 |
| Московский комсомолец | Лев Колодный | 15.03.2005 |
За Яузой над развилкой улиц водружен самодельный крест. Надпись, составленная явно верующим, гласит: «На сем месте будет воздвигнут памятник святому благоверному князю Дмитрию Донскому — защитнику земли Русской. В лето 1992 сентября 25 дня». Было, конечно, основание установить «на сем месте» памятник великому князю, канонизированному Русской церковью за победу на Куликовом поле. Его войско из Кремля шло по дороге на Рязань. Куда и сегодня можно добраться, держа путь к Таганке. Памятник Дмитрию Донскому — пока что в мастерской скульптора. Как сказал мне академик Анатолий Бичуков, место ему определено на Таганской площади. Что, на мой взгляд, лучше, чем на холмике, где крест.
У развилки дорог встречал всех разрушенный храм Стефана Архидиакона на Вшивой горке. Над его останками разрослись деревья. Два придела в честь Мины и Николы дополняли эту церковь с шатровой колокольней XVII века. Так давно за Яузой заложили в Москве церковь в память о жившем в Иерусалиме архидиаконе, побитом камнями две тысячи лет тому назад. Кто такой, за что его чтили в Третьем Риме? Приставка «архи» на греческом языке означает «старший», «главный». Диакон — служитель. Первые христиане для «служения столам» избрали семь мужей, так как у апостолов печься о застолье в трапезных не хватало времени. Иудей, взявший греческое имя Стефан, что значит «венец», «венок», кроме «служения столам» так горячо проповедовал в синагогах, что разгневанные соплеменники побили его камнями. В историю этот Стефан вошел как «первомученик». Бросал в него камни вместе с толпой юный Саул. Его имя значит на еврейском языке «испрошенный у Бога». Сын богатых иудеев получил блестящее образование, досконально знал Тору и поэзию язычников-греков. Вслед за казнью Стефана Саул собирался и дальше преследовать христиан. Как вдруг поменял веру предков и имя. Из карателя Саул превратился в апостола Павла. Как заметил блаженный Августин: «Если бы не молился Стефан, то у церкви не было бы Павла».
Такая вот история связана с холмиком за Яузой, где первомученика чтили в единственной в Москве церкви во имя Стефана «густо красного цвета». О ней писали: «Все здание, окруженное высокими густыми деревьями, представляет очень красивую и цельную картину». Поминали в приделе церкви мученика Мину. Один из них погиб за веру в царствование императора Максимилиана в конце III века. Другой принял мученическую смерть — в IV веке, когда христиан все еще травили и убивали. С тех пор церковь чтит мучеников. Не предает забвению. Ни одна светская власть в этом отношении не может сравниться с ней. В Москве это особенно чувствуешь. Сколько лет прошло после Куликовской битвы? Свыше шестисот! Но в том самом городе, который Дмитрий Донской сделал Белокаменным, нет ему памятника. Когда будет — неизвестно. Как нет памятника великому князю Ивану III, украсившему Москву стенами и башнями Кремля, дворцом и соборами, давшими основание назвать ее Третьим Римом.
Ходишь, смотришь на не отягощенные памятниками просторы и думаешь: как мало памятников великим предкам! Что видишь за Яузой? Когда-то Ленин, прогуливаясь после ранения по Кремлю, сказал управляющему делами:
— Вот здесь надо поставить памятник Толстому. Где отлучали Толстого от церкви?
— В Успенском соборе…
— Вот и хорошо, самое подходящее здесь — убрать памятник Александру II и поставить хорошую статую Льва Толстого.
Бесподобный монумент резца Опекушина снесли. Но вместо Льва Толстого напротив собора установили… памятник Ленину. (И его снесли в годы правления «царя Бориса».) Когда Ленин взял власть, он предложил срочно составить список революционеров и классиков, которым следовало немедленно воздать должное в «Красной Москве». Список из множества имен, русских и иностранных, назвали «ленинским планом монументальной пропаганды». Что из того списка видишь за Яузой? Вблизи путевого столба с надписью «От Москвы — две версты» на Рогожской заставе видишь памятник все тому же Ленину в рост. Между прочим, один из самых лучших. Отливал его Василий Лукьянов, великий московский литейщик, до революции ходивший подмастерьем у итальянца. Работая самостоятельно, прославился как литейщик всех знаменитых русских ваятелей ХХ века. Итальянец открыл ему тайну бронзового литья. До 1939 года Лукьянов слыл единственным носителем секрета. В том году он передал его заводу в Питере, где сегодня отливает монументы Зураб Церетели.
