 |
| Радонеж | Александра Волкова | 01.04.2005 |
— Сам я коренной москвич. Начинал свой духовный путь я в Красном селе у небезызвестного ныне о. Артемия Владимирова певчим, позже стал и регентовать. В 1993 г. после реставрации был открыт наш проход в Царицыно, куда я перешел работать регентом. Здесь я пригодился, да и, честно сказать, очень мне тут понравилось. Но как-то все не получалось у меня с началом священнического служения. И вот в 97 г. по приглашению епископа Иннокентия я уехал служить в Читу…
— Батюшка, скажите, пожалуйста, а что вообще подвигло Вас выбрать путь служения, т. е. стать священником?
— Знаете, все складывалось постепенно, сначала был просто интерес, начал книги читать. Просто хотелось понять, хотелось прочувствовать что есть Библия, что есть Евангелие и почему некоторые люди так к этому серьезно относятся…Было мне тогда примерно лет 20, в то время я еще учился на биофаке в МГУ, был абсолютно неверующим и даже не думал, не помышлял о том, что ждет меня впереди. А потом началась перестройка, я все больше и больше начал интересоваться появившимися книгами по философии, истории, о смысле жизни, кое-что доходило из-за границы…
И вот я пришел в церковь. Для начала убедился: то, что пишется в Евангелии действительно не выдумки, да и выдумать это обыкновенному человеку просто не под силу. Пожалуй, тогда до меня и стало доходить, что вот здесь то и есть настоящая жизнь, а настоящая Истина — это и есть Христос и Его любовь к нам. Многие люди сегодня задаются вопросом: а случаются ли чудеса в наше время. Так вот, на протяжении многих лет, оглядываясь назад, я понимаю, это и было самое настоящее чудо… Главное чудо моей жизни.
Так и начался мой путь. Пригодилось здесь полученное в детстве мое музыкальное образование, стал петь, свою мирскую специальность по окончании Университета постепенно оставил. Но тут по прошествии полутора лет пения на клиросе появилось у меня жгучее желанием стать священником. Причем до того оно было сильно, что понял я: что хотите делайте, а прожить без этого не смогу. Но тут то уж мне пришлось потерпеть. Был я молодой, да не женатый, вот и сказали: обзаведись…Что же касаемо меня, решил я давно и твердо: не мой это путь, да и на «фронте» этом у меня мало что получится. Так Господь и управил. Вот на этом то этапе моей жизни еп. Иннокентий и предложил мне переехать служить в глубокую провинцию Сибири, в г. Читу, где прослужил я 7 лет (прим.авт.: срок не помню точно, надо выяснить)
— После богатых Московских приходов со своими устоями, традициями наверно было непривычно переехать в столь отдаленный район нашей бескрайней Родины?
— Да разница конечно была. Прежде всего, это регион, который, к сожалению, наиболее «запущен» в плане духовном, экономическом, материальном. Это как бы далекий и небольшой осколочек нашей России в ее концентрированном виде, с обнаженным срезом всех ее проблем. Бедность местного населения, несмотря на то, что Господь наделил эти места такими удивительными природными богатствами, пропасть между простым населением и «крутыми», бесхозяйственность. Но тем не менее, это наша Россия, и живут там такие же как и мы, ожидающие духовного наставления, простые люди.
— Затем Вас отправили в Париж. Ну здесь-то разница должна быть очевидной.
— Знаете как ни странно, но нет…
— Что, там тоже все так было «запущено»?
— Да нет, ну что Вы! (смеется) Хотя, конечно, как Вы понимаете, в последнее время на постоянное место жительство за границу едут люди, мягко говоря, далеко невысоко духовные. Существует статистика, что верующих, церковных людей, как говорят на Западе «практикующих» православных христиан всего 1−3%, естественно, что выезжают за границу на ПМЖ не из этих 1−3%, а скорее из оставшихся 97. Их цель: забыть все, что связано с бывшей Родиной, наградившей их так называемым «комплексом обиды», (мол, и жить там невозможно, и люди там не такие), найти хорошую работу, поправить финансовые стороны своего «бытия», также абсолютно необходимо завести мужа-миллионера и т. д. Так что преимущественно эти люди более практично-материального склада.
Правда есть и другие люди…Люди, готовые с терпением нести свой крест, духовно расти, но стоит признать, что их, к сожалению, не сонм…
— Батюшка, скажите, кто же в своем большинстве посещает наши православные храмы в Париже? И много ли прихожан?
