 |
| Русская линия | Сергей Пыхтин | 31.05.2008 |
Тогда же пришло время сделать следующий прорыв в будущее. Условия были созданы. И вновь внутренняя необходимость натолкнулось на внешнее препятствие — европейскую революцию 1789 года, по общему мнению — продукт французской философии. Более двух десятилетий Россия, которую французские революционеры провозгласили своим врагом, противостояла этой угрозе на полях сражений, победив её там, где она возникла, однако идеи «падшей цивилизации» проникли в русское общество.
Бывшее главной опорой петровских преобразований, дворянство оказалось нестойким перед соблазнами европейской диалектики. С чем не справились маршалы Наполеона, одолели за письменными столами мыслители Англии и Германии. Книга, журнал или газета — тоже поле боя и «ничто не устоит перед силой типографского станка». Тогда эпоху масштабного движения вперед, что было свойственно веку Петра, сменила утроенная осторожность. После военного мятежа столичной гвардии и Черниговского полка, расквартированного под Киевом (декабрь 1825 — январь 1826), начать реформы, уже созревшие, оказалось несвоевременно. Затем неблагоприятные события последовали одно за другим.
В июле 1826 г. войска Персии, её подталкивала британская дипломатия, вторглись в пределы Российской империи. Однако разбитые в нескольких сражениях, персы подписывают 10 февраля 1828 г. Туркманчайский договор, и Россия приобретает Северную Армению. В 1821 г. против турецкого господства восстают греки. Турки свирепствуют, но не могут их подавить, и в дело, защищая христиан, вмешиваются Россия, Британия и Франция. 8 октября 1827 г. союзный флот истребляет турецкие корабли в Наварринской бухте Мореи, после чего султан в декабре объявил России джихад. Боевые действия идут на балканском и кавказском театре. Османы терпят поражения, русская армия в одном переходе от Стамбула, и Турция прекращает войну[1]. В Адрианополе 2 сентября 1829 г. заключается договор о мире. Россия укрепила свое положение в Закавказье, присоединив черноморское побережье, и установила протекторат над дунайскими княжествами. Балканы получают автономию, греки — независимость.
Но в 1829 г. пришла холера. Сначала в Оренбургский край, в 1830 г. она уже в 31 губернии и затем проникает в Европу. Вводится полицейский карантин [2]. Заболевает до 100 тыс. человек, половину которых не удаётся спасти[3]. В Москве, в столице, в Севастополе, в военных поселения под Новгородом волнения. Их приходится усмирять где силой, где увещеванием. В Петербурге, затем в Москве царь это делает сам, что митрополит московский Филарет называет подвигом. Известно, беда не приходит одна.
В июле 1830 г. Париж свергает Бурбонов и на троне Франции Луи-Филипп, король-банкир, пародия на монархию[4]. В августе восстание в Брюсселе, и Бельгия отпадает от Нидерландов[5]. В декабре мятеж в Царстве Польском. Сейм детронизирует Николая и провозглашает Польскую республику в границах 1772 г. Мятежников до 140 тысяч при 160 орудиях и они пытаются даже наступать. У русских 180 тыс. и 664 орудия. В нескольких сражениях они побеждают, в сентябре 1831 г. освобождают Варшаву и мятеж подавлен[6].
Недоумение европейцев, напуганных в 1814 г. появлением в Париже русского царя во главе «казаков и калмыков», оборачивается стойкой русофобией, особенно у либералов и коммунистов. Европа на польской стороне. Страх, ненависть и предвзятость видят в России врага. Польский бунт пробуждает эти чувства и, распаляемые с годами философами, идеологами, публицистами и политиками, они приобретают затем всё более резкие формы.
Революционная опасность на время сближает монархов России, Австрии и Пруссии. Николай в Берлине и Вене договаривается о совместных действиях против неё «совокупными силами». Для царя очевидно: «всеобщая революция, … постепенно и скоро, чем думают, угрожает нам самим», она «на пороге России». «Но клянусь, она не проникнет в неё, пока во мне сохранится дыхание жизни». Позже будет восстановлен военный и политический Священный Союз. Ненадолго, но всё же. Тогда же Лондон создаёт другой, враждебный блок — Британии, Франции, Испании и Португалии. Однако в Испании гражданская война, она продолжится несколько десятилетий, на Британских островах борьба за экономические и политические реформы, во Франции бунты рабочих, их усмиряют войска.
