 |
| Вера-Эском | Александр Мурзин | 01.04.2005 |
Дом на набережной
Вопрос о неведомых останках, похороненных семь лет назад в С.-Петербурге в императорской усыпальнице, до сих пор обсуждается. В последнее время появляются все новые данные генетических экспертиз — американских, японских, английских, которые опровергают миф о найденных под Екатеринбургом святых мощах Царской Семьи. Убедительные доводы против приведены и в исследованиях А. Мурзина — его статьи «Подлинная история цареубийства остается нетронутой» и «Правда о действительных обстоятельствах…» вышли в газетах «Крестьянские ведомости» и «Русский вестник». Автор, как и прежде, предостерегает против опрометчивых выводов. Семь лет назад его открытое письмо Святейшему Патриарху Алексию II, призывавшее не участвовать в «захоронении царя», было одиноким в хоре светских СМИ. Ныне ситуация повторяется: отовсюду раздаются голоса о «лжемощах», предполагают самое экзотическое их происхождение. Мурзин же опять за свое: «Будем осторожны. Мы еще не представляем всей злокозненности чекистов-мистификаторов. К „спорным“ останкам могли быть подложены фрагменты настоящих тел Романовых…» И приводит доказательства.Встреча с Александром Павловичем Мурзиным была интересна для меня еще и тем, что много лет он работал «кремлевским речеписцем», написал за Л.И. Брежнева книгу «Целина», он — живой свидетель развала великого государства СССР. К тому же земляк — свою журналистскую карьеру Александр Павлович начинал в 50-х годах в Сыктывкаре. Последнее обстоятельство оказалось кстати: неохочий до случайных знакомств, бывший газетчик-правдист, а ныне пенсионер «союзного значения», согласился принять у себя «коллегу из Сыктывкара».
* * *
К Дому на набережной, в котором живет Мурзин, можно попасть прямо от Храма Христа Спасителя — по пешеходному мостику, построенному недавно Лужковым. С мостика открывается замечательная панорама на скованную льдом Москву-реку и островерхий Кремль. А сбоку серой громадой нависает над рекой 10-этажка знаменитого дома, который считается ныне памятником конструктивизма и советской истории. Иду вдоль его нескончаемой стены, схожей с кремлевской, — через каждые пять метров в нее вмурованы мемориальные доски с именами генералов, ученых, артистов. На одной из них написано: «Выдающийся писатель Юрий Валентинович Трифонов жил в этом доме с 1931 по 1939 год и написал о нем роман «Дом на набережной». Вхожу под арку… Множество подъездов. Сколько же раз к каждому из них подъезжали «воронки», увозя обитателей дома на смерть? Сейчас у подъездов стоят припорошенные снегом «Жигули» и старенькие «Аудио». Дорогих иномарок во дворе мало, новые хозяева жизни предпочитают более комфортабельное жилье.Дверь открыл сухонький старик с твердым колючим взглядом. Прищурившись, приветствует по-коми — «видза олан» (не забыл!), пожимает руку, подает тапочки:
— Ко мне как добирались, через пешеходный мост? Два месяца назад его построили, а я на нем еще не бывал, по телевизору только видел. Сижу дома, как сыч: разбираю старые бумаги, занимаюсь «царским делом» — это я так будущую книгу о цареубийстве называю… Ну, пожалуйте.
Проходим в гостиную. Апартаменты у Мурзина просторные, но обставлены скромно, типовой советской мебелью, как в какой-нибудь хрущевке. Необычны только полки до потолка, забитые книгами.
— Живем здесь с дочкой. Она тоже журналист, на днях вручили ей диплом лучшего театрального критика Москвы, — не преминул похвалиться хозяин и, не дав опомниться, засыпал меня вопросами: — Ну как там столица Сыктывкар? Слышал я, главную площадь перед обкомом из Юбилейной переименовали в Стефановскую? А истукана этого, Ленина, с площади убрали?
