 |
| Русский журнал | Олег Неменский | 30.03.2005 |
В.С.Печерин (прототип лермонтовского
«героя нашего времени» Г. А.Печорина)
Среди итогов «помаранчевой революции» на Украине, помимо первых столь явных заявлений антиукраинства востока и юга страны, есть еще один, наверное, самый важный, но недостаточно осмысленный в России — она разделила на две части не просто всю Украину, она разделила собственно русскоязычную Украину. Исход «выборов» решил центр — земля, абсолютное большинство населения которой говорит на русском языке и еще совсем недавно считалось «промоскальским». Мы все видели многодневную «тусню» на Майдане Незалежности, видели антирусский настрой толпы, но что еще больше бросалось в глаза русскому наблюдателю — это то, что разговаривали на Майдане в основном не на украинском, а на том самом «москальском», русском языке.
Мы много говорим о судьбах юго-востока, мы много говорим о Западной Украине, но почти игнорируем новые реалии ее центра. Вместе с тем представляется, что основной фокус рассмотрения судеб Русского мира на Украине должен быть сосредоточен именно на этой территории. Почему же мы ее как бы не замечаем? Да потому что она абсурдна… Вполне понятна Западная Украина — она украиноязычна, она очень недавно была соединена с Россией, там «украинский Пьемонт» — где «нет ляха, жида и москаля». Понятно и то, что русскоязычные и не имеющие столь сильного украинского самосознания юго-восточные регионы хоть пассивно, но сопротивляются утверждению у себя «западенских» порядков. Это естественно. Но вот центр страны — другое. Даже в самом Киеве украинскую речь почти не слышно, о ее существовании можно вообще забыть, кабы не надписи на фасадах домов и рекламных щитках (плюс учреждения, в которых принято говорить по-украински). Только вот идейно Киев — с иноязычным Львовом.
Да, русских, как и евреев, почти нигде не любят. Это еще иногда удивляет, но к этому привыкают. Привыкают к тому, что русских не любят на Западе, привыкают к тому, что их не любят в республиках бывшего СССР. Последнее легко объясняется как имперским прошлым нашей страны, факты которого теперь конвертируются во всевозможные обиды, так и враждебностью националистически настроенных (точнее — построенных) элит (соответствующим образом «промывающих» мозги своим согражданам). Это известно, это понятно, это проблемы межнациональных отношений.
Но вот какое явление русским обществом еще почти не замечено, так это нелюбовь к русским и всему русскому со стороны вполне русских же жителей этих бывших союзных республик. Это русофобия, говорящая на русском языке, представленная людьми, часто с вполне русскими лицами и фамилиями. Украина наполнена газетами, в которых русскоязычные журналисты на русском языке объясняют русскоязычному же читателю, что во всех бедах человеческих виноваты только русские. Феномен антирусской истерии на русскоязычном Майдане Незалежности — это тот факт, осмысление которого представляется жизненно необходимым для нашего будущего.
Конечно, можно пытаться объяснять это утверждением чувства гражданского национализма новых стран. Только достаточно ли этого, чтобы десятки миллионов русских за десять-пятнадцать лет отреклись от русского имени и стали враждебны России? К тому же гражданский национализм сам по себе обыкновенно строится не на фобиях…
А вообще, ново ли это? Вот, к примеру, Брестская область Белоруссии. Русский язык здесь еще чище и прочнее, чем в Киеве. Однако, как мы знаем, именно эта область (вместе со своей соседкой — Гродненской) была и остается наиболее оппозиционной официальному курсу президента А. Лукашенко на сближение с Россией. И таких примеров можно привести немало. То, что теперь мы видим в Центральной Украине, — это только дальнейшее распространение уже старого явления.
