Духовный садовник

Сегодня исполняется сорок дней со дня кончины архимандрита Иоанна (Крестьянкина)

Я думаю, что об отце Иоанне многие еще напишут обстоятельные воспоминания, и каждый поделится тем сокровенным, что передал ему отец Иоанн. Почти за двадцать лет знакомства с отцом Иоанном я близко общался с ним раз десять, хотя видел его часто, подходил под благословение, писал письма.

Впервые я услышал об отце Иоанне, когда поступил в Санкт-Петербургскую Духовную семинарию, это был 1984 учебный год. Мы все тогда испытывали духовный голод, книг не было, в миру их было не достать, а в Духовных школах была огромная (200 тысяч томов с лишним) духовная библиотека, и мы с жадностью набросились на чтение. Первая книга, которая произвела на меня неизгладимое впечатление, была книга о прп. Силуане Афонском. Я был в духовном восторге после ее прочтения, меня поразил образ духовного богатыря, который был начертан старцем Софронием (Сахаровым), и я подумал: «Неужели и сейчас есть такие люди?» И на этот вопрос я получил ответ от одного из наших семинаристов: «Это отец Иоанн Крестьянкин».

И вскоре мы поехали в Печоры, чтобы посмотреть на отца Иоанна. Запомнилось, что мы приехали рано утром, и неизвестно откуда к нам примкнул дедушка, который нам показал дорогу в монастырь. Мы шли и думали: «Откуда он взялся в такую рань? Сказал, что здесь живет, зачем же ему так рано ходить по городу?» А по дороге он все говорил: «Вам надо к старцам нашим идти. Вас Господь монахами сделает по их молитвам. Идите к старцам».

В монастыре мы попали на богослужение, встретили отца Иоанна, благословились у него, и он сказал мне: «Приходи ко мне сегодня вечером».

После вечернего богослужения я пришел к батюшке. Он стал меня подробно расспрашивать: кто я, когда родился (его интересовал не только год, но и число), из какой семьи, как пришел к вере, кто мой духовник, как я молюсь и какие у меня настроения в отношении будущего — быть монахом или женатым священником?

Меня поразило, что батюшка ничего не стал навязывать, а только дал совет: «Тебе надо присматриваться к жизни сельского священника, а на лето приезжать в монастырь. И чья душевная стихия для тебя окажется более близкой, ту стихию и начни изучать, то есть начни больше общаться с людьми того образа жизни, который душевно тебе более близок, и при этом потихонечку Богу помаливайся, чтобы Он определил будущий путь». Меня поразила батюшкина рассудительность и ненавязчивость.

После того, как мы побеседовали, батюшка встал и начал молиться, и я удивился, что он молился не какими-то уставными молитвами, а от себя, своими словами, он все содержание нашего разговора перевел в молитву, так было потом при каждой нашей беседе, и это не переставало меня удивлять.

После молитвы батюшка меня помазал афонским маслицем, трижды поцеловал, и я впервые почувствовал, как чувствовал всегда и потом, что через батюшку идет какая-то светлая и радостная сила.

Летом я приехал в Печерскую обитель на послушание. И был потрясен, как много людей приезжает к старцам — отцу Иоанну и отцу Адриану.

Благочинный монастыря дал мне послушание дежурить у отца Иоанна в приемной — пропускать к нему народ, следить за порядком. Мне было очень интересно: как старец общается с людьми? Я наблюдал. Заходит группа людей к старцу, а он, выходя к народу, радостно восклицает: «Деточки, деточки, идите скорей сюда!» А «деточкам» от пятидесяти до восьмидесяти! Тут батюшка мне напомнил доброго доктора Айболита, потому что он к каждому подставлял правое ушко, а руку складывал трубочкой, — как будто прослушивал, что там за болезни у человека, и все время повторял: «Так-так-так. Пьет, говорите? Так-так, болеете… и пр.» Так по очереди батюшка всех обошел, дошел до угла, а в углу сидела пара печального вида — лица у них были воспаленные, красные, видно было, что они подвержены винопитию. Я про себя подумал: «Ну, сейчас батюшка будет их ругать!» А он вдруг говорит: «Батюшки мои! Господи, что же вы с собой наделали?» И начал их обнимать, целовать, и все что-то приговаривал. А я думал: «Ну, надо же, все наоборот, — он их не ругает, а так любит, с такой радостью их принимает!»

