 |
| Русская линия | Андрей Рогозянский | 29.09.2008 |
Охранительство — специфическая реакция консервативного религиозного сознания, стремящегося жить внутренним смыслом, свободным от противоречивых и не всегда ясных по своему содержанию вторжений современности. Имеет смысл различать умеренную и радикальную, идейную и эмпирическую формы охранительства: консервативное, фундаменталистское и ревнительское течения в РПЦ.
В мировоззрении охранителей конфликт с современностью трактуется не как случайное, обусловленное эмпирическими обстоятельствами недопонимание или «дефект истории», но как следствие фундаментального противоречия мира и учения Христа. Отход от христианства, секуляризация делает мир более враждебным к Христу.
Власть «мирская», привыкла к греху и не желает меняться. Позиция общества к религиозным вопросам, по замечанию социолога С. Лебедева, состоит в том, что оно, общество, «хорошо относится к Церкви, пока Церковь никак не вмешивается в его жизнь». Сотрудничество с современностью таким образом возможно единственным способом — за счет Церкви — и прямо грозит повреждением веры. Субъективно православное сознание постоянно ощущает агрессивное действие среды. Во множестве практических ситуаций оно наталкивается на недружелюбие, давление мира, испытывающего его устойчивость.
Ввиду этого выход из положения «старые консерваторы» или, иначе, «староцерковники» видят в том, чтоб максимально подробно описать стиль жизни, понимаемый как благочестивый и церковный. Повседневная жизнь верующего облекается множеством требований и атрибутов, явления и взаимозависимости сакрализуются. В мировоззрении преобладают иррациональность, мистические мотивы преданий, пророчеств, чудес, явлений. Из всех психотипов, представленных в настоящее время в русском Православии, это наиболее простой образ веры, распространенный среди большинства верующих вне столиц. «Старый консерватизм» — это эмпирический консерватизм, консерватизм обычая. Таковой тяготеет к бытовому проявлению религиозного чувства, к порядку, усвоению простейшим действиям ритуального характера, к патриархальной укладности. Он отмежевывается от сложного выбора, отказывает в значении реализму современности, философии, политике, текущим событиям, предпочитая всему свой, более человечный и добрый, стоящий вне общественной конкуренции освященный мифологический космос.
Консервативным, охранительским тенденциям в РПЦ способствует логика развития общества в течение ХХ в. Важнейшей основой в советский период оставалась не-либеральная, универсалистская установка. Советское миросозерцание представляло особый, атеистический тип универсализма. Считалось, что Бога нет, но мир объяснялся так, как если бы представлял единое целое. Семьи, родственные связи, устойчивые и тесные профессиональные коллективы, патернализм государства — всё отвечало типу «универсального человека». После падения коммунистической идеологии главным поэтому оказывается вопрос о существовании Бога: так есть или нет? Если «есть», вселенский порядок и ценности моментально религиозно окрашиваются.
В 1990-е годы церковная жизнь переживает подъем. Внутри православного сообщества доминируют консервативные установки. Общество находится в состоянии неопределенности. Для десятилетия характерны обрушение политико-экономических структур, стесненные условия жизни большинства. Массовый приход людей в Церковь, их восприимчивость к духовному побуждаются в т. ч. этими факторами.
Церковность 1990-х проникнута пафосом открытия веры, романтикой советского интеллигентского типа. Черты неофита 1990-х — это, прежде всего, высокая эмоциональная возбудимость, переоценка ценностей, смена интересов и образа жизни, жажда церковного знания, религиозный максимализм, мистицизм, искания и пробы. Уже после освоения катехизического минимума и обретения опыта церковной жизни, следует возврат к более рационализованным формам поведения.
Из среды консерваторов выделяется более пассионарная часть, которую обычно называют фундаменталистами. Программа ф. состоит в переосмыслении советского времени, сближении с Зарубежной Церковью, в отказе от экуменизма, возвращении к святым отцам (если быть точным, к неопатристике русской эмиграции), аскетике, возрождении монашества и приходских общин на основании руководства духовников и философии «монастыря в миру».
Фундаментализм 1990-х — это попытка консервативной реформации, призванная освободить РПЦ от наследия советского периода, отсечь либеральные тенденции и выйти к предполагаемой чистоте исповедания на основании неопатристического теолого-философского синтеза. Его позиции оказываются крепки в столицах, в кругах патриотически настроенной, славянофильствующей интеллигенции. Иначе его еще можно охарактеризовать как «идейный консерватизм». В отличие от уже описанного консерватизма обрядового, «старого», «староцерковничества», среда фундаменталистов имеет способность отзываться на происходящее в обществе, придерживается своих политических предпочтений, в основном состоящих в имперскости и монархизме. Она несколько оппозиционна по отношению к современной российской демократии и к действующей власти, однако приветствует державничество и централизм в госуправлении.