И причины этому есть. Чаще всего говорят об одной, действительно немаловажной: нынешняя Россия — очень непривлекательная страна. Непривлекательна она и своим внутренним состоянием, и внешним имиджем. Отталкивает ее поведение относительно «соотечественников за рубежом» (кстати, крайне расплывчатое и вообще странное понятие) — она их бросила, «репатриантов» унижает, ну да она так со всеми… Конечно, причина немаловажная, однако та же Украина не многим привлекательнее…
Да, огромную роль играет и антирусская пропаганда национальных властей, равно как и почти полное отсутствие русской контрпропаганды. Структуру мысли определяет сам характер идентификационного дискурса — национальность мы привыкли определять не по языку и культуре, а по крови, по предкам. Тебе говорят: «ты говоришь по-русски, но родной тебе — украинский», «у тебя кровь украинская и предки твои говорили на украинском». Волей-неволей начинаешь воспринимать свое русскоязычие как временное и в целом ошибочное состояние, как наследие империи, требующее преодоления.
Есть, конечно, немало и других причин. Однако хочется остановиться и сказать следующее: может, главная причина тут не внешняя? Может, ничего особенного в поведении русских (тожд. русскоязычных) за рубежами России и в ее пределах нет? Разве не россияне любят шутить, что «русская мечта» — это эмиграция? Разве все российские русские рады тому факту, что живут «в этой стране»? И разве не вполне обычные русские голосовали в конце 1991 года за независимость своих инонациональных республик от России? Наши эмигранты за рубежом в любой стране прилагают все усилия, чтобы быстрее ассимилироваться, чтобы все перестали замечать в них и их детях русское происхождение. Если посмотреть на это с такой стороны, русские на Украине ничем от российских и не отличаются — просто у них есть шанс действительно эмигрировать за рубеж, на Запад, при этом «всем миром», не срываясь с места!
Возможно, проблема эта скорее внутрирусская, она в самой русскости, а не в политике государств и не в межнациональных отношениях. Современная центро-украинская русофобия — она нам не экзонациональна, она как раз очень русская по своей природе. Она абсурдна только логически, но на уровне чувств мы ее хорошо понимаем и знаем. Конечно, можно эмигрировать, не проклиная Родину, можно быть русским и не в России. Но как-то не хочется и не можется. Представляется, что помимо чувства стыда за свое происхождение (которое вполне может появляться в русофобском окружении) здесь важен и такой момент: мы все привыкли скорее к государственной и вненациональной самоидентификации, чем к национальной. Русскому человеку трудно понять, как можно быть русским за рубежами России. Что значит быть русским вне России? Вздыхать по ней? Любить Толстого? Или, может, ругаться матом? Состоять в русских диаспоральных организациях? Но ведь и нет таких… Да и нужно ли им быть?
«Оранжевая революция» — это внутрирусское явление, она порождена «характером народа» нашего, корни ее — в нас. И даже лютая ненависть к «оранжистам», которую мне не раз приходилось видеть у некоторых наших патриотов, — особо нервная, ибо связана с отвержением части себя, с негодованием к своим же чувствам. Как будто русофобия — это столь необходимая часть самой русскости, что, отказавшись от нее, мы предаем само наше имя русское. И это — тоже правда. Наша культура без нее немыслима, даже наша любовь к родине без постоянных обрядовых избиений ее и отреканий от нее — слепая и не наша любовь.
Хотя русофобия, конечно, задевает и обижает. Здесь иной психологический момент, который часто подмечают в русских: мы готовы радостно осмеивать и оплевывать свою страну и самих себя, но мы очень не любим, когда это позволяют себе другие. Точно так же мы считаем себя вправе себя не любить. Но вот когда мы сталкиваемся лицом к лицу с нелюбовью к нам извне — сразу становится как-то неприятно, сразу возникает вопрос: «А за что?!!». Фраза «полюби себя, и все к тебе потянутся» здесь как раз очень актуальна. Вот только еще больше оранжевого цвета нам претит самолюбие.
