Патриарх, обладающий авторитетом, даст возможность в Церкви сосуществовать как молитвенникам, так и организаторам

Ответы на анкету «Русской линии»

ГОЛОСОВАНИЕ ИЛИ ЖРЕБИЙ?

Мой взгляд: вопрос о способе избрания следует считать решенным. Способ избрания установлен Синодом через голосование. Это известно. Я не знаю, что может заставить Синод или Поместный Собор снова поставить вопрос об изменении процедуры.

Дискуссии об этом, к сожалению, означают в реальности усложнение хода выборов. А усложнять ничего нельзя, все и без того хрупко и неустойчиво. Не думаю, чтобы от чьего-нибудь лица идея жребия могла сегодня быть воспринята в простоте и прямо, без политического подтекста, не как попытка изменить политический расклад в свою пользу. Никто на себя такой ответственности не возьмет. Поэтому, да простят меня коллеги, я считаю дальнейшее дебатирование вопроса о способе избрания спекулятивным.

Формально, конечно, есть Обращение ряда православных организаций (кстати, непоименованных), которые просят избирать жребием. Но это относительно. Другие организации могут написать письмо, в котором попросят голосовать. Наверно, я соглашусь, что изначально жребий был предпочтителен. Это интересно даже с той точки зрения, что, представляете, насколько необычно, запоминающеся: записки, которые вкладываются и извлекаются после соборной молитвы… В плане «мэссиджа», конечно, — сильнейшее впечатление. Церковь показывала бы этим, что живет другими законами, не организационного и политического свойства. Трансляция с Собора стала бы вызовом псевдодемократическим фетишам. Ведь не секрет, что процедура голосования девальвирована чередой выборов последних лет. Когда в 1990 г. голосованием избирали Патриарха Алексия II, те же самые вещи смотрелись свежее. Подача и подсчет голосов служили своего рода «музыкой эпохи», имели как бы мистериальный смысл. Теперь важнее, на мой взгляд, показать, что Церковь доверяется, открыта к воле Божией и не считает частные мнения, соревнование «партий» определяющими.

Но, повторюсь, обо всем этом необходимо было думать вначале. Теперь все более-менее определено: дата Собора, выборы голосованием… Возможно, если говорить по большому счету, не только это, но и прочие вещи нужно было предусмотреть и спланировать по-другому. Я уже писал: дата проведения Собора — например, март. Тогда бы была ясна кризисная повестка, новое положение Церкви, а предвыборные мероприятия не приходились на траур и на Рождественский пост. Церковь в течение 40 дней могла бы оплакать своего Патриарха. И осознать себя в новом состоянии без Патриарха. Для христианина это нелишне — почувствовать себя, осознать себя, на какое-то время остановиться, уцеломудриться, и уже из этого принимать решения. А не так, чтобы от свежей могилы — в выдвижение и пиар.

Предвыборную кампанию хотели сделать лаконичной. Так, чтоб вообще не акцентировать внимание на переходе высшей церковной власти. Но беспроблемного, бездискуссионного преемничества, как видим, не получается. Более того, именно по факту выборов Церковь переживает культурный шок, ее самосознание по ходу сильно меняется, и пока абсолютно не ясно, чем всё кончится, как далеко зайдет. А значит, более спокойный и менее скоротечный предвыборный сценарий оказался бы предпочтительным. Синод и Местоблюститель могли бы обратиться к Церкви, к пастырям и церковным СМИ с призывом в течение траурных дней вообще не поминать выборы, и так были бы в значительной степени преодолен, предупрежден спортивный азарт.

Но что сделано, то сделано. Теперь надо не сетовать, а исходить из реальности: какой ход выборов не создаст новых проблем для Церкви? Если начать менять процедуру, то это, я боюсь, вызовет очередной всплеск противоречий. Сейчас по всему выходит, что, наоборот, надо всемерно упрощать работу Собора. Вопрос, голосование или жребий, равнозначен еще одному, дополнительному туру выборов.