В 1833 г. Николаю удаётся невозможное — союз с Турцией. Её сотрясает мятеж в Египте, войска которого, заняв Судан, Аравию, Палестину, Крит и Сирию, наступают через Малую Азию на Стамбул. Франция и Британия медлят. От безвыходности султан просит помощи у Николая. Три русских эскадры в феврале и марте входят в проливы, высаживая 14-тысячный десант. Осторожный египетский хедив, родом албанец, принуждён отступить. 26 июня Петербург и Стамбул заключают Ункиар-Искелессийский договор сроком на восемь лет[7].
Эти успехи Николая, конечно, не прибавляют друзей, даже наоборот, зато, если пренебречь враждой разбойничьих племён Кавказа[8], военное усмирение которых заняло десятилетия, они обеспечили России длительное внутреннее спокойствие[9].
Между тем через 15 лет после падения Наполеона в мире складывается новый баланс производительных сил. Технические усовершенствования и промышленный переворот на порядок увеличивают мощь Британии и в 30-е годы она — индустриальная держава и владычица морей[10]. Растёт промышленность Франции и Пруссии, когда как Россия очевидно начинает отставать[11]. Прошло то время, когда она была на равных с Европой. Все понимают, что надо действовать, менять общественный строй, решить крестьянский вопрос, расширять образование, развивать промышленность. Первые Выставки русской мануфактурной промышленности, организованные в 1829, 1831 и 1833 гг., их посетил царь, показали, насколько она неразвита и отстаёт от европейской. Конечно, с опозданием, но усовершенствуется техника, труд машинизируется, мануфактуры сменяют предприятия. В хлопчатобумажной промышленности появилось веретено, в металлургии прокатный стан. Развиваются транспорт, машиностроение, пароходство. Однако проблема в темпах, которые надо умножить в разы. И как можно скорее.
У России в это время лишь 7 тыс. предприятий и 350 тыс. работников. Более 92% населения — крестьяне, чья производительность удручающе низка. Причины в объективных условиях — географических, климатических, почвенных. Основное средство сельского труда — конь и соха. Движители — мускульная сила, ветер да вода. В итоге урожайность в разы и даже на порядок ниже, чем в Англии, Германии или Франции[12]. Одним земледелием в России не проживешь. Поэтому русский крестьянин еще и ремесленник. Половину года он на отхожих промыслах. Бедность деревни не обогащает и дворянство, оно мельчает и нищает[13]. Всё ещё господствует натуральная форма хозяйствования. Товарообмен при 7% населения городов невелик, как и внешнеторговый оборот[14]. От предыдущих эпох сохранялось крепостное состояние почти 25 млн. крестьян. Последнее при вольности дворянства признавалось злом уже при Екатерине II, а для Николая было очевидно, что «крепостное право — причина, что у нас нет торговли и промышленности». Однако временные меры Петра, придавшего крепостному состоянию крайние формы, не решались отменить, даже когда поводы для их введения отпали навсегда[15].
При внешне «значительном положении России» не покидает тревога за русское будущее. 1825 год многим раскрыл глаза — оказалось, масонство, оппозиционность, космополитизм, презрение ко всему русскому пропитали дворян, «лиц свободных профессий». «Озлобленные люди, стоящие в оппозиции не к правительству, а к России». Надо действовать, но правительство, не чувствуя твердой опоры в обществе, медлило, принимая охранительные меры и выискивая крамолу. Оснований для этого было более чем достаточно. В 1833 г. Пушкин с горечью писал: «Ныне нет в Москве мнения народного; ныне бедствия или слава отечества не отзываются в этом сердце России. Грустно было слышать толки московского общества во время последнего польского восстания; гадко было видеть бездушных читателей французских газет, улыбавшихся при вести о наших неудачах».
