 |
| Русская линия | Юрий Булычев | 14.03.2006 |
ЛИЧНОСТЬ И ТРУДЫ ГОСУДАРЯ АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА
Будущий Царь-Освободитель был первенцем императора Николая Павловича и его жены Александры Федоровны, родившимся 17 апреля 1818 г., в то время, когда супруги проводили пасхальную неделю в Москве, поклоняясь древним православным святыням. Воспитание мальчика было поручено В.А.Жуковскому и выдающемуся педагогу того времени Карлу Карловичу Мердеру. Названные воспитатели стремились развивать в Цесаревиче благородство, любовь, сострадание и отзывчивость. Им вполне удалось достичь своей педагогической цели: Александр отличался искренностью, непосредственностью, простотой общения, говорил и действовал смело, прямо и честно, не заботясь о впечатлении, производимом на окружающих. «Он не хотел казаться лучше, чем был и часто был лучше, чем казался», — точно написал В.О.Ключевский об Александре II. Последний, по словам историка, отличался мужеством особого рода. «Когда он становился перед опасностью, мгновенно выраставшей перед глазами, он без раздумья шел ей навстречу, быстро принимая решения».
Чтобы ознакомить сына с населением и жизнью России, отец отправил наследника в продолжительное путешествие по разным местностям страны. Посетив Сибирь и увидев там ссыльных декабристов, Александр Николаевич обратился к императору с ходатайством о смягчении их участи. Вняв горячей просьбе сына, Государь сократил сроки наказания бунтовщикам. После достижения совершеннолетия Цесаревич стал принимать деятельное участие в управлении государством, присутствуя на заседания Государственного Совета, Сената и Синода. Вступив на престол 19 февраля 1855 г. в разгар Крымской войны, новый император вместе с двумя братьями отправился в Крым, чтобы поддержать дух защитников Севастополя.
Будучи еще наследником, Александр Николаевич пришел к выводу о необходимости коренных реформ существующего строя. Вскоре после коронации новый царь в своей речи, обращенной к дворянам Московской губернии, ясно сказал, что крепостное право не может быть долее терпимо. Был создан секретный комитет для разработки крестьянской реформы, который в 1858 г. стал Главным Комитетом. 19 февраля 1861 г., в день восшествия на престол, в Зимний дворец было доставлено «Положение» об освобождении крестьян. Манифест об этом акте составил митрополит Московский Филарет (Дроздов). После горячей молитвы Государь подписал оба документа, и 23 миллиона человек получили свободу. Сделав великое дело, царь почувствовал прилив радости. «Сегодня лучший день в моей жизни!» — сказал он, целуя младшую дочь, великую княжну Марию Александровну.
Необходимость возрождения органов местного самоуправления после освобождения крестьян обусловила земскую реформу Александра II. Реформа была проведена в 33-х губерниях, согласно «положению о губернских и уездных земских учреждениях», изданному 1 января 1864 г. В этом же 1864 г. были введены в действие новые судебные уставы, обеспечившие открытый, гласный, состязательный суд с институтом присяжных заседателей. В 1870 г. осуществилось введение начал всесословного местного самоуправления в городах, а в 1874 г. установлена всеобщая воинская повинность, предполагавшая, что дело защиты Отечества должно быть общим делом всего народа без различия званий и состояний. Общий курс Александра II на либерализацию государства выразился в значительном ограничении цензуры книг и периодической печати, в предоставлении широкого самоуправления университетской профессуре, в упрощении правил выезда и въезда в страну.
Наряду с отменой крепостного права и многосторонними общественно-государственными преобразованиями, Александр II проводил активную внешнюю политику: расширил пределы империи вглубь Средней Азии, успешно закончил кавказскую войну, поселив сдавшегося чеченского вождя Шамиля в Калуге.
С большой неохотой, побуждаемый общественным мнением, Государь начал войну с Турцией (1877−1878 гг.) ради защиты братьев-славян на Балканах от мусульманского геноцида. Ф.М.Достоевский тогда написал, что «это сам народ поднялся на войну с царем во главе» и, как только раздалось царское слово о защите православных братьев, люди хлынули в церкви по всей русской земле, массовым образом жертвуя деньги на справедливое дело. В самое тяжелое военное время Александр Николаевич прибыл в действующую армию и стал делить с войсками все трудности, постоянно и горячо молясь за солдатские жизни.
О духовном единстве Русской армии и Русского Царя, о человеколюбивом, сострадательном характере Александра II свидетельствуют следующие строки воспоминаний участника балканской войны, известного писателя В.М.Гаршина: «…Перед Плоешти нам сказали, что в этом городе нас будет смотреть Государь. Мы проходили перед Ним, как были с похода, в тех же грязных белых рубахах и штанах, в тех же побуревших и запыленных сапогах, с теми же безобразно навьюченными ранцами, сухарными сумками и бутылями на веревочках. Солдат не имел в себе ничего щегольского, молодецкого или геройского; каждый был больше похож на простого мужика, только ружье да сумка с патронами показывали, что этот мужик собрался на войну. Нас построили в узкую колонну по четыре человека в шеренге: иначе нельзя было идти по узким улицам города. Я шел с боку, старался больше всего не сбиться с ноги, держать равнение и думал о том, что если Государь со своей свитой будет стоять с моей стороны, то мне придется пройти перед Его глазами и очень близко от Него. Только взглянув на шедшего рядом со мной Житкова, на его лицо, как и всегда, суровое и мрачное, но взволнованное, я почувствовал, что и мне передается часть общего волнения, что сердце у меня забилось сильнее. И мне вдруг показалось, что от того, как посмотрит на нас Государь, зависит для нас все. Когда мне впоследствии пришлось идти в первый раз под пули, я испытывал чувство, близкое к этому.
