В притяжении Розанова

К 150-летию со дня рождения

Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти.
Василий Розанов. Уединенное.

Россия только-только выходила из неудачной для неё Крымской войны, когда в далёкой русской глубинке — в окружённой дремучими костромскими лесами и равноудалённой от обеих столиц Ветлуге — появился на свет Василий Розанов. Но и умереть Розанову довелось в провинциальном и тихом Сергиевом Посаде в самые чёрные дни русской истории, когда, как ему виделось, и сама Россия умирала вместе с ним. Между этими двумя событиями, до которых России, судя по всему, не было никакого дела, поместилась жизнь одного из самых незаурядных русских людей, оставившего России свои книги, свои мысли и непрекращающиеся уже больше целого века споры о себе самом.

Василий Васильевич Розанов ворвался на небосвод русской мысли и русской словесности «Легендой о Великом Инквизиторе» подобно яркому и стремительному метеору, оставляющему на тверди небесной след огненный и тревожный. Полёт этот был достаточно продолжительным и настолько порой причудливым, что не заметить его было невозможно, но те, кто наблюдал сие дерзкое светило — либо восторгались и восхищались его головокружительной смелостью и самобытностью, либо в раздражении спешили отвести взгляд, уязвлённый слишком обжигающими и жёсткими его лучами. Уже на исходе 20-го столетия Андрей Синявский, размышляя о феномене Розанова, писал о том, какую оценку успел стяжать себе Василий Васильевич от современников: «Розанов и строгий богослов, и опасный еретик, бунтовщик, разрушитель религии. Розанов и крайний революционер, консерватор, и крайний радикал. Розанов и антисемит, и филосемит. Розанов и благочестивый христианин, церковник, и в то же время богоборец, осмелившийся поднять голос против Самого Христа. Розанов и высоконравственный семьянин, и развратитель, циник, имморалист. В Розанове находили даже что-то извращённое, патологическое, демоническое, мефистофельское, тёмное… Называли его „мелким бесом“ русской земли и русской словесности» [1]. За сорок без малого лет своей литературной страды Василий Розанов написал так много и столько всего разнообразного, что и теперь, когда продолжается выход в свет его первого собрания сочинений, читатель знать не знает — на каком очередном томе добросовестный издатель поставит, наконец, точку. (Между прочим, при жизни Василий Васильевич предпочитал издаваться отдельными книгами, а к идее полного собрания своих сочинений относился отрицательно). Да и о самом Розанове написано как ещё при его жизни, так и по сию пору столько всего самого разного, что все pro et contra едва ли надолго ограничатся уже более десяти лет назад опубликованным двухтомником в тысячу страниц.

Рассказывая о своём детстве, Василий Васильевич, рано оставшийся круглым сиротой и «подобранный», по его словам, старшим братом, писал, что «учился всё время плоховато, запоем читая и скучая гимназией, каковую кончил „едва-едва,“ — атеистом (в душе), социалистом, и со страшным отвращением, кажется, ко всей действительности, из которой любил только книги» [2]. Скучать юноша Розанов продолжал и в Московском университете, однако здесь, по его признанию, «скука родила во мне мудрость… и уже с I-го курса университета я перестал быть безбожником. И не преувеличивая скажу: Бог поселился во мне. С того времени…, каковы бы ни были мои отношения к церкви…, что бы я ни делал, что бы ни говорил и ни писал, прямо или в особенности косвенно, я говорил и думал, собственно, только о Боге: так что Он занял всего меня, без какого-либо остатка…» [3].

Мы привели эту пространную цитату из автобиографии Розанова, написанной им за десять лет до смерти, для того, чтобы запечатлеть это в памяти и попытаться объективнее взглянуть на все последующие метаморфозы неукротимой розановской мысли в её отношении к религии как таковой и к христианству в особенности. Небольшая статья не может претендовать на пространную речь обо всём творчестве Василия Розанова, и потому нам хотелось бы сказать только самое главное о том, чем более всего взволновал читающую Россию этот ни на кого не похожий мыслитель. Розанов умер почти девяносто лет назад, и, возвращаясь теперь к русскому читателю всей полнотой своего литературно-философского наследия, он вновь и вновь возвращает и нас к самому коренному вопросу нашей жизни, вопросу, которым сам Розанов мучался до последнего своего вздоха, — что есть для нас Христос и Его Церковь?