Еще был случай с бабулей-обманщицей. Она в приемной все меня уговаривала, чтобы я батюшку к ней вызвал, так как давно уже живет в монастыре, а батюшку так ни разу и не видела. И я пошел батюшку просить выйти, и он сразу же пошел. Увидел ее, говорит: «Ой, дорогой, эту бабулю знает вся полнота Русской Православной Церкви». Она, оказывается, давно уже старца донимала, но он все равно с ней поговорил, не прогнал.

От батюшки вообще никто не уходил неутешенным. Поразительно было видеть, какие перемены происходили с людьми. Входил человек к батюшке унылым, печальным, мрачным, а выходили все в радости. Наблюдая необычайные проявления батюшкиной любви каждый день на протяжении двух недель, я стал задавать себе вопрос: «Как же так, как батюшка изо дня в день может на такое количество людей изливать столько радости и любви. По-человечески это невозможно. Человеческие резервы любви имеют пределы». А потом я получил послушание на клиросе и увидел, как батюшка служил Божественную литургию, и получил ответ на мой вопрос. Все его служение было настоящим богообщением, живым, творческим, я запомнил батюшкины необычные интонации при возгласах и услышал все ту же радость, которую заметил при его общении с людьми. «Вот он — источник любви и радости», — понял я. И еще я подумал: «Он служит как ангел, поет как ангел. И мы все, как будто не на земле, а на небе уже».

Когда я учился в семинарии и в Академии, я постоянно приезжал в монастырь и старался подольше жить на послушании, как батюшка благословил меня при первой встрече. Попасть к батюшке иногда было очень нелегко. Однажды я приехал, прожил целые две недели, а к батюшке все не могу попасть, своими переживаниями я поделился с одним насельником. А он мне сказал: «Ты знаешь, монахи иногда по году не могут попасть к о.Иоанну. Он всего себя отдает всей России. А нам говорит: „Ничего, ты наш, мы еще поговорим“. Так и я каждый день батюшку встречал, он меня благословлял, но говорил: „Ты наш, потерпи“. Один раз, кстати, батюшка, так быстро бежал по ступенькам, что я даже задохнулся, его догоняя, а он мне сказал: „Я ведь уже дедушка. Тоже устаю“.

Народ его окружал плотным кольцом и теснил иногда. Однажды мы к батюшке с моим другом-семинаристом в алтаре подошли на беседу, а он в конце нам сказал: „Деточки! Вы мне доброе дело должны сделать. Сейчас всенощная кончится, и надо будет меня провести в келью“. Мы подумали: „Ну что тут такого, ничего проще нет!“ И вот выходим мы с черного хода, с крыльца и видим море людей, — и все они стоят и ждут благословения батюшки. Мы просто опешили: как мы сможем через это море батюшку провести, нас просто замнут! Народ, когда увидел отца Иоанна, радостно вздохнул общей грудью, я навсегда запомнил этот общий вздох духовного восторга, радости, одна женщина закричала: „Батюшка!“ и в руке у нее была громадная пачка писем, — „Это все вам!“. А старец в ответ сказал: „Пощадите, пощадите пожилого человека!“ И мы ринулись через эту огромную толпу, батюшка поджал ножки, и мы просто понесли его по воздуху, но постоянно боялись, молились: как бы нам не рухнуть, особенно когда с лестницы спускались.