Люди шли быстрее и быстрее, шаг становился больше, походка свободнее и тверже. Мне не нужно было приноравливаться к общему такту: усталость прошла. Точно крылья выросли и несли вперед, туда, где уже гремела музыка и раздавалось оглушительное „ура!“ Не помню улиц, по которым мы шли, не помню, был ли народ на этих улицах, смотрел ли на нас; помню только волнение, охватившее душу, вместе с сознанием страшной силы массы, к которой принадлежал и которая увлекала тебя. Чувствовалось, что для этой массы нет ничего невозможного, что поток, с которым вместе я стремился и которого часть я составлял, не может знать препятствий, что он все сломит, все исковеркает и все уничтожит. И всякий думал, что Тот, перед Которым проносился этот поток, может одним словом, одним движением руки изменить его направление, вернуть назад или снова бросить на страшные преграды, и всякий хотел найти в слове этого одного и в движении его руки неведомое, что вело нас на смерть. „Ты ведешь нас, — думал каждый, — Тебе мы отдаем свою жизнь; смотри на нас и будь спокоен: мы готовы умереть“.
И Он знал, что мы готовы умереть. Он видел страшные, твердые в своем стремлении ряды людей, почти бегом проходившие перед Ним, людей своей бедной страны, бедно одетых, грубых солдат. Он чуял, что все они шли на смерть, спокойные и свободные от ответственности. Он сидел на сером коне, недвижно стоявшем и насторожившем уши на музыку и бешеные крики восторга. Вокруг была пышная свита; но я не помню никого из этого блистательного отряда всадников, кроме одного человека на сером коне, в простом мундире и белой фуражке. Я помню бледное, истомленное лицо, истомленное сознанием тяжести взятого решения. Я помню, как по Его лицу градом катились слезы, падавшие на темное сукно мундира светлыми, блестящими каплями; помню судорожное движение руки, державшей повод, и дрожавшие губы, говорящие что-то, должно быть приветствие тысячам молодых погибающих жизней, о которых Он плакал. Все это явилось и исчезло, как освещенное на мгновение молнией, когда я, задыхаясь не от бега, а от нечеловеческого, яростного восторга, пробежал мимо Него, подняв высоко винтовку одной рукой, а другой — махая над головой шапкой и крича оглушительное, но от общего вопля не слышное самому мне „ура!“» [1].
Балканская война была победоносно завершена. Русская армия вышла на подступы к Константинополю, и Турция признала все требования России.
В образе Александра II отразились многие лучшие черты, традиционно свойственные русским царям: горячая вера в Бога и в Россию, любовь к своему народу, стремление к общественной справедливости, беззаветное служение интересам Отечества, забота о гражданской крепости и военно-политической силе Русского государства.
При всем том, следует заметить, что прекрасно образованный, с детства воспитанный в православном духе и человеколюбии, Александр Николаевич был не чужд некоторого идеализма в воззрениях на русскую общественную жизнь. Он искренне желал самых свободных гражданских учреждений и даже намерен был пойти на известные ограничения своей власти конституционным законодательством. Европейские либеральные влияния отчасти коснулись и этого русского царя, который недооценивал ни отрицательных черт российского интеллигентного общества, ни всей глубины духовно-культурных и социально-исторических различий между Россией и Западной Европой. Отсюда проистекала известная скоропалительность многосторонних общественно-государственных реформ и предоставление чрезмерной публичной свободы либеральному крылу общества, от чего стали предостерегать верховную власть даже сами либеральные деятели. А мудрый К.Н.Леонтьев, пророчески размышляя о грядущих судьбах России в 1880-х годах, вынужден был опасаться того, как бы честные и гуманные Романовы вообще не отреклись от власти, сдавшись под натиском Запада и западников.
Однако крайне консервативно настроенный Леонтьев, хотя и писал, что мирная революция «сверху», способствуя уравнению сословных прав, располагает к совсем не мирным движениям «снизу», отнюдь не отказывал в мудром величии Царю-Освободителю. «…Уступки после какой-нибудь пугачевщины… несравненно хуже тех эмансипационных мер, которые принимаются великодушно и предупредительно с высоты Престола, — заключал мыслитель; - первые унижают власть в глазах народа и раз навсегда компрометируют ее престиж; последние же, независимо от непосредственных плодов своих, уже тем спасительны, что, сохраняя этот престиж и силу за верховной властью, дают ей возможность, ничем не рискуя, приступить, когда нужно, и к исправлению того, что было через край переделано в левую, слишком либеральную или уравнительную сторону» [2].
В возвышении престижа русской православной монархии смелыми реформами Александра II следует искать общего ответа на вопрос о том, почему именно Царя-Освободителя столь целенаправленно устремились убить террористы-народовольцы. И.А.Ильин очень верно указывает, что напрасно было бы объяснять убийство царя недовольством крайне левых сил, жаждавших более глубоких преобразований. «Совсем нет. Здесь дело шло о монархии: ее творческие успехи, ее во многих отношениях демократические реформы, ее растущая в народе популярность — все это было нестерпимо для революционеров-республиканцев-социалистов из подпольных кружков; им надо было вбить клин недоверия, страха и компрометирования между Царем и народом, — подчеркивает Ильин. — Реформа в их глазах пресекала и обессиливала революцию. Перемены должны были идти не через Царя, а помимо него и против него, эти перемены не должны были привлекать сердца народа к Царю, ибо это тормозило в глазах одной части революционеров революционную республику, в глазах другой части — анархию черного передела» [3].
