«Перед лицом правды Божией мы все равны»

Беседа о возможности возрождения в русском обществе сословных начал

«Молю оубо васъ азъ юзникъ о Господе,
достойно ходити званiя, въ неже звани бысте,
Со всякимъ смиреномудрiемъ и кротостiю, с долготерпенiемъ,
терпяще другъ другу любовiю:
Тщащеся же блюсти единенiе духа в союзе мира.
Едино тело, единъ духъ, якоже и звани бысте
во единомъ оуповании звания вашего:
Единъ Господь, едина вера, едино крещенiе:
Единъ Богъ и Отецъ всехъ и во всехъ насъ». (Ефес. 4;1−6).

Протоиерей Владислав ЦЫПИН — священник храма Вознесения у Никитских ворот, доктор богословия, профессор Московской Духовной Академии. Публикуем его беседу с журналистом Раисой Ильиной .

— Отец Владислав, Господь дал нашему народу время и возможность продолжить созидательную работу по восстановлению достойных человеческих отношений, восстановлению богоугодной жизни. Одной из опор в устройстве Российской государственности был общественный институт сословий. Как наше современное общество воспринимает сословные традиции, как оно понимает сословность? Есть ли сегодня у России реальная потребность в восстановлении сословного уклада жизни?

— Если речь идет о сословиях в том виде, в каком они существовали в старой России, когда они были закреплены юридически, то мне представляется, что в настоящее время это невозможно. Потому что сословия обладали разными правами и разными обязанностями, сословия были «высшие» и «низшие». Трудно себе представить в современном государстве разделение граждан по категориям, наделенным разными правами. Иное дело, что в понятие «сословие» можно вкладывать нечто иное. Некую корпоративность, самоорганизацию, профессиональную этику. Вот эти начала, которые были связаны с сословиями старой России, могут быть плодотворны и ныне.

Самоорганизуясь, общество может образовывать, например, казачьи объединения; люди бизнеса могут вспомнить о традиции купечества и в своей профессиональной этике руководствоваться лучшими традициями старого купечества, которые связаны с христианской моралью, с христианскими ценностями, осознавая при этом, конечно, что были и другие традиции, подспудно существовавшие в обыденной жизни, которая всегда была не чужда греха. Но чтобы как-то настаивать на распределении граждан по юридическим категориям… я думаю, для этого нет почвы и оснований. В сознании общества твердо укоренилось представление о том, что все граждане должны быть равноправны. (Хорошо или плохо это — вопрос не такой ясный и простой). Мне кажется, тут что-то сдвинуть совершенно невозможно, и я не уверен, будет ли это хорошо — попытаться это сдвинуть?

— Батюшка, как раз о второй части мне бы и хотелось говорить с вами.
Русская православная традиция хозяйствования проистекает из евангельского понимания служения .

— Да.

— Это служение видится талантами, которыми Господь же и одарил каждого человека. Но дав талант, Он еще и призвал человека к ответственности за распоряжение этим талантом. Может ли сегодня это воспоминание стать центральной идеей возрождения сословий в нашем русском обществе?

— Что касается служения, то естественно, что оно для христианина является нормой, законом его жизни. Оно проявляется в многообразных формах — служение Богу, служение ближним, служение государству, служение людям, с которыми человек связан какими-то иными отношениями.

— Вы не уверены в нравственной необходимости или общественно-политической возможности возвращения к сословности?

— Я не уверен и в нравственной необходимости. Есть ли у нас люди, которые охотно готовы были бы принадлежать к т.н. «низшим» сословиям, то есть к тем сословиям, которые наделялись наименьшими правами и наиболее обременительными обязанностями? Я думаю, таких людей нет или их мало.

Как правило, все-таки о сословиях с определенным юридическим статусом говорят люди, которые предполагают, что они могли бы принадлежать к высшим или относительно привилегированным сословиям.