Более актуально сейчас, мне кажется, не возвращение к жребию, а состав Счетной комиссии, подводящей итоги голосования. Чтобы потом «не было мучительно больно». Нужно понимать, что электоральные процедуры — это заведомо слабое место, их результаты в современных условиях очень часто оспариваются. Нужно исключить все возможные подозрения. Нанести удар по Церкви очень просто, если заложить «трояны» в работу Счетной комиссии и ход голосования. Которые потом использовать для объявления выборов нелегитимными.

КАКИЕ ВОПРОСЫ ДОЛЖЕН РЕШАТЬ СОБОР?

Дай Бог, чтобы решили единственный вопрос об избрании Предстоятеля. Хотя это не говорится, но по-прежнему нельзя исключать, что выборы не будут результативными, а РПЦ останется без Патриарха, в управлении Местоблюстителем. Это может быть патовая ситуация или одна из сторон целенаправленно «завалит» голосование. Так или иначе, не избрав Патриарха, мы окажемся в ситуации большой неопределенности. Вырастет недоверие, результативное голосование в следующих турах будет обставляться всё большим числом условий. И таким образом мы окончательно утратим простоту в решении вопросов.

Это, мне видится, опасность N 1. Надо всеми силами обеспечивать избрание. Борьба не должна дойти до того, когда «ни себе, ни другому». Нельзя допустить, чтобы мы оказались в положении например Сербской Церкви, которая сейчас раздирается неясными импульсами политической и др. природы, где всё смешалось: личное, административное, богословское, геостратегическое. С большим трудом СПЦ удерживается от раскола, а уровень критики, обвинений и домыслов в отношении известных фигур — просто-таки запредельный.

В отношении того, какие еще вопросы мог решить давно не собиравшийся Поместный Собор, я соглашусь, что этот Поместный Собор все же не представляет собой полноценного управляющего органа. Я не буду, как диакон Кураев, призывать упразднить Поместные Соборы. Но несомненно, Собор, который рассматривает широкую церковную проблематику, должен готовиться по-другому. Должны быть открыты Предсоборное присутствие, специальные комиссии, проходить слушания, готовиться проекты решений. Сама работа такого Собора — это не день и не два. Поместный Собор 1917−1918 гг. работал с перерывами, в несколько сессий на протяжении месяцев. Начал готовиться он еще в самом начале ХХ в., и по различным обстоятельствам несколько раз переносился на несколько лет дальше.

Ко всему прочему, трудно однозначно указать, какие вопросы сейчас стоило решать в расширенном составе. Утвердить Устав? Опять-таки, это можно успеть сделать только формально, не вникая в детали. Если вдаваться в детали, неизбежно получатся прения. Для прений Соборные заседания совершенно не приспособлены. Если имеется определенность по выборам, если один или два тура называют нам твердое имя 16-го Патриарха и всё происходит без трений, в таком случае, я думаю, не худо было бы проголосовать и Устав. Но если, не приведи Бог, мы будем иметь на Соборе политических триумфаторов и побежденных, скрытое или явное противостояние, тогда и тема принятия Устава автоматически получит конфликтный характер. Что совершенно излишне.