1 марта 1881 г. Россия содрогнулась от ужаса и горя при вести об убийстве Императора Александра Николаевича. Миллионы людей ощутили тяжкую скорбь, вызванную небывалым злодеянием, случившимся на Русской земле. Начались повсеместные всенародные богослужения. Православные горячо молились за душу Государя и за духовное отрезвление умопомраченных фанатиков-революционеров.
Благородный образ Царя-Освободителя, ставшего Царем-Мучеником, навеки запечатлелся в русских сердцах. Для православных людей, особенно живущих в Петербурге, светлая память о трагически погибшем Царе нашла архитектурное воплощение в храме Воскресения Христова, построенном на месте убийства Государя. Всенародно именуемый «Спасом на Крови», этот собор ярко символизирует, как и Покровский собор на Красной площади, образ преображенного мира, ставшего храмом, небесным Иерусалимом.
Собор Воскресения Христова явился алтарным центром святорусского духовного поля северной столицы, властно притягивающим к себе внимание и возвышающим настроение всякой искренней человеческой души. Многолюдные молитвенные стояния у Воскресенского храма в дни памятных духовно-исторических событий, ныне традиционные для православного Петербурга, воплощают признание христианской совестью сакрального значения этого места.
ПРОТИВОРЕЧИВОСТЬ КРЕСТЬЯНСКОЙ РЕФОРМЫ 1861 г.
Чтобы приблизиться к пониманию природы и последствий Великих реформ, необходимо уяснить специфику социальной организации дореформенной России, не подменяя трезвого осмысления этой специфики народническими описаниями ужасов крепостничества.
И, прежде всего, нужно принять в расчет, что сословно-тягловый строй, установившийся у нас с древних времен, являлся данью исключительно сложным условиям российской природно-географической среды, а также обстоятельствам круговой обороны, в каких развивалось московское государство [4]. Социальная система Российской империи была исторической наследницей московского тяглового строя. Все ее сословия, так или иначе, были служилыми. Даже после освобождения дворянства Петром II и Екатериной II оно все равно тянуло лямку государственной службы на военном и гражданско-административном поприщах, получая за это поместья. Городское сословие имело право и обязанность заниматься торговлей и ремеслом, выплачивая в казну налоги. Не было лишено определенных государственных обязанностей и духовенство. Что же касается крестьян, то они, служа государству на ниве хлебопашества, оказались прикреплены к земле и, следовательно, к землевладельцам. При этом крепостное государство не было тоталитарным. По верному определению И.А.Ильина, оно представляло собой регулирующее, регистрирующее и полное ответственности государственное установление, где народное хозяйство строго управлялось, а частная собственность облагалась высокими налогами, но не упразднялась. Ведь русское государство строилось под влиянием христианских ценностей. Оно не могло не уважать личное духовное существо даже в крепостных своих подданных. Поэтому начало милосердия, права и справедливости никогда не исчезало из жизни традиционной России, чему в огромной степени способствовали особенности русского патриархального быта.
Обращая внимание на эту общественно-психологическую сторону русского общества, известный историк И.Е.Забелин говорил, что своеобразная сила нашего патриархального строя была так велика, что даже петровская реформа оказалась во многом перед ним бессильною. Семейный колорит окрасил все социальные формы России, не исключая крепостничества. «Вот почему в нашем рабстве, в его существе, постоянно скрывалось какое-то родственное благодушие, смягчавшее даже и силу крепостных отношений, так что раб и холоп становились у нас детьми, чадами дома… Во всех этих отношениях, — писал Забелин, — господствовало наиболее чувство родства — отечества и детства, а вовсе не чувство рабства; господствовало чувство тесной, неразрывной родовой связанности людей, а не чувство юридически выработанных отношений рабов к господину. В глубине этих-то чисто родовых отношений и скрывается весь смысл нашей истории, нашей нравственной и общественной культуры» [5].
Конкретные представления о православно-патриархальном быте дореформенной деревни можно почерпнуть, к примеру, в очерках В.В.Селиванова, впервые опубликованных в 1856—1857 гг. в «Русской беседе» под общим названием «Год русского земледельца». Рекомендуя всем интересующимся обычаями традиционной деревенской жизни ознакомиться с очерками названного автора, мы позволим себе процитировать только один их фрагмент (о всенародном праздновании Святой Пасхи), в качестве живой иллюстрации сказанному выше.
«В имении, где живет помещик, все крестьяне, мужики и бабы, от мала до велика, идут прямо после обедни в барский дом разговляться, если случится военный постой, то и солдаты. Когда господская семья разговелась, на том же столе, в зале, ставится огромный кулич и пасха, нарочно приготовленные для народа. Крестьяне христосуются с барином, барынею, барышнями и детьми в губы по три раза и дают красные яички, которые отдаются по большей части их же детям или холостым ребятам и горничным и вообще тем, которые не имеют своего хозяйства.
Потом каждому разговляющемуся подносят по рюмке вина; все пьют брагу и, поблагодарив господ, расходятся по домам. Так до сих пор ведется исстари во многих домах. И где мнимая цивилизация и западное просвещение еще не убили благословенных обычаев предков, то до сего времени под двунадесятые праздники и другие, большие, чтимые народом, в залах господского дома служатся всенощные, на которых собираются желающие молиться со всей деревни: и дворовые, и крестьяне всех возрастов обоего пола. Это сближение господ с народом имеет высокий нравственный смысл. Конечно, на другой день неизбежно понадобится хорошо вымыть пол, и потому в тех домах, где существуют лакированные паркеты и чистота полов стала выше чистоты нравственной, там этот обычай уже не исполняется» [6].
