Первый наследник Династии

Царь Алексий Михайлович Романов

Девятнадцатого марта (1 апреля) 1629 года в день торжества иконы Божией Матери именуемой «Умиление», Смоленской (1103) в Москве появился на свет Божий первый наследник новой Династии Романовых, названный Алексием (с греч. «помощник») — будущий Царь Алексей Михайлович, прозванный народом за кротость и боголюбие «Тишайшим».

Рождение первого наследника династии предрек Святой преподобный Елеазар Анзерский Соловецкий чудотворец (память 13 (26) января). Слава о его духовных подвигах достигла Москвы и Царь Михаил Феодорович Романов (1596−1645) вызвал Соловецкого старца его к себе и просил молитв о даровании сына. Преподобный исполнил просимое Государем, и по рождению наследника, в благодарность за молитвы, Царь содействовал преподобному Елеазару в устроении на Анзерском острове каменного храма во имя Пресвятой Троицы.

Имя свое наследник получил в память преподобного Алексия, человека Божия (память 17 (30) марта), чудотворца, принявшегося на себя бремя постничества и нищенства во славу Божию.

Второй Царь Дома Романовых Алексий родился в 16-й год благополучного Царствования Царя Михаила Феодоровича в 4-й год супружеской жизни Царя с Царицей Евдокией Лукьяновной Стрешневой (ум. 1645), к тому времени родившей двух старших дочерей: Ирину (1627−1679) и Пелагею (1628−1629). Всего же из семерых Августейших дочерей и трех сыновей, Богом дарованных венценосным супругам, лишь двое; старшая дочь Царевна Ирина и Царь Алексей Михайлович прожили долгую жизнь и имели потомство.

Царь Алексей Михайлович родился в 10-й год Первосвятительства своего Августейшего деда — Патриарха Московского и всея Руси Филарета (1554−1633), на 33-м году жизни Августейшего отца Царя Михаила Феодоровича, в период бурного и мирного становления молодого Российского государства, уцелевшего по милости Божией от Смуты и нашествия иноземцев. Однако Польша продолжала питать надежду поработить земли Русские.

В год явления наследника и Цесаревича (1629) к Государю Московскому Михаилу Романову обратился шведский король Адольф-Густав (1594−1632), собиравший войско для войны с католическим Домом Габсбург, призывая Русского Царя помочь его войску хлебом и иными съестными припасами: «Папа, цесарь Римский и весь Дом Австрийский только того ищут, как бы им быть обладателями всей вселенной, и теперь они к тому очень близки; а когда мы видим, что соседний Двор горит, то нам надобно воду носить и помогать гасить, чтоб свое соблюсти; пора уж Вашему Царскому Величеству подумать, чем соседям помочь и как свое уберечь».

Бояре отвечали от имени Государя Михаила Феодоровича: «Великий Государь наш крепко о том мыслит и хочет Польскому королю против его неправд месть воздавать, Государю Вашему и другим христианским государствам евангелической веры помогать всякими мерами, чтоб кесарева и папежников злого умысла до себя не допустить и Вам всем помочь. Великий Государь за неправды Польского короля и нарушения мирного договора не хочет ждать истечения перемирных лет, — хочет над ним промышлять и Государю Вашему помогать. Пусть только король Ваш напишет, сколько ему надобно съестных припасов и Великий Государь велит покупать их безпошлинно в который год хлеба уродится; Государь велел подданным своим с подданными Вашего Государя торговать невольною торговлею, всякими товарами и без всякой пошлины».

Уже через год после рождения наследника Царь Михаил Романов создает первые солдатские полки иноземного строя, в числе их и первый рейтарский (конный) полк, что послужит началом создания первого в России регулярного войска.

Через 3 года после явления наследника и Цесаревича Алексия Русь начнет войну с Польшей за возвращение Смоленска. Посему можно смело утверждать, что годы рождения и возрастания будущего Царя Алексея Михайловича пришлись на период укрепления государства Российского, создания национальной регулярной армии и окончательного формирования антикатолической внешней и внутренней политики. Разрыв с Польшей и Литвой становится для России окончательным выбором.

В память о рождении первого наследника Царствующей Династии Романовых приводим здесь поэтические строки русских поэтов.

