 |
| РИА Новости | Валентин Фалин | 23.03.2005 |
В.Л.: — Сегодня, в преддверии юбилея Победы опять обострились споры вокруг Берлинской операции, которую провели на заключительном этапе войны войска 1-го Белорусского фронта. На Западе продолжают упрекать Советский Союз и Георгия Жукова в том, что они не пожалели людей для призрачного пропагандистского шага — водружения Красного знамени над Рейхстагом. Что вы думаете по этому поводу?
В.Ф.: — Меня тоже, не скрою, всегда занимал вопрос: стоила ли Берлинская операция почти ста двадцати тысяч жизней советских солдат и офицеров? Оправданы ли были столь высокие жертвы ради взятия Берлина под наш контроль? В диалоге с самим собой я никак не мог дать однозначный ответ. Но после того, как довелось в полном объеме прочитать подлинные британские документы, — они были рассекречены 5−6 лет назад, — когда я сопоставил содержащиеся в этих документах сведения с данными, с которыми по долгу службы приходилось знакомиться еще в 50-х годах, многое расставилось по своим местам и часть сомнений отпала.
За решимостью советской стороны взять Берлин и выйти на линии разграничения, как они были определены на встрече Сталина, Рузвельта и Черчилля в Ялте, стояла не в последнюю очередь архиважная задача — предотвратить, насколько это зависело от нас, авантюру, вынашиваемую британским лидером, не без поддержки влиятельных кругов внутри США, не допустить перерастания Второй мировой войны в Третью мировую, в которой нашими врагами стали бы наши вчерашние союзники.
— Как это было возможно? Ведь антигитлеровская коалиция находилась в зените своей славы и дееспособности?
— Увы, жизнь щедра на катаклизмы. Трудно сыскать в истекшем веке политика, равного Черчиллю по способности сбивать с толку чужих и своих. Военный министр в администрации Рузвельта Стимсон характеризовал поведение британского премьера как «самую необузданную разновидность дебоша». Но особенно преуспел будущий сэр Уинстон по части фарисейства и интриг в отношении Советского Союза.
В посланиях на имя Сталина он «молился, чтобы англо-советский союз был источником многих благ для обеих стран, для Объединенных Наций и для всего мира», желал «полной удачи благородному предприятию». Имелось ввиду широкое наступление Красной Армии по всему восточному фронту в январе 1945 года, спешно готовившееся в ответ на мольбу Вашингтона и Лондона оказать помощь союзникам, попавшим в кризисное положение в Арденнах и Эльзасе. Но это на словах. А на деле? Черчилль считал себя свободным от каких-либо обязательств перед Советским Союзом и накануне Ялты пытался настроить президента Рузвельта на конфронтацию с Москвой. Когда сие не удалось, премьер пустился, что называется, в одиночное плавание.
Именно тогда Черчилль отдал приказы складировать трофейное немецкое оружие с прицелом на возможное его использование против СССР и интернировать немецкий военный персонал, размещая сдававшихся в плен солдат и офицеров Вермахта по дивизионно в земле Шлезвиг-Гольштейн и в Южной Дании. Затем прояснится общий смысл затевавшейся британским лидером коварной затеи.
Вспомним, что с марта сорок пятого года Второго (Западного) фронта ни формально, ни по сути уже не существовало. Немецкие части либо сдавались в плен, либо откатывались на Восток, не оказывая нашим союзникам достойного сопротивления. Тактика немцев состояла в следующем: удерживать, насколько возможно, позиции вдоль всей линии советско-германского противоборства до тех пор, пока виртуальный Западный и реальный Восточный фронт не сомкнутся, и американские и британские войска как бы примут от соединений Вермахта эстафету в отражении «советской угрозы», нависшей над Европой.