Ф. как проявление консерватизма в корне различается с революционным радикализмом. Последний представляет околоцерковное, субрелигиозное явление, а т.н. «религиозные радикалы» по мировоззрению и образу жизни как правило плохо соотносятся с представлениями о верующем, воцерковленном человеке. В 1990-е околоцерковный радикализм подпитывается в основном левым (реже право-националистическим), антиельцинским политическим протестом. Его представляет ограниченный круг людей, и его влияние на ситуацию внутри в целом консервативной РПЦ остается незначительным. Для представителей фундаменталистского течения политическая оппозиция носит общефилософский характер, она не идет дальше сопоставления некоторых из существующих элементов с элементами архаическими. [1] В православном изводе ф. ограничивается кругом утешительных для себя вопросов об историческом наследии и редко выходит на осмысление современной действительности и реалистической православной стратегии в ней.
Сомнения вызывает само отнесение данного движения к разряду фундаменталистских. В постперестроечной России «идейный консерватизм» внутри РПЦ не проявляет себя в выраженном фундаменталистском качестве. Сравнение с ф. в исламе или иудаизме, во всяком случае, дает принципиально несходные картины. Во всем мире фундаменталистские религиозные общины и группы идут по пути создания, во-первых, универсального кодекса поведения верующего и, во-вторых, по пути формирования своего конфессионального мира — автаркической уменьшенной копии общества со своими повторяющими основные общественные функции учреждениями: партиями, СМИ, культурными и рекреационными центрами, школами, клиниками, фондами взаимопомощи, банками, предприятиями, действующими в определенных секторах экономики, структурами безопасности и т. п. Православие в России 1990−2000-х лишено сильных легалистских и автаркических тенденций. Внутри него не возникает ничего, похожего по значению на детализированные шариат или кошер, регламентирующие все стороны жизни, а не только питание, посты и праздники. Жизнь православного в большой степени оставлена «на свое усмотрение», а по существу на соответствие социальным образцам. Регламент, накладываемый духовниками, касается отдельных сторон и решений. Модель приходской общины под тесным руководством духовника не получает распространения, а после известных ошибок и уклонений подвергается массированной критике за «младостарчество». В то же самое время РПЦ отказывается от формирования своей всеобъемлющей системы конфессиональных институтов. Испытавшая кратковременный подъем, сеть православных школ как наиболее заметный пример составляющей данной системы, переживает кризис и под давлением государства ужимается до незначительного количества учебных заведений с символическим этнокультурным компонентом. Как результат, основной объем жизни православного верующего de facto приходится на жизнь вне рамок православной общины и как таковых религиозных интересов и связей. Аналогично советскому времени РПЦ сохраняет за собой значение структуры с преимущественно богослужебными полномочиями. Православное сообщество остается диссоциированным, опосредованным рамками и закономерностями «большого социума».
Наименование «фундаментализма» идейно-консервативное течение 1990-х получает с долей условности. В большей степени, это «консерватизм интеллигенции», выражающий интеллектуальные и социологические отличия его от обрядовой версии, «консерватизма народного» — общедоступного, менее идейно насыщенного и более почвеннического, по определению интеллигенции, данному С.Булгаковым. Доказательством этого служит слабое освоение условными фундаменталистами собственно религиозного праксиса. Внимание к сочинениям древних отцов, к аскетике, молитвенным практикам оказывается скоропреходящим, данью первоначальному любопытству. Заметные трудности переживает монашество, первоначально собравшее наиболее высоко и максималистски настроенную часть обращенных.
С начала 2000-х консерватизм в РПЦ оказывается под давлением. Он одновременно испытывает на себе как внутреннюю стагнацию, так и значительное изменение внешних условий. По завершении «лихих 1990-х» государство и общество определяются с параметрами развития. Это усиление госконтроля, жесткий пропагандистский прессинг при ускоренной либерализации частной сферы — расширении потребительских возможностей и установке на индивидуальный успех. Полученная психолого-социальная матрица крайне неблагоприятна и затруднительна с точки зрения церковной проповеди. Церковь приветствует выход из периода неопределенности и в то же время оказывается в положении вытесняемого лишнего.