Основные книги В.В.Розанова, в которых вопрос этот постоянно поднимался, и которые во многом снискали их автору весьма скандальную славу, это сборник статей «Религия и культура» (СПб, 1899), «Около церковных стен» (СПб, 1906), «Русская Церковь» (СПб, 1909), «Тёмный лик. Метафизика христианства» (СПб, 1911), «Люди лунного света» (СПб, 1911), «Л.Н.Толстой и Русская Церковь» (СПб, 1912) и, наконец, прерванный смертью Розанова «Апокалипсис нашего времени» (Сергиев Посад, 1917−1918). Но и во множестве других его книг и статей тема христианства и Церкви, так или иначе, находила своё место и отражение. Ни до Розанова, ни после — никто в России не говорил печатным словом так пронзительно, последовательно и предельно жёстко не только об «исторической» Церкви, но и о Самом Христе.

Следует пояснить, однако, что исходным пунктом обострённой и многолетней полемики Розанова с церковным обществом, его крайних воззрений, в частности, на монашество, явилась основная для мыслителя, «выношенная» им самим тема семьи и пола как важнейшей области человеческого бытия. Известно, что в большой степени пристальный интерес Розанова к этой стержневой для него теме был обусловлен личной драмой писателя, которая была поистине тяжким крестом всей его жизни. Ещё в юности Василий Васильевич женился на Аполлинарии Сусловой, бывшей некогда в ближайших отношениях с Ф.М.Достоевским. Женщина невероятно жёсткого и властного характера, Суслова была, к тому же, на много лет старше Розанова. Брак с нею сделался для Василия Васильевича долголетней душевной пыткой, от которой, по тогдашним российским законам, было одно лишь избавление — согласие Сусловой на развод, но согласия этого Розанов тщетно ожидал в течение многих лет. Сам он впоследствии нередко говорил об «инфернальной» роли этой женщины как в его человеческой судьбе, так и в его творчестве. Подлинным же душевным воскрешением для Розанова явилась встреча в Ельце с Варварой Дмитриевной Бутягиной, ставшей для него на всю оставшуюся жизнь Другом, как он любил называть её. Они не могли составить законную семью по указанной выше причине, хотя и были тайно обвенчаны знакомым священником. Шестеро детей, которые родились от этого союза, официально признавались незаконнорожденными, и это обстоятельство многие годы чудовищно угнетало Василия Васильевича. Розанов относился к другу-жене с редким обожанием, и когда Варвара Дмитриевна неизлечимо заболела в 1911 г. и затем долгие годы много страдала, он ужасался от одной только мысли о её возможной смерти, и этот непрестанный страх за жизнь любимого человека в огромной степени способствовал развитию его столь самобытного взгляда на семью и брак.

Тема Бога, пола и семьи постепенно стала лейтмотивом всей розановской философии, и выражалась её глашатаем подчас в высшей степени оригинально и на границе скандала, что вообще характерно для стиля мышления Василия Васильевича Розанова. Не только брак и чадородие — эти главные, по Розанову, смыслы и оправдания жизни человека, но и сама сфера плотских, половых взаимоотношений — вот что было исключительно важно для этого писателя, и что избрал он оружием против отрицания мiра со всеми его земными радостями, полагая в этом отрицании сущность христианства. Но если иные современники его из числа литераторов-декадентов использовали тему пола для иллюстрации своих, как они утверждали, «передовых» взглядов на область интимного, что зачастую оборачивалось в их творчестве откровенной порнографией, то у Розанова отношение к проблеме пола имело одному ему только присущий религиозный характер. Уже упомянутый нами А. Синявский в своей книге о Розанове помещает любопытный анализ его, если так можно выразиться, «полового» богословствования: «Что же на этом сексуально-эротическом фоне нашего столетия представлял собою Василий Васильевич Розанов со своим специфическим интересом к вопросам пола? Разумеется, он чем-то соответствовал этому духу или, лучше сказать, вкусу времени. Но, одновременно, он разительно от этого фона отличался. Розанов хотел оцеломудрить пол. Он придавал полу значение нашего высшего, нашего тайного руководителя. И в то же время стремился поставить над полом — Бога, придать полу религиозное обоснование. В этом отношении Розанов — противоположность Фрейду, его антипод. Как известно, Фрейд всю низшую и высшую психику человека свёл к половым органам…По Фрейду — наш интеллект, культура, религия и самый Бог — это проекция пола, порождение пола. Фрейд (как, впрочем, и Маркс) „верх“ объяснял „низом“. А для Розанова — Бог придумал пол. Бог — высшая точка пола. И в то же время пол — нечто почти тождественное Богу. Божественное место в человеке — пол. Святая святых — пол. Пол — проекция Бога. Для Розанова всё начинается Богом, а всё кончается полом. И без Бога нет пола» [4].