Это было проявление потрясающей всенародной любви. Батюшка вокруг себя распространял особенную нравственную атмосферу, это все чувствовали. Помню такой случай. В монастырь привезли одного одержимого грузина. Интересно, что он был в здравом уме, очень разумно рассуждал, рассказывал о том, как живут у них в Грузии. Но к святыне подойти не мог, его десять человек тащили, а из него изрыгались страшные звериные звуки. А когда его кто-то спросил: „Как тебе отец Иоанн?“ — „Какой любвеобильный радостный батюшка!“ Даже тяжкоболящие люди воспринимали отца Иоанна, как носителя победоносной радости, великой надежды.

Отец Иоанн помогал людям не только в душевных, но и в телесных недугах. Помню, как однажды на приеме я увидел у него атлетически сложенного парня и подумал: „Надо же, какой здоровяк!“ А батюшка обнял его, гладил по головке, и я услышал, как он прошептал ему на ухо: „И все-таки ты больной“. Потом его мать мне рассказала, что ее сын попал в автокатастрофу, после этого у него начались страшные головные боли, год назад они приехали к отцу Иоанну, он их помазал маслицем, помолился и головная боль на целый год отступила. И вот они опять приехали к батюшке с просьбой о молитве и верили и надеялись на ее силу.

Так для сотен, а может быть, тысяч людей, отец Иоанн был и добрым доктором Айболитом и любвеобильной матерью и не отцом даже, а нежным, ласковым дедушкой.

Хотя со стороны тогдашнего монастырского начальства отец Иоанн испытывал и некоторую бесцеремонность, я сам видел, как ему могли сказать: „Хватит!“, когда он общался с народом, могли его увести, не спрашивая его мнения, хочет он или не хочет уходить от людей. А батюшка спокойно относился к этому. Было время, что батюшке даже запрещали общаться с народом.

Но сама личность отца Иоанна, сам его облик, весь его вид действовали на человека без слов. При этом батюшка был великим проповедником, в храме он проповедовал много и подолгу, Потом стало понятно, что он проповедовал для всей России, не только для Печор, его проповеди уже тогда (когда не было многочисленных православных издательств) стали записывать, перепечатывать и распространять. Я встречал людей в разных частях России, которые батюшку никогда не видели, но прочитали его проповеди и были просвещены и утешены. Тоже относится и к труду „Опыт построения исповеди“. Для многих поучения старца стали откровением, знаю людей, которые до прочтения этой книги говорили: „Да у меня грехов особых-то нет“. А после прочтения книги говорили: „Да на мне пробу негде ставить. Кругом грехи“.

Так батюшка окормлял всю Россию, но и каждого, кто приходил к нему, по отдельности.

Так решился вопрос и с моим монашеством. Я несколько лет по благословению батюшки ездил в Печоры на послушание и понял, что монашеский образ жизни мне более подходит, чем семейный. Однажды я попал к батюшке вместе со строительной бригадой, которая отправлялась на восстановление Оптиной Пустыни. Батюшка их всех благословлял, помазывал маслицем, при этом внимательно в каждого вглядывался и говорил с властной любовью наставления. Передо мной стоял высокий парень, как потом оказалось, бригадир, благословляя его, батюшка сказал: „Благославляю тебя в строителя Оптиной Пустыни“. А потом батюшка подошел ко мне, я думал, что получу обычное благословение. Но батюшка очень долго в меня вглядывался, а потом сказал: „А тебя благословляю в священноархимандриты“. Я это воспринял, как шутку. Но потом понял, что это было благословение на монашество и настоятельство в монастыре.

Однако монашество отец Иоанн понимал не как внешний образ, а как состояние. В его письмах есть обличение „актеров в рясах“, как и у святителя Игнатия Брянчанинова. Помню, как у него сидел один молодой человек и батюшка спросил: „А он кто?“ — Он послушник». — Батюшка даже привстал: «Послушник? О, это очень высоко». Он имел в виду духовный смысл слова «послушник», а то ведь можно быть и в монастыре, а внутреннего самоотречения и послушания не иметь, а можно быть очень простым человеком и через обстоятельства жизни слушаться воли Божией, — и это будет очень высокий путь. Неважно кто ты, а важно, как ты любишь Господа.