— Батюшка, может быть, и февральская революция — следствие потери духовного смысла служения как служения талантом от Бога данным . Ведь о «высшем» и «низшем» перед Богом — эту меру определяет Бог. Тот же крестьянин сеет, собирает и несет другому человеку выращенное — выполняет послушание, данное Богом (и это есть мера его служения). Может быть, проблема в том, что одна часть населения стала относиться к таланту, данному Богом, не по-христиански, растеряв понимание истинного значения Дела как служения Богу?

— Конечно! Перед лицом Правды Божией крестьянское сословие в России было, разумеется, ничем не хуже других. Но оно наделено было определенным статусом. И этот статус его был ясным — он ставил его в положение «низшего» сословия, то есть, наиболее обремененного разными обязанностями и наиболее скованного при вступлении в самостоятельные правоотношения.

— Не было ли и это отступлением от евангельского понимания христианского служения?

— Это трудный вопрос. Взгляд на человека низшего социального положения, низшего сословия как на человека худшего, взгляд свысока, безусловно, был отступлением от христианской этики. Это очевидно.

Но как сложилась такая система? Она сложилась в ходе исторического процесса, вроде как «по необходимости». Потому что кто-то должен был пахать землю, кто-то должен был заниматься торговлей, кто-то должен был заниматься государственными делами, служить (в узком смысле слова) — в армии, на чиновничьей службе. И удобней, проще было людей к этим разным родам службы крепко прикрепить, ввести в такое служение элемент наследственности. Наследственность сама по себе тоже может быть естественной. Потому что, наверное, сыну легче усвоить дело отца, чем другому человеку.

Выстроены были достаточно жесткие границы между сословиями. Они не были абсолютно непереходимыми. Люди одного сословия могли при разных обстоятельствах приобрести права на иное сословие, высшее. Но и барьеры существовали. Я не думаю, что имеет смысл с точки зрения исторически разумной, рациональной критиковать такой порядок вещей, который сложился в свое время. Другое дело, что, как мне представляется, в настоящее время его восстановить невозможно.

К тому же, даже и до Февраля дело шло к упразднению юридических сословных барьеров. Например, отмена крепостного права коснулась ведь не только крепостных, но и государственных крестьян, которые с этих пор перестали быть прикрепленными к земле. Государственные крестьяне до реформы тоже были прикреплены к земле, к месту жительства. Затем предприняты были разные другие шаги, которые наделяли крестьян большими свободами во вступлении в разного рода договорные отношения. А в 1915 году была отменена прежняя подушная подать, которая отличала сословия безподатные, привилегированные, от податных сословий. На всех была возложена обязанность платить подоходный налог. Очень решительные шаги к упразднению прежнего сословного разделения были сделаны еще во времена существования старой Российской Империи.

В наше ХХI столетие, по-моему, сословия в старом смысле слова не существуют нигде. Иное дело, что в тех странах, где есть монархии, не везде, но, как правило, есть дворянство. Это некая привилегия, которая подобна награждению орденом. Он тоже ведь дает определенные привилегии. Но юридически лица, принадлежащие к дворянству, равноправны с лицами, этому сословию не принадлежащими.

— Как духовно оправдываются «привилегии»?

— Естественно, духовный смысл всякой привилегии заключается в обязанности служения, для которого человек (дабы совершать его наилучшим образом) наделяется дополнительными исключительными правами. В этом, конечно, усматривался христианский смысл, который отчетливо виделся, по крайней мере, в допетровской России. Понятно было всем людям, что привилегии даются для того, чтобы наилучшим образом исполнять свой долг, а не просто как ни к чему не обязывающий дар.