Но послушаем самого Василия Розанова: «Связь пола с Богом — большая, чем связь ума с Богом, даже чем связь совести с Богом, — выступает из того, что все а-сексуалисты обнаруживают себя и а-теистами. Те самые господа, как Бокль и Спенсер, как Писарев или Белинский, о „поле“ сказавшие не больше слов, чем об Аргентинской республике, и очевидно не более о нем и думавшие, в то же время до того изумительно атеистичны, как бы никогда до них и вокруг них и не было никакой религии. Это буквально „некрещеные“ в каком-то странном, особенном смысле» [5]. Вот рассуждает он о сути детства, младенчества — о целомудрии и невинности (но под каким исключительно «розановским» углом зрения!): «…Младенец, плод полового акта, есть отелесненное целомудрие… Истина пола и души полового притяжения не разврат, но чистота, целомудрие, наконец, высший его луч, нечто религиозное. На этом порыве — религиозном и к религиозному — и завязывается брак; и он не только не разрушает целомудрия, но ещё удлиняет его таинственные и влекущие ресницы, уплотняет фату девства. Половой акт, в душе и правде своей, для нас совсем теперь утерянной, есть именно акт не разрушения, а приобретения целомудрия…» [6]. Не только земную, но и загробную жизнь Розанов не мог мыслить вне связи с полом; для него совокупление есть никак не меньше, нежели прообраз Рая, Небесного Царствия. Пол не исчезает вместе со смертью человека, а только, напротив, приобретает высочайшую степень своего предназначения (ср. с евангельским «…в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах» (Мф.: 22;30) или словами Ап. Павла: «…нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал.: 3;28).

Может быть, никто так не говорил до и кроме Розанова о семье как о наивысшей форме общества, ибо он именует семью «самой аристократической формой жизни», поскольку семья пронизана и связана самым высоким, что есть в человеке — любовью и взаимопомощью. «Семья — это „Аз есмь“ каждого из нас; „святая земля“, на которой издревле стоят человеческие ноги. Это есть целый клубок таинственностей… т. е. начало религии, религиозных сцеплений человека с миром… Семью нужно понимать как… способ такой связанности людей, где они уже без „Нравственного богословия“ любят друг друга, проливают друг за друга пот и готовы пролить, да и проливают иногда, кровь. Конечно, это религия!» [7].

Розанов шёл в своих размышлениях о семье и браке дальше, — так далеко, как никто иной едва ли бы дерзнул пойти. Он предлагал — ни много, ни мало — поселять новобрачных внутри храма, чтобы весь период их «медового месяца» освящался непрестанным пребыванием в непосредственной близости от «святая святых"… Надо ли говорить, какую бурю негодования вызвало в обществе такое розановское «богословие брака»?!