-Ну, например, Трехсвятительское подворье, где я служил, по российским меркам довольно средний приход: на воскресную литургию собирается 50−100 человек, а в будни 3−5 человек, дай Боже.
— Да, видимо, за крещенской водой там таких очередей тоже не наблюдается?
— Куда там! (смеется) На сочельник человек 20−50, не более! А состав, конечно, зависит от прихода. У нас традиционное большинство русских, свежеприбывших эмигрантов. Другая группа прихожан — дети послереволюционной миграции, родившиеся либо в 20−30-е годы во Франции, либо, родившихся в лагере под Константинополем для перемещенных лиц — Галиполи, врангелевцы. Знаете, эти люди, пожалуй, одно из сильнейших и приятнейших впечатлений от служения в Париже. Они, безусловно, сильно отличаются от остальных. В большинстве своем более утонченные, более образованные, культурные, они наиболее сознательны в плане веры. Воспитывались в церковных семьях, говорят на отличнейшем французском языке, (чем не могут похвастаться и многие коренные французы), и на таком же отличнейшем русском. Общаться с этими людьми было истинным удовольствием и своеобразным обогащением для меня. Жаль, таких людей не так много, да оно и понятно, ведь всем им уже около 80 лет…
Как правило, их дети и внуки являются уже больше французами нежели русскими, и по духу и по языку. Влияет и среда, и французские школы, с детства закладывающие определенный уровень воспитания и каких-то своих норм. Таких людей сейчас очень много в Константинопольском патриархате. Существуют и приходы, где служится на французском языке.
— Расскажите, пожалуйста, о Вашем парижском приходе.
— Трехсвятительское подворье — это центральный приход от Московского патриархата в Париже был основан в 31 году. История его образования очень примечательна, ведь в 30 г. большинство эмигрантских приходов во Франции ушло под крыло Константинопольского патриархата. И лишь 50 человек из многочисленной миграции пожелали остаться верными до конца с гонимой и страждущей Русской церковью. Среди них был наш выдающийся иерарх, первый настоятель Трехсвятительского подворья, Вениамин Федченков, человек удивительной святости, замечательный духовный писатель. Митрополит Антоний Сурожский, который между прочим 17-летным юношей был прихожанином нашего Трехсвятительского подворья, в своих воспоминаниях описывает один показательный случай. Приход в то время был в подвале бывшей велосипедной фабрики (сейчас он находится в этом же здании, правда, теперь оно 10-этажное, а приход занимает весь первый этаж), условия были убогие. Служили ежедневно, и священники в полной нищете жили в кельях барачного типа рядом, питаясь тем, что 50 оставшихся человек клали в коробки у дверей келий. Бывало, класть было нечего — тогда не ели ничего. И вот однажды поздним вечером будущий митр. Антоний спускается в этот подвал-гараж, идет по коридору и видит замечательную картину: на цементном полу, завернувшись в одну свою мантию, лежит митрополит Вениамин. Округлив глаза, митр. Антоний вопрошает: «Послушайте, Владыка, что Вы здесь делаете?» На что лежащий на полу владыка мирно ответил: «Да вот, я одного бездомного нищего в своем кабинете на ковре пристроил, другого на кровать положил, а сам вот тут лежу, отдыхаю»
Да, братья и сестры, нам бы такое смирение да кротость!(улыбается)
— Отец Филипп, а что Вас больше всего поразило, удивило во Франции в целом?
— Что действительно бросилось в глаза и поразило до глубины сердца, это обилие реликвий, обилие святынь. Франция просто «наводнена» св. мощами и реликвиями с самых древнейших, апостольских времен. Причем налицо разница с российскими приходами. Здесь храм дорожит какой-то маленькой частичкой и с трепетом относится к останкам святого. Там же этих святынь великое множество, и католики, (а это подавляющее большинство верующих во Франции) не следят и просто не обращают на них внимания. Дело в том, что, к сожалению, у них утрачена практика поклонения мощам.