Хотя крепостной строй и не был непереносимым в житейско-хозяйственном отношении, он, однако, решительно противоречил христианской вере в достоинство человека, вызвав в XVII и XVIII веке два крупных народных восстания, возглавленных Степаном Разиным и Емельяном Пугачевым. В XIX столетии, по мере общего развития личности крестьян, крепостничество все более ясно осознается наиболее развитыми из них как безнравственность и несправедливость.
Невольничьи порядки в равной мере, хотя по разным мотивам, осуждали все мыслящие люди России, будь то либеральные западники, революционные социалисты или консервативные славянофилы. Русские монархи также понимали неуместность в православной стране строя, близкого к рабовладельческому. Они не могли не отдавать отчета в отрицательном влиянии рабовладения на духовное, политическое и экономическое состояние государства, издавна стремясь сузить сферу крепостного права.
Как известно, мысль об освобождении крестьян посещала Екатерину II. Александр I был внутренне вполне готов это сделать, но не мог осуществить своей мечты, ибо не имел реальных возможностей. Проблема отмены крепостного права приобрела практическое значение в царствование Николая I. Император внимательно изучал материалы по крестьянскому вопросу, создавал секретные комитеты, подбирал людей, способных осуществить реформу, которых ставил в известность, что готовится вести против рабства процесс и освободить крестьян по всей империи.
Стало быть, не следует ставить падение крепостничества в зависимость от каких-либо внешних обстоятельств, вроде влияния европейского просвещения или неуспешной Крымской войны. Вынужденное прибегнуть к закрепощению сословий не по убеждению в его оправданности, а по чисто внешней, материальной необходимости, русское государство в петербургский период вполне закономерно шло к отмене крепостной системы не только относительно дворян, но и крестьян. Создание крепкого бюрократического аппарата, способного оттеснить крепостнически настроенное дворянство от управления государством и дать свободу маневра верховной власти, масштабные подготовительные мероприятия, содействие должному просвещению общества — все эти шаги верховной власти, осуществленные главным образом в предшествующую, Николаевскую эпоху, сделали возможным исторический акт 19 февраля 1861 года.
Но каким образом была воспринята реформа самими освобожденными крестьянами, как вписалась она в традиционное народное мировоззрение?
К сожалению, наша историческая наука не может похвастаться многочисленными исследованиями миросозерцания русских крестьян XIX века. Однако то, что имеется в нашем распоряжении, свидетельствует, с одной стороны, об их недовольстве крепостным состоянием, а с другой, о вполне консервативном миросозерцании народной массы. То есть все многочисленные факты крестьянского протеста и даже неповиновения с 40-х по начало 60-х годов XIX в. отнюдь не свидетельствуют о неприятии народом ни сословной системы, ни даже крепостного права. «В действительности… многие выступления были направлены не против крепостного права как такового, а против злоупотреблений крепостным правом» [7], — замечает один из исследователей этого вопроса. Традиционные особенности крестьянского мировоззрения обусловливали чуждость русских крестьян принципу частной земельной собственности, на который в значительной мере была ориентирована крестьянская реформа.
Дело в том, что народный аграрный идеал являлся своеобразным результатом русского культурно-исторического развития. Стремясь приблизиться к пониманию крестьянского земельного мировоззрения, многие дореволюционные исследователи отмечали, что оно представляло собой, возможно, неповторимое явление в мировой истории. К примеру, известный народнический автор И. Бунаков считал, что главной предпосылкой формирования оригинального быта нашего народа служил огромный запас свободных земель, принадлежавших государственной власти и превращенный ею в казенный фонд, для вольной заимки и правительственного наделения колонистов. Всякий крестьянин, получивший возможность уйти с участка, на котором он сидел, обладал правом на новый надел из государственного колонизационного фонда. Бунаков писал, что в русском крепостном государстве, выработалось массовое убеждение в праве крестьянства на свободные государственные земли. Государственная земельная собственность в общественном мнении крестьян стала народным достоянием. Выявление этого традиционного «права на землю» в уравнительно-передельной общине есть явление вторичное, производное, ибо оно могло вырасти только в атмосфере общенародного аграрного мировоззрения, не предполагавшего для отдельного крестьянина прав личной земельной собственности, но твердо признававшего нравственное право всего крестьянства на свободные земли государства. В этой атмосфере быстро глохли всякие частнособственнические побуждения, и пышным цветом расцветало общекрестьянское право на народное земельное достояние. Причем русская государственная власть отказывалась защищать индивидуальные земельные права мелких владельцев. Она предоставляла разбор их земельных дел деревенским и волостным судам, с головой выдавая права отдельных владельцев сельским обществам. В конечном счете, ростки коллективизма превратились в мощное дерево передельной общины, в тени которой заглохли более слабые побеги индивидуалистического понимания земельной собственности, подытоживал вышеназванный автор.
Осуждая западническое презрение относительно несоответствующего буржуазно-либеральному аршину крестьянского правосознания, Бунаков подчеркивал: «Современный русский крестьянин — исторический тип, выкованный веками суровой русской жизни. Его земельное миросозерцание — продукт тысячелетней культурной истории» [8].