Вообще, по моим наблюдениям, мы сейчас менее всего подготовлены рассматривать сложные темы. Мысли у православных в последнее время разбрелись. Парадокс, но по прошествии 20 лет церковного возрождения мы абсолютно ни в чем не уверены. Что было сделано за эти 20 лет? Под сомнением даже, есть ли у РПЦ паства и кто эта паства. Обнаруживается вдруг, что люди, над которыми максимально трудились и которые считались воцерковленными, — не т. е. Это в большинстве своем скрытые диомидовцы, носители «страшного религиозного невежества». Едва ли, надо полагать, не худшего невежества, чем в обществе, где смотрят Малахова, читают гороскопы и стучат в дерево. Православные — неадекватны, наоборот, адекватны мирские. Православные — в гетто, в «консервной банке»; оставшиеся, соответственно, — на свободе и в лучших условиях. Кто-то предлагает считать паствой тех, кто пришел «потусоваться» на площади под Шевчука. Кто-то предлагает отбросить духовное, в котором всё равно никто ничего не смыслит, и считать Церковь «общественной корпорацией». И так далее. Большего разброда и шатаний, по-моему, трудно представить. Недавно у одного автора увидел такую схему: паства РПЦ — это статистические 70% «захожан» и сочувствующих, ибо они реально обеспечивают ее благосостояние. Напротив, 2−3% воцерковленных — это «активисты», верующие не по разуму, своего рода «церковный планктон», осадок. Да в придачу еще и «лузеры», крайне стесненные в средствах. Так что, господа, делайте выводы… Пример мышления в дискурсе «общественной корпорации» и «эффективного менеджмента».

УЧАСТИЕ ВЛАСТИ В ПРОЦЕССЕ ВЫБОРОВ

Вопрос редакции «Русской линии», на мой взгляд, не совсем правильно задан. Интересно не столько участие государственных представителей в Соборе, сколько вообще степень влияния властей на выборы. О том, как наша «вертикаль» реагирует на Собор, достоверно ничего неизвестно. Массовые СМИ после волны комментариев на смерть Патриарха молчат. Ожидалось, что Местоблюститель митр. Кирилл в период до выборов постарается заручиться знаками поддержки от Путина и Медведева. Но пока мы этого не наблюдаем, и почему большая политика не жалует вниманием РПЦ, остается загадкой. Возможно, здесь самая большая интрига. Во всяком случае, мне как человеку, анализирующему тему, очень хотелось на предвыборной гуще лучше рассмотреть и понять, что же у нас на самом деле на дворе: Константинова ли эпоха, скрытые ли антипатия и конкуренция либо непонятное «ни мира, ни войны», Брестский мир.

В первую очередь, я вполне верю в то, что личная позиция Путина состоит в благородном невмешательстве и предоставлении Церкви возможности самой разобраться. Оставшийся чиновничий аппарат, соответственно, берет под козырек. Но непонятно, что же тогда многочисленный политологический круг, независимые эксперты и наблюдатели? Для них это хлеб, и почему предсоборные темы активно не комментируются например такими людьми, как Третьяков, Марков, Шевченко, Павловский, Колеров, которые в общем не чужды церковных вопросов, повторюсь, несколько обескураживает. Кроме размещения на интернет-ресурсах Глеба Павловского нескольких публикаций в пользу Местоблюстителя, никакого пропагандистского участия в процессе выборов невозможно увидеть.

Является ли это признаком совершившегося отделения Церкви ото всего, от чего только можно? Да, как одна из гипотез, вполне может быть. Мы сейчас воочию встречаемся с тем, что церковная проблематика в светском контексте абсолютно чужда и недискутабельна. На самом деле, здесь два мира, и то, что православные сейчас с жаром разбирают между собой, категорически невозможно перевести на масс-медийный язык. В формате телевизионного ток-шоу, даже мастерски выполненного, из обсуждения Собора и выборов в любом случае выйдет очередная пошловатая политаналитика с разбором стандартных, еще большевистского времени претензий в адрес христианства и Церкви. Для меня это очень занятная вещь. Ее можно трактовать по-разному: как в плане крайней секуляризации общества, при которой остаются закрытыми, как бы несуществующими мировоззренческие, а тем паче бытийные запросы, резкого разделения на освящаемое и неосвящаемое, так, вероятно, и в плане биения мимо цели православной проповеди. Любопытно, подумалось: за 15 и более лет существования на нашем ТВ такой передачи, как «Слово пастыря», не могу вспомнить, чтобы хоть один из ее сюжетов или какая-нибудь фраза стали предметом последующего общественного обсуждения. Или, по меньшей мере, упоминания впоследствии.