Мои наиболее яркие воспоминания, связанные непосредственно с Парижем, также относятся к великому множеству святынь этого города, и в том числе терновому венцу Спасителя. Дело в том, что сен Луи (Св. Людовик IX) — один из самых благочестивых королей Франции, выкупил венец у венецианцев, который попал к ним из Константинополя во время крестовых походов. Ради его хранения в Париже была построена специальная церковь Сент Шапель, изумительный памятник архитектуры 13 в. Это королевская часовня, состоящая почти целиком из восхитительных разноцветных витражей. Вы только представьте: 20 м высоты от пола до потолка и 17 м — это одни стекла! Это церковь напомнила мне волшебную шкатулочку, с разноцветными витражами на различные библейские ветхозаветные темы. Поистине захватывает дух!
Во время же великой богоборческой франц. революции, когда Сент Шапель пострадала, и ее шпиль был снесен, терновый венец был чудом спасен. С тех пор он хранится в Кафедральном Парижском Соборе Нотр Дам. Долгое время только Великим постом, в Великую пятницу терновый венец, а также часть крестного древа («15 см) и один из гвоздей от распятия выносились для поклонения. Сейчас же, видимо не без влияния нас, православных, они выносятся круглый год, каждую первую пятницу месяца. И снова напрашивается аналогия с Россией. Помнится как в 96 г. привезли главу св. великомуч. Пантелеймона. Какая же была давка с многокилометровыми очередями! Можно только вообразить, что было бы здесь, если терновый венец привезли из Парижа! Кстати, многие общины, желавшие иметь что-то от святыни, постепенно обломали все шипы с Венца, а посему сейчас он остался вовсе без оных. Согласитесь, есть нечто общее с нашим русским менталитетом! (смеется)
— Согласна. Скажите, по Вашему, различие в менталитете влияет на формирование различий в сфере духовной жизни прихожан парижских и московских храмов?
— Конечно. Французы — народ другого склада, в чем-то они более рационалистичны. Судя по тому, какие книги продаются в магазинах, (ведь у них продается очень много духовной литературы, существует даже сеть специализированных магазинов) уже можно сделать некоторые выводы. Множество книг о других религиях: иудействе, исламе, православии… Множество книг св. отцов, переведенных на французский язык, многие из них, кстати, здесь у нас не изданы до сих пор. Если же сравнить спрос на литературу, продающуюся в приходах, то можно сделать интересное наблюдение. У нас, как Вы замечали, большей «популярностью» пользуются книги душеполезного, душепопечительского, практического характера: о вопросах покаяния, спасения, о св. старцах и угодниках Божиих. У них же бросается в глаза направленность на теоретическо-богословскую литературу.
Отдельно хотел бы сказать об одно славной, очень впечатлившей меня лично, черте французского менталитета. За 3 года моего служения во Франции меня постоянно поражал и изумлял сей замечательный факт. Заключается он в очень благожелательном и уважительном отношении французских католиков к нам, православным. Без малейшей попытки давления или постановки условий они свободно предоставляют нам католические храмы для провидения наших богослужений и литургии (по благословению нашего священноначалия и патриарха). Например, регулярно проводятся службы перед мощами св. равноап. Елены и другими святынями. Посчастливилось мне отслужить литургию и у главы Иоанна Предтечи во Въене, 150 км к северу от Парижа. Сразу вспоминается удивительная история о том, как во время тех же крестовых походом один из французов, псаломщик, среди развалин, груд кирпичей и мусора обнаружил блюдо и лицевую часть главы Иоанна Крестителя и увез с собой во Въен. И в 13 в., всего за 70 лет был построен просто фантастический 143 м высоты собор, не говоря уже о высоте его сказочных, готических башен! В целом, это самый величественный и просторнейший готический собор во всей Европе. Увидев это чудо своими глазами, могу смело сказать, что воспетый всеми Нотр Дам как визитная карточка Парижа, не идет даже в сравнение с ним!
Пожалуй, и добрые отношения к нам всех этих людей, и эти реликвии и соборы, взывающие к нам еще с древнехристианских и средневековых времен, наиболее трогают сердце русского человека. Этому поражаешься, этим восхищаешься, а главное, чувствуешь духовную радость от возможности прикоснуться ко всему этому.
— Батюшка, а расскажите, пожалуйста, о различиях в отношениях прихожан и священника в московских и парижских приходах. Ведь у нас любимый батюшка часто являются не только наставником, но и добрым другом. Он же беспрекословный авторитет и слово его — закон.
— Да, Россия — страна крайностей! У нас либо «попов» презирают (в советские, богоборческие лета), либо почитают, обожают и чуть ли обожествляют!