Подивившись, что Ильич все так же «вечно жив» и никто его сносить не собирается, Александр Павлович перешел к людям смертным — как поживает такой-то, что сталось с таким-то? Многие названные фамилии оказались мне неведомы… «А что, кто-то говорил, недавно Смоленцев вроде умер?» — как бы невзначай спросил хозяин. О глубокой неприязни, растянувшейся на всю жизнь, между этими двоими маститыми людьми я слышал от самого Льва Николаевича Смоленцева, известного в Коми писателя. И вот после его смерти вечный оппонент искренне печалится. Потом вспоминает почти детективную историю — как они на вертолете летали в печорскую тайгу искать клад с золотом Рябушинских, который на речке Умбе охранял древний старичок-старовер Сидор Нилыч. Смоленцев при этом был проводником. «А ведь клад-то оказался разрытым! — в сердцах заключил Мурзин. Потом не выдержал и «помянул» покойника: — Все ж таки хорош Лев Николаевич, архивы Чернова, первооткрывателя воркутинского угля, себе взял, и я книгу о Чернове так и не написал».
Хотел я спросить Александра Павловича, вправду ли он, уже будучи в «Правде», выступил с критикой исследований Смоленцева о свт. Стефане Пермском (Лев Николаевич это часто поминал), да не стал ворошить обиды. К тому же в запасе были припасены еще более «неудобные» вопросы. С них и начал.
9 января
— Александр Павлович, вот эта история с перезахоронением «царских останков"… Ваше письмо Святейшему Патриарху «О чем рассказал перед смертью цареубийца Петр Ермаков?», насколько я знаю, среди прочего повлияло на позицию Церкви, она не признала екатеринбургскую находку мощами Царственных мучеников. По нему видно, что вы не просто ухватились за «горячую тему», а занимались ею много лет. Но как-то не вяжется… Работа спичрайтером у генсеков Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева, книга «Поднятая целина» — и попутно расследование большевистского преступления?— Ну и вопросик! — хмыкнул старый журналист. — Чтобы ответить, мне придется рассказать всю свою жизнь. Если пленки не жалко, слушайте.
Вам, наверное, покажется странным, но ни в пионеры, ни в комсомол, ни в партию меня не принимали. Потому что был я трижды врагом народа: ссыльный, сын политзаключенного и к тому же из казаков. А казак, тем более оренбургский, — априори уже враг советской власти. Атаманом всех казачьих войск, воевавших против красных, был Дутов, а он ведь оренбуржец.
Отец мой не был зажиточным, ходил в посконных штанах, но как кулака отправили его с семьей из Оренбуржья в ссылку в Североуральск Свердловской области. Это был 1931 год, мне два года исполнилось, самый младший в семье. В 1938 году отца арестовали, погиб он на Колыме, и остались мы одни с матерью. Ссыльных в Североуральске было много, со всех концов страны нагнали, и воспитывались мы отчасти в этой среде, ну, а другой половиной, конечно, в обычной советской школе.
Помню, мать повезла моего брата Ваню в Свердловск лечить — от всех этих невзгод, случившихся с нашей семьей, стал он глухонемым. Вернулась и рассказала, что заходила там в Ипатьев дом, в котором Царя убили. В ту пору в нем находился музей революции.
— В подвале?
— Нет, музей занимал весь дом, а в подвале была специальная экспозиция о расстреле Царской Семьи. Туда водили пионеров, студентов, рабочих, всех, кроме иностранцев, поскольку город был «закрытым».
— А что в экспозиции было?
— Ну, глупость сущая. Настоящей стены, в которой расстрельные пули застряли, в подвале не имелось, ее увезли с собой белогвардейцы. Так что ее музейщики из досок сколотили и отметили пулевые отверстия. Как я потом узнал, на северной стене слева висел плакат с кровавой ладонью, когда-то напечатанный в журнале «Пулемет» N 1. Рядом на подставке лежали кандалы — как символ рабства при Царе. Хотя какое там «рабство»? Не кто-нибудь, а сам генеральный прокурор СССР Вышинский писал о тюрьмах при Николае II, что самое большое количество заключенных, которое в них содержалось, насчитывало 185 тысяч человек. Оно к тому же вскоре уменьшилось на 20 процентов, потому что была амнистия с отправкой на фронт. Вот вам и «кровавый» Царь. Для сравнения, в современной России в заключении находятся 2 миллиона, хотя население не столь уж резко отличается (по переписи 1897 года, россиян было 128,2 млн. человек).