Рассуждая о вопросах пола, Василий Розанов находил идеальное отношение к этой проблеме и её предельное раскрытие в языческих традициях древности, а также в религии Ветхого Завета. Постепенно его восторг перед языческим мiросозерцанием в отношении пола и всего, с этим связанного, входил — и не мог не войти — в конфликт с христианством, которому Розанов делал всё более и более горькие упрёки. Обличал он христианство прежде всего в том, что оно не только само по себе безрадостно, как настаивал Розанов, и ориентировано, в отличие от язычества или ветхозаветной религии, не на жизнь, а на умирание, но и лишает человечество той истинной радости жизни, которой пронизано всё язычество. «Кто не любит человека в радости его — не любит и ни в чем. Вот с этой мыслью как справится аскетизм? Кто не любит радости человека — не любит и самого человека» [8]. Для Розанова тема семьи и пола сделалась точкой схождения двух, казалось бы, взаимоисключающих мiров — богооткровенной религии Древнего Израиля и веками враждовавших с ней традиций языческого Востока — Египта, Ассирии, Вавилона. «Язычество, по Розанову, — это религия отцовства и материнства. И Ветхий Завет евреев — это религия Бога-Отца, который заключил союз с людьми — со своими детьми, Отца, который опекает своих детей, заботится о них, наказывает и награждает. В Ветхом Завете, как и во всем Древнем Мире, существовали семейные, патриархальные отношения между человеком и Богом. И Розанов хотел бы вернуть эти отношения. Но в своих мечтах о возвращённом рае, о возвращённом детстве человечества ему пришлось столкнуться не только с проблемами современности, которая далеко уже ушла от детства, но и с величайшей религией мира — с христианством. В лице Розанова религия Бога-Отца восстала на религию Бога-Сына» [9].

Драматизм положения, в котором постепенно оказывался Розанов, поднявший, по всеобщему приговору, бунт против Христа, обусловлен был тем, что как человек и мыслитель он вырос и сложился в недрах христианской традиции и православной Церкви. Для него, в отличие от многих современных ему «коллег по ремеслу», Христос никогда не был «идеей», отвлечённым понятием или вовсе даже мифом. Что бы иной раз в запальчивости или по свойственной ему «безудержности» языка Розанов ни говорил о своих отношениях с Христом, о своём даже неверии в Него (А.Ф.Лосев передаёт свидетельство одного своего знакомого о том, как Розанов совершенно, разумеется, добровольно участвовал однажды в крестном ходе вокруг Сергиевой Лавры и тут же говорил этому человеку: «А я ведь во Христа не верю! Я-то в Христа не верю!» [10]) — за всем этим стояла и вера во Христа, вера, подчас, мучимая сомнениями, и верность Христовой Церкви, чадом которой, не всегда послушным и благоразумным, не переставал он быть до самого смертного часа, о чём ещё будет нами сказано.