Действительно, над священником или же архиереем, которого окружает его огромнейшая паства с соответствующими знаками внимания, часто формируется, так называемый, «ореол почета». В России это наблюдается сплошь и рядом. Во Франции же, напротив, отношение к священникам более простое и свободное. Тут нет ни пренебрежения, но и нет «нашего» обожания. Такого пиетета перед батюшкой нет, да и близкие, дружеские отношения не очень приняты, французы — народ сдержанный. У нас, если можно так сказать, больше приняты взаимоотношения по принципу «прихожане для батюшки», в парижских приходах «батюшка для прихожан». Нам привычно, что воля и слово настоятеля у нас закон. Там же порой архиерей может ничего не решать, диктует же условия и заправляет всем определенная группа прихожан, «актив прихода».
Снова крайность: у нас всевластие и вытекающая отсюда опасность — любоначалие, у них — безвластие священнослужителя. Но во всем есть промысел Божий! Согласитесь, какая замечательная возможность поучиться смирению, этакая профилактика тщеславия! (смеется)
— Бытует мнение, скорее даже ассоциация, что православие в целом, это Россия и ничего более. Видимо, после Вашего служения в Париже Вы с этим точно не согласитесь…
— Конечно же, нет! Православие не ограничивается ни Россией, ни славянским народами, тем более не все славянские народы православные, вот чехи и поляки, к примеру, католики. И это естественно, что православие в какой-то отдельной стране носит свою отдельную специфику, свой колорит, свои оттенки.
Французы — несомненно, более ранимые, более утонченные люди. Если по аналогии с Христовым стадом, сравнить всех нас с овцами, то французы, безусловно, овцы тонкорунные! (смеется) Конечно, такие люди есть и среди русской интеллигенции, но для французов это является основной чертой менталитета, что, соответственно, необходимо учитывать и в процессе общения с ними в церковно-приходской жизни и во время исповеди.
Привычный для нас безусловный авторитет священника, его право нравоучать, что-то запрещать, там просто не поймут. Возможно, это является следствием особого менталитета, французской ранимости, невоцерковленности многих прихожан. Ведь бывает, что и строгость порой проявить надо, и всегда знаешь — русский человек стерпит.
— Например, епитимья и сто земных поклонов?
— Да-да (смеется) Там же это просто не воспримут. Деликатность и еще раз деликатность — основной принцип общения с прихожанами. А еще они более самостоятельны, нежели «наши», у нас-то порой без батюшки боятся и шаг сделать (улыбается)
— Батюшка, скажите напоследок, действительно ли мы столь разные и, быть может, у нас есть чему друг у друга поучиться?
— Знаете, Европе, в целом, присуща одна замечательная черта, и это черта — простая человечность. Мы часто слушаем проповеди с амвона, но делаем ли мы что-либо, чтобы преобразить нашу жизнь, смягчить ее в сторону большей человечности, любви к ближнему? А ведь настоящая духовность начинается с малого — с простой человечности. И зачастую на Западе мы видим эту, порой отсутствующую в нас, черту, пускай даже не совсем в церковных формах. Западное общество очень хорошо усвоило принцип: не делай другому того, чего себе не желаешь. Но ведь это больше отрицательный, нежели положительный принцип, не так ли? Положительный скорее: поступай с другими, как хочешь, чтоб с тобой поступали. Чувствуете разницу? Но все-таки, согласитесь, их принцип уже является очень неплохим началом пути. Поэтому у них больше развита законность, право, да и вероятность того, что вас надуют-обворуют, там поменьше. Преступность, разнузданность, порок, как у нас, в глаза не бросаются. И Запад, как нам всем, наверное, очень хотелось бы думать, отнюдь не загнивает! Да просто нравы там человечнее. Вдумайтесь: духовности меньше, а человечности больше. А с чего начинается духовность? Иногда и с малой человечности. Пожалуй, нам следовало бы этому поучиться…
В то же время в России порой встречаешь гораздо более высокий подход к жизни. Это даже не принцип: поступай, как хочешь, чтоб с тобой поступали, а явление полной самоотдачи, самопожертвования. Конечно же, это и есть святость. И этого у них нет. Зато есть некая уникальная усредненность. А Россия…Россия всегда была и будет страной крайностей: либо бездна порока, либо вершины святости!(улыбается)
Беседовала с о. Филиппом Александра Волкова