Источник опасности видится в Европе, пытавшейся ещё совсем недавно, во главе с Францией, покорить Россию силой оружия. Предотвращать новые столкновения держав могло согласие монархов, отсюда ставка Александра и Николая на Священный Союз. Однако то была полумера. В ведущих государствах Европы стремительно развивались промышленность, пути сообщения, техника. Безнадёжно отставшие в этом Азия и Африка колонизировали европейцы, прежде всего англичане, превратившие их в объект нещадной эксплуатации. Росли экономика и территория Североамериканских Штатов[16], и «наиболее мыслящие» европейцы уже тогда предвидели им и России будущее непримиримое соперничество. Только опередив Европу в своей экономическом и военном «могуществе», Россия могла обеспечить свою безопасность[17]. Потому что ни «огромность», ни «закрытость» не могли быть её гарантией, что десятью годами позже было доказано в Китае, разбитом в опиумных войнах, и через два десятилетия в Японии, которую устрашили 250 орудий паровой эскадры коммодора Перри.
Однако очевидно и то, что умножение могущества такого государства, как Российская империя, требует долгих, сосредоточенных усилий всех сословий, концентрации ресурсов и финансов, централизации власти. Экономическое, социальное, военное и политическое устройство страны, опираясь на традицию, ничего не имеет общего с Европой, где с прошлым расстаются «смеясь и танцуя». В России особые «способ производства» и форма правления, и её жизнь не мерится «общим аршином», чего никак не желает знать «просвещённое» общество, грезя равенством, парламентаризмом, свободой. Хотя русская «свобода от» совсем не сопряжена с европейской «свободой для» Согласно митрополиту Филарету (Дроздову), первоиерарху Русской церкви, самому знаменитому её архиерею, «истинная свобода есть деятельная способность человека… избирать лучшее при свете истины Божией и приводить оное в действие при помощи благодатной силы Божией (…) Возлюби свободу Христианскую — свободу от греха, от страсти, от порока, свободу охотно повиноваться закону и власти и делать добро Господа ради, по вере и любви к Нему». В метафизическом смысле свобода по-русски — вочеловечивание, по-европейски — расчеловечивание.
Одним из первых, кто в XIX веке понял, насколько «запад» нам чужд и враждебен, был Пушкин. «Монгольское нашествие» разъединило Европу и Россию, оставив русских христианами, сделало их «совершенно чуждыми христианскому миру» и предопределило её «особое предназначение». Нисколько не заблуждался он и о САСШ, увидев в демократии «сего нового народа» «отвратительный цинизм», «жестокие предрассудки», «нестерпимое тиранство» и другие неприемлемые качества, которыми уже увлекалась, и надолго, «прогрессивная» Европа. Для проницательных русских уже тогда была понятна духовная драма европейских народов — утрата христианских идеалов и культ эгоизма и потребительства, для удовлетворения которых годятся любые средства. Естественный вывод — с такой Европой России не по пути, за которым стоят уваровская триада, пушкинское творчество, филаретовские искания, определившие и доказавшие именно иное её предназначение[18]. Идеализм против прагматизма, щедрость против стяжательства, вера против безбожия, милосердие против беспощадности, идеалы против интересов, икона вместо картины, Авель против Каина. Сословный мир в России против классовой войны в Европе. Для Пушкина уже очевидны некоторые политические истины, до которых так и не дотянулись «наши мудрецы». Что «особенную физиономию» народу дают «климат, образ правления и вера», что бытие России требует другой мысли, другой формулы, чем мысль и формула Запада.
В 30-е годы в России всё готово к тому, чтобы совершить такой же прорыв в будущее, какой был исполнен ею в правление Петра. Успеть сделать за десять лет то, что Европа проделала за пятьдесят, чтобы враги России не вознамерились вновь её смять. Не случайно Пушкин желал увидеть в Николае продолжателя Петровских свершений[19]. Ведь «Петр не успел довершить многое, начатое им, он умер во всей силе творческой своей деятельности, ещё только в пол-ножны вложив победительный свой меч». А тут меч опять вынут, победив персов, турок, поляков. Когда, как ни теперь приступить к внутренним усовершенствованиям? В важнейшем поэтическом обращении Пушкина к царю 1826 года, после разговора в Николаевском дворце Московского Кремля, и, конечно же, о судьбе империи, главное — во всём быть подобным пращуру, а потому неутомимым, твёрдым, незлобным и смелым, и — сеять просвещение. По сути — если и не программа, то её наброски. Великие поэты не могу не быть политиками с определенными взглядами и даже программами.
