метричности, характерной для западноевропейской музыки, создает эффект преодоления времени и пространства, что свидетельствует о созерцательности русской традиции. Состояние созерцания — качество, чрезвычайно важное в осознании природы главного жанра песенного фольклора русского народа.

Есть ряд жанров, основа которых построена на сюжетах из житий святых и Священного Писания. Это прежде всего эпические жанры: былины и духовные стихи. Сюжеты духовных стихов — это и есть народные, апокрифические варианты житий святых или простодушное народное изложение историй из Ветхого или Нового Завета.

— Вы начали говорить о созерцательности в исконной традиции русских песнопений. Но при этой духовной составляющей словесный ряд может свидетельствовать в некоторых случаях и о дохристианской, нехристианской духовной практике… Ведь нам заповедано испытывать духов.

Безусловно ли, что там, где присутствует созерцательность, мы приближаемся к осознанию единого Господа? Это согласуется с обращением к единому Богу, но и с обращением к пантеону демонических сил, стихий, которые были героями дохристианских народных песнопений и объектами языческих верований.

— Можно говорить о двух гипотезах. Возможно, сам жанр протяжной лирической песни формировался и развивался в связи с церковной традицией. Какова была лирика до Крещения Руси, мы сейчас судить не можем. Какого возраста песни из жанра протяжных лирических, мы не знаем. Но можно рассуждать о генезисе фольклора.

Существует две точки зрения. Одна — дарвинистская, эволюционистская — о том, что человек произошел от обезьяны. Все это мы уже слышали в советские времена: что фольклор произошел от простейших трудовых возгласов, что прародитель человека, полуобезьяна, взяла дубинку, сбила яблоко, сказала: «О!», другая ответила: «О-о!», а третья поддержала: «О-о, э-э, эх!» И вот таким образом, от простейших восклицаний, трудовых попевок произошел фольклор… Цену этой точке зрения мы, даже с нашим малым православным опытом, вполне уже оценили.

Более правдоподобной кажется нам иная точка зрения на происхождение фольклора. Она исходит из того, что мир был создан Творцом. Наши прародители преступили заповеди Божии, и были изгнаны из Рая. Пребывая в Раю, Адам и Ева слышали ангельское пение. И память об ангельском пении изнесли с собою, будучи изгнанными из Рая. Какое-то время память об этом божественном пении они, безусловно, хранили. На земле они, вероятнее всего, воспроизводили ангельское пение. Хотя уже по изгнании из Рая, появился в их песнопениях мотив покаяния, элемент тоски по Раю. В этом смысле мы можем почти утверждать: первым песенным жанром, появившимся у первых людей, был жанр лирической песни как воспоминание об утраченном Рае.

Мы обращаем внимание на то, что эмоциональное состояние русских лирических протяжных песен, их мелодизм, многоголосье, ладовое строение, их ритмическое строение свидетельствуют о том, что содержание их преимущественно грустное. Почему они такие грустные? Почему они такие протяжные?

В советские времена нам твердили о том, что русскому народу жилось плохо. Он темный, забитый, безграмотный. Эта вульгарно-социологическая точка зрения сегодня преодолевается. Путешествуя по деревням и наблюдая жизнь народа в его историческом срезе, мы убедились, что русский народ вовсе не был забитым, нищим. Сундуки песельниц, которые нам пели песни, были набиты богатейшими нарядами. Мы видели огромные красивейшие дома, в которых жили деревенские жители.

О чем же тогда грустят наши песни? Не есть ли душа наша — христианка? Она же помнит, несет в себе память об утраченном Рае! Не есть ли это, по большому счету, тоска об утраченном Рае?

Сюжеты протяжных песен, если это сюжеты женской протяжной песни, — о трудной долюшке, от лица замужней женщины, или о милом дружке Иванушке, который не любит, — о несчастной любви. Если это протяжная молодецкая песня, то сюжетные мотивы — дорога (потому что судьба мужчины, как правило, связана с отхожим промыслом или с уходом на войну), это образ дороги, или это образ коня, его верного спутника, или образы, связанные с конкретными действиями, с охотой, лесоповалом… (не только в советские времена). Отхожие промыслы были связаны или с охотой, или с лесным промыслом.

Совокупность сюжетов мужских песен — образы странствия, дороги, трудовые образы или воинские и рекрутские сюжеты, или конкретно-исторические сюжеты с прямым повествованием, или опосредованным, переработанным народным сознанием.

Я могу утверждать, что в протяжной лирике нет сюжетов, которые прямо свидетельствовали бы о наличии каких-то языческих элементов или сюжетных языческих мотивов.