Изваял статую по случаю столетия Ильича скульптор Гедиминас Иокубонис из Вильнюса. До Ленина он получил известность фигурой скорбящей матери в Пирчюписе, где сегодня не льют слезы по жертвам германских фашистов. Фигуру Ленина устанавливали ночью, на моих репортерских глазах, при свете прожекторов на фоне труб «Серпа и Молота». В бронзе, как сказал мне скульптор, увековечен образ из кинокадра, сделанного во время прогулки в Кремле, а не на митинге с протянутой рукой. В этом — отличие памятника от множества других.
Что еще из монументальной пропаганды за Яузой? В Средние века на улице Верхней Болвановке, переименованной в Радищевскую, жили ремесленники, выделывавшие болванки для портных. Есть версия, что во времена татарского ига выставлялись здесь идолы, которых москвичи презрительно называли болванами. На старинной улице царила бы гармония и завершенность. Но один дом сломали и на его пустыре установили бюст Радищеву над круглой колонкой. Такому памятнику по плечу вестибюль станции метро, но не улица. Но это не памятник Радищеву, что установили по мысли Ильича. Тот из гипса отлил Леонид Шервуд для Петрограда. (Сын художника, создавшего образ Исторического музея на Красной площади.) Узнав об этом, Ленин попросил сделать копию для Москвы. Таким образом, два одинаковых бюста установили одновременно в двух столицах. В Москве торжественное открытие состоялось в октябре 1918 года на Триумфальной площади. Гипсовый бюст водрузили на постамент из сосновых досок с надписью «Радищев». Питерский оригинал разрушился во время бури. Московская копия простояла двадцать лет. Перед войной наспех сколоченную композицию разобрали. Доски выбросили. Бюст попал в Музей архитектуры, где Радищев теперь пребывает в запасниках.
Образ молодого Радищева за решеткой тюрьмы видишь на стене дома у Иверских ворот. Надпись гласит, что здесь он находился под стражей на пути в ссылку. Путь из Санкт-Петербурга в Сибирь проходил через родной город. Дома, где он жил в Москве, не сохранились. В «Дневнике путешествия из Сибири», откуда помилованный Павлом I Радищев вернулся в края родные, мельком сказано, что останавливался он «в Рогожской». Где именно — большой вопрос. Но на этом основании советская власть переименовала далекую от Рогожской заставы улицу и установила на ней несоразмерный пространству бюст.
Конечно, Александр Николаевич Радищев заслуживает памятника на площади, а не на пустыре. Сын дворянина, наделенный гениальными способностями, получил в детстве домашнее образование из рук профессуры Московского университета. В 12 лет владел латынью, греческим, читал в подлинниках французов, знал на память множество стихов русских поэтов. Играл на скрипке. Его определили в Пажеский корпус, где мальчик-паж служил императрице. Юноша окончил Лейпцигский университет. По возвращении в Петербург ему открылись двери лучших домов. Делал успешно карьеру в Сенате, штабе дивизии, коммерц-коллегии, на таможне. Женился по любви. Что еще надо? Но свет высшего общества не затмил ему глаза. Зная подноготную власти, директор таможни пришел к выводу, что самодержавие есть «наипротивнейшее человеческому естеству состояние». Что побудило написать не только в стихах — оду «Вольность», но и сентиментальную прозу «Путешествие из Петербурга в Москву». Книгу отпечатал в собственной типографии тиражом 650 экземпляров. Все, что не успели продать, — сожгли.
Появись «Путешествие» в первые годы царствования Екатерины II, все бы, возможно, обошлось для автора. Но книга вышла после бунта, «жестокого и беспощадного». В результате директора питерской таможни императрица сочла «бунтовщиком хуже Пугачева». Помучила в крепости, попугала смертным приговором и сослала в Сибирь на десять лет с правом переписки и активной деятельности. Понадобилась революция 1905 года, чтобы крамольное сочинение опубликовали в России. Читать его без перевода на современный литературный язык трудно.
Большевики чтили Радищева как великого революционера, предшественника. Услышав предостережение начальника, пригрозившего Сибирью, вольнолюбивый член Комиссии по составлению законов покончил жизнь самоубийством. Перед смертью предрек: «Потомство за меня отомстит». Что сбылось, Россия умылась кровью. Пушкин писал, что «вслед Радищеву восславил я свободу». Но наступившая так поздно для нас вольность и свобода, как заколдованные, не могут изменить картину нищенских деревень, описанных так давно во время путешествия между Петербургом и Москвой.