Поэт и царь задолго до 1833 года — политические единомышленники, между ними нет разногласий. Как и государь, Пушкин монархист, православный консерватор[20], аристократ во всём и империалист в политике. Что для него свято? Личные права и духовная независимость, честь и семья, патриотизм и уважение к прошлому, благо общества и прочность государства. Понятия, которые многим уже не самоочевидны, а потому их должно сделать предметом воспитания, преподавания, образования, чтобы они стали сущностью русского мировоззрения, смыслом русской жизни. Для России — цивилизации слова — всякому действию предшествует теория, логика и образ, — в проповеди, в государственном акте, в литературном труде. Руки делают хорошо то, в чём уверена голова.
Первый инженер на троне («мы — инженеры»), в юности увлечённый физикой и точными науками[21], до воцарения генерал-инспектор инженерной части, Николай мыслил стратегически. Уже в 1826 г. он поручает Болугьянскому и Сперанскому, выдающимся юристам, систематизацию законов. К январю 1833 г. работа исполнена. Издаются 45 томов собрания законов и 15 томов свода законов. В своде более 40 тыс. статей. Создана кодификация, превосходящая римскую правовую систему. При наличии воли государя законы могут обеспечить порядок, дисциплину и послушание. Но этого недостаточно.
Для воодушевления и духовной твёрдости нации, которой предстоит совершить подвиг, помимо военного вождя необходимы проповедник и пророк. Таким пророком в царствование Николая был Пушкин, а проповедником митрополит Филарет. Это время, когда философия ещё часть богословия, а идеология — литературы. Вот почему значение Филарета в русском православии было сродни миссии Пушкина в русской культуре. Святитель учил «зачем жить» и «как жить», а поэт, создавая художественные образы, объяснял «каким быть». Если Филарет — это Россия, выраженная в вере, то Пушкин — Россия, выраженная в слове. Результат их деятельности, получи они поддержку во власти, — русский национальный характер.
Для XIX века Филарет — «российский Златоуст», «отец русского богословия». Его, пастырские наставления, речи, проповеди, которые он всегда заранее писал, вызывали восторг. Их стремились услышать, переписывали, выучивали наизусть. Он педагог, ученый-богослов, писатель. В нём удивительно соединялись простота и величие, смирение и твердость, трудолюбие и убежденность в своем высоком служении. Важный штрих: купечество, а это тогда более миллиона человек, «чтило его как святого».
Подвижник православной государственности, он был за самостоятельную и сильную церковь, подчеркивая: «мы живем в Церкви воинствующей». Согласно Филарету, законность своей власти государь получает от церковного помазания, то есть в Церкви и через Церковь. Помазуется государь, не государство, стало быть органы власти не имеют юрисдикции в церковных делах. Конечно, и речи нет об отделения Церкви от государства, ибо это было бы отделением народа от православной веры и власти от нравственности и морали.
Некоторые мысли Пушкина и Филарета совпадали чуть ли не буквально. Пушкин: «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений», «устойчивость — первое условие общественного блага». Филарет: «было бы осторожно как можно менее колебать, что стоит, чтобы перестроение не превратить в разрушение». Оба слишком хорошо знали скудоумие и свирепость бюрократии и беспощадность и бессмысленность народного бунта.
В 1833 году Пушкин — центральная фигура в русской культуре — он уже глубокий и самостоятельный политический мыслитель, вполне подготовленный для государственной деятельности. С ноября 1831 он опять принят в Коллегию иностранных дел, с января 1832 — член Императорской Российской Академии[22]. Готовность продолжить дело покойного Карамзина? Знание Истории создаёт политиков, и Пушкин очевидно желает изменить поприще. Семилетняя работа над «Евгением Онегиным» завершена, и в 1833 Смирдин печатает роман первым цельным изданием. Первая художественная «энциклопедия русской жизни».
Мысли Пушкина — художника и историка — лишь о России, о роковых, парадоксальных моментах прошлого, но в них очевидная тревога за её будущее. Годунов и Самозванец. Измена боярства и безмолвие народа. Пугачевское восстание и дворянский разбой. Бунт простолюдинов и мятеж дворян. Дубровский и Пугачев. Барство и рабство. И единственно возможная альтернатива времени смуты и безвременью, правлению подлых выскочек и высокомерных фаворитов — новый Петр. В этом Николай заодно с поэтом: он тоже за продолжение его «дела».