Остатки языческих элементов могут быть в обрядовых элементах. И тут надо быть внимательным. И отбирать.

Вопрос о язычестве, особенно у восточных славян, — очень сложный. Потому что в классическом смысле язычество предполагает все-таки идолослужение. О классическом язычестве свидетельствует развитое идолослужение, развитая каста жрецов, развитая черная магия. Всего этого у восточных славян не было.

Нас убеждают, что были некие божества — Велес, Сварог, Святовит. Но однажды мне пришлось беседовать с православным филологом. Он рассуждает так: если попытаться вслушаться в фонетику и этимологию имен, получится — имя Велес — не есть ли сочетание двух слов «велий» и «сый»? Теперь мы говорим: Господь Вседержитель, Вездесущий. Или другое имя — «Сварог» — «Сва» — свой, «рог» — рожденный… Мы говорим «Единородный». Или — «Святовит»: «вит» — витающий Дух; «свет» — или Световит или Святовит… «Даждьбог» — мы говорим — Жизнедавец…

Не было ли у наших предков четкого представления о самом сложном догмате Христианства, о триединстве Божества?..

В первом веке от Рождества Христова наших предков, скифов, просветил апостол Андрей Первозванный. Неужели после апостольской проповеди наш народ оставался таким уж дремучим язычником? До конца в это не верится. Тем более что развитого идолослужения в истории мы не наблюдаем. Не есть ли это не просто этимологическое и историческое совпадение?

Единственный идол, которого мы знаем, Перун. Но Перун — это Божество скандинавского происхождения, которого привез в Новгород Олег. А в Киеве идола Перуна воздвиг князь Владимир за три года до принятия Русью Христианства. Он же, Владимир, его и сверг.

Язычество наших предков выражалось в пантеизме, в обожествлении природы, ее сил, ее четырех стихий. После изгнания из Рая память о Боге у людей, первых потомков Адама и Евы, истиралась, и все племена устраивали свою обрядовую жизнь. Конечно, первые обряды были связаны с живой памятью о Боге, об ангельском пении. Потом и эта память стиралась. В какое-то время памятование о Боге у некоторых народов сменилось на общение с Его противоположностью.

— Не так ли вошло в традицию состояние, которое Христианство знает как роптание на Бога? За которым последовала страсть уныния (ее отмечают исследователи-фольклористы, описывая тональность изустной, песенной, обрядовой традиции). Плод унылости — ропот на Бога, Царя и Отечество… А далее этим воспользовались социальные «художники», оправдывая личное стремление к власти необходимостью освобождения народа от постылой беспросветной жизни, от того что над ним, якобы, довлеет.

— Свойственна ли унылость жанру протяжной лирической песни? Разве что в свадебной традиции — в свадебном плаче, и похоронной традиции — похоронном плаче, да в рекрутских песнях воинской традиции.

В России до 60-х годов позапрошлого века существовала профессиональная армия, людей брали на воинскую службу на 25 лет, по жребию… Брали подневольно. Особой веселости в этом, конечно, не было. Но уж если взят был человек на цареву службу, попадая на нее, он служил Царю и Отечеству верой и правдой. Обряд провожания рекрута, подобно свадебному довенечному обряду, в расставании невесты со своей первой семьей, был драматичен. Бытовала целая система свадебных плачей. Как и система похоронных плачей. Эти три момента внутренне едины.

— И это помогало человеку пережить непривычное состояние без ущерба для личности.

— Еще как помогало!

— Полтора десятилетия мы живем в возможности возрождения русских народных традиций. Мы видим заинтересованность органов государственного управления — культуры, образования в знании народных традициях. Как тем, кто воспитывает детей и взрослых, научиться отделять: что — главное, а от чего надо уходить?

— Главное — в самом себе произвести переоценку ценностей — в отношении к народной традиции. Посмотреть на народную культуру в ее воцерковленности. Изучать народную традицию не с точки зрения собирания ритуально-языческих элементов, остатки которых, действительно, есть, а смотреть на народную традицию, как на традицию бытового благочестия. И изучать ее как систему народного благочестия. Слава Богу, в этом направлении есть существенные подвижки.

Есть великолепное издание Марины Михайловны Громыко «О воззрениях русского народа» — капитальный труд, всесторонне описывающий народную традицию именно как систему бытового благочестия.

Народная традиция была призвана воспитывать человека знающего, умеющего, благочестивого. Система нравственных ценностей формировалась церковной традицией и прочно вошла в бытовой народный уклад, в бытовую народную обрядность как семейную, так и общественную.