Рассказала мать о посещении дома Ипатьева — и вроде забылось это. Но однажды, не помню почему, подошел я к матери с вопросом: «Мам, чего ж ты умудрилась родить меня 9 января? Не могла, что ли, другой день выбрать?» — «А чем тебе не нравится?» — «Так ведь в песне поют: твой сын в Александровском парке был пулею с дерева снят…»
В ту пору везде крутили песню, написанную Щепкиной-Куперник в 1905 году о «кровавом воскресенье 9 января». Пелась она на мотив «По диким степям Забайкалья»:
От павших твердынь Порт-Артура,
С кровавых маньчжурских полей
Калека-солдат истомленный
К семье возвращался своей…
Приходит он, а в его доме живут чужие. «Где жена?» — спрашивает. Отвечают: «Ушла к Зимнему дворцу».
«Толпа изнуренных рабочих
Решила пойти ко дворцу
Защиты искать с челобитной
К царю, как к родному отцу…
Надевши воскресное платье,
С толпою пошла и она
И насмерть зарублена шашкой
Твоя молодая жена».
«Но где же остался мой мальчик?
Сынок мой?» — «Мужайся, солдат,
Твой сын в Александровском парке
Был пулею с дерева снят».
— «Где мать?» — «Помолиться к Казанской
Давно уж старушка пошла.
Избита казацкой нагайкой,
До ночи едва дожила…»
Такая вот песня. Мать возмутилась. Она, конечно, не помнила те события, в 1905 году ей всего 10 лет было. Но оренбургские казаки, старики, они ж служили в Петербурге, ей рассказывали: «Какой это нагайкой? Казацкой?! Брешет песня. Кто же это из казаков будет в детей стрелять, в женщин? Да казак в лицо плюнет, если про него такое скажут, это позор!» Много позже я убедился в справедливости материнских слов. Осталось множество свидетельств, что казаки да простые солдаты в 1905-м твердо держались правила: «Если уж будут в нас палить, ответим, а так стрелять в мирных — ни за что». В советской истории приводятся слова Гучкова: «Патронов не жалеть». Мол, какой изверг. А почему не жалеть? А потому что в 1905-м холостыми стреляли. И получили потом в ответ…
Слова из песни «пулею с дерева снят» — не про казаков, а про ленинских боевиков, это была их тактика. У меня есть фотографии этих убийц, их завещания (перед выходом на «дело» они, как правило, писали завещания), есть другие документы. Тактика была следующая: во время демонстрации сначала стрелять в офицеров, а потом в своих. Солдаты же стреляли поверх голов или холостыми. Все это вместе заводило толпу.
Ленин — Ермаков
— Закулисным организатором «кровавого воскресенья», как потом и убийства Царя, был Ленин, — делает небольшое отступление от рассказа Мурзин. — Я уверен, и есть тому косвенные доказательства, что поручение Свердлову давал сам Ильич, настрого указав ни при каких обстоятельствах не припутывать его имя к убийству. Надо сказать, странная щепетильность. Потом уже, после заклания Царя, Ленин не стеснялся… Вот цитаты из его Полного собрания сочинений. «Расстрелять… повесить… расстрелять… повесить на вонючих веревках… непременно повесить (!)…» В скобках восклицательный знак — так Ленин подчеркивал важность мысли. «Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев. Сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Телеграфируйте об исполнении» (9 августа 1918 г.). «Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты» (22 августа 1918 г.). «Тов. Зиновьев! Только сегодня мы узнали в ЦК, что в Питере рабочие хотят ответить на убийство Володарского массовым террором и что Вы их удержали. Протестую решительно! Это не-воз-мож-но! Надо поощрить энергию и массовидность террора!» (26 ноября 1918 г.).— Сейчас вы возмущаетесь этим, — прервал я Александра Павловича, — а ведь работали в партийной газете, общались с людьми из ЦК…
— А вы думаете, мы тогда читали Ленина? Сколько я ездил по обкомам, райкомам и прочим «комам» — и везде видел, что никто из партийных бонзов ни разу не открывал ленинские труды, хотя у всех в шкафах полные собрания сочинений. Знали «вождя» по тонким брошюрам, докладам и статьям газетным. В.И.Ленин многими воспринимался как государственный атрибут, не более. Недавно приезжал мой однокурсник Феликс, говорит: «Случайно прочитал статью Ленина „Как организовать рабкрин“. Слушай, волосы дыбом! Что за идиотизм?» А мы ведь вместе с ним сдавали зачеты по марксизму-ленинизму, и как-то все это прошло мимо.
Перед тем, как взяться за книгу о цареубийстве, я тоже стал штудировать Ленина. Знаете, тяжко читать — все путано, с ругательствами. По поводу срыва манифестации 28 декабря (потом она прошла 9 января) Ильич пишет письмо Землячке: «Меньшевики… эти гниды, эти пиявки, эти мерзавцы, эти тупицы». Кстати, террористка Землячка жила потом в этом самом Доме на набережной, да они все тут жили. Вторая кличка ее — Демон, а настоящая фамилия Залкинд, Розалия Самойловна… В статье Ленина о Каутском на двенадцати страницах я насчитал 24 ругательства. Горькому он пишет: «читаю работу» одного политика, «ругаюсь ужасно, матерюсь матом». Николай Бердяев как культурный человек назвал Ленина «гением грубости». А точнее было бы — «гений хамства». Всех своих соратников, всех до одного, облил помоями, включая и Горького. Этот впал в лево-глупизм (Бухарин). Этот «ляпало первосортный» (Ларин). Этого лечить, этот сошел c ума (Чичерин). Хамство было не только чертой характера, но и идеологией.
Вот, представьте, армия пять миллионов — кормить ее нечем и воевать нечем. Нынешнего министра обороны нашего Иванова спроси, как бы он поступил?
— Стал бы переучивать на гражданские профессии.
— Куда переучивать, когда жрать нечего! Ленин в ту пору писал: на дорогах едят людей. Чем кормить? Ленин: с заводов лишних уволить, чтобы не кормить. Армию же… куда, думаешь, девать?
— Куда?
— А никуда. Вот она, ленинская «гениальность»: «Не кормить, не одевать, уйдут сами, пешком». Это истинный Ленин. Пять миллионов, или сколько их на фронте оставалось, разбредаются бандами, грабят на дорогах — и Ленин опять в выигрыше. Кто спасет от бандитов? Большевики.
Его идея была проста, до ужаса проста: уничтожить все классы, включая рабочих, не говоря уже о крестьянстве, которое «ежечасно, ежеминутно плодит капитализм». В 1919 году он написал: «Рабочий, крестьянин — уничтожение = трудящийся». А кто такой просто трудящийся? Раб.
Но хватит об этом… В 45-м году из 8-го класса забрали нас в военный лагерь, поскольку ожидалась скорая война с американцами. Под Красно-Уфимском упражнялись с деревянными винтовками, выходили на полевые учения, все как положено. К счастью, пронесло. В 47-м году мне удалось закончить школу с медалью и поступить на факультет журналистики Уральского госуниверситета. Город Свердловск толком не успел посмотреть, сразу после экзаменов отправили на картошку. Только в конце сентября смог гулять по улицам. Нашел дом Ипатьева, о котором мать рассказывала. Стоял он в перекрестии «говорящих» улиц: спереди его охранял Карл Либхнет, сзади Дзержинский, за домом — Толмачев, член президиума уралсовета, сбоку — переулок Клары Цеткин, из него вел ход в подвал. Чуть дальше стоял (да и до сих пор стоит) памятник извергу Свердлову. Пытаюсь войти — закрыто.
Рассказал потом об этом сокурснику, который из местных горожан. Он: «Так музей два года как постановлением обкома закрыли. А тебе что, интересно? Хочешь тебе цареубийцу покажу?» — «Живого, настоящего?» — «Конечно! Пойдем вечером в сквер к обкому партии, он там каждый вечер гуляет».
Отправились мы. Сквер красивый, подстриженные кустики. Там раньше собор стоял, а теперь на его месте обком — серый, мрачный. По скверу прохаживается старичок. Шапка цигейковая с длинными ушами и помпончиком. Холодно было, замотан весь, длинное пальто… Так я первый раз увидел цареубийцу Ермакова.
Позже удалось мне с ним встретиться и вызвать на откровенность, много он чего рассказал. Еще спустя время встречался с женой Свердлова, дважды выступавшей у нас в Уральском университете, и с дочерью Юровского Р.Я.Юровской, и с А.И.Парамоновым, который показывал в 1928 году В. Маяковскому место под Екатеринбургом, где, как писал поэт, «император зарыт», и многими другими. Тогда я еще не мог знать, сколь бесценны окажутся для меня их признания и оговорки через десятки лет.
«Земля стонет…»
— Сейчас, по прошествии почти 100 лет после убийства Царя, наверное, глубже понимается, какая это была катастрофа для России?— Нужно пожить при пяти генсеках и увидеть своими глазами, чем закончилась Октябрьская революция в 91-м году, чтобы действительно понять это, — соглашается Александр Павлович. — Ведь ни одного нормального правителя не было! Сталин — диктатор, Хрущев — самодур, при остальных вы сами жили, знаете. Что-то собой представлял Брежнев, да и то лишь в первое десятилетие правления. Та же целина — ведь это ж ему пришлось расхлебывать хрущевские эксперименты, спасать последний земельно-пахотный резерв человечества от гибели.
Представьте, чтобы при Царе Николае II творилось то же самое, что при Хрущеве. Да никогда! Со всей страны навезли в Казахстан десятки тысяч тракторов с плугами, распахали бескрайнюю степь… А ведь это же степь, там ветры дуют. Начались пыльные бури, так что тракторы днем с включенными фарами ездили. И никому в голову не пришло, что для таких гигантских площадей во всей стране не наберется столько пестицидов и урожай будет гибнуть от вредителей. Что уж говорить, не подумали даже, куда девать выращенное. Прежде чем захиреть, целина за два года выдала сумасшедшее количество зерна. И большую часть пришлось сгноить за отсутствием элеваторов.
Николай II, будь он на месте Хрущева, собрал бы настоящих специалистов, выслушал, поинтересовался бы опытом других стран. Ему бы ответили: вот в Америке в начале 30-х годов также распахивали огромные площади, и пыльные бури унесли миллионы тон чернозема в океан. «Что же американцы предприняли?» — поинтересовался бы Царь. «Они придумали особые сельхозорудия — игольчатые бороны и плуги-плоскорезы. В отличие от обычных плугов, они взрыхляют почву, не нарушая верхней корки, поэтому ветры земле не страшны». — «Хорошо, — сказал бы Царь, — сделаем так же, и пусть наши мастера посмотрят, что можно усовершенствовать». Были бы и элеваторы, и пестициды — все бы заранее просчитали, в этом я глубоко убежден.
Царь Николай II был реалистом. Лично меня впечатлил один эпизод из истории. Царь подписывает манифест 17 октября 1905 года, а там есть слово «неограниченная». Он вычеркивает слово. Если манифест дает свободу слова, собраний, митингов, если создается Дума — то какая же «неограниченная» власть? Я общался со многими нашими партийными функционерами и могу сравнивать вот по таким деталькам, кто как ведет себя в схожих ситуациях. Николай II — умница потрясающий, я считаю, это был самый крупный император России. Из 73 лет советской власти 70 мы все догоняли Америку и пытались сравняться с 1913 годом. А при Николае Россия уже догнала Америку по темпам развития производства, 12,5 процента в год. В один год было построено 5 тысяч километров железных дорог, а в среднем вводили в эксплуатацию по 2,5 тысячи километров. Царь Николай связал между собой Дальний Восток, Одессу, Среднюю Азию, Мурманск. За всю же историю СССР строили максимально 956 километров в год, причем с применением бесплатного труда.
— Вы стали задумываться об этом, когда писали книгу «Целина»?
— Жребий писать «Целину» выпал мне случайно, и в этом есть какое-то провидение. Потому что к Хрущеву, который на следующий год после восшествия на «престол», занялся распашкой целины, у меня было особое отношение. Он, возможно, что-то сделал для страны, начал «оттепель», но с сельским хозяйством получилось вредительство. Вообще, что такое «хрущ»? Если загляните в энциклопедию, то прочитаете: «ХРУЩ — группа жуков семейства пластинчатоусых. Многие хрущи (майские жуки, мраморный хрущ и др.) — вредители сельскохозяйственных культур и лесных пород». Такая вот фамилия.
В 1953 году, когда Никита Сергеевич возглавил ЦК, я окончил факультет и по распределению попал в газету «Красное знамя», в Сыктывкар. Поставили меня заведовать сельскохозяйственным отделом. Жил я на углу улиц Советской и Коммунистической, как раз напротив бывшего магазина купца Сумкина — там при мне булочная размещалась. Хорошо помню — газеты трубят про целину, а в нашей булочной шаром покати, ни хлеба, ни муки.
Потом начался еще один эксперимент. Дорога от моего дома в редакцию лежала через главную городскую площадь, что напротив обкома. Иду как-то зимой, а перед обкомом партии люди ползают по сугробам, вешки ставят и веревки натягивают. Учатся квадратно-гнездовому севу кукурузы. Со всей республики колхозников нагнали. Пришел в редакцию, посмеялся вслух… Спустя время в 58-м поехал в командировку в село Пезмог. Сидим на крылечке, курим — председатель колхоза, агроном и я. «Слушай, агроном, кто-то ж должен знать, что она не вырастет», — говорю я про кукурузу. «Ну как же…» — «А ты ископай шесть грядок у себя на огороде. На одну грядку посади топинамбур, на вторую капусту, а на последнюю — кукурузу. И сравни, что и как вырастет». Потом уехал, забыл про этот разговор. Вскоре приходит письмо в обком партии, затем звонок редактору: «Ваш корреспондент в районах ведет антикукурузную кампанию».
И тут все мои коллеги, прекрасно меня знавшие, любившие, вместе водку пили, — все стали обходить стороной. В 24 часа выгнали с работы. Редактор: «Ну зачем ты ввязался не в свое дело? Что ты в этом понимаешь?» Я: «А чего понимать? У вас за спиной в шкафу БСЭ, там написано: кукуруза прекращает рост при +8 градусов…» — «Это не наше дело, линия партии…» Да что говорить, если даже ученые, не только партработники, взяли под козырек. Был у нас в Коми научном центре один такой — пять брошюр написал про кукурузу. В первой книжице: «Кукуруза — главное». Во второй: «Главное — кукуруза». В третьей: «…и также кукуруза». В последней брошюре пишет: «В отдельных местах при благоприятных погодных условиях возможен и посев кукурузы».
Стал я путешествовать с обходным листом, чтобы уволиться, — бухгалтерия, библиотека, касса взаимопомощи. Тут зовут к редактору, из обкома звонил Катаев (его именем потом улицу в Сыктывкаре назвали) и сказал: вы Сашку-то совсем уж не увольняйте, кукуруза-то не взошла, дана команда перепахать посевы. Редактор извиняется: раз уволили, восстановить на прежней должности не могу. А мне какая разница, чем заведовать: этими ужасными скотными дворами? участками заготовок веревочной упряжи, чтобы скот подвешивать, а то падает?
Сейчас сетуют, что деревня вымирает. А что прежде творилось у нас, на Севере? Коровы в стойлах с голодухи друг у друга шерсть выщипывали до гноища. Ездил я по районам — Часово, Палевицы, даже в деревне Канава был — и везде одно и то же. Помню, в Сторожевске сижу вечером на крылечке (гостиницы там не было, командировочных селили по квартирам), мимо пробегает молоденькая зоотехничка, плачет: «Дяденька, помогите!» — «А что такое?» — «У меня на ферме корова рожает». Ну, пошел с ней. Действительно, корова рожает, а теленок на свет не выходит. Почему? Скотинка не может натужиться, у нее нет сил родить. Обвязали мы веревкой теленка и выдернули из утробы. Теленок остался жить, а корова померла… Я эту зоотехничку через полгода встретил в Сыктывкаре у парка Кирова, она тканями торговала — сбежала из колхоза.
Конечно, были в Коми и справные хозяева, например, Дмитрий Васильевич Фисак, ссыльный хохол. В Пажге его колхоз им. Кирова 27 пудов пшеницы и 200 центнеров картошки с гектара давал. В один год пришло указание из Москвы капусту сажать непременно в горшочках. Приезжает Катаев в Пажгу, спрашивает агронома: «Где твои горшки?» Фисак отвечает: «Це у сараи». Пошли в сарай. Потом агроном мне рассказывал: «Вот чего он понимае, чего он разумие, Катаев? Бачит, бачит, повернул горшок — нема дырки. И где дырка? Я ему кажу: «Кака дырка?» — «На донышке должна быть дырка для стока влаги, я прочитал в инструкции». А я ему кажу: «Так то не по нашей земли. Земля стонет…»
В общем, с сельского хозяйства перебросили меня на культуру, ржавыми замками в клубах заведовать. Вдруг звонок: приглашают на бюро обкома. Иду, теряюсь в догадках. Первый секретарь мне: «Есть мнение по предложению обкома комсомола назначить вас редактором вновь организованной газеты «Молодежь Севера». — «Так я ж не партийный», — говорю. «Что за проблема, примем».
Так началось мое хождение во власть.
«Какой человечище!»
— Стал я редактором. Приехали работники из ЦК комсомола помочь первые номера выпустить, людей-то в газете еще не было. Эти ребята вернулись в Москву и порекомендовали меня «Комсомолке» внештатником. А через два года, в 60-м году, меня забрали в «Комсомольскую правду». Работал спецкором в Красноярске, в Днепропетровске. К середине 70-х был уже завотделом спецкоров газеты «Правда», под началом находились 76 корреспондентов по всей стране. Однажды звонит мне Виталий Никитич Игнатенко, нынешний гендиректор ИТАР-ТАСС, а тогда он был замом Замятина, директора ТАСС. «Саш, привет. Можешь подъехать к Замятину? Оч-чень ждем». — «А что такое?» — «Интересное творческое задание». Дальше молчок — по телефону нельзя.Приезжаю в ТАСС заинтригованный. В кабинете Замятина собрались уже известные журналисты — Анатолий Аграновский («Известия»), Аркадий Сахнин (очеркист «Комсомолки») и… Другие фамилии называть не буду, эти ребята до сих пор скрывают свое участие в «творческом задании». Даже Сахнин грозился подать на меня в суд за клевету, когда я его публично «засветил». Семья ныне покойного Аграновского также отрицает эту связь. Так что, получается, из всей пятерки авторов я остался единственным хранителем тайны, готовым честно о ней рассказать.
Уселись мы за столом, и Замятин говорит: «Вот мы ехали недавно в поезде с Леонидом Ильичом. Времени было много, Леонид Ильич стал вспоминать… Вы знаете, мы с Черненко были поражены и потрясены. Какой же это человечище! Какая память, Есенина нам читал наизусть, рассказывал о себе. Мы ему: Леонид Ильич, это надо все написать, это же учебник жизни будет! Все этапы вашей жизни полностью совпадают с этапами биографии страны». Я слушаю и думаю: а у кого из жителей СССР не совпадает, в одной же стране живем?
«Но вы, наверное, догадались, что Генеральный секретарь человек занятый, — продолжает Замятин, — надо ему помочь. Первой темой, которую мы должны осветить, будет война».
Многие считают, что Брежнев «написал» всего три книги: «Малая земля», «Возрождение» и «Целина». На самом деле их было пять: еще «Молдавская весна» — о работе Брежнева в Молдавии и «Космический Октябрь» — о поддержке генсеком космической науки и техники. Зачем эти книги понадобились ЦК? Брежнев был болен и дряхл, он сам дважды пытался уйти с поста Генерального секретаря, но товарищи по ЦК ему не позволяли. Слабый и безвольный, такой руководитель был им выгоден. И вот, чтобы восстановить престиж лидера страны, которого в народе уже считали сумасшедшим, решили выпустить серию его мемуаров. Мол, посмотрите, какой ясный ум у нашего вождя, какая память, он еще горы свернет!
Стали распределять, кому какие мемуары писать. Сахнину дали «Малую землю», другим другое, остались две темы — «Возрождение» и «Целина». Думаю: не дай Бог мне выпадет Украина. Прежде я работал спецкором «Комсомолки» там, и база моя была как раз в Днепропетровске. В общем, понимал, что ничего толкового в связи с Брежневым там нет. Так же и с Малой Землей — ну, побывал он там во время войны, ну и что? Только я прокручиваю все это в мозгу, ехать на Украину вызывается Аграновский. Слава Богу! Повезло — Казахстан выпал. Пришел я домой радехонек, что так отделался. Проблемы целины я знал, и план книги высветился сам собой.
Начался мой «кремлевский» период. Много интересного предстояло увидеть…
М.Сизов
(Окончание следует)