Таким образом, традиционные воззрения простонародной России объективно позволяли создать новую, государственно-осмысленную систему организации жизни крестьянства, если бы руководящий слой империи смог прислушаться к мнению народа и достаточно точно выразить чуемый им земельный идеал, а не свои собственные либеральные представления о «счастье народа».
Православное крестьянство обладало в XIX веке высокой способностью быть верной опорой Церкви и царя, добросовестно выполняя все государственные обязанности. Более того, вне государственно-осмысленного служения Богу, царю и православному царству на тяжелом, но жизненно необходимом хлебопашеском поприще русский крестьянин не видел оправдания своего бренного бытия.
По всей видимости, главными вопросами русской жизни периода Великих реформ являлись вопросы не о гражданских свободах интеллигенции и даже не об освобождении крестьянства, а о смысле исторического бытия обновляемой России и об усовершенствовании русской православной цивилизации в русле присущих ей ценностей и идеалов.
Но такого рода стратегическая перспектива не была разработана руководящим слоем империи, который ограничивался мыслью уподобить Россию Западу, поощряя либерально-буржуазные воззрения интеллигенции и стимулируя развитие капиталистического строя.
В этих условиях освобождение крестьян, хотя и стало выдающимся событием отечественной истории, само по себе не решало сложнейших проблем развития русской цивилизации во второй половине XIX в. Наоборот, именно после 1861 года резко обостряются многочисленные противоречия Петербургской России. Отнюдь не случайным следствием такого обострения явилась трагическая гибель Царя-Освободителя.
Ответ на вопрос о причинах расстройства общественно-государственной жизни России можно дать, если учесть, что реформа 1861 г. была проникнута роковой двойственностью. Традиционно-русским в этой реформе было освобождение крестьян с землей. Однако, заставив их выкупать землю, правительство внесло в крестьянское сознание исторически ему чуждую западную идею о праве личной собственности на землю, подрывающую принцип общинного владения земельным фондом государства. Отмечая это обстоятельство, историк Н.М.Павлов писал, что испокон веков крестьяне, сидевшие на земле, как грибы сидят в почве, почитали ее своим родным достоянием. Так же как служилое сословие тянуло государеву службу, и крестьянство тянуло различные повинности. И роптало оно только на чрезмерность и сверхзаконность тягла. Народу казалось, что из-под него никогда не вырвут почву, на которой он вырос и живет. После «воли», казалось крестьянам, на их плечах останутся одни подати государству, ибо, ясное дело, государство без податей не стоит. Предполагали крестьяне, что добавятся издержки по самоуправлению, но никакой «третьей подати», по их понятиям, на них не должно было возлагать. Однако правительство, установив выкупные платежи, тем самым сделало практический шаг к разрушению соборного сознания крестьянства, к стимулированию индивидуализма и эгоизма.
Чуждое сельскому миру и привнесенное в него со стороны, внешним законом, представление о выкупе земли, как капитализации оброка, — чревато для сельской общины бездною роковых последствий, заключал Павлов. В крестьянстве было возбуждено чувство исторической неправды, как в XVIII веке, при освобождении Петром III дворян от обязательной службы [9].
Двойственный характер реформы 1861 г. внес глубокую неопределенность в состояние крестьянской России. С одной стороны, выкупные платежи, наложенные на крестьянство, предполагали, что земельные наделы должны отныне составлять личную собственность крестьян. Согласно «Положению» 19 февраля, лица, внесшие свою долю выкупной суммы, становились «крестьянами-собственниками» и могли распоряжаться наделами, т. е. продавать и закладывать их. Кроме того, в ходе реформы была предпринята попытка внедрить в саму организацию сельского схода чужеродные принципы голосования, взятые из европейского опыта. Согласно «Положению», приговор мира считался действительным, если за него высказалось не менее 2/3 голосов. Этим нарушался древний обычай достижения согласия всех членов схода. В жизнь общин вносился раздор, сопутствующий расколу общества на большинство и меньшинство. Таковы были либеральные начала в реформе.
С другой стороны, надельная земля поступала во владение крестьянским общинам, которые распределяли ее между своими членами и сообща пользовались пастбищами, сенокосами и другими общими угодьями. Следовательно, со стороны правительства не было разработано вполне ясной и последовательной социально-экономической программы переустройства деревни. Но пока в правительственных учреждениях и в обществе боролись две тенденции аграрных преобразований (либерально-буржуазная и социально-общинная), сельская жизнь оказалась предоставлена разного рода слепым, стихийным силам. При этом на практике побеждала либеральная политика, которая вела правительство к отказу от управления сельским хозяйством. В среде крестьянства, привыкшего к государственному смыслу народно-хозяйственной жизни, стали воцаряться растерянность, упадок духа. Крестьяне почувствовали себя никому не нужными, выброшенным из традиционной системы бытия, в результате чего и в низах общества появились симптомы кризиса русской культурно-исторической идентичности, религиозно-нравственных и общинных устоев русского села.
Парадоксальным образом отмена крепостного права поставила крестьянство в менее правильные отношения с землей и государством, чем прежде. Отмечая этот факт, известный бытописатель русской деревни Г. И. Успенский заключал, что, при всей несправедливости крепостной системы, она тщательно организовывала все деревенское управление с точки зрения хозяйственно-земледельческого интереса. В целях хотя бы устойчивого получения дохода, даже самый дикий и неразвитый помещик должен был строить жизнь деревни так, чтобы учесть сравнительную силу семей, разумно разверстать налоги и барщину, верно определить способности работников, соблюсти экономию хозяйственных сил и содействовать нравственности и благосостоянию подопечного крестьянства. Благодаря государственно поддерживаемой народно-хозяйственной системе потомственный земледелец получал возможность удовлетворить свою главную нравственную потребность. Потребность не в индивидуальной свободе, с которой не знал что делать, и не в материальной наживе, к которой был не воспитан, а в реализации своего трудового крестьянского предназначения.