По сути, «оранжевая революция» основана на сугубо русском явлении, которое можно назвать «комплексом Чаадаева» и которое в той или иной степени свойственно нам всем: раньше только интеллигенции, а теперь и всей «народной массе». Это комплекс промежуточности. Мы с детства усваиваем, а потом и осознаем, что Россия — она всегда между- и недо-. Она между Востоком и Западом, она между Европой и Азией. Она все время пытается стать частью большой и любимой ею общности, но не может, потому что она ей толком не принадлежит. Являясь осколком восточно-христианской цивилизации, мы вынуждены быть интеллектуально западноевропейцами, не будучи ими по духу. Отсюда вечный конфликт наших чувств и нашей реальности с нашими представлениями о норме. Мы все время пытаемся изменить эту реальность согласно нашему почти западному интеллекту, у нас не получается, мы срываемся и проклинаем. Проклинаем неподатливый материал…
Из такого положения есть несколько «выходов», которые почти все — тупиковые. И один из них — духовная эмиграция. Если не реально, то хоть в сознании убежать от России, от своего народа, окунуться в мир прекрасных «Европы Белинского» или «Азии Гумилева». Это не предательство: это естественное стремление к цельности, к полноте. Но оборачивается оно презрением и даже ненавистью к Своему. Как писал Н.С.Трубецкой, «большинство образованных русских совершенно не желали быть „самими собой“, а хотели быть „настоящими европейцами“, и за то, что Россия, несмотря на все свое желание, все-таки никак не могла стать настоящим европейским государством, многие из нас презирали свою „отсталую“ родину».
Не раз видел, как в университете, слушая рассказы лектора, свидетельствующие о некоторых исторических преимуществах восточно-христианской культуры перед западной (ну, например, несравнимо большая ее терпимость), новый неискушенный слушатель испытывает буквально физические мучения от получения такой информации: он ерзает, вздыхает, пытается приглушенным голосом что-то возражать — ему больно, его режут по живой ткани мечты.
Интеллектуальная русофобия с XIX века была и остается признаком человека трезво мыслящего, прогрессивно настроенного. Такой человек знает, в чем беды России, он знает, как сделать ее «нормальной страной», как сделать ее Западом. У него есть большой багаж моделей и принципов, он не похож на мракобеса, вещающего об «особом пути России», копающегося в непонятном и страшном православии и отвергающего все прогрессивное и светлое. Такими были наши западники, либералы и социалисты, такими были большевики, такими были «антисоветчики"-диссиденты, таковы наши современные либералы. Их образ мыслей всегда очаровывал русского человека. Они говорили, что есть (или вот-вот будет) на земле рай, и он — на Западе, надо только стать его достойными, стать его частью. Потому все наши революционные течения, включая и последнее (конца ХХ века), были в мышлении поддерживающего их народа скорее религиозными движениями, чем рационально-логическими системами действий и помыслов.
Принимая как свою культуру посткатолического Запада, трудно не принять как свою и его русофобию. Ведь как средневековая европейская идентичность, так и современная строились во многом на противопоставлении Запада его антиобразу — миру «схизматиков» и (особенно после Ливонской войны) конкретно России. Эта «Россия Запада» столь же мифична, как и «Европа Белинского», только образ ее черен и зол. Россия — это то, чем не надо быть Западу. Границы Европы там, где западная граница России. Дальше идет мир европейских антиобразов. И чем сильнее чувства неприязни к ним у европейца, тем более он — европеец. Россия как европейская страна обессмысливает сам Запад, ведь что такое тогда Запад? Столь принципиальная роль России в его истории у нас часто игнорируется: трудно быть западниками, обладая такими знаниями.
То, что совершают некоторые наши соотечественники, эмигрируя в Европу или Америку, мы пытались совершить за последние несколько сот лет всей страной не раз. По большому счету — не получилось. И теперь, когда мы сталкиваемся все больше с негативным и враждебным восприятием нас на Западе (которое прежде привыкли объяснять лишь политическими причинами), в очередной раз приходит отчаяние, приходит усталость.