Наступивший новый период со всей очевидностью раскрывает правду того, что комплекс идей ф. не обеспечивает подъема приходской, монастырской жизни, организации церковно-социальной, миссионерской и образовательной работы. Приходская жизнь ограничивается богослужением, быт православных семей не умещается в идеологию «монастыря в миру», духовничество не дает действенного руководства, монашествующим не прививается традиционная молитвенная практика, православным родителям не удается передавать веру детям. Начинания и институции «идейных консерваторов» перерождаются, обнаруживая внутри себя временами вполне романтическое либеральное видение, частью же приближаясь к прагматике.
Почти повсеместно происходит отказ от идейного максимализма и сворачивание проекта, открыто не афишируемое, а объясняемое разного рода ситуативными пользами. Фундаменталистский концепт исподволь замещается концептом социализации с истекающей из него идеологией «разумной умеренности», конформной, являющейся по своей сути формой минималистской, формальной церковности.
Тупик консерватизма, остановка, потеря ориентиров развития, а вместе с этим усиление модернистских и секулярных тенденций, неудачи в политике сближения с государством усиливают неудовлетворенность, растерянность, подозрения относительно ошибочности избранных методов и даже угрозу раскола. Консерватизм расщепляется. В первую очередь, он либерализуется, приобретая характер «умеренного», «светского» консерватизма. Однако в другой части наблюдается усиление, возгонка. Действительность представляется в черно-белых тонах. Типичная радикализованная схема: все вокруг — политики, чиновники, корпорации, СМИ, Запад, экуменисты, католики, масоны, евреи, сектанты, сатанисты, оккультисты согласованно злоумышляют против Православия и в этом обретают смысл существования. Idefix мира, как предполагается, состоит в преследовании и досаждении кознями Церкви. События современности сплетены в единую сеть антихристианского заговора (Мировое правительство, цифровой концлагерь, Третий храм). Если что-либо происходит еще в стороне от дел православных, то это пока: оно так или иначе входит составной частью в отдаленные и особенно изощренные планы.
На этом охранительство переходит в ревнительство. «Ревновать» — выражает упрощенную трактовку исповедания веры в условиях тотального гонения на нее. Единственной актуальной задачей для верующего становится сохранение образа мыслей и жизни, не зависящего от козней современности, фактически же анти-современного, выводимого из противопоставления ей. Современность — концепт массового общества, политики, экономики, следует признаться, способствуют распространению подобных суждений. «Православие или смерть» — девиз греческих зилотов из афонского монастыря Эсфигмен — более всего отражает самосознание и мироощущение человека, на каждом шагу сталкивающегося с притязаниями современности на мысли, чувства, выбор, способы совершения привычных действий, ограничения в основных жизненных возможностях.
В таком своем виде ревнительство продолжает оставаться церковным явлением. Несмотря на особенности стилистики и ригоризм, оно имеет корнями традиционную православную эсхатологию, учение о последних временах, мартирологию, учение о мученичестве, а также дидактику отречения от мира монашества. В православном паттерне присутствует это: резкое сжатие проблематики до евангельского «да, да», «нет, нет» в ситуациях решительного выбора веры и отречения. Средний православный — латентный ревнитель. Перемена стратегий от повседневного благочестия к исповедничеству теоретически может происходить мгновенно.
Остро критической, сверх-консервативной, реакция на современность становится при том, когда подозрения в заговоре или уклонении от учения касаются Церкви, а в особенности иерархии. Православная идентичность неразрывно связана с представлением о церковности. Нарушение чувства церковности влечет за собой самые тяжкие последствия. Ревнительство здесь переходит в исступленную, фанатичную фазу. Доминантой его оказывается анти-церковная, раскольничья деятельность. Девиз зилотов «Православие или смерть» — от противостояния внешним обращается на войну по уничтожению внутрицерковных оппонентов, в попытки обособиться от зараженного апостасией большинства и основать свою юрисдикцию.