Крестьянство сохранялось как опора русского государства и нашей национальной культуры до тех пор, пока крестьян объединяли вековые общинные традиции, однородность труда, самосознания, семейных и общественных обязанностей. Удар по старой народно-хозяйственной системы, без замены ее какой-либо иной, подрывал базисное социальное значение в России крестьянского сословия. Создавалась тенденция разложения этого сословия, вырождения его в совокупность частных хозяев, живущих частными интересами. Стихийное развитие капиталистических отношений в деревне вело к ослаблению общинных начал крестьянской жизни, к социально-экономической поляризации сельского общества, кризису традиционного народного миросозерцания, резкому упадку нравов, выразившемуся в пьянстве и непроизводительной трате заработка потерявшими нравственную почву хозяевами.
В старом порядке, основанном хотя и на тяжелом, но безгрешном труде, по словам Г. И. Успенского, крестьянин видел залог своего достоинства, уверенности, спокойствия духа, свои права гнева, милости, доброты. И он не понимал, а если понимал, то ненавидел новые деревенские типы кулака-эксплуататора и пройдохи-шарамыжника, которые поняли дух века сего и благодаря грехом наживаемому богатству оттеснили его, природного крестьянина, богатеющего только праведным путем, только по воле Божией, дающей талант ему и счастье [10].
С приведенным мнением русского писателя, осуждавшего пороки буржуазного пути России после отмены крепостного права, в принципе совпадала оценка этого пути К.Марксом. Капиталистическая ориентация Российского государства, полагал Маркс, повела к тому, что с самого освобождения крестьян русская община была поставлена в ненормальные экономические условия, и с тех пор государство не переставало угнетать ее фискальными вымогательствами, к которым добавилась эксплуатация со стороны торговца, помещика, ростовщика. Это ускорило уже происходившую внутри общины борьбу интересов и ее разложение. «За счет крестьян государство выпестовало те отрасли западной капиталистической системы, которые, нисколько не развивая производственных возможностей сельского хозяйства, особенно способствуют более легкому и быстрому расхищению его плодов непроизводительными посредниками. Оно способствовало, таким образом, обогащению нового капиталистического паразита, который высасывал и без того оскудевшую кровь из „сельской общины“». Представители «новых столпов общества», желающих окончательно перевести Россию на путь западного капитализма, дальновидно указывал Маркс, будут всячески выдавать раны, нанесенные общине, как естественные симптомы ее дряхлости и постараются создать средний сельский класс из более или менее состоятельного меньшинства крестьянства, а большинство превратить просто в пролетариев [11].
ЛИБЕРАЛИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ И РАДИКАЛИЗАЦИЯ РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ
Результатом настоящей революции «сверху», произошедшей в России в связи с отменой крепостного права, введением широкого всесословного общественного самоуправления, нового суда присяжных, стало практически мгновенное разрушение социальных перегородок между Россией крестьянской, деревенской и господской, городской. При этом умонастроение высших классов начало быстро распространяться в среде простого народа. Колебание наивных народных умов, неизбежное в эпоху глубоких общественных изменений, было многократно усилено целенаправленной пропагандой «прогрессивных» идей со стороны разночинской интеллигенции, которую образовали выходцы из всевозможных сословий и племен. Именно в 1860-е годы разночинцы («шестидесятники») вышли на историческую арену и начали быстро оттеснять дворянскую интеллигенцию, захватывая в свои руки систему народного просвещения, печать и представительные учреждения.
В условиях экономического и политического подрыва государственной значимости дворянства, явившегося закономерным следствием отмены крепостничества, резкое расширение и возрастание социальной роли разночинцев было вполне естественным. Данное обстоятельство существенно изменило весь общественно-психологический климат в городах. Ибо новый влиятельный слой отличался от прежней дворянской интеллигенции гораздо меньшей внутренней воспитанностью, слабой причастностью к национально-государственной традиции, утопизмом революционных проектов и вопиющей политической безответственностью. При этом новые интеллигенты унаследовали от старых, дворянских, всю их амбициозность и ненасытность в отношении личных прав и свобод.
Итак, административно-учрежденческий по форме и либерально-буржуазный по содержанию путь демократизации государства обусловил то, что органические социальные слои народа были отрезаны от представительных органов. Доминирующее значение в них, вместе с антинациональной и антигосударственно настроенной интеллигентской публикой, получила богатая, но культурно неразвитая, эгоистическая буржуазия. Вот почему чем больше прав и свобод предоставлялось обществу правительственной властью, ориентирующейся на европейский либеральный стандарт, тем более радикальный смысл обретало интеллигентское «освободительное движение».