Удивительно ли, что оторванные от России куски Русского мира, осознав свою брошенность и еще большую неполноценность, захотели совершить еще один рывок к Западу? И это при том еще, что к тому располагали сами обстоятельства? России не хватает самостойкости — и именно эта самостойкость стала главным лозунгом украинства. И мыслится она только в единстве с Западом, в уходе от русской промежуточности. Украинство — это еще один путь преодоления «комплекса Чаадаева», еще одна попытка преодолеть инвалидность; путь идеологически, а теперь и институционально, оформленный. Отречение от русского имени и принятие нового — украинского — здесь необходимая часть акта посвящения в новую жизнь, в новую сущность. А русофобия — это не столько нелюбовь к «москалям», сколько отвержение своего постылого прошлого, его связей, его комплексов, его имени. Тем более что к ней просто обязывает сама западная идентичность.
Украинство — явление не столько политическое или культурное, сколько психологическое внутрирусское. Даже москвичи, погостив в Киеве, возвращаются очарованные украинским национализмом и с большим багажом претензий к своему народу. Нашему человеку вообще гораздо легче стать украинским националистом, чем русским.
В этом заключается еще одна сторона украинства — оно не имеет границ в Русском мире. По сути, украинцем может стать любой русский, если он принимает определенный стиль русофобского мировосприятия. Один из отцов «украинской нации» — увлекшийся южнорусской тематикой великоросс Кондратий Рылеев, — так воспел ненависть к «врагам-москалям», как не сумел ни один из его современников с самих украинных земель. Ему для этого не потребовалось ни родиться, ни жить на Украине, ни иметь там родовые корни. В случае удачи «украинского проекта» все двенадцать или более миллионов «этнических русских», которых насчитывали в УССР, станут добропорядочными украинцами, проклиная во всех бедах человечества «стадо выродков славяно-финно-монгольских бастардов» — русских.
Никаких определенных этнических границ и оснований у «украинского проекта» нет. Да, ныне задача украинцев — украинизировать ту страну, которую им нарисовали большевики, но эти границы для них не священны. Галицийские украинофилы второй половины XIX — начала XX веков постоянно говорили об «Украине от Карпат до Кавказа», а нередко звучали и призывы отбросить москаля за Урал. Выражение мнения о том, что Кубань — это «временно отторгнутая Россией земля Украины», я слышал и в наши дни. Так мыслил себе Украину и М.С.Грушевский. Странно думать, что украинство можно запереть хоть в каких-то границах. Это болезнь русскости, она способна погубить и все тело.
А не быть русофобом украинский националист не может. Нет ни одного крупного идеолога украинства, который бы не был бы также идеологом русофобии. Вся традиция украинского самоосмысления построена на противопоставлении себя русским, как белого — черному. Тем более нет никакой традиции украинской русофилии, так как все русофилы на Украине были также и «москвофилами», то есть сторонниками общерусского единства, а значит — врагами украинства, не украинцами. Это и не могло быть иначе. Если для очень русофобски настроенных поляков вопрос отношения к русским и России — это просто вопрос отношения к другому народу, к которому можно испытывать самые разнообразные чувства (и потому польская культура знает и русофилию), то для жителя Украины это вопрос самоопределения, так как русскость и украинство конкурируют на одном поле, они альтернативны.
Называя себя украинцем, ты отрицаешь свою русскость, а для этого нужны основания. Само отрицание Руси и русской традиции — агрессия не только пространственная, но и временная. Это отказ от прошлого твоих предков, от истории твоей земли. Поэтому украинство не может быть не агрессивным в отношении Русского мира, ведь его основной нерв — отрицание русскости в себе, а не нелюбовь к другому народу. «Любить Украину значит пожертвовать кацапской родней», — как писал в 1912 году один украинофильский журнал (Укра§ нська хата, № 6, с.350)
При выбранной нами аналогии уместен вопрос о защитном иммунитете Руси. Сейчас он очень слаб, однако он есть. Ведь само то, что русские воспринимают в штыки проявления русофобии со стороны иностранцев, уже говорит о том, что самобичевание у нас связано и с большой любовью — любовью особенной, иногда озлобленной, нервозно-патетической, но любовью. В разные периоды нашей истории приоритетными для общественного сознания становился то негативный, то позитивный настрой общества на русскость, на особенности своей культуры и истории. Время отторжения Своего подходит к концу. Сейчас приближается период новой влюбленности в русское, подъема национальных чувств и исторического сознания.