Кстати сказать, этим решается вопрос, должен ли будущий Патриарх пользоваться авторитетом в первую очередь в обществе или у Церкви. У Церкви, ибо общество в большей степени ищет того, кто не будет затруднять ему жизнь. По замечанию одного социолога, справедливому, как мне кажется, «общество хорошо относится к Церкви, пока Церковь ему не мешает».

Второе соображение связано с тем, что игнорирование Церкви властью и СМИ — неспроста, и представляет часть хитро спланированной медийной технологии, по типу известного: «чего не было на ТВ, того не было вовсе». С этим мы сталкиваемся постоянно, вот, знающие люди рассказывают, как на публичных мероприятиях и официальных приемах теле- и фотокамеры целенаправленно избегают священника в рясе. Из политкорректности ли? Не знаю. Известно, к примеру, что логика медийного вытеснения вполне применяется по отношению к оппозиционным политическим фигурам, которым даже слабо и косвенно отказывают в «раскрутке». На телеканалах формируются списки запретных персон, и если какая-нибудь из них где-нибудь случайно попадет в кадр, в итоговой трансляции ее все равно вымарают.

Ну и конечно массу неприятных, смутных ощущений-мыслей доставил предрождественский показ «Кода да Винчи». Как-никак, а подобного на ведущих каналах не было аж 10 лет. Скорцезе под Пасху — то еще при дикой олигархии. Таким образом, при всем моем желании нынешний эксцесс не могу признать совпадением. В 1998-м почивший Патриарх лично просил отменить демонстрацию «Последнего искушения». И вот, во свидетельство символической победы над противником телевизионное Рождество-2009 оказывается окрашено в тона масоно-гностических завихрений Дэна Брауна.

Что это было, а лучше спросить: что это будет? Ведь если, как говорят нам некоторые энтузиасты православного прорыва, всё дело в косноязычии и отсталости церковного учения, уровня которого не хватает для нынешнего взыскательного, взрослого общества, то глупости насчет «кодов» с «да Винчи» тогда, не понимаю, причем? Пускай православные журналистика с публицистикой не на уровне, но зато наверняка есть большой кинофонд, масса художественного, чего накануне Рождества можно с полным спокойствием показать. Одну из рождественских семейных историй, тот же лунгинско-мамоновский «Остров», который в прошлом году собрал на «России» рекордные рейтинги. Если попикантней, то, пожалуйста, господа, включите народу хоть «Jesus Christ — Superstar», чай не разорительней будет показа «да Винчи». Или, на худой конец, отметьтесь бюджетными гоголевскими «Вечера на хуторе близ Диканьки или Ночь накануне Рождества». И то не столь тупо. Но Дэн Браун — это диагноз.

Как минимум, если не трогать конспирологию, это означает, что идеология у нас окончательно породнилась с голливудским мозгопромывательством, а вопрос о православном Рождестве и том, чтобы не обидеть Церковь, что называется, не стоит. Связи с Церковью не рассматриваются как трепетно-приоритетные. Репертуар оставляется на откуп разного рода эрнстам. Ничего, стало быть, не меняет и кризис, по мере усугубления которого всё чаще говорят о государственной мобилизации и в т. ч. в идеологической сфере. Очевидно, что, если такая мобилизация и произойдет, она по-прежнему будет индифферентна к церковным предложениям и к христианской трактовке нравственности. Паче чаяния власть не усматривает для себя никакой существенной потребности в РПЦ.
В подобном формате она справедливо рассчитывает поладить с любым Патриархом. Как с губернатором какой-нибудь периферийной Костромской области. Ну, а наше спасение — это не их ума дело, это, как известно, дело рук самих утопающих. Участие власти в избрании нового главы Церкви в нынешних условиях нежелательно.

КАКОЙ КАНДИДАТ САМЫЙ ДОСТОЙНЫЙ?