В традиционных эсхатологии и экклезиологии ситуация с предательством церковной иерархии не решена. В отличие от индивидуального исповеднического выбора: отречься или остаться со Христом — она не имеет четких критериев и рамок. [2] Измена иерархии не является принципиально невозможным событием, и исторические аналогии этому есть. С другой стороны, за Церковью в разные времена следует большое число сектантских «истинно православных» сообществ, балансирующих на грани самосвятства и ереси. В любом конфликте находятся желающие обращать на себя экклезиологические прецеденты Максима Исповедника и Марка Эфесского. [3]
Раскол на практике — это высокая неопределенность. Ситуация включает в себя множество факторов и по большому счету является малоуправляемой. Как и при любой массовом аффекте, панике, начинающейся с крика «измена», главным фактором выступает желание видеть и находить измену. Рационализация и легитимирование наступает a posteriori. Подспудный раскол начинает обрастать аргументацией, богословием, историософией, апологетикой. [4]
В текущих условиях радикальное ревнительство — зеркало кризиса РПЦ, но не столько кризиса роста или модернизации, сколько кризиса сосредоточения, личного благочестия и соборного дела. Шаги последних 15 лет непоследовательны, дискретны, отражают ситуативную тактику, не укладывающуюся ни в образ духовного прорыва, ни в логику организационного строительства, ни в долговременные задачи в процессе становления новой России. Староцерковничество, модернизм, фундаментализм, «новый консерватизм» предлагают разные ответы на то, каково в настоящий момент состояние Церкви в мире и мира относительно христианства. [5] Над сознанием довлеет «синдром поражений». Драма постсоветского перехода, неуспех фундаменталистского возрождения 1990-х, обострение полемики вокруг реформ — каждое приводит к отталкиванию, навевает образы конца времен, разобщает, замыкает религиозное сознание ревнителя в исполненный строгости и определенности «пещерный» универсум.
Раздражителем, конкретным поводом к защитной сверх-консервативной реакции становятся отношения Церкви и государства в 2000-е — риторика «диалога», дипломатия максимального удовлетворения власти на фоне тяжелейшего упадка общества и человека. Церковная иерархия позиционируется, в первую очередь, как представительство на переговорах, встречах, светских мероприятиях. У части верующих это вызывает ощущение заброшенности, провинциализма церковных вопросов с преобладанием над всем «внешних сношений». Проповедь Православия как единственно истинной, Христовой, спасительной веры отступает перед риторикой «исторического вклада Православия» и «традиций сотрудничества между конфессиями».
То, что ревнительство расцветает именно на церковно-политической почве, доказывает тот факт, что 7 из 9 пунктов известного Обращения Диомида (Дзюбана), бывшего епископа Анадырского и Чукотского, касаются критики церковно-государственных отношений и лишь два — внутренних проблем экуменизма и созыва Поместного Собора. Тем не менее, следует помнить, что это — наружная сторона ревнительства, которое на деле не имеет перед собой твердых политических целей. В политических категориях оно, не обладая возможностями к самоосмыслению, формулирует себя и свою критику. Что же до психологической основы, то сверх-консерватизм выражает несомненное стремление к большей строгости и определенности исповедания, тревогу за духовную сторону церковной жизни.
В настоящий момент в РПЦ ревнители представлены движением против ИНН, борцами против еврейства, монархистами, радикально настроенными монашествующими. Идейно они перекликаются с находящимися вне юрисдикции РПЦ раскольниками из РПЦЗ, остатками катакомбников, «русанцовцами» РПАЦ отчасти. Все вместе настаивают на размежевании с современностью, признании ее апостасийной, враждебной к православной духовности. Возрождения, считают они, не может быть без богоустановленной власти. Каждый извод ревнительства при этом пропагандирует свою теорию заговора и отступления, концепцию возрождения России, расходящиеся с другими. Это несколько снижает вероятность консолидированного раскола РПЦ справа, но зато увеличивает опасность сектантского дробления. Смягченную позицию выражают «Комитет в поддержку нравственного возрождения Отечества», созданный московским священником о. Александром Шаргуновым, [6] и Союз Православных Братств под началом иг. Кирилла (Сахарова).
В текущей ситуации не исключена и другая реакция, противоположная ревнительской — сверх-либеральная. Политический «оранжизм» в России до сих пор не имел социальной базы и был представлен отдельными группами диссидентствующей интеллигенции. Внутри РПЦ картина повторяется. Церковный модернизм в целом аполитичен. С извержением из сана бывшего священника Глеба Якунина происходит символическое изгнание политического либерализма, началом которого являлись подпольные организации еще советского периода. За 1990−2000-е годы нельзя вспомнить сколь бы то ни было заметного анти-кремлевского выступления духовенства с либеральных позиций. Однако при изменении общественно-политического климата, усилении радикально-оппозиционных тенденций данное направление может получить оформление и развитие. Ряд лиц, входящих в структуры радикальной оппозиции, заявляют об исповедании ими особого строя ценностей христианско-либерального либо революционного вида.