Не меняется кардинально и вид на горке за Яузой. Конечно, и она не избежала потерь. Половину храмов порушили. Старая Москва умирала без терапии строителей. Напрямую к Таганке, Рогожской заставе ведет Яузская улица, до недавних лет слывшая Интернациональной. Хотя ничего иностранного на ней нет и никогда не было. По ее сторонам жили кучно ремесленники, делавшие таганы, кузнецы, гончары, стрельцы полка Тетерина, в честь которого назван Тетеринский переулок. Позднее всех аборигенов вытеснили купцы, приверженцы старой веры, старообрядцы, не курившие и не пившие. Стало быть, приумножавшие капиталы, а не пропивавшие наследство батюшек и матушек. По улице, которая до революции называлась Таганной, прошла линия конки. Вагон с пассажирами по рельсам тянули две лошади. Перед подъемом в гору их усиливали квадригой с форейтором-мальчишкой. Каждый подъем превращался в захватывающее дух действо со свистом и понуканием. Конку перед Первой мировой войной заменил трамвай. Его вытеснил троллейбус.
На бывшей Таганной, ныне Яузской, улице насчитывается одиннадцать строений. Из них одно особенно знаменито, его непременно описывают все авторы книг о Москве. Одни называют «лучшим украшением улицы». Другие — «редкой по красоте усадьбой». Третьи относят к числу «лучших и прекраснейших домов Москвы». Четвертые называют одним словом на французском языке — chef d’oeuvre, то есть шедевром. Дворец предстает за оградой, напоминающей решетку Летнего сада.
На месте владений трех переулков на Вшивой горке богатейший горный заводчик, выдав любимую внучку за генерала, на радостях перед войной 1812 года построил молодым дворец. Звали застройщика Иваном Родионовичем Баташевым. За образцовое устройство заводов на Урале честный купец получил дворянство. Ему перешли миллионы брата Андрея, отличавшегося необузданностью нрава в сочетании с «необыкновенным умом и непреклонной волей», как писал о нем «Русский архив». Даже после смерти кровавого тирана вспоминали с ужасом. Ради наживы и похоти шел на любые преступления, подло убивал конкурентов, толкнул в раскаленную печь мужа приглянувшейся ему женщины. Его бешеные деньги перешли в наследство брату Ивану.
Таким капиталам обязан дворец за Яузой. «В Париже нет ни одного клуба, который мог бы с ним сравниться», — писал об Английском клубе французский интендант Анри Бейль, он же будущий писатель Стендаль. Но дворцов насчитывалось отнюдь не сотни, как сообщал он сестре из захваченной Москвы, попав в нее с армией Наполеона. «Этот город был незнаком Европе. В нем было от шестисот до восьмисот дворцов, подобных которым не было ни одного в Париже. Самое полное удобство соединялось здесь с блистательным изяществом». Таким предстал перед Анри Бейлем опаленный пожаром дом Ивана Баташева, который занял маршал Мюрат во время оккупации Москвы. В нем три этажа. Фасад украшает роскошный портик под фризом, дворец эскортируют два изящных флигеля. Архитектуру до революции приписывали французу, учителю Баженова. В эпоху борьбы с космополитизмом сочли шедевром Баженова. В наши дни считают проектом Родиона Казакова, однофамильца Матвея Казакова.
Дворец, оказывается, называли в XIX веке Шепелевским. Почему? К Дмитрию Донскому на службу прибыл немец, иноземец, «муж честен именем Шель». Его сына прозвали Шепелем. От него пошел дворянский род Шепелевых. Они служили воеводами, комендантами крепостей, стольниками, генералами. За генерала Дмитрия Шепелева выдал замуж любимую внучку Иван Родионович, переживший сыновей. Его непутевый Иван слыл в Москве франтом и ловеласом, покорителем дамских сердец. За что попал в куплеты, высмеивавшие его привычку «подбираться» к девицам:
Не отвыкнув от привычки
Подбираться, Баташев —
Это сеть для бедной птички,
Это славный птицелов.
Дольше взоры поражает
Блеск каменьев дорогих…
Шепелева то блистает
В пышных утварях своих.
Муж гусар ее в мундире
Себе в голову забрал,
Что красавца, как он, в мире
Еще редко кто видал.
Усы мерой в пол-аршина
Отрастил всем напоказ
Шепелев в глазах у нас.
Судьба дворца XVIII века типична, в XIX веке владельцы продали его городу для устройства больницы для «чернорабочих». В советское время лечебница получила номер 23 и корявое название «Медсантруд». Войдя в парадную дверь, видишь охранников, кариатиды, колонны вестибюля и дверь, за которой парадная лестница. По ее ступеням поднимались в Большой зал гости. Дверь наглухо закрыта, по лестнице никто не ходит, больным она не под силу. А мне не захотелось ее видеть, чтобы в который раз не опечалиться тем, как равнодушна Москва к своим дворцам и храмам. В отличие от Рима, где в подобных дворцах давно открыты музеи.