У меня, к сожалению, нет большого опыта общения с епископатом, поэтому я честно завидую людям, предлагающим в Патриархи влл. Онуфрия, Вениамина, Ростислава, Кирилла, других, знаемых близко и лично. Мои рассуждения на данном фоне теоретические и касаются в основном того, какие достоинства считать за существенные?

Диакон Кураев предлагает политика и организатора (http://www.interfax-religion.ru/?act=analysis&div=113), на это следует отповедь С. Носенко о Патриархе-молитвеннике. Я думаю, вопрос, главным образом, о наследовании авторитета патриаршей власти. Сам статус патриаршей власти способен в ближайшей перспективе меняться и сильно. По-моему, этого не понимают. По-моему, в организационном отношении мы все еще живем где-то в догорбачевской эпохе. Кураев, любящий говорить об интеллектуальном вкусе, последовательно расчищает дорогу политике и администрированию, но при этом опускает авторитет будущего Патриарха. De facto он делает его приложением к собственной этике. Я уже писал об этом: нежелание митр. Кирилла осаживать «партию миссионерского прорыва» сыграет в конечном итоге дурную шутку. Первые провокации, как видим, начались еще до избрания. Нельзя, конечно, было пускаться во всю эту риторику «единственного и исключительного», а тем более настолько откровенно понижать уровень до схватки личных амбиций. Особенность пиар-технологий в том, что они ломовые и их не особо волнует то, что называется «аутентичностью контекста». Предположим, КРПФ перед выборами решает разыграть тему коррумпированности «Единой России». Да, может быть, это даст ей ограниченные преимущества. Но ведь это переносит разговор в совершенно иную плоскость! Мы уже не обсуждаем разные модели общества. Мы говорим про то, кто из двоих больше берет взяток! Для собственного пафоса коммунистов, состоящего в социальной справедливости, великом государстве и советском наследии, подобный пиар-ход губителен. Тем более, для Церкви, где нравственный критерий доминирует. По ужасающему портрету «группировки Капалиных» теперь будет символически представляться, «как вообще в Церкви бывает», на каком уровне стоит церковная иерархия. Неминуемым образом это коснется и противоположной «группировки Гундяева». Для того, чтобы выглядеть лучше, нужно показывать, что ты выше.

Ко времени, когда, даст Бог, новый Патриарх окажется интронизирован, ему не останется ничего, как разбираться в склоках. Поток жутких подробностей не закончится, можно быть уверенным. Церковное диссидентство до сих пор у нас было самодеятельным. Когда прошлой осенью появилось «письмо N-ских священников», можно было предвидеть заранее, что за этим пойдут письма М-ских монахов и L-ских семинаристов. Но теперь в лице диакона Кураева диссидентство получило вполне легальный организационный лифт. Каким образом в специфической кураевской этике будет в дальнейшем решаться проблема обиженных и притесненных? Я думаю, о. Андрей до последнего времени вообще не собирался делать того, что сейчас делает. Его вспышка ситуативна и связана с тем, что «богословов на Собор не пустили». Потом будут другие ситуации, приводящие по большинству к одинаковому: «Православие должно быть человечней» и «не могу молчать».

Что же делать избранному Патриарху на послевыборном батальном поле? Мне кажется, сейчас это более важный вопрос, нежели: «кто станет Патриархом?» Ситуация дурна тем, что выборы могут оказаться не выборами главы РПЦ, а выбором новой внутрицерковной парадигмы. Мы проснемся в Церкви, которая пережила шок и которая уже не может ощущать себя тем, чем была еще вчера. Войной охвачены уже несколько епархий. Я не знаю, что митр. Кирилл будет делать с тем же Кураевым и, в частности, каким образом при митр. Кирилле дальше будут управлять паствой Тобольский, Ставропольский и Барнаульский преосвященные. Вмешательство Патриархии начнет походить на сведение счетов, невмешательство — усиливать критику.