— Есть ли в народной традиции яркие признаки духовной потребности, устремления к тому, для чего и сотворен человек?

— Безусловно, есть с доминированием «вертикали», но в мудром соотношении «горизонтали» и «вертикали» в человеческих потребностях. И пониманием места человека в Бытии мира.

Сама церковная практика, церковная, святоотеческая традиция очень мудро поступала с традициями народов, которые воспринимали христианство. Церковная практика не упраздняла, не искореняла, а воцерковляла местные народные традиции.

Если взглянуть на церковный календарь и на его соотношение с бытовым народным календарем, то мы видим периоды года, в которые демонические силы наиболее активны. Это период зимнего солнцестояния, солнцеворота, и летнего солнцестояния, солнцеворота. Зимний период освящен праздником Рождества Христова, а летний период освящен праздником Рождества Иоанна Предтечи. И эта практика является наиболее продуктивной.

Не упразднять, не искоренять, не бороться насильственными методами с обычаями (если, конечно, они не откровенно сатанинские — никаких компромиссов с шаманством, колдовством быть не может), но с народной традицией святок или летних гуляний вполне возможно согласиться.

В бытовой народной среде мы наблюдаем не просто параллельно-дружественное соотношение, не параллельно-терпимое содружество. Это было активное взаимопроникающее сотрудничество.

Исполнители, от которых я записывал народные песни, зачастую были клиросными певчими.

Когда я был активным собирателем фольклора, я не был достаточно воцерковленным человеком. И я не записывал от этих же людей церковные песнопения. А народное осмогласие в каждой местности — это был бы богатейший материал! В каком-то маленьком городе, Каргополе или Сольвычегодске я стоял в храме, а на клиросе пели две старушки… Был дивный фольклор! Если бы сейчас поехать и его записать!..

Ведь церковно-певческая традиция так же бытует полу-устно, при том, что мы имеем нотные издания. Сегодня сколько ни пытаются ввести образцовый единый обиход, ничего не получается! Ведь в каждом гласе есть много вариантов, а в каждом издании даже авторские «Херувимские» печатаются по-разному.

То есть один из существенных признаков фольклора — вариативность — работает и в профессиональной письменной церковной традиции. Даже на этом уровне соотношения народной певческой традиции и церковной певческой традиции — просматриваются общие профессиональные признаки. Тем более, что до XVIII века единого синодального обихода в церковной певческой традиции не было! В каждой местной епархии была своя певческая традиция, и у каждой отдельной обители был свой обиход. Так, мы знаем cоловецкий обиход, есть кирилло-белозерский обиход, есть валаамский обиход. В чем-то они, конечно, похожи, но каждая обитель являла собою самостоятельную певческую школу.

И сейчас все мы знаем осмогласие — тропарное, стихирное, ирмосное. Но… приезжаете в любую епархию, и вы замечаете, что какой-нибудь третий или седьмой глас поют по-разному. В одной и той же епархии одни и те же гласы в разных храмах поют несколько по-разному, со своими исполнительскими приемами. И я думаю, что это хорошо!

На самом деле, так и должно быть. Сколько ни будет пытаться Синод вводить какой-то единый образец, из этого ничего не получится. И это правильно. Потому что в практике церковного пения, особенно в исполнении песнопений на гласы, чаще всего бытует не пение по нотам, а пение по тексту. Все равно каждый клиросный хор будет распевать их со своими приемами.

И это — одна из точек соприкосновения с народной певческой традицией. (Потому что один из признаков фольклора — вариативность). Эта вариативность очень активно проявляется и в церковной певческой традиции.

— Есть православные школы, которые своей задачей ставят воцерковление учащегося. И есть школы, руководители которых отказываются от этой задачи, считая, что центр и смысл, и место воцерковления все-таки Церковь. Где более естественно получать знания о народной церковной традиции?

— Надо вводить параллельно с основами православной культуры и основы народной культуры. Может быть, даже в едином предмете. Основы русской православной культуры. Потому что русский народ является многонациональным народом.

Православное сознание должно опираться на всю совокупность бытия. Конечно, попытаться возродить народную православную культуру во всей ее жанровой системе не удастся. Это и не нужно. Но знать ее надо, и какими-то ее элементами владеть надо. С нашим современным новым художественным, музыкальным и житейским опытом, это может дать какое-то новое культурное явление.

Необходимо воссоздать синкретическое единство благочестивой бытовой культуры и церковной традиции. Без этого изучение Православия выродится во что-то выхолощенное, стерилизованное, интеллектуально безликое, бескрасочное.