Что в русских условиях способно противостоять «демократии, якобинскому радикализму, цезаристскому деспотизму»? «Монархия, сословное государство, свобода, консерватизм». Теперь все произведения Пушкина — об этом. Один из современников передает, что он имел тогда озабоченный, угнетенный вид и на вопрос о причинах отвечал: «Разве вы не понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 году?».
Словом, царь, писатель и пастырь, отличаясь в частностях, придерживались единого взгляда на порядок вещей. Каждый предчувствовал наступление на Россию значительных событий. Европа — недружественна и враждебна. К тому же намного опережает Россию в своём промышленном, стало быть, и военном отношении. И нестроение внутри — поколеблено сознание общества — «либеральным бредом», коммунизмом и атеизмом. Есть ли время для осторожно, медленного, последовательного реформирования, когда необходимы быстрые перемены, чтобы отвести беду, которая носится в воздухе? Если «буря может разразиться», то к ней необходимо готовиться[23]. Иначе говоря — требуется опять мобилизовать все силы страны.
Какие радикальные изменения мог бы совершить Николай? Известно — из дюжины решений, принимаемых добросовестной властью, одиннадцать предопределены. Главная задача была очевидна: развить производительные силы, дать простор народной предприимчивости и трудолюбию. Противопоставить британской «мастерской мира» русскую «фабрику-государство». Мир, в котором господствует не слепая рыночная стихия с её «невидимой рукой», а кооперация и организация. То, что всегда обеспечивало русским преимущество и победы.
Не перечисляя всего, укажем главное. Реорганизация крестьянства, упразднение крепостного состояния. Но возможно ли это сделать «без потрясения государства»? Наверное «да». Даровать всем крестьянам статус «государственных», с общинным самоуправлением, при отмене помещичьего землевладения и введения аграрной кооперации, что улучшило бы качество земледелия и увеличило его продуктивность. Такому крестьянству было бы по силам давать в казну более 500 млн. налогов в год, если не больше. Затем — создать казённые предприятия, предназначенные, прежде всего, для железнодорожного строительство, производства машин, паровых двигателей, пароходов — итог многих технических изобретений. Одновременно учредить купеческие сообщества, чтобы сконцентрировать торговый капитал. Реорганизовать дворянство: зачислить его на государственную службу и отменить разлагающую «вольность», которую, по Пушкину, должно стыдиться[24]. В результате — подлинная революция социальных отношений, но консервативная, развивающая традицию, а не ломающая её[25]. Её следствием были бы смена экономического уклада, превращение страны в большую стройку и единую фабрику и — столь необходимое увеличение доли городского населения к середине XIX в. с 6 до 15−20%. Само собой — обязательное народное просвещение. Грамотность, образованность и культура — три его составные части. И всё это в силу высочайших предначертаний, наподобие того, как действовал Пётр, или как волей царя возникла «чугунка» от Петербурга до Москвы.
Могло ли все это произойти? Положительный ответ дают современные методы моделирования. Осуществление тогда энергичных консервативных реформ через 20 лет делали бы нападение Британии и Франции на Россию и вообще Восточную войну маловероятными. Если бы Николаевскую железную дорогу успели проложить от Москвы до Новороссии, то десант союзников в Крыму был бы невозможен.
Еще надо иметь в виду, что «русский человек — это православный человек», и любое начинание в России утвердится, если будет поддержано авторитетом и благословением Церкви. Стало быть, социальные и экономические изменения могли состояться вместе с церковной реформой, при самостоятельности Церкви, иначе говоря, при восстановлении патриаршества, что соответствовало, надо думать, мыслям и чаяниям Филарета[26].