Итак, общей системной задачей является поддержание авторитета патриаршей власти. Во всем мире упадок христианских сообществ разворачивается приблизительно по одному и тому же сценарию. Согласно прот. Иоанну Мейендорфу, это кризис критериев веры и кризис авторитета. Предстоятель, обладающий авторитетом, даст возможность внутри Церкви сосуществовать как молитвенникам, так и организаторам. Роли тех и других не оспариваются. Но соотношение и градус соседства могут быть разными. Я не знаю, с чего это вдруг неизбрание митр. Кирилла начало пониматься как его сокрушительное поражение. Мне жаль, если «группа поддержки» довела дело до такой точки, когда «либо Патриарх, либо пропал». Самому митр. Кириллу это по-человечески трудно. По здравому взгляду, миссионерское усиление не должно зависеть от единственного голосования. Результаты которого могут быть ситуативными. До сих пор в лице ОВЦС мы имели весьма независимую, деловую структуру, которой для реализации планов совсем не обязательно было поглощать, втягивать в себя остальные синодальные отделы. Или мы полагаем, что под миссионерским начальником остальное начальство рангом ниже — в свою очередь тоже прогнется? Как это было в советское время. Но если духовную миссию представлять как производную от организационной политики, боюсь, наши кураевы окажутся сильно похожи на преподавателей научного атеизма, срочно переквалифицировавшихся в специалисты по истории религий.

Сложность в ситуации, при которой на выборах Патриарха побеждает одна из партий в том, что ей в первую очередь придется утверждать самою себя, расширять территорию своего влияния. Кажется, в этом проблема митр. Кирилла, который, скорее всего, не имеет ввиду никаких ересей и экуменических братаний, но как приверженец административных стратегий сильно увлекается. На меня лично наибольшее впечатление произвели не богословские цитаты, а встреча с движением «Наши». Смысл выступления вл. Кирилла был в том, что диомидовцы планировали запугать общество и Архиерейский Собор, а молодежь своим своевременным выходом к храму Христа Спасителя избавила Церковь от опасности. Не знаю, может быть это тоже миссия. Но запуганный, трясущийся Собор, ожидающий избавления от движения «Наши» — это, конечно, что-то… Человеку неполитического мышления такое просто не придет в голову. И едва ли подобное «введение в христианство» окажется сильно полезно молодым, привьет настоящее понятие о Церкви.

Похоже, как ни крути, «суть момента» сейчас все же в том, что всё склоняется в административно-политический крен — к всевозможным реорганизациям, ревизиям, проектам, кампаниям. Это доминирующая угроза и тема, рассеянно витающая в головах. Духовные аспекты оцениваются как слишком иррациональные и непредсказуемые. При том, что «внутреннее христианство» отчетливо не наследуется, велико искушение провозгласить его первопричиной всех разногласий и успокоиться на представлении о Церкви как об общественной корпорации. Но на беду общественные корпорации в современности сами испытывают большие трудности. Государственность переживает не лучшие времена, бизнес в кризисе, вот-вот задохнется общественный сектор, лишенный дотаций welfare state. В организационном отношении кроме отдельных ТНК, масонских лож, Моссада и наркокартелей, честно говоря, посмотреть не на что. Даже Америка вот-вот «слиняет». Ну, а коли серьезно, то подходящее ли время? Так ли хороши общественные корпорации сегодня, чтобы Церкви становиться общественной корпорацией? И так ли плохо в своем нынешнем виде смотрится Церковь на фоне всего остального? Опыт каких общественных корпораций конкретно вдохновил Е. Холмогорова? Я не уверен, что вообще в истории когда-либо Православные церкви являли себя, как исключительно организованные. Их своеобразие и сила были в другом. Говоря о политике, организации, эффективном управлении, мы в большой степени следуем внешним, языческим инфильтрациям. «Наличие у епархии отдельного здания, большого количества прихожан, связей в местных властях, бумажного СМИ, интернет-СМИ — индикатор ее активности», — рассуждает один из активных сторонников митр. Кирилла и политических решений.