— Сегодня обсуждается идея введения в школьное государственное и негосударственное образование курса «Основы православной культуры». Но есть опасение, что представление об этом предмете в образовательных программах может включать т.н. требование «толерантности» к любому опыту воззрения на духовные мировоззренческие традиции мира. Где предел допустимого к усвоению исторического материала через этот школьный предмет? Что нужно оставить за его пределами?

— Я осознаю эту проблему, как свою проблему педагога-музыканта. Мне интересно пение православных греков, грузин. Мы пытались озвучивать некоторые произведения византийской певческой культуры. Это интересно, это слушается. Но, тем не менее, я отдаю себе отчет, что я — православный русский!

А в России есть еще православная мордва и другие народы, и все имеют уникальную певческую культуру — и в мелодике, и в многоголосье, в ритмике. И если в Мордве осмогласие запоют несколько иначе, чем в Москве, то, я думаю, это даже здорово будет!

Я слышал, как поют православные грузины, и некоторые наши хоры пытаются их пение воспроизводить, и получают большое удовольствие. Я не думаю, что это вредит. Звучит экзотично. Но свое надо глубже бы знать!

— Я-то имею в виду не нашу аутентичную культуру, а ту, что пришла с Запада. В том числе, и традицию отношения к Богу. Это ведь тоже заявляется, как феномен культуры, необходимой к усвоению и нуждающийся уважению.

— По размышлению наших православных философов, от Запада никогда ничего хорошего к нам не приходило. Поэтому относиться к этому я могу только с предосторожностью. Но это сфера догматического богословия, при малейшей неточности можно оказаться нечаянно еретиком.

Современный культурный процесс, как и в любые времена, может получиться синтезирующим.

В истории России были такие периоды. Заселялась Сибирь. Ее заселяли выходцы разных губерний. Каждая губерния несла в себе свои культурные традиции. В одном селе жили выходцы из Белгородской, Смоленской, Архангельской губерний. В результате, в течение столетия на этом месте образовывалась синтетическая певческая культура. И не только певческая, но и материально-бытовая, и обрядово-бытовая — во всех отношениях. Она синтезировала разные культурно-миграционные потоки.

Нечто подобное происходит сейчас у нас. Мы, фольклористы, умеем петь и по-архангельски, и по-вологодски, и по-казачьи… Но при этом, мы отдаем себе отчет, что получается у нас нечто синтетическое. Так, может быть, изучая и осваивая разные пласты культурно-музыкальной, церковно-певческой и народно-певческой традиции, ее мелодическое, ритмическое своеобразие, мы образуем нечто новое. И это правильно!

Попытаться воссоздать в этнографической точности песнопения какой-то конкретной местности нам не удастся, потому что мы не живем в этой местности. Да и задачи такой ставить не нужно. Но профессионалу и любителю пения знать это нужно. Тогда он сможет получить что-то новое свое.

Что нового будет в церковной певческой традиции? Какой будет церковно-певческая традиция? Ведь наши церковно-певческие сборники значительно отличаются от дореволюционных сборников. Отличается даже гласовый обиход. Для меня было бы интересно записать обиход от жителей Архангельской области. И посмотреть, как преобразуется церковное осмогласие в этой музыкальной культурно-бытовой среде, в этом музыкальном языке? У нас сейчас, по-видимому, будет формироваться какой-то музыкальный язык.

— Именно это свидетельствует о том, что традиция не прервалась, она дает ростки.

— Мы можем уповать на Бога, наблюдая, как много людей интересуются церковным пением и народным пением. Необходимо только призвать священство не относиться подозрительно к народной традиции, но относиться к ней с духовной трезвостью. Потому что в народной культуре есть элементы, которые не нужны: ряженье на святках, использование заговоров в бытовой практике. А когда дети играют в народные игры, так это, безусловно, ценно!

Можно только приветствовать практику, которая появилась в Троице-Сергиевой Лавре, в Александро-Невской Лавре, — Рождественские и Пасхальные фестивали, на них приглашаются фольклорные ансамбли. Надо только следить, чтобы они не кудесили. Среди участников фольклорных ансамблей есть еще невоцерковленные участники, но их меньшинство. Идея язычества в среде ревнителей возрождения русской народной традиции себя изжила. И слава Богу!

Любые церковно-певческие фестивали должны включать в себя и народное пение. Эти две традиции должны соединиться. А если мы соединим идею Православия и Народности, то нам Господь дарует и Помазанника Божия. Может быть, на этом пути воссоединение двух мощных ветвей русской культуры, церковной и народной, и есть покаянный путь — нашего возрождения?
Беседовала Раиса Ильина