Батюшка видел внутреннего человека, ему было интересно видеть, как Господь действует в людях и что он сам может, как добрый садовник, к этому божественному действию приложить.

После пострига и рукоположения, когда я приехал в монастырь, батюшка мне подарил свой клобук. Интересно, что еще много лет назад до этого, когда мы с батюшкой в иконописной пили чай, я смотрел на него и думал: «Никогда у меня не будет такого клобука». Тем более, что он мне в то время сказал: «У тебя будет двенадцать детей», и я воспринял это, как пророчество о семейной жизни. Но вот у нас долгие годы именно 12 монахов в Сергиевой пустыни.

Когда я приехал к батюшке после пострига, я не взял в монастырь клобук, по сути у меня его и не было, мне дали чужой на время. Батюшка, когда узнал, что у меня нет клобука, тут же вынес мне свой, а потом еще и зеркало вынес, чтобы я посмотрелся, как он на мне сидит, и все приплясывал передо мной с зеркалом и приговаривал: «Хорошо, очень хорошо». Этот клобук теперь у меня хранится, как реликвия.

При каждой встрече батюшка был очень радостным, он говорил-говорил, буквально заливал всех святой водой, даже за шиворот наливал, маслицем всех помазывал, перецеловывал всех.

Однажды я стоял и думал: «Как хорошо здесь быть и просто смотреть на батюшку, он — евангельский, обновленный, радостный человек». И батюшка вдруг обернулся и говорит: «А ты что меня ничего не спрашиваешь? Ты — как тот юноша, который смотрел на святого Антония и на вопрос: «Почему ты ничего не говоришь?», — ответил: «Отче, мне достаточно только смотреть на тебя». Так батюшка мгновенно увидел мое состояние и прозрел мои мысли. Он часто говорил людям: «Вы приходите, приходите, мы вас через рентгенчик просветим, и все станет ясно». Это был рентген духовной любви, любви, освященной Богом. Батюшка проникновенно, мгновенно чувствовал состояние человеческой души. И он подходил к человеку, как добрый садовник, который внутренний росточек старался оживить, приголубить, выпрямить. И человек начинал по-новому жить, двигаться к солнышку.

Потом мне объяснили, что батюшка научился любить людей и молиться во время лагерных страданий. Батюшка сам говорил: «Там была молитва». Он, наверное, имел в виду самодвижную, ипостасную молитву, которая даруется подвижникам. И такая молитва дает радость внутреннего воскресения и радости, которая никогда не оставляет человека. А у батюшки было это победоносное ликование. Это было ощущение победной души, преодолевающей все немощи.

Батюшка как духовный доктор лечил человека, и радовался, что человек выздоравливает у него на глазах.

Одно такое выздоровление, которое происходило в моем присутствии, я хочу описать, потому что оно проявило батюшкину прозорливость.

Однажды я стоял среди народа, который ждал выхода отца Иоанна, рядом со мной стояла женщина, которая, увидев как люди ринулись к батюшке, спросила: «А кто это такой, что тут происходит?» Я объяснил ей. А она сказала: «А я некрещеная. Мне далеки церковные проблемы». И вот батюшка подошел к нам, стал всех благословлять, эта женщина тоже, как все, наклонила голову. Я подумал: «Интересно, благословит ли ее батюшка?». И вот он всех подряд благословил, а над ней занес руку и пронес ее мимо. Она была удивлена: «А меня почему он не благословил?». — «Так вы же некрещеная». И она задумалась, была поражена тем, что батюшка это почувствовал…

Батюшка был художник духовный, творец, и его духовное творчество во многих отобразилось. Многие известные в Церкви люди — епископы, настоятели и настоятельницы монастырей, монашествующие несут в себе память о той радости, которую излучал батюшка, память о духовном творчестве рождения людей в новую жизнь, о том, насколько он мастерски это делал. Он выправлял духовный росточек навстречу Солнцу правды и умилялся, это не была слащавость, а именно умиление. Как сказал епископ Вениамин (Милов): «Если в сердце есть умиление, там — Бог».