Католики столетиями строили свою совершенную организацию, но в конечном итоге потерпели от нее больше исторических разочарований, нежели выручили пользы. Очень трудно, признаться, выстроить убедительную версию «политического Православия» либо «правозащитного Православия», укорененных в традиционной преемственности; пересоставить патерики и отечники, лавсаики и экзегезу таким образом, чтобы получить из них веру «партии поддержки Местоблюстителя». Хотя о. А. Кураев теперь занялся этим и цитирует Златоуста, в общем смысле понятно, что при великих каппадокийцах никакого «апостольского первохристианства» уже нельзя было вернуть. А мы с вами, сознаемся, не василии и не златоусты. Мы, в крайнем случае, кураевы и сысоевы…

То же самое с политикой. Люди наивно считают, что политикой нужно только как следует заняться. Слово «политика» или «политик» имеет магический вес, наподобие «юриста» или «продюсера». На самом деле, в большинстве случаев занятие политикой приводит лишь к усилению зависимости от политики. Как пример: украинские государственные лица любят считаться политиками, играть роль в политике, даже в мировом масштабе, и это приводит к тотальной зависимости и упадку национальной политики. Наоборот, белорусский правящий слой на редкость нетелегеничен и косноязычен. Но его нелюбовь к политической публичности приносит республике куда большие политические самостоятельность и устойчивость. Поскольку соблюдается рациональный минимум: не быть заложниками, по крайней мере, собственных хитроумных комбинаций.

Перспективы церковной политики тем более провинциальны. Они всегда провинциальны, как провинциальна российская политико-экономическая модель по отношению к реальным управляющим центрам Запада. Известно: помимо Кремля политики у нас нет. А значит всё самое заветное для церковного политика, вся «музыка сфер» слышится где-то там, в движении массивных шестеренок, «сдержек и противовесов», а совсем не внутри Церкви-гетто.

Таким образом, мы намерены показать, что значит неправильно сформулировать задачу. Это означает всё разом перевернуть, поставить с ног на голову. Патриарх-организатор неизбежно оказывается филокатоликом, хоть и не в догматическом смысле. Патриарх-политик с психологической неотвратимостью начинает ориентироваться на светскую табель о рангах. Признаться, «молитвенник» — это тоже чересчур сложно. Нету на уровне социологии и вотирования такой типологии: «молитвенник». Для кого-то молитвенник, а для кого-то нет. В этом о. Кураев, возможно, некоторым образом прав.

В системном отношении необходимо думать о фигуре, которой конституируется церковное согласие. Наибольший интерес, если уж рассуждать о технологиях, накануне Собора представляют механизмы воспроизводства авторитета Патриаршей власти. Патриаршая власть окажется наиболее авторитетна, если новым Предстоятелем будет выбран:

— иерарх, особенно явно не боровшийся за куколь;
— имя которого не ассоциируется со скандалами, с антитезами: «эти» и «те», «старое» и «новое»;
— не имеющий за собой «групп поддержки», заинтересованных в расширении аппаратных позиций.

Справедливости ради надо отметить, что именно таким был Патриарх Алексий II (Ридигер), избранный Поместным Собором РПЦ 1990 г. Во всяком случае, мы не наблюдали усиленной агитации за него, восхвалений и обещаний «прорывов». На альтернативных кандидатов не лили грязь. Исход выборов благополучно решился без этого. «Политики» же не получили поддержки.

Кажется, многие и сейчас понимают это — что по факту вместо Патриарха-организатора нам странным образом «приходится привыкать» к Кураеву, Фролову и «Интерфаксу-религии». Случайность ли, что скандалы по-прежнему сопутствуют митр. Кириллу? Даже в выборной ситуации, в бытность его Местоблюстителем, первым лицом Церкви?

Архиепископ Томский Ростислав (Девятов) добровольно объявляет самоотвод в пользу митр. Ювеналия (Пояркова), авторитет коего дополнительно укреплен старшинством. Я за митрополита Коломенского и Крутицкого Ювеналия.