Уместно сказать, что западные союзники могли продвигаться на восток несколько быстрее, чем у них получалось, если бы штабы Монтгомери, Эйзенхауэра и Александера (итальянский театр военных действий) качественнее планировали свои действия, грамотнее осуществляли координацию сил и средств, меньше тратили времени на внутренние дрязги и поиск общего знаменателя. Вашингтон, пока был жив Рузвельт, по разным мотивам не спешил ставить крест на сотрудничестве с Москвой. А для Черчилля «советский мавр сделал свое дело, и его следовало удалить».
Зададим себе вопрос: как должно было реагировать советское руководство, получив сведения о двуличии Черчилля? Поддаться самовнушению — «совместная победа» близка, есть «договоренности» и по ним каждая из трех держав установит контроль над своей зоной ответственности? Положиться на принятые решения об обращении с Германией и ее сателлитами? Или все-таки надежнее вникнуть в достоверные данные о замышлявшейся измене, в которую Черчилль втягивал Трумэна, его советников Леги и Маршалла, руководителя разведки США Донована и им подробных?
— У меня нет ответа.
— Вспомним, Ялта закончилась 11 февраля. В первой половине 12 февраля гости улетели по домам. В Крыму, между прочим, было условлено, что авиация трех держав будет в своих операциях придерживаться определенных линий разграничения. А в ночь с 12 на 13 февраля бомбардировщики западных союзников стерли с лица земли Дрезден, затем прошлись по основным предприятиям в Словакии, в будущей советской зоне оккупации Германии, чтобы заводы не достались нам целыми. В 1941 году Сталин предлагал англичанам и американцам разбомбить, используя крымские аэродромы, нефтепромыслы в Плоешти. Нет, их тогда трогать не стали. Они подверглись налетам в 1944 году, когда к главному центру нефтедобычи, всю войну снабжавшему Германию горючим, приблизились советские войска.
— А Дрезден? Чем он союзникам помешал?
— Одной из главных целей налетов на Дрезден были мосты через Эльбу. Действовала черчиллевская установка, которую разделяли и американцы, задержать Красную Армию как можно дальше на Востоке.
— Разрушение города стало как бы побочным эффектом?
— «Издержки войны». Однако имелся и другой мотив. В инструктаже перед вылетом британских экипажей говорилось: нужно наглядно продемонстрировать Советам возможности союзнической бомбардировочной авиации. Вот и демонстрировали. Причем, не единожды. В апреле сорок пятого накрыли бомбами Потсдам. Уничтожили Ораниенбург. Нас оповестили — летчики ошиблись. Вроде бы целились в Цоссен, где размещалась штаб-квартира немецких ВВС. Классическое «отвлекающее заявление», которым не было числа. Ораниенбург бомбили по приказу Маршалла и Леги, ибо там находились лаборатории, работавшие с ураном. Чтобы ни лаборатории, ни персонал, ни оборудование, ни материалы не попали в наши руки, — все обратили в пыль.
И сегодня, когда мы пристально вглядываемся в события того сурового времени, пытаемся в системе тогдашних координат проанализировать, почему же советское руководство пошло на великие жертвы буквально на финише войны, то опять приходится спрашивать себя — имелся ли простор для выбора? Помимо насущных военных задач надо было решать политические и стратегические ребусы на перспективу, в том числе и возводить препоны запланированной Черчиллем авантюре.
— А разве нельзя было заявить союзникам, что мы знаем об их планах и считаем их недопустимыми? Оповестить общественность о вынашиваемом вероломстве?
— Не уверен, что это что-либо дало. Предпринимались попытки повлиять на партнеров добрым примером. Со слов Владимира Семенова, советского дипломата, мне известно следующее. Сталин пригласил к себе Андрея Смирнова, бывшего тогда заведующим 3-м Европейским отделом МИД СССР и по совместительству министром иностранных дел РСФСР, для обсуждения, при участии Семенова, вариантов действий на отведенных под советский контроль территориях.
Смирнов доложил, что наши войска, преследуя противника, вышли за пределы демаркационных линий в Австрии, как они были согласованы в Ялте, и предложил де-факто застолбить наши новые позиции в ожидании, как будут вести себя США в сходных ситуациях. Сталин прервал его и сказал: «Неправильно. Пишите телеграмму союзным державам». И продиктовал: «Советские войска, преследуя части Вермахта, вынуждены были переступить линию, ранее согласованную между нами. Настоящим хочу подтвердить, что по окончании военных действий советская сторона отведет свои войска в пределы установленных зон оккупации».
— Телеграммы были направлены в Лондон, и в Вашингтон?
— Я не знаю, куда и кому. То ли это по военной линии пошло, то ли по политической. Повторяю лишь то, что слышал от очевидца данного эпизода. Констатирую вместе с тем, что на Черчилля наш подход впечатления не произвел. После смерти Рузвельта (12 апреля 1945 года) он массированно давил на Трумэна, доказывая, что нет необходимости выполнять тегеранские и ялтинские соглашения. Время создать новые ситуации, которые потребуют иных решений. Каких?
На взгляд премьера, ход событий вывел западные державы на более продвинутые к востоку рубежи и «демократиям» стоит на них закрепиться. Черчилль выступал против встречи в Потсдаме или созыва другой конференции, которая оформляла бы победу, отдавая должное вкладу в нее советского народа. По логике британского премьера, Западу давался шанс воспользоваться моментом, когда ресурсы Советского Союза были на пределе, тылы растянуты, его войска устали, техника изношена, и требовал бросить Москве вызов, понуждая подчиниться диктату англосаксов или испытать тяготы еще одной войны.
Подчеркну, это не спекуляция, не гипотеза, но констатация факта, у которого есть имя собственное. Черчилль отдал в начале апреля (по другим сведениям, в конце марта) приказ готовить в пожарном порядке операцию «Немыслимое». Дата начала войны приурочивалась к 1 июля 1945 года. В ней должны были принять участие американские, британские, канадские силы, польский экспедиционный корпус и 10−12 немецких дивизий. Тех самых, что держали нерасформированными в Шлезвиг-Гольштейне и в южной Дании.
Правда, президент Трумэн не поддержал эту, деликатно выражаясь, иезуитскую идею. Как минимум, по двум причинам. Общественность США не готова была принять такую циничную измену делу Объединенных Наций.
— Точнее, коварное вероломство.
-Да. Но, видимо, не это главное. Американские генералы отстояли необходимость продолжения сотрудничества с СССР до капитуляции Японии. Кроме того, американские военные, как, впрочем, и их британские коллеги, полагали, что развязать войну с Советским Союзом проще, чем успешно закончить ее. Риск казался им слишком большим.
И как рефрен, вопрос: как должна была действовать Ставка верховного главнокомандования СССР после поступлении соответствующих сигналов? Если угодно, Берлинская операция явилась реакцией на план «Немыслимое», подвиг наших солдат и офицеров при ее проведении был предупреждением Черчиллю и его единомышленникам.
Политический сценарий Берлинской операции принадлежал Сталину. Генеральным автором ее военной составляющей являлся Георгий Жуков. Ему же пришлось принять на себя критику за издержки развернувшегося на подступах к Берлину и в самом городе грандиозного сражения. Критика, отчасти, вызывалась эмоциональными причинами. Маршал Константин Рокоссовский ближе Жукова подошел к столице Рейха и, наверное, внутренне готовился принять ключи от нее. Ставка, однако, выдала Рокоссовскому другое задание. Похоже, Верховный предпочел военачальника с более крутым характером. Расстроенным, если не обойденным, оказался маршал Конев. Это я знаю со слов самого Ивана Степановича. В Берлинской операции ему была отведена как бы вторая роль…
— И к тому же в апреле сорок пятого он также подошел к Берлину ближе, чем Жуков…
— Так или иначе, выбор пал на маршала, слывшего правой рукой Главковерха. Соответственно, предстоящее падение Берлина добавляло блеска «полководческой славе самого», дирижировавшего этой правой рукой. Видимо, в те дни Сталин был еще не слишком восприимчив к щебету шептунов, которые вкладывали в уста Жукова реплики насчет его тяжких ошибок не только сорок первого года…
— Так, чем для нас был тогда Берлин?
— Штурм Берлина, водружение знамени Победы над рейхстагом были, конечно же, не только символом или финальным аккордом войны. И меньше всего пропагандой. Для армии являлось делом принципа войти в логово врага и тем обозначить окончание самой трудной в российской истории войны. Отсюда, из Берлина, считали бойцы, выполз фашистский зверь, принесший неизмеримое горе советскому народу, народам Европы, всему миру. Красная Армия пришла туда для того, чтобы начать новую главу и в нашей истории, и в истории самой Германии, в истории человечества…
Вникнем в документы, что по поручению Сталина готовились весной сорок пятого — в марте, апреле и мае. Объективный исследователь убедится: не чувство мести определяло намечавшийся курс Советского Союза. Руководство страны предписывало обращаться с Германией, как с государством, потерпевшим поражение, с немецким народом, как ответственным за развязывание войны. Но… никто не собирался превращать их поражение в наказание без срока давности и без срока на достойное будущее. Сталин реализовывал выдвинутый еще в сорок первом году тезис: гитлеры приходят и уходят, а Германия, немецкий народ останутся.
Естественно, надо было заставить немцев вносить свою лепту в восстановление «выжженной земли», которую они оставили в наследство после себя на оккупированных территориях. Для полного возмещения потерь и ущерба, причиненного нашей стране, не хватало бы и всего национального богатства Германии. Взять столько, сколько удастся, не вешая себе на шею жизнеобеспечение еще и самих немцев, «понаграбить побольше» — таким не слишком дипломатическим языком Сталин ориентировал подчиненных в вопросе о репарациях. Ни один гвоздь не был лишним, дабы поднять из руин Украину, Белоруссию, Центральные области России. Более четырех пятых производственных мощностей там было разрушено. Более трети населения лишилось жилья. Немцы взорвали, завернули в штопор 80 тысяч километров рельсового пути, даже шпалы переломали. Все мосты обрушили. А 80 тысяч км — это больше, чем все железные дороги Германии перед Второй мировой войной вместе взятые.
Советскому командованию вместе с тем давались твердые указания пресекать безобразия — спутников всех войн — по отношению к мирному населению, особенно к его женской половине и детям. Насильники подлежали суду военного трибунала. Все это было.
Одновременно Москва требовала строго карать любые вылазки, диверсии «недобитых и неисправимых», которые могли произойти в поверженном Берлине и на территории советской оккупационной зоны. Между тем, желающих стрелять в спину победителям было не так уж и мало. Берлин пал 2 мая, а «местные бои» закончились в нем десятью днями спустя. Иван Иванович Зайцев, он работал в нашем посольстве в Бонне, рассказывал мне, что «ему всегда больше всех «везло». Война кончилась 9 мая, а он в Берлине воевал до 11-го. В Берлине сопротивление советским войскам оказывали эсэсовские части из 15 государств. Там действовали наряду с немцами норвежские, датские, бельгийские, голландские, люксембургские и, черт знает, какие еще нацисты…
— Но Будапешт брали дольше, чем Берлин.
— Будапешт — особая статья. Сейчас разговор о Берлине. То, что там происходило и как происходило, доставляло много головной боли советскому командованию. Установление контроля над городом являлось сложнейшей задачей. На подступах к Берлину мало было преодолеть Зееловские высоты, прорвать с тяжелыми потерями семь линий, оборудованных для долговременной обороны. На окраинах столицы Рейха и на главных городских магистралях немцы закапывали танки, превращая их в бронированные доты. Когда наши части вышли, к примеру, на Франкфуртер аллее, улица вела прямиком к центру, их встретил шквальный огонь, опять же стоивший нам многих жизней…
— А перед войной Франкфуртер аллее называлась Гитлер штрассе?
— Они до мая сорок пятого ее так обозначали. На ней танки противника были размещены во всех ключевых точках. Их экипажи с отчаянием обреченных расстреливали в упор советскую пехоту, автоколонны и танки. Вермахт намеревался устроить на улицах Берлина второй Сталинград. Теперь уже на реке Шпрее.
Когда я обо всем этом думаю, у меня до сих пор свербит на сердце, — не лучше ли было замкнуть кольцо вокруг Берлина и подождать, пока он не сдастся сам? Так ли обязательно было водружать флаг на Рейхстаг, будь он проклят? При взятии этого здания полегли сотни наших солдат.
Сложно, конечно, постфактум судить и победителей, и побежденных. Тогда свою роль сыграли, по-видимому, соображения стратегического калибра. Западные державы, превращая Дрезден в груду развалин, пугали Москву потенциалом своей бомбардировочной авиации. Сталин наверняка хотел показать инициаторам «Немыслимого» огневую и ударную мощь советских вооруженных сил. С намеком, исход войны решается не в воздухе и на море, а на земле.
— И все-таки. Можем ли мы утверждать, что взятие Берлина удержало Лондон и Вашингтон от соблазна начать третью мировую войну?
— Несомненно одно. Сражение за Берлин отрезвило многие лихие головы и тем самым выполнило свое политическое, психологическое и военное назначение. А голов на Западе, одурманенных сравнительно легким по весне сорок пятого года успехом, было хоть отбавляй. Вот одна из них — американский танковый генерал Паттон. Он истерически требовал не останавливаться на Эльбе, а, не мешкая, двигать войска США через Польшу и Украину к Сталинграду, дабы закончить войну там, где потерпел поражение Гитлер. Сей Паттон нас с вами называл «потомками Чингисхана». Черчилль, в свою очередь, тоже не отличался щепетильностью в выражениях. Советские люди шли у него за «варваров» и «диких обезьян». Короче, «теория недочеловеков» не была немецкой монополией.
Смерть Рузвельта обернулась почти молниеносной сменой вех в американской политике. В своем последнем послании к конгрессу США (25 марта 1945 г.) президент предупреждал: либо американцы возьмут на себя ответственность за международное сотрудничество — в выполнении решений Тегерана и Ялты, — либо они будут нести ответственность за новый мировой конфликт. Трумэна это предупреждение, это политическое завещание предшественника не смущало. На совещании в Белом доме 23 апреля он впервые громогласно сформулировал свой курс на обозримую перспективу: капитуляция Германии — дело нескольких дней. Отныне пути СССР и США радикально расходятся, баланс интересов есть занятие для слабонервных. «Пакс Американа» должен быть поставлен во главу угла.
Трумэн был близок к тому, чтобы, не медля, объявить о разрыве сотрудничества с Москвой во всеуслышание. Это могло случиться, если бы… Если бы не фронда американских военных. В случае разрыва с Советским Союзом американцам пришлось бы в одиночку ставить Японию на колени, что, по оценке Пентагона, обошлось бы Соединенным Штатам гибелью от одного до двух миллионов «американских парней». Так американские военные по своим соображениям предотвратили в апреле сорок пятого сход политической лавины. Правда, не надолго.
«Наступление на Ялту» провели исподволь. Последовала инсценировка капитуляции Германии в Реймсе. Эта, по сути сепаратная, сделка вписывалась в план «Немыслимое». Еще одним свидетельством того, что после падения Берлина союзничество увядало, стал отказ Эйзенхауэра и Монтгомери участвовать в совместном параде Победы в бывшей столице Рейха. Они вместе с Жуковым должны были принимать этот парад.
— Именно поэтому парад Победы провели в Москве?
— Нет. Тот задуманный парад Победы в Берлине все-таки состоялся, но его принимал один маршал Жуков. Это было в июле сорок пятого. А в Москве Парад Победы состоялся, как известно, 24 июня.
Без штурма Берлина Россию ждала бы Третья мировая война
22.03.2005