Все первоначальные попытки Розанова примирить христианский аскетизм со своим пониманием пола или даже «реформировать» Православие, освободив его от чрезмерной, как он считал, подчинённости догматическому богословию, желаемого результата не приносили. А желал Василий Розанов, чтобы церковная жизнь, столь ему дорогая и для него неотменимая, строилась не на догматах и правилах, а на самом непосредственном религиозном чувстве, более и ярче всего выраженном в евангельских словах Христа о птицах небесных, полевых лилиях и малых детях, каковых ставил Христос в пример для мудрецов «века сего». Главным же для Розанова стержнем церковной жизни представлялось подлинное воцерковление пола и брака, ибо в этом вопросе Церковь, по его утверждению, явно «ущемляет» пол и безусловное предпочтение отдаёт безбрачию, монашеству. «С п е ц и, а л ь н о е Церкви начинается с м о н, а х а… Он несет в себе м е т, а ф и з и ч е с к о е з е р н о, которое ошеломляет нас новизной и странностью, которому мы удивимся и перед которым, как перед всяким дивом, можем преклониться. Эта «дивность» его заключается в глубочайшем, трансцендентном разобщении со всеми нами, в совершенной непохожести на нас… Разобщённость и дивность эта заключается в оригинальной или подражательной, правдивой или притворной, потере в к у с, а к женщине, потере и н т е р е с, а к женщине… Нет супружества, семьи! И не надо! В этом состоит не «что-нибудь» в христианстве, а все оно. Подобно тому, как сотни предписаний Ветхого Завета можно же было свести к двум: «люби Бога и ближнего, ибо в этом весь закон и пророки», — так точно все поучения, притчи, образы, сравнения, обещания и правила Нового Завета можно свести к одной: «не тяготей к женщине!» [11]. Исходя из такого крайнего и, бесспорно, весьма субъективного понимания христианства, Розанов начинает критиковать не только монашество; он пытается вменить в вину христианству и все, сколько их ни есть, сектантские и раскольничьи извращения идеи брачной жизни и практического отношения к браку. И в «бунтарских» статьях и книгах его всё отчётливее начинает звучать главный розановский «пункт» обвинения: виною всему — Христос, Который, как на грани кощунства уже проговаривается Розанов в «Тёмном Лике», — есть тьма, брошенная на землю, есть — религия самой смерти. «Умереть — и значит достигнуть святости… Христианство есть мистическая песнь переходу из земного жития, всегда и непременно грешного, в «вечную жизнь» — там. Хорошая религия? Конечно, — но не отрицайте же, что это есть величайший пессимизм и глубочайшее отрицание земли и земного…» [12]. И далее: «С рождением Христа, с воссиянием Евангелия все плоды земные вдруг стали горьки. В о Х р и с т е п р о г о р к м i р (разрядка наша. — И. К.), и именно от Его сладости… Мiр стал тонуть около Иисуса. Наступил всеобщий потоп прежних идеальных вещей. Этот потоп и называется христианством… И ведь невозможно не заметить, что лишь не глядя на Иисуса внимательно — можно предаться искусствам, семье, политике, науке. Гоголь взглянул внимательно на Иисуса — и бросил перо, умер. Да и весь мiр, по мере того как он внимательно глядит на Иисуса, бросает все и всякие дела свои — и умирает» [13].

«Апокалипсис нашего времени» — последняя и неоконченная книга Розанова, она же и самая, по всеобщему признанию, антихристианская. Писалась она с конца 1917 года, когда Василий Васильевич с семьёй перебрался из Петрограда в Сергиев Посад. Ему оставалось ещё полтора года жизни, которые прошли в непрестанной борьбе за буквальное, физическое выживание; голод, холод, унижение и одиночество — и это необходимо иметь в виду, читая последние розановские страницы — в немалой степени «надиктовали» эту злую, но такую пронзительную по искренности и безысходности книгу. Так говорил о ней Эрих Голлербах — один из немногих, кто в эти страшные для Розанова дни был в числе близких к нему людей: «Розанову Апокалипсис был всегда ближе других книг Евангелия, — синоптиков он прямо не любил. Особенно порицает Розанов христианство за его бессилие помочь человечеству, за его абстракции, за его некосмичность. Солнце загорелось раньше христианства и не потухнет, если даже христианство кончится. «Попробуйте распять солнце, — говорит он в заметке под названием «Cолнце» — и Вы увидите — который Бог». В этом для него ограничение христианства, против которого не помогут ни обедни, ни панихиды. С одним христианством человеку не прожить: хорош монастырек, в нем полное христианство, а все-таки питается он около соседней деревеньки, без которой все монахи перемерли бы с голоду. Солнце больше может, чем Христос, и больше Христа желает счастья человечеству. Христос в глазах Розанова вовсе не единосущен Богу. Говоря о делах духа в противоположность делам плоти, Христос через это именно показал, что Он и Отец н е о д н о «[14]. К этим беспощадным розановским инвективам оставил свой зоркий комментарий о. Павел Флоренский, непосредственный очевидец последних дней и часов медленно и мучительно умиравшего автора «Апокалипсиса»: «…Если бы его приютил какой-либо монастырь, давал бы ему вволю махорки, сливок, сахару и пр., и пр., и, главное, щедро топил бы печи, то, я уверяю, Василий Васильевич с детской наивностью стал бы восхвалять не этот монастырь, а… все монастыри вообще, их доброту, их человечность, христианский аскетизм и т. д. И воистину, он воспел бы христианству гимн, какого не слыхивали по проникновенности лирики… Но вот, приехал В.В. в Посад. Его монастырь даже не заметил… Нахолодавшись и наголодавшись, не умея распорядиться ни деньгами, ни провизией, ни временем, этот зверек-хорек, что ли, или куничка, или ласка, душащая кур, но мнящая себя львом или тигром, все свои бедствия отнес к вине Лавры, Церкви, христианства и т. д., включительно до Иисуса Христа» [15].