Украинофильской русофобии может противостоять только русофилия. Если русская культура сможет выработать в себе достойные ответы на «украинский проект», если Русь вновь станет горделивой и привлекательной, то русофилия станет мощной идеологией, которая действительно сможет бороться за умы и сердца русских на землях Украины. Украинской самостийности можно противопоставить только русскую самостойкость, самостойкость Русского мира. Ведь рылеевщина — это только проявление хворобы русскости, но она никогда не отражала ее суть во всей полноте. Мы слишком много забыли в себе, в своей культуре, истории, корнях — от этого и комплексы неполноценности. Главный путь ее преодоления — а значит, и преодоления украинства на Руси — обретение себя. Это то, что Н.С.Трубецкой называл «истинным национализмом».
Во многом соблазн украинского национализма для русского человека объясняется и отсутствием альтернативного национального проекта. В лицах русских, новообращенных в украинство, читается тоска по национальной идеологии, национальной жизни, национальной перспективе. Невыработанность до сего дня русского национального проекта и соответствующей идеологии оставляет такого русского без выбора. При этом, становясь украинцем, русские подчас оказываются еще более агрессивными к отверженной ими русскости, чем люди, выросшие в украинских св¦домих семьях (вспомнить того же Дмитрия Донцова). Украинство соблазнительно и, как показали недавние события, способно опьянять. Только вначале русский человек идет за Лжедмитрием, а потом почитает за святое дело идти за Пожарским.
Отрезвлению помогает испуг от своей слабости, предвкушение гибели. Этого до настоящего времени очень не хватало русскому народу: мы привыкли считать свое государство одним из самых сильных на свете, русскую культуру — величайшей и бессмертной. Уверенность в силе Руси была столь сильна, что огульная критика и самобичевание представлялись лишь лекарствами, могущими сделать нас еще лучше и сильнее. И сейчас часто слышится: «Ну и что, что там миллионы русских? Русских и так много!»
Национальное чувство становится действительно сильным тогда, когда народ оказывается на краю гибели. Русские не привыкли чувствовать себя слабыми, но теперь, потерпев, в полусне, поражения, которые по масштабу трудно с чем-либо еще сопоставить, придется привыкать, придется задумываться над тем, что Матушку-Россию надо уже не бранить, а спасать. Такое отрезвление уже стало происходить там, где слабость русскости чувствуется сильнее всего: в Юго-Восточной Украине, и уже слышатся радостные голоса, что там «начало формироваться ядро национального возрождения России». Еще раньше это произошло в маленьком Приднестровье. Его жители показали, что русский народ еще способен к самоорганизации и самозащите (правда, оказавшись действительно на краю). То же начинает уже происходить в России. Ругать и оплевывать Cвое легко, когда уверен в том, что это не утратишь. А вот когда опасность утраты реальна, все чувства любви просыпаются и овладевают мыслью и действием.
…Я подчеркну, что речь здесь не идет о «рерусификации» тех, кто уже утратил русское самосознание и заговорил на другом языке: они уже стали иным народом и пытаться их переиначить — это лишь агрессия, которая может привести только к худшим последствиям. На определенной территории украинский народ — уже свершившаяся реальность, с которой стоит налаживать по возможности добрососедские отношения. Тема статьи — судьба Руси в тех, кто еще остается ее частью, кто еще немыслим без русской культуры, русского языка, кто еще не воспринимается русскими как чуждый. Распространение среди них русофобских настроений — это основной шаг по превращению русских в украинцев, чему мы, как и любой народ, имеем полное право сопротивляться.
«Оранжевая революция» — это в первую очередь бунт русских против России, всемирная манифестация русской русофобии. И именно этот аспект событий должен быть в центре анализа, ведь она, на самом деле, внутрирусское дело, а не «спор славян между собою». Это суицидальные свершения Русского Духа, это агония его в тех, в ком он умирает. Дух же надо растить, а взращивается он любовью.
28.03.2005