Батюшка был прозорливым. Однажды я приехал к нему, мы с ним сидели на диванчике, и вдруг он стал драться, толкаться. Я сначала недоумевал. А потом понял, что он вызывает меня на ответные действия, и я тоже стал толкаться, тогда батюшка обрадовался, даже сиял весь. Потом, когда началась драка со Школой милицией, которая располагалась в нашем монастыре, я понял, что мне предрекал отец Иоанн.

Одному епископу, который приезжал к нему молодым семинаристом, он предрек будущее владычнее служение, явно так и сказал.

О себе еще могу сказать, как мне помог батюшка в самый трудный момент жизни. У меня убили друга, а потом меня еще и оклеветали, при чем очень известный архиерей этому поверил. И мне было ужасно грустно, угнетало то, что люди в Церкви могут верить в клевету. И, когда приехал в Печоры и зашел в алтарь Сретенского храма, где служил в это время батюшка, он меня обнял и раз сто поцеловал, при этом повторял: «Господи! Спаси свое чадо! Как страшно жить, как страшно жить!» И из меня буквально все вышло. Я почувствовал себя маленьким-маленьким ребенком, который нашел своего отца. Я примирился с жизнью, и потом я спросил у келейницы: «Батюшка письмо мое получал ли? Я так ждал ответа. Он обычно мне отвечал, а тут никакого ответа». Она говорит: «Он все время носил его в кармане и повторял: «Что мы, Танечка, можем сделать? Только молиться». Меня поразило то, что человек принял чужую боль как свою. И молился о том, чтобы пройти через скорбь и не потеряться. Это черта подлинного старца. Одно дело церковная администрация, и совсем другое — духовное отцовство, любовь.

Его невозможно было смутить никакими человеческими немощами, грехами, как опытного доктора невозможно смутить болезнью. Так батюшка, невзирая на немощи, все равно любил человека, буквально носил его на руках, как мать носит ребенка, отогревает, надеется на лучшее.

Я с отцом Иоанном в монастыре даже один день мылся в бане. Он весь был в большом мыле, посадил меня рядом и все время что-то рассказывал, наставлял. Я даже не помню, что он тогда говорил, я от счастья онемел и думал: «Россия-то жива! Есть еще святые люди!»

Отец Иоанн однажды спас меня от смерти. У меня был тяжкий грипп, температура за сорок, и она все росла, врачи говорили: «Не знаем, что делать, антибиотики не помогают». А я стал не только молиться, но и взывать к отцу Иоанну: «Батюшка, помоги». И вот уснул, и вижу сон. Как будто я у себя дома, в деревне. Сижу на диванчике, а рядом отец Иоанн в полном облачении, а на ногах почему-то большие калоши моего покойного отца. Я спросил: «Батюшка, а что же вы такие калоши надели?» — «А я в таком возрасте, что мне все равно как ходить». — «Батюшка мне так плохо, я, наверное, умру». И тут он меня крепко обнял, поцеловал и сказал: «Деточка, не расстраивайся, ты будешь долго-долго жить. Когда я проснулся, у меня была нормальная температура. И все врачи были поражены, как враз может закончиться тяжкое заболевание.

И потом, когда я лежал в больнице, и опять нависла угроза смерти, к батюшке ездили наши прихожане, рассказали, как я тяжко болею, и он им сказал: «Молодой еще, поправится, все будет хорошо».

Последнее мое общение с батюшкой на земле состоялось несколько лет назад. Я приехал в Печоры на пасхальной седмице. Батюшка уже не принимал народ. Но я знал, где батюшкины окошечки. Встал под ними и стал молиться и вдруг слышу, как батюшка в келье ликующе запел: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!» Трижды так пропел. И я утешился, я услышал его радость, понял, что радость жива в нем, так же победно шествует в его душе, и больше мне ничего было не нужно. Это была неземная радость, это была радость оттуда. Нам Господь через него открывал, что такое духовная радость.