Свою «лебединую песнь», и без того звучавшую для большинства русской читающей публики на стыке XIX и XX столетий весьма раздражающе, Розанов, как и всё, выходившее из-под его пера, умел облечь в такие оригинальные формы, что печатное противление «розановщине» не прекращалось в течение всей жизни её виновника и даже после его смерти в 1919 году. Один из самых беспощадных ответов получил Розанов ещё в 1907 г. от Н. Бердяева, который писал в статье «Христос и мiр»: «Пол, кричит Розанов, — вот спасение, вот божественное, вот преодоление смерти. Пол хочет Розанов противопоставить Слову. Но пол отравлен в своей первооснове, пол тлеет и поддерживает тление, пол темен, и лишь Слово может спасти его… Я задам Розанову один вопрос, от которого все зависит. Воскрес ли Христос, и что станется с его дилеммой, — мiр или Христос, — если Христос воскрес? Поверив в реальность воскресения, будет ли он настаивать на том, что религия Христа есть религия смерти?.. Борьба Розанова с Христом перестает быть мистически страшной. Страшно было бы, если бы, поверив в реальность воскресения, он все-таки имел бы силу показать, что религия Христа есть религия смерти… Розанов всех загипнотизировал своей дилеммой «Христос или мiр», в то время как такой дилеммы не существует. Она порождена смешением и темнотой сознания. Тема Розанова очень жизненна, очень разрушительна… для церковной казенщины, но Христа не касается, к Христу может быть отнесена лишь по слабости сознания, лишь в затмении» [16].

Немногие современники Василия Васильевича, подобно о. Павлу Флоренскому, находили в себе мудрую способность не разругаться с ним, а сделать попытку понять и объяснить Розанова, исходя именно из евангельского, «милующего» отношения к этому страстному, а оттого подчас и несправедливо пристрастному, но всегда такому искреннему человеку. Русское православное духовенство, которое Розанов, кстати, весьма ценил и уважал, называя «самым здоровым нашим сословием», в лице не малого числа своих наиболее духовно чутких и по-настоящему мудрых представителей, относилось к Розанову терпимо и снисходительно; среди тех, с кем Василий Васильевич многие годы вёл оживлённую переписку, были и священники. Впрочем, отношения и тут не всегда были ровными: высокие церковные власти не оставляли розановское творчество без своего сугубого внимания: в 1911 г. преосвященный Гермоген, епископ Саратовский даже обращался в Синод с ходатайством о предании «явного еретика» Розанова анафеме. В своём докладе Синоду владыка, ссылаясь на книгу «Люди лунного света», ставил в вину автору, что тот, «воспевая гимны «священным блудницам», проповедует разврат, превозносит культ Молоха и Астарты, осмеивает евангельское учение о высоте девства, восхваляет язычество с его культом фаллоса… извращает смысл монашества и клевещет на него и издевается над духовенством» [17]. «Дело Розанова» разбиралось в Синоде долго, вплоть до середины 1917 года, когда, наконец, было закрыто ввиду нового отношения Временного правительства к свободе слова и печати в России.

Умирал Василий Васильевич зимой 1919 года в Сергиевом Посаде. Умирал долго, мучительно. Телесные муки эти, должно быть, могли бы показаться многим современникам Розанова вполне заслуженным наказанием за все неприятности, которые «доставил» он Богу, — суд человеческий, как известно, всегда идёт впереди Суда Божия и редко удивляет глубокомыслием и сочувствием подсудимому. Но вот потрясающее по важности свидетельство всё того же Э. Голлербаха, последнего, быть может, из всех, кому ещё писал угасающий Розанов: «Предсмертные дни Василия Васильевича были сплошной осанной Христу. Телесные муки не могли в нем заглушить радости духовной, светлого преображения.