Дума государя

Историческая песня

Посреде ль было Московского Царства
Середи было Российска государства,
Как у света у Архангела Михаилы,
У Ивана у Великого в соборе,
Зазвонили во большой во колокол,
Всех Князей, бояр к обедне созывали.
Там служили Святый молебен.
Выходил наша надежа, Государь Царь
Алексей сударь Михайлович Московский,
Становился Государь на ровно место,
На все стороны он поклонился;
Что ни золота труба да вострубила,
Не серебряная палочка звенела,
Зговорил наша надежа, Государь Царь
Алексей сударь Михайлович Московский:
«Аи же вы, мои Князья, бояра!
Пособите Государю думу думать.
Думу думать Государю не продумать
(Мне-ка пишет ныне король земли шведской:
Он просит у нас города Смоленца):
А отдать ли мне-то город Смоленец?»
Из того ли из боярского из круга
Еще первый боярин выступает
Тимофей сударь Иванович Казанской,
Поблизешеньку к Царю он становился,
Понизешеньку Царю он поклонился.
«Ах ты, свет наша надежа, Государь Царь
Алексей сударь Михайлович Московский:
Благослови-тко, Государь, мне слово молвить,
Не возьми-тко мое слово во досаду,
Не вели-тко скоро за слово казнити.
А отдай-ко ты город Смоленец,
А Смоленец-то город не крепок,
Во Смоленце золотой казны немножко,
Не Московское строеньицо, литовско».
Государь-то ведь тем речам не принялся
Алексей сударь Михайлович Московский.
Из того ли из боярского из круга
Еще другий боярин выступает
А Илья сударь Иванович Хованской,
Поблизешенько к Царю он становился,
Понизешенько Царю он поклонился.
«Ах ты, свет наша надежа, Государь Царь
Алексей сударь Михайлович Московский!
Благослови-тко, Государь, мне слово молвить,
Не возьми-тко мое слово во досаду,
Не вели-тко скоро за слово казнити.
Ты отдай-ко ведь город Смоленец.
А Смоленец-то город не крепок,
Во Смоленце золотой казны немножко,
Не московское строеньицо, литовско».
Государь-то ведь тем речам не принялся,
Алексей сударь Михайлович Московский.
Из того ли из боярского из круга
Еще третий боярин выступает
А Иван сударь Иваныч Милославской.
Поблизешенько к Царю он становился,
Понизешенько Царю он поклонился.
«Ах ты, свет наша надежа, Государь Царь
Алексей сударь Михайлович Московский!
Не отдай-ко ты ведь города Смоленца,
А Смоленец-то ведь город очень крепок,
Во Смоленце золотой казны безчетно,
Не литовское строеньице, Московско!»
Тут проговорит свет наша надежа Государь Царь
Алексей сударь Михайлович Московский:
«Аи же ты, храбрый воин,
Иван сударь Иваныч Милославской!
А ты знаешь ведь с Царем и говорити,
Поезжай туда во полки воеводой!»
А как тех бояр велел да Царь казнити.
Любовь Столица

Чудесное спасение

Предание рассказывает, что однажды на охоте Царь Алексей Михайлович подвергся смертельной опасности. Случилось это подле Звенигорода Московской губернии. Царь был в Саввином Сторожевском монастыре и раз вышел из него на охотy и окрестный лес. Царские охотники разбрелись в поисках зверя. Алексей Михайлович остался один и заблудился. Вдруг он встретился с огромным медведем. Царь не растерялся и схватился за поясной нож, но вместо ножа ухватил пустые ножны: нож выпал во время блуждания по лесу. А медведь уже насел на царя, и Государь стал прощаться с жизнью.
Вдруг медведь упал, сраженный смертельным ударом. Царь поднялся и видит — стоит перед ним старец с окровавленным топором в руках. «Как звать тебя, старче?» — спросил пораженный Царь. — «Савва», — ответил старец и исчез.

В 1652 году Царь Алексей Михайлович приказал открыть мощи Святого Саввы и сразу узнал в нем своего избавителя.