Сейчас я перечитываю батюшкины письма, которые я от него получал, и мне кажется, что в моей душе звучит его голос. И так не только со мной происходило и происходит. А думаю, что так происходит со всеми, кто получал батюшкины письма. То, что отец Иоанн начертал своей рукой в твоей душе, неизгладимо. И у каждого это воспоминания личностного характера, у батюшки не было ничего отвлеченного, не было высокого богословия, он любовно с рассуждением входил во всякую ситуацию.

Приведу пример. Одна наша прихожанка десять лет страдала в совместной жизни с душевнобольным человеком. Она боялась развода, так как брак был церковным и у нее был ребенок, но на случай второго брака, нужен был церковный развод, я ей посоветовал написать старцу. И она получила удивительный ответ: «Мы часто бываем самонадеянны. Выходя замуж, мы думаем, что можем исправить человека, но любовь человеческая ограничена, а веры у нас мало.

Мы не похожи на Герасима Иорданского, который смог у дикого льва вынуть колючку. У нас этот лев может отхватить не только руку или ногу, но и голову. Немедленно нужно разводиться». Меня в этом письме удивило, что в письме батюшка все время повторял: «Мы». И то, что во всем он был духовным реалистом, исходил не из общих правил, а из конкретной ситуации.

Сейчас, я, как и многие, перечитываю опубликованные в книгах письма батюшки. Открою книгу, и тут же найду ответ на тот вопрос, который меня волнует. Вот и сегодня я прочитал письмо, в котором были такие слова: «Дорогие мои, я ведь вам не красивые слова говорю, но слова любви и здравого смысла, идущие не с кончика языка, но из глубин сердечных. Будьте же рассудительны и последовательны в том, что избираете в жизни… Нынешняя духовная наука особенно тяжела тем, что разочаровываться приходится в самом близком человеке — в себе. А как освободишься от всяких мнений о себе — и все окружающие люди будут для тебя ангелами по сравнению с тобой. Вот тогда и милость Божия пожалует тебе некоторое утешение. Он, помимо нашего понимания и осмысливания, поведет по жизни нашу утлую лодчонку Своей твердой рукой. Все Им, все от Него, все к Нему — так и живем. Так не сетуйте на внешнее, но исповедуйте свою немощь. Много надо трудов понести, чтобы строился дом души. Он не раз еще будет шататься и даже нарушаться, пока созреют ум и душа. Набирайтесь терпения. Укрепи и умудри вас Господь!»

Так не раз уже было: помолишься, попросишь вразумления — и получишь ответ чрез батюшкины письма, которые все написаны из личного опыта.

Батюшка прошел все поприща человеческой жизни, он знал все ее тяготы и испытания, связанные с каждым возрастом и обстоятельствами земного странствования. Он показал пример надежды на Бога, веры, радости во всех периодах жизни.

Сам тот факт, что батюшка жил очень долго, говорит о том, что мы живем в духовно скудное время. Господь хранил для нас батюшку, как отца, как того, от кого люди зажигали души, и несли этот огонь по всей России. Отец Иоанн являл собой пример того, какой была раньше Россия и что такое — евангельский христианин, победивший скорби радостью.

Люди при встрече с отцом Иоанном обретали надежду в то, что добро неуничтожимо, человеческая личность неуничтожима. И думалось: «Если человек так может любить человека, и так радоваться о каждом грешнике, то как же любит нас Господь!»

Я думаю, что, как говорил прп. Семеон Псково-Печерский: «Старцы были, есть и будут!» Но отец Иоанн был такой величиной, равной которой на нашем небосклоне пока не видно.

Батюшка был таким светочем, за которым хотелось следовать, хотелось так же служить литургию, так же любить людей, хотелось так же верить, так же надеяться и радоваться.

Записала Людмила Ильюнина