Напомним, что после восстания декабристов до 60-х годов XIX в. революционные кружки интеллигенции и учащейся молодежи практически не угрожали государственной власти. В царствование Николая I преобладало патриархальное отношение между обществом и царем, когда последний, подобно своему брату Александру, свободно гулявшему по Невскому проспекту и раскланивавшемуся со знакомыми, мог позволить себе прогулки по Петербургу и появление в общественных местах практически без охраны [13]. Также Александр II, будучи наследником-цесаревичем, вдвоем со своим педагогом К.К.Мердером в частном порядке посещал бедные дома жителей окраин столицы, оказывая им посильную помощь. Но 4 апреля 1866 г. возле Летнего сада произошло первое покушения на жизнь царя со стороны революционного кружковца Каракозова. Символично, что Государя спас костромской крестьянин Осип Иванович Комиссаров, толкнувший злоумышленника, когда тот уже приготовился выстрелить из револьвера. В 1867 г. поляк Березовский совершил покушение на русского Императора во время всемирной выставки в Париже. 24 января 1878 г. В.И.Засулич стреляла в петербургского градоначальника Трепова (впоследствии она была оправдана судом). В феврале-мае в Киеве один революционер (Осинский) стрелял в прокурора Котляревского, а другой (Попко) убил жандармского офицера Гейкина. 4 августа того же 1878 г. в столице Кравчинкий-Степняк заколол кинжалом шефа жандармов Мезенцева. 2 апреля 1879 г. очередное неудачное покушение на царя совершил революционер Соловьев. В этом же году близ Москвы был взорван железнодорожный путь в месте, где должен был пройти царский поезд. В 1880 г. в здании зимнего дворца террорист Халтурин взорвал столовую, за минуту до выхода царской семьи к обеду. Наконец, в марте 1881 г. Государь был убит.
То, что Россия вступила в период активного противоборства сил революции и правопорядка именно в период либеральных реформ, имело свои объективные основания. Во-первых, сам факт такого рода реформ был в глазах революционеров политической уступкой верховной власти обществу и, следовательно, свидетельством исторической правоты всех радикальных «служителей прогресса». Возникала революционная надежда, что теперь можно добиться более глубоких перемен, вплоть до настоящего социального переворота, если отобрать инициативу у власти и взять дело преобразований в свои руки. Для этого перехвата инициативы и был развязан террор, острием своим направленный против Царя-Освободителя. Организаторы цареубийства из подпольной группировки «Земля и воля» первоначально планировали его для того, чтобы заставить власть отказаться от реформ, ввести военное положение и дискредитировать себя в глазах общества репрессиями. Тем самым, посредством общего обострения политической ситуации, заговорщики стремились поставить страну на грань революционного переворота.
Наиболее полное воплощение террористической тактики осуществила партия «Народная воля», сделавшая цареубийство своей главной задачей. Практически это была не партия, а маленькая группа подпольщиков, насчитывавшая в начале своей деятельности 28 человек, а потом и того меньше. Но упорная борьба этой кучки террористов-фанатиков с правительством находила довольно широкое сочувствие в среде либеральной интеллигенции. Судя по мемуарам многих свидетелей охоты революционеров на Государя, даже вполне умеренные либералы оживленно встречали известия о травле царя террористами, радостно передавая друг другу последние новости противоборства преступных подпольщиков и законной власти, злорадствуя по поводу просчетов правительства и сочиняя циничные анекдоты в связи с его успехами.
Все это свидетельствовало об углублении хронических недугов русского образованного общества, о нравственном недостоинстве его и крайне малой способности ответственно, на благо народа и государства, воспользоваться плодами гражданской свободы, предоставляемой верховной властью.
ОБРАЗ ЦАРЯ-ОСВОБОДИТЕЛЯ И СУДЬБА РУССКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ ВЛАСТИ
Осмысливая характер правления отечественных императоров, можно прийти к выводу о том, что наследники престола, с начала XIX века поставленные в особые, нравственно благоприятные условия, вне грубости жизни, воспитываемые в строго православном, просвещенном и гуманном духе лучшими педагогами своего времени, были исключительно благородными людьми, стремившимися действовать честно, открыто, человеколюбиво. Подчас они не подозревали о той степени лицемерия, низости помыслов, своекорыстности и жажды власти, которой отличались их окружающие люди, воспитавшиеся в гуще жизненной борьбы и пробившиеся наверх собственными силами. Поэтому, вопреки распространенным либеральным представлениям о русской монархии как о суровой целенаправленной деспотии, на протяжении значительной части XIX столетия и в первых десятилетиях ХХ века российская верховная власть отличалась скорее аморфностью и запутанностью политического самосознания, излишней доверчивостью и уступчивостью по отношению к образованному обществу, мягкостью и компромиссностью проводимой политики. Эта уступчивость при неопределенности и непоследовательности социальной стратегии обрекала монархию тащиться в хвосте стихийного развития общества. Бюрократическая отрезанность монарха от простого народа, возникшая в петербургский период, и гуманность утонченно воспитанных царей, органически не способных действовать из царствования в царствование достаточно консервативно, жестко последовательно, тем более радикально, ставили власть в зависимость от состояния ничтожно малой, привилегированной части российского народонаселения. Причем эта часть, к началу ХХ в. образуемая нравственно полуразложившимся дворянством, буржуазией и либеральной профессорской интеллигенцией, все более тяготилась православным самодержавием, ограничивающим ее амбиции. Она была готова пойти при первом удобном случае на самые безнравственные действия, заговор, обман и измену, чтобы присвоить верховную власть и получить страну в свое распоряжение.
Экономически Россия бурно развивалась, и в головах оппозиционеров-республиканцев складывалось впечатление, что страна пойдет вперед еще быстрее, если избавится от царя, от засилья высшего чиновничества и всех учреждений, связанных с монархией. Но на самом деле Россия находилась в сложнейшем социальном состоянии, удерживаемая в мирной форме только остатками векового авторитета верховной власти, традиционной дисциплинированностью правительственного аппарата и царской волею. Царская власть, опиравшаяся на огромный государственный опыт, стоявшая над противоречивыми интересами отдельных классов и общественных групп, была единственным влиятельным арбитром между ними и, соответственно, главнейшей скрепой России. Скрепой вовсе не отжившей, не устаревшей, ибо огромная империя и в конце XIX — начале XX в. не только сохраняла старую общественно-культурную многоукладность, но, как мы отметили ранее, переживала смешение глубоко различных укладов.