Почему же столь очевидные и необходимые решения так и не состоялись? Отчасти из-за личных качествах главных наших героев. Известно, что Пушкин был обидчив и болезненно самолюбив, Николай горяч, Филарет замкнут. Долг перед отечеством их сближал, недостатки характеров разделяли. Но в этом ли дело? Кто бы возражал против «роли личности в истории». Без них нет истории. Но на его арене возникло «лицо», которого ещё не было. Между тем именно ему, набирающему вес, здесь принадлежит определяющая роль. Речь идёт о чиновничестве. После мятежа 1825 г. царь не мог не сомневаться в надёжности дворян. Еще раньше — при Петре и Екатерине — произошло нарушение «симфонии» между троном и духовенством. Через кого властвовать? Под рукой — чиновники. Якобы дисциплинированные и исполнительные. Между тем в таком заключении и крылась капитальная ошибка.
Первые годы Николаевского правления доказали, что бунт 1825 года — эксцесс. Армия верна царю и Отечеству, офицеры мужественны, генералы решительны и умеют громить врага. За семь лет — четыре победных и «благодетельных» военных кампании. Претензии к духовенству — несостоятельные, высокомерные и злобные выдумки. Да, священное сословие в тяжелом положении. Его душит и унижает бедность и невежество, возбуждающее «в нашем народе презрение к попам и равнодушие к отечественной религии». Но без религиозного чувства, воспитываемого духовенством, чьё влияние «благотворно», не может быть «ни философии, ни поэзии, ни нравственности». Либерализм — беспочвенные мечтания столичных франтов, а не укоренённое дворянское мировоззрение. Наоборот, именно дворянство — могучий источник общественного роста и резерв революционного развития страны. Наступившему тогда же «золотому веку» русской культуры Россия обязана тоже ему. Не случайны поэтому мысли Пушкина о значении для России этого сословия как твердыни, ограждающей начала духовной независимости в государственно-общественной жизни, его критика утратившей своё первоначальное значение «табели о рангах», сохранение которой механически разбавляло сословие потомственного дворянство циничными и равнодушными карьеристами.
Но Николай так и не смог изжить мучившие его сомнения. Зная, что надо действовать, он не решился круто изменить курс русской государственности. Ему мешали и личные качества, и внешние препятствия. Наверное, как и Пушкина, его преследовала память о пяти повешенных. Он не решился рисковать. А как, не рискуя, осуществлять «революции сверху»? Он предпочёл повиновение [27]. Отсюда ставка на чиновничество, которое, казалось, могло заменить и дворянство и духовенство, что предопределило закат династии и разложение власти.
При Николае чиновников — немного. На страну в 60 миллионов всего 50 тысяч. У Бенкендорфа в подчинение на всю Россию 600 сотрудников. Зато они сплочены и рок событий превращает их в бюрократию. Кто эти «вы», которые «жадною толпой стоят у трона»? Дворяне? Аристократы? Полководцы? Нет. Выскочки «из холопов», сановные столоначальники. Правящая каста в ливреях, мундирах и сюртуках. Пушкину очевидно, кто окружает трон: «свинство». У молодого Лермонтова к нему ненависть. Именно оно изолировало государя от «умнейшего человека России», называя Пушкина «демагогическим писателем», от «мудрого Филарета», от генерала Ермолова (за ними негласно присматривает полиция), и не только от них.
Почему 1833 год? Потому что именно здесь историческая развилка. Создан Свод законов империи. Но сохранён Духовный регламент. И подчинённое положение церкви и духовенства закреплено на долгие десятилетия. Филарет никогда больше не посетит заседание Синода. Пушкин получит чин титулярного советника, затем звание камер-юнкера. От него откупятся изданием «Пугачевского бунта» за казённый счёт. Но его надежды занять при государе место Карамзина развеются в прах. И на следующий год он будет другим, прося отставку. «Пылкого, вдохновенного Пушкина уже не было. Какая-то грусть лежала на его лице».
Пройдёт десять лет, и Тютчев в отчаянии скажет: «Почему имеет место такая нелепость? Почему эти жалкие посредственности, самые худшие, самые отсталые из всего класса ученики, эти люди, стоящие настолько ниже нашего собственного, … находятся и удерживаются во главе страны, а обстоятельства таковы, что нет у нас достаточно сил, чтобы их прогнать? Это страшная проблема, и разрешение её, истинное и в полной мере разумное, боюсь, находится вне наших самых пространных наблюдений».
Так и не решившись на масштабные изменения социально-экономического строя в период краткого 15-летнего затишья, правительство Николая в дальнейшем уже мало