Наиболее широко церковный «оранжизм» представлен на окраинах: автокефалистами Украины и Молдовы. Реалии политической жизни бывших советских, а ныне суверенных республик определяют не только стремление к самоопределению, но и остро критическую трактовку общественной линии Московской Патриархии как про-кремлевской и скрыто враждебной по отношению к национальной государственности, преследующей имперские интересы российских властей и корпораций. Все упомянутое серьезно осложняет внутрицерковную обстановку. На разделение по линии нового-старого, консервативного и реформистского мировоззрений, накладывается спор относительно церковной политики. [7] Конфликт течений в РПЦ приобретает затяжной, во многих случаях перекрестный характер, отягощаясь противостоянием личностей.
В ряде случаев можно наблюдать объединение, по меньшей мере, ситуативное, радикальных противников Патриархии разного спектра. Как крайние монархисты и националисты, так и крайние антикоммунисты, либералы, леваки, интеллектуалы экзотического толка, «альтернативщики» из самодеятельных юрисдикций, «оранжисты» и автокефалисты сближаются между собой например в деле мятежного Диомида. Очевидно, что разрушение единства РПЦ является при этом наиболее прямой эмпирической целью. Очевидно также, что выход, позитивная перспектива для РПЦ зависят все же от разрешения вопроса о православном консерватизме и традиционализме. Свободно и творчески утверждающее себя в церковной действительности, избавленное от нападок слева и справа, от ограниченности и увлечений реформаторов, умеренно-светских и нео-консерваторов, от ошибок романтического псевдофундаментализма и бытового обрядоверия, традиционалистское сознание избегает как уныния и охлаждения, так и неоправданных оптимизма и эйфории. Оно обязано сформулировать ответ как на перспективы церковного роста и возрождения, сотрудничества с миром и миссии, так и на угрозы манипуляции, духовного торможения, кризиса, обмирщения, потери преемственности, наиболее остро встающие перед православными XXI века.
2. Неизвестно, по каким признакам и кем устанавливается факт отступничества епископского корпуса, в какой мере от этого зависит качество индивидуального исповедания христианина, находящегося под общим началом отступников и ересиархов, каково состояние Церкви и основания управления ею в этот период.
3. Обычной в таких ситуациях оказывается апелляция к каноническому праву. Столетиями православное каноническое право освещало, однако, порядок разрешения вопросов в ситуации здорового большинства иерархии, а не в приложении к общим экклезиологическим кризисам. Не является оно правовой системой и в строгом юридическом значении (в значении, например, завершенного и постоянно пополняемого права у католиков), а только собранием статей по отдельным вопросам, раскрывающих образ во многом идеального церковного устройства. Традиции эффективного и продолжительного правоприменительства отсутствуют. Ни в одном крупном конфликте ХХ в., происшедшем в силу церковно-политических факторов, — Карловацкое разделение, расколы в Греческой Церкви, филаретовский раскол на Украине, — канонистам не удалось сыграть сколько-нибудь заметную роль, с убедительностью показать благодатность (каноничность) одной и безблагодатность (неканоничность) другой юрисдикции.
4. В существующих условиях необходимо признать правоту заключений о нарастании напряженности и раскола справа, со стороны «ревнителей». Психологически точным является и определение его как «опричнины» — смеси религиозных и государственнических идей, жажды Порядка, авторитарности, поиска измены, в т. ч. и политической.
5. Считать ли справедливой гипотезу о светском постхристианстве, о паузе в христианизации или об апостасии? Доживают ли христиане Константинов период, вошли ли вторично в эпоху гонений или же современное состояние требует новых описательных подходов? Наконец, «настоящее исповедание» — какие формы имеет теперь? Требовать ли с паствы общественного действия или аскезы; знания или простоты веры? Приветствовать ли «вторичное упрощение» — возвращение архаических элементов — или оставить «Домострой» истории? Каждый из вышеназванных подходов не раскрывает этого с ясностью, но останавливается на вкусовом подборе решений.
6. В течение 1990-х прот. Александром Шаргуновым предпринимались попытки склонить церковное мнение к размежеванию с ельцинизмом, в сторону политической поддержки лево-патриотических сил.
7. С учетом наличия номенклатурных течений внутри управления РПЦ деление еще выглядит еще более многообразным и сложным. Данной темы мы не касаемся, ограничиваясь рассмотрением религиозных факторов.
http://rusk.ru/st.php?idar=105476
Страницы: | 1 | 2 | Следующая >> |