Истинная сложность состояния государства определялась даже не просто хитросплетением политических и социально-экономических проблем, а более фундаментальными культурно-историческими противоречиями, то есть конфликтами в народной душе, в представлениях о смысле национальной жизни. Дворянско-крепостнический строй ушел в прошлое, земельная аристократия теряла социальное влияние и раздражала другие классы, ибо дворянско-сословный характер государственного строя сохранялся как дань былым временам. Со стихийным напором развивался буржуазный уклад, на почве которого появился энергичный, богатый, властный и не особенно отягощенный моральными соображениями тип хозяйственно-промышленного деятеля. Но этот тип и породивший его капитализм были глубоко сомнительны с православной точки зрения, не имели нравственного оправдания в народных традициях. В широких слоях населения новый социальный слой дельцов, банкиров и «кулаков» вызывал глухую ненависть. Против капитализма на русской почве равно ополчались многие ведущие идеологи интеллигенции, будь то православно-консервативного, умеренно народнического или радикально социалистического направления. Чем и как должна жить Россия в будущем, какому идеалу следовать, какое общество строить? — в ответ на все эти вопросы власть должна была не только дать ясный ответ, а и откликнуться практическим содействием социально-культурному синтезу, способному соединить старые духовные ценности и учреждения с новыми социальными требованиями и формами общественной организации.
Но, очевидно, соединить древние государственные традиции с новыми социальными потребностями, найти эффективные формы воплощения духовных принципов русской цивилизации в социально-экономической сфере, сочетать гражданскую свободу с национальной ответственностью при обострении общеевропейской борьбы государств — все это составляло в совокупности чрезвычайно сложную задачу для русской монархии, внутренне ослабленной европеизацией правящего слоя и лишенной влияния на общество в силу враждебности интеллигенции.
В итоге, самодержавие и самодержцы начали неуклонно отступать перед натиском ими же освобождаемой общественности, сдавая в руки противника только что дарованные учреждения: земство, городское самоуправление, Государственную Думу… В конце этого исторического пути попечителей судеб Руси перед Престолом Господним ожидали подвал Ипатьевского дома и шахта Алапаевска…
Но судьбоносные проблемы исторического бытия страны, которые не сумели разрешить Государи Императоры, вновь стоят перед нами сегодня в своей первозданной суровости. А вечно реформируемая, окровавленная четырьмя революциями и террористическими акциями Россия, кажется, и в начале ХХI столетия так же слабо сознает свою самобытность и свои исторические задачи, как и сто с лишним лет назад.
Юрий Юрьевич Булычев, доктор философских наук
ПРИМЕЧАНИЯ
1 — Гаршин В.М. Из воспоминаний рядового Иванова. Избранное. М.: Атомиздат, 1980. С. 99−100.
2 — Леонтьев К.Н. Цветущая сложность. Избранные статьи. М.: Молодая гвардия, 1992. С. 295−296.
3 — Ильин И.А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Т. 2. М.: Рарог, 1992. С. 86.
4 — О природно-географическом факторе российского крепостного строя см. в кн. Л.В.Милова «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса». М.: РОССПЭН, 1998.
5 — Забелин И.Е. Домашний быть русских цариц в XVI и XVII столетиях. Новосибирск: Наука, 1992. С. 40.
6 — Селиванов В.В. Год русского земледельца // Письма из деревни. Очерки о крестьянстве в России второй половины XIX века. М.:Современник, 1987. С. 28.
7 — Литвак Б.Г. О некоторых чертах психологии русских крепостных первой половины XIX в. // История и психология. М.: Наука, 1971. С. 209.
8 — Бунаков И. О ближайших путях развития России // Заветы.1914. N 6. С. 26.
9 — См.: Павлов Н.М. Наше переходное время. М., 1888. С 372−377.
10 — См.:Успенский Г. И. Власть земли. Не случись. Старый бурмистр. Л.: Худ. лит-ра, 1967. С. 43, 51−52, 194.
11 — См.: К. Маркс, Ф.Энгельс. Соч. Т. 19. С. 409−410.
12 — В конечном счете, это им удалось. Напомним, что в 1903 г. была образована неофициальная организация «Земские конституционалисты». Она сумела провести в большинстве земских собраний резолюции, призывающие правительство установить в стране конституционный режим, который неизбежно должен был стать режимом классового господства буржуазии. Эта идея стала стратегическим принципом на 1-ом Всероссийском съезде земств, состоявшемся в Петербурге в 1904 г., что, по сути, сделало их политическим противником общенародной православной монархии. Именно в среде земских деятелей идеологически и практически зародилась конституционно-демократическая партия, сыгравшая ключевую роль в февральском перевороте 1917 года.
13 — О простоте петербургских нравов, чем-то напоминавших патриархальность отношений между народом и царем в Московский период, красноречиво свидетельствовали новогодние народные маскарады в Зимнем дворце в Александровскую эпоху. На торжества в царский дворец пускались все «прилично одетые» подданные из всех сословий и всех земель империи, которых набиралось многие сотни. Причем они свободно разгуливали по залам, в изобилии содержащим всякого рода украшения и ценности, могли видеть царя и непосредственно с ним общаться.
http://rusk.ru/st.php?idar=110074
Страницы: | 1 | |