Очень характерное событие было в России, связанное с высшим дворянским сословием, когда Петр III (который не успел завершить, как бы следовало), а потом, окончательно, Екатерина Великая — издала Манифест о вольностях дворянских. Дворяне освобождались от обязательной воинской или чиновничьей службы. До тех пор нравственным оправданием того, что они были высшим привилегированным сословием и могли иметь крепостных крестьян, заключалось в том, что они за это платят службой, а теперь им даровалась свобода от службы. Поэтому знаменитый историк Ключевский остроумно заметил, что Манифест освобождения крестьян опоздал на сто лет! (К 1761−1762 гг. относится Манифест о вольностях дворянских, а через 100 лет издан был Манифест от 19 февраля 1861 г. О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей).

Логика мысли Ключевского заключалась в том, что, коли дворяне освобождались от обязательной службы, то, соответственно, и крестьяне должны были быть освобождены от зависимости.

Но смысл этого Манифеста Екатерины Великой заключался не в том, что государство тем самым выражало безразличное отношение к тому, будут или не будут дворяне служить. Подразумевалось, что из уважения высокой нравственной сознательности этого сословия, их усмотрению предоставлялось служить или не служить. Но в обществе до времен, наступивших после Отечественной войны 1812 г., и после декабристов считалось неприличным для дворянина вовсе не служить. Он мог не служить, на основании этого манифеста, но это было скандально, почти неприлично. Этический подход оставался незыблемым. Привилегии оборотной стороной имеют обязанность служения.

А вот уже во времена императора Николая I среди дворян распространилось фрондистское отношения к государственной службе. Очень многие старались от нее уклониться, либо уж довести ее до какого-то минимума. Сын состоятельных помещиков два года служил, выходил в отставку в самом маленьком чине — подпоручика, поручика, корнета, и вел затем жизнь частного человека: либо помещиком у себя в деревне, либо как-то иначе.

— Батюшка, почему главари октябрьского переворота демонстрировали свою ненависть и свои наиболее жестокие решения принимали в отношении сословий? Репрессии были обрушены именно на сословия.

— Имели место два момента. С одной стороны, конечно, сословия были бы непременно упразднены и без большевиков, потому что временное правительство всеми своими актами, всей политикой показывало, что оно собирается отменить прежний сословный строй. Оно просто не успело. Так что со стороны большевиков было не лишено демагогии: «большевики решают те демократические задачи, которые обещали решить деятели временного правительства, но не решили». И тут идет ряд актов, в том числе, с порога — упразднение сословий.

Но за этим стоит и нечто иное: у разрушителей было стремление упразднить и разрушить не только юридически сословный строй, но и какие бы то ни было проявления корпоративных, групповых, профессиональных объединений, союзов, и, в частности, сословий. Целью было: перетрясти общество, уничтожить прежние человеческие объединения…

— Атомизировать .

— Вот — точный термин. Для того, чтобы его потом по-новому организовать. Естественно, цель не была — атомизировать, и, пожалуйста, куда хотите, туда и двигайтесь. Нет! Организовать по-новому, на основании уже иных подходов. В этом содержательный смысл репрессий против сословий, а не просто наверстывание того, что не успело временное правительство. С пропагандистской целью.

Может быть, особенным образом это проявилось в отношении советского режима к казачеству, сословию, чуть более привилегированному, чем обычное крестьянство, но все-таки далеко не высшему. Казачество — это крестьяне, находящиеся в постоянной мобилизационной готовности. Но это — трудящиеся люди, своими руками обрабатывающие землю! Поэтому, с точки зрения расхожей советской идеологии вроде бы не должен был против них оборачиваться самой острой стороной репрессивный механизм. Но он был обращен!

Конечно, можно найти разные эпизоды из дореволюционной жизни казачества. Оно долго оставалось верным царскому правительству. Хотя в гражданскую войну казачество занимало своеобразную позицию. Если повнимательней посмотреть, окажется, что у казачества тогда были сильны и сепаратистские настроения. Оно не было надежной опорой и для белых. Безусловно, не поддерживало и красных. Но оно было организовано и готово к сопротивлению! Это был «трудный элемент», который надо было перемолоть, для того чтобы взять население страны под полный контроль. Поэтому такие репрессивные меры применялись по отношению к казачеству.

— В этом же смысле, рассматривалась ли только лишь как политическая группа наше православное священство?

— Конечно, священство-то получило, может быть, самые страшные удары. Безусловно, за этим стояли не только опасения сопротивления, измеряемого политическими мерками и категориями. Конечно, тут вопрос стоял о мировоззрении.

Большевики были носителями мировоззрения прямо противоположного религиозному — атеистического. Поэтому была глубокая идейная вражда. Другое дело, что, как принципиальные материалисты, большевики очень многого не понимали. Они полагали, что наше духовенство, священство, действительно, является по преимуществу некоторым социально-экономическим классом, со своими социальными экономическими интересами. И поэтому представляли, что борьба с ним может иметь характер экономических репрессий, что позиция Церкви будет решительно подорвана национализацией церковного имущества. Между тем, большая часть духовенства сравнительно легко переносила бытовые неудобства и трудности, вызванные такой экономической репрессивной политикой. Поэтому, для того чтобы его сломить, попытались его просто уничтожить. Но и тут просчитались, в том смысле, что полагали: в народе поддерживается вера исключительно силой духовенства. Но оказалось, что даже народ, который утратил из-за массового истребления духовенства прямой контакт со священнослужителями, оставался верующим народом !

Поэтому был потрясающим результат знаменитой переписи 1937 года, когда выяснилось, что около двух третей населении страны не только верующие (они так написали в анкетах), но они сознательно исповедали свою веру! Поскольку через два года почти все храмы были закрыты (и уже в то время они были основательно закрыты), а большая часть духовенства была репрессирована, находилась в лагерях. Такая стойкость христианской веры в России была неожиданным сюрпризом для правительства большевиков, которое просто исходило из других предпосылок в оценке ситуации.

— Значит ли это, что советская власть не учитывала человеческую потребность — тянуться к своему Началу?

— Да, они строили свои планы на ложных представлениях, в том числе, и о человеке.

— А может произойти, что бывшие попечители советской власти «догадаются», что это не так? И придут в Церковь, и начнут разрушать христианское церковное мышление, его основы, которыми держится и которые открыто исповедует Церковь. Ведь признаки этих попыток мы видим сегодня в России.

— Вы говорите — «они». Здесь, конечно, нужно уточнить. Потому что, если вы имеете в виду большевиков, — они власть потеряли. Существуют их наследники, которые уже действуют не так прямо. Современные левые, современные компартии — уже в оппозиции к власти.

Кого вы имеете в виду? Тех, кто сейчас принадлежит к «власть предержащим»? Или наследников большевиков, которые свою связь с ними объективно сохраняют и подчеркивают? Хотя, конечно, они в значительной степени люди уже другого типа.

— Я имею в виду сообщества, для которых человек, общество — только лишь кормящий ландшафт. Они ведь тоже учитывают это наше мировоззрение, пытаются, с одной стороны, представить его…брэндом. И, с другой стороны, сделать его объектом манипуляций. Политтехнологи приходят в храм, и пытаются религиозное сознание, церковное сознание локализовать и политизировать. И навязать, «привить» к нему, некие необходимые им элементы, например, корпоративности.

— Есть политики, готовые использовать религиозный фактор. Разные политики готовы на свою сторону привлечь и верующих мирян, и духовенство. И, наверное, действуют через политологов. Вы обозначили это как стремление политизировать Церковь.

Да. Такие усилия предпринимаются. Но они достаточно тщетны. Конечно,
у Церкви есть своя позиция по каким-то глобальным вопросам современного мира, в том числе и вопросам, соприкасающимся с политикой. Но прямо политическую позицию Церковь не занимала, не занимает и занимать не может.

Но я думаю, что если сейчас начну как-то подробно говорить на эти темы, то попаду в эту ловушку, начну говорить как человек политизированный. Я же как раз хочу подчеркнуть то, что у Церкви нет своей политики, имеющей отношение к политике государства и борьбе за власть в государстве. И нет ориентации на ту или другую политическую партию и идею. В наше время, правда, наши партии не так уж прямо демонстрируют идейную определенность.

— Сохранились ли в русском обществе в годы советской власти признаки сословного тяготения, сословного самоопределения?

— Я думаю, об этом можно судить по-разному. Какие-то люди, наверное, сохранили память о принадлежности своих предков к тому или иному сословию. Думаю, что это более свойственно лицам, предки которых принадлежали к привилегированным сословиям. Но, конечно, сами люди, принадлежавшие к привилегированным сословиям Царской России, которые жили еще в 30−50-е годы, старались никак публично не демонстрировать это, старались даже подавить в себе признаки, чтобы и вида такого не было, что они или их предки к этим сословиям принадлежали.

Потом, правда, изменилась ситуация. Я помню, что последние одно-два десятилетия советского периода дети, внуки, правнуки дворян немножко бравировали иногда этим (я это замечал). Проявлялось это и в отношениях людей, принадлежавших к другим сословиям, тоже привилегированным.

Некоторые социологи считают, что у нас в позднее советское время формировалось какое-то привилегированное сословие. Иногда так говорят о «номенклатуре»: это было чуть ли не квази-сословие! Но утверждать это можно лишь с большой оговоркой. Общество всегда структурировано. Иное дело, что советская идеология всегда подчеркивала (особенно во времена после сталинские) классовую монолитность общества. «В советском обществе есть крестьяне и рабочие, и есть некая прослойка. Но одни сблизились с другими и третьими уже настолько, что фактически исчезла всякая дифференциация». Конечно, это не отражало реально гораздо более сложную социальную структуру позднего советского общества.

— Человек тянется к корням, и ему нужно знать, кто он, откуда и куда идет. К вам приходят и в качестве студентов, и в качестве духовных чад, и просто прихожане — люди очень разного общественного служения. Наблюдаете ли вы в них стремление к самоопределению, в том числе к стратификации — на общественно-сословном уровне? Или это интерес, лишь провоцируемый карьерными условиями?

— Это проявляется иногда сразу в беседе с тем или иным христианином, когда он приходит на исповедь с какими-то вопросами к священнику. В других случаях это не проявляется, но с самого начала беседы можно составить себе представление об уровне образования, а в связи с этим можно делать какие-то предположения о профессиональной или иной деятельности человека. Иногда задаются вопросы, которые связаны с профессиональной деятельностью такого характера, что за ними можно видеть и некоторую (повторяю) условную… сословность.

Но, все-таки, гораздо важнее бывает, беседуя с христианином, говорить о вещах, которые одинаковы для всех людей. Говорить о вопросах, связанных с христианской совестью. И в этом смысле — проблема сословного сознания — проблема внешнего слоя человеческой личности, как и все, что связано с профессией, с экономическим статусом, социальным положением.

Прежде всего, мы, священники, стараемся в человеке любой профессии, любого образовательного круга видеть человека — кающегося, согрешающего, стремящегося к истине, имеющего совесть, затемненную или все-таки живую.

Но, чтобы адекватно беседовать с человеком, надо учитывать всю реальность его личности, со всеми привходящими элементами, в том числе, и с теми, которые связаны его профессией.

— Батюшка, связывают ли ваши прихожане, ваши вопрошающие свой успех в деятельности (любой деятельности) с христианской этикой?

— На самом деле, эта связь существует. Но эта связь непрямая. Было бы совершенно наивно и опрометчиво считать, что это — прямая связь: вот, если человек занимается бизнесом, то, чем он будет более христианином, тем больше к нему рекой потекут деньги… Или, если человек занимается, научной или артистической деятельностью, и чем больше он христианином станет, тем больших успехов добьется… Такой прямой связи нет.

Церковная жизнь человека помогает ему все поставить на должное место. Знать правильную меру того, что важнее, а что менее важно, и найти правильный подход по совести и решать разные житейские сложности, конфликты, коллизии, которые возникают.

— Батюшка, вас слушают не только ваши прихожане и воспитанники Московской Духовной Академии. Вас приглашают к студентам таких вузов, как МГИМО. Значит ли это, что общество, в наиболее ответственной его части, стремится найти духовные корни и опереться на них в своей деятельности?

— Кто-то ищет корни духовной опоры в Церкви. Но кто-то, может быть, просто считается с фактом присутствия Церкви в обществе, как с тем, что нельзя игнорировать и обойти. Разные есть причины того, что священников и других церковных людей приглашают на разные конференции и дискуссии.

Отношение к Церкви в обществе, безусловно, изменилось в лучшую сторону. Если сравнивать с тем, как это было в конце 80-х годов или еще раньше, когда советский режим еще не дал видимую трещину (трещину он имел с самого начала). Но нельзя сказать, что это отношение изменилось к лучшему у всех и вся. Какие-то влиятельные общественные и политические силы и сохраняют и неприязненное отношение.

Например, можно сделать заключение о неблагоприятном и недоброжелательном отношении общества к духовному сословию, если судить по средствам массовой информации, в особенности — газетам, по некоторым телевизионным передачам. Но это все-таки не соответствует действительному отношению к Церкви общества и влиятельных в обществе кругов. У журналистского сообщества — это что-то особенное! — обнаруживается особая неприязнь к нам. Не знаю, почему.

— Может быть, предметом попечения является одно и тоже поле — в Новом Завете сказано: поле битвы — сердце человека. Но и в журналистике есть разные явления и разные полюса .

— Да, я уточнил, что это не относится ко всем журналистам, это не все телевизионные каналы, не все телевидение. Но именно в этой среде, все-таки, очень заметно негативное отношение к христианству.

— Может ли институт сословия быть полезным для духовного возрождения российского общества? При устройстве жизни этих сословий в евангельской этике.

— Я могу повторить, что не представляю себе в реальности сословия как института, юридически вполне строго очерченного. Скорее, как некое профессиональное корпоративное сообщество, объединение такого рода профессиональных союзов. Естественно, не сама по себе форма решает дело. Если такие объединения, которые условно можно назвать сословиями, готовы опираться на наследие, на традиции, то тем самым они себя ставят рядом с церковными традициями или даже на почву церковных традиций. Тогда, естественно, это может быть полезно.

Наиболее активно проявляются в этом направлении разные опыты возрождения казачества. Я не могу сказать, все ли благополучно с содержательной стороны казачьей жизни, поскольку в нее мало посвящен. Но что касается внешних норм, то всякая приверженность к православной традиции бросается в глаза. И совершенно бесплодной она, конечно, не может быть.

—  Потому что от дисциплины внешней, при навыке духовного окормления, все равно приходим к необходимости внутренней дисциплины, внутреннему смыслу возрождающейся традиции.

Какие выражения в Евангелие могут быть точкой опоры, точкой отсчета, точкой роста в самоорганизации сословий? Исходя из задачи общественного благоустройства.

— Я на ходу не могу привести евангельский девиз для сословий. Но, понятное дело, если речь идет о военных сословиях, то сразу же вспоминаются слова о том, что «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя».

— Приходил сотник и спрашивал о своей мере служения, мытарь спрашивал… И каждому определялась его мера: не делайте того, не делайте этого… То есть этика сословий христианского общества начиналась от Слова самого Господа и Его первых святых. Способно ли наше общество к такому восприятию своего служения?

— В современном российском обществе существуют живые ростки совести, и значит, христианской совести. Но, в то же время, и чертополоха, и сорняков в нравственной жизни нашего общества с избытком. Я не могу пророчествовать. Но знаю, что не все умерло. Есть еще кое-что — живое.

— И тогда (будем уж последовательны) — какова задача сословия?

— Надо взращивать эти живые ростки.
Беседовала Раиса Ильина