Н. П. Дучинский

Избавитель

Как любил Государь, православный Царь,
Алексей-Государь свет Михайлович,
Как любил Государь — больно жаловал
Ту потеху свою государскую,
Ту охоту свою соколиную;
Да любил Государь позабавиться —
Заоблавить в дуброве сохатого,
Аль расправить плечо неподатное
И медведя поднять на рогатину…
Вот и было к весне, о Грачевнике,
Приезжал государь со боярами
В свою отчину, город Звенигород —
Помолиться Святому угоднику;
В келью стал к самому настоятелю…
Будет так, о полудне, на третий день,
Мужичок и приходит к келейнику:
«Обошел я медведя для батюшки,
Для Царя Алексея Михайловича,
Там и там: матерой, да породливый,
Только Царской руке и угодливый».
Доложили Царю — усмехается,
А с самим собой думу думает:
«Аль пойти — в одиночку померяться,
В молодецкой удаче провериться».
И пошел… За плечами рогатина,
А у пояса нож златокованный…
И пошел монастырскою пущею…
Видит — тропка проложена по снегу,
И промерзлые сучья надломаны —
«Быть сюда!» И пошел, не задумавшись,
По тропе снеговой, меж березами.
Что ни шаг, то нога оступается,
В снег уходит глубоко, а охабень[1]
Заметает сугробы, а инеем
Вся бобровая шапка осыпана…
Засветилась полянка… Под соснами
Куча хвороста снегом надавлена,
Белый пар так и валит в отдушины;
Тут берлога… И Царь сноровляется:
У рогатины жало осматривал,
Поясок свой шелковый подтягивал,
С плеч спускал соболиный свой охабень.
И задумал загадку мудреную:
«Быть — не быть, а свалить косолапого…
Не управлюсь — и Русь не управится,
А управлюсь — навеки прославится».
И поднял он корягу из-под снега
И ударил корягой по хворосту:
И медведь заревел, индо дерево
Над берлогой его закачалося;
Показал он башку желтоглазую,
Вылез вон из берлоги с оглядкою,
Дыбом встал и полез на охотника,
А полез — угодил на рогатину.
Под косматой лопаткою хрустнуло,
Чернобурая шерсть побагровела…
Обозлился медведь, и рогатину
Перешиб пополам, словно жердочку,
И подмял под себя он охотника,
И налег на него всею тушею.
Не сробел Государь, руку к поясу —
Хвать!.. ан нож-то его златокованный
И сорвался с цепочки серебряной…
Воздохнул Государь — и в последнее
Осенил он себя Крестным знаменьем…
Вдруг скользнула с плеча его Царского
Стопудовая лапа медвежая;
Разогнулися когти и замерли,
И медведь захрипел, как удавленный,
И свалился он на бок колодою…
Глянул Царь — видит старца маститого:
Ряса инока, взгляд благовестника,
В шуйце крест золотой, а десницею
Опустил он топор окровавленный…
Поднялся Государь — нету инока;
Как во сне приходил — и никем-кого
На полянке и между деревьями,
Только зверь околелый валяется,
И башка у него вся раскроена.
Постоял Государь, поглядел кругом
И пошел в монастырь, призадумавшись.
А пришел, все сказал настоятелю
И велел привести честных иноков
Перед очи свои Государевы.
Все пришли, а его избавителя
Между честными старцами не было.
Царь и крепче того призадумался:
«Помощь свыше, десница Господняя!» —
Молвил он и пошел в церковь Божию.
Там на Царское место, у клироса,
Становился и начал молитися
Перед образом светлым угодника;
Да как глянул на лик Преподобного —
Так и пал на чело свое Царское:
Понял — кто был его избавителем.
На другой день за ранней обеднею
Отслужил он молебен Угоднику
И вернулся к Москве белокаменной.
А вернувшись к Москве белокаменной,
Ко Двору своему златоверхому,
Приходил Государь — не откладывал —
В терема к Государыне ласковой,
Что к своей ли Наталье Кирилловне,
Слезно с ней обнимался-здоровался.
И сажал Государь, ухмыляючись,
На колени меньшого Царевича
Государя Петра Алексеича,
Целовал, миловал, приговаривал:
«Ох, ты, дитятко, сердце строптивое!
Спозаранок в тебе, мое дитятко,
Расходилася кровь богатырская —
На румяных щеках заалелася,
В соколиных очах загорелася…
Подрастешь ты, случится безвременье:
Разобидят завистники-недруги,
Аль наступят на Русь, на кормилицу,
И пойдешь ты войною на ворогов, —
Не надейся на силу могучую,
А надейся на милость Господнюю
Да попомни ты слово отцовское:
Охраняют Святые Угодники
И Господь благодатью пожаловал
Дом честной Пресвятой Богородицы,
Вседержавную Русь — православную».

Л. А. Мей
[1] Верхняя одежда.

Царь Алексей Михайлович

Во светлице Дворца обособленной,
Им для роздыхов Царских излюбленной,
В свете розово-долгой свечи
Близ изращатой жаркой печи,
Что сегодня вдругорядь натоплена,
По-над грудой у греков закупленной
Рукописных и редкостных книг
Алексей — Царь Тишайший — поник.
На персте — изумруда миндалина,
Стан изнеженно-полный — в бугайчике
Из тафты выписной голубой,
Горностаево-снежный подбой…
Благолепно, добро-запечаленно,
Что икона — лицо… И угадчики
Не поймут всех раздумий чела,
Где уж проседь сквозь чернь пролегла!
Подле самой руки Государевой
Мед ухает, гвоздикою сдобренный, —
Но не тронут им жбан золотой…
В щелку дверцы, невплоть припертой,
Льется запах стреляжьего варева —
Все для ужина в стольной, чай, собрано, —
Царь не тронется… Тишь и теплынь.
Иней в окнах, что пальмы пустынь.
Взгляд прикован старинною книжицей,
Где столь складно и сладко рассказано
Об Аркадского Царстве житье,
Где змеею и павой в листве
Буквы льются иль бисером нижутся…
Зачитался и… вспомнил вдруг Разина,
Что в его государство внес смерть,
Лепоту всю порушил в нем, смерд!
Что-то там, по-над Волгой разбойничьей,
У злосчастного града Царицына?..
И, под временным лихом склонен,
Царь не видит уж вечных письмен.
Вдруг — белеет, плечо его тронучи,
Златокольцая ручка Царицына.
И сама она — тут, позади,
С сыном любым его у груди.
Грудь та — яблок янтарный анисовый!
И головкой — что кисть виноградная —
Крутокудрый прижался к ней Петр.
Встал Тишайший, вновь ясен и бодр,
И взглянул на киот кипарисовый:
— Царь и Бог мой! Нескверное, ладное
Житие на Руси сотвори
И Крепчайшего дай ей в Цари!
Из поэмы «Русь», 1915 г
.
Печатается по книге «История Царей воспетая в веках». Санкт-Петербург. 2001.

Подготовил А. Рожинцев

http://www.otechestvo.org.ua/main/20 054/104.htm