— Обнимитесь все, все, — говорил он, — поцелуемся во имя Воскресшего Христа. Христос воскресе! Как радостно, как хорошо… Со мной происходят, действительно, чудеса, а что за чудеса, расскажу потом, когда-нибудь…

Перед самой смертью страдания утихли. Он четыре раза причащался, по собственному желанию, один раз соборовался, три раза над ним читали отходную, во время которой он скончался, без мучений, спокойно и благостно (23 января ст. стиля, в среду, в 1 час дня)» [18].

Отпевали покойного, как вспоминала впоследствии дочь Розанова — Татьяна Васильевна, в Михайло-Архангельской церкви Сергиева Посада «трое иереев: священник Соловьев, — очень добрый, простой, сердечный батюшка, Павел Александрович Флоренский и инспектор Духовной Академии, архимандрит Иларион, будущий епископ (священномученик архиепископ Иларион (Троицкий). -И.К.)… Отец при жизни часто бывал у него, они дружили» [19]. А погребён был Розанов, как известно, в Гефсиманском скиту, где с ним по удивительному стечению обстоятельств разделил одну могилу великий Константин Леонтьев, с которым Розанов ни разу не виделся при жизни, но чьими письмами так всю жизнь дорожил…

Василий Розанов, безусловно, не на пустом месте и не по недоразумению стяжал себе горькую славу «бунтовщика» и «богоборца»; до сих пор он всё ещё способен накрепко пугать благочестивого и богобоязненного читателя своими «непричёсанными мыслями». Но верующему православному христианину пугаться его не стоит, как и не стоит за счёт Розанова надмеваться высотой своей веры или ясностью религиозного сознания. Впрочем, ничего не пугаться — это удел святых, а не иметь ни в чём и никогда никаких сомнений — свойство безупречных неофитов. Розанов навсегда останется сложным и хитросплетённым лабиринтом, преодолеть который надлежит каждому, кто идёт ко Христу путём веры и мысли. В книгах его много разного — густо-тёмного и злого, но и необыкновенно жизнерадостного и светлого. Его слабости нужно преодолевать и великодушно прощать ему. А за его искренний зов к Богу и редкостное сострадание человеку — его, Василия Розанова, можно только любить. Нельзя не любить.

СНОСКИ

1 — Андрей Синявский. «Опавшие Листья» Василия Васильевича Розанова. М., 1999, с. 4.

2 — В.В.Розанов: pro et contra. Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Книга I. Изд-во Русского Христианского гуманитарного института. СПб., 1995, с. 38.

3 — Там же; с. 38−39.

4 — Андрей Синявский. Указ. соч., с. 30−31.

5 — В.Розанов. Уединенное. Изд. 2-е, Петроград, 1916, с. 94.

6 — В.В.Розанов. В мире неясного и нерешенного. М., 1995, с. 77−78.

7 — Там же; с. 65.

8 — В.Розанов. Опавшие Листья. Короб 2-й. Петроград, 1915, с. 66.

9 — Андрей Синявский. Указ. соч., с. 43.

10 — А.Ф.Лосев. Из бесед и воспоминаний. «Студенческий меридиан», NN 8−12, 1988.

11 — В.В.Розанов. Люди лунного света. Метафизика христианства. Второе издание. СПб., 1913, с. 201−202.

12 — В.В.Розанов. Темный Лик. Метафизика христианства. СПб., 1911, с. 87.

13 — В.В.Розанов. В темных религиозных лучах. М., 1994, с. 425.

14 — Э.Голлербах. В.В.Розанов. Жизнь и творчество. М., 1991, с. 48.

15 — В.В.Розанов: pro et contra. Книга II. СПб., РХГУ, с. 317.

16 — Там же; стр. 34−37.

17 — В.В.Розанов. В темных религиозных лучах… с. 442.

18 — Э.Голлербах. Указ. соч., с. 74.

19 — Татьяна Розанова. «Будьте светлы духом» (Воспоминания о В.В.Розанове). М., 1999, с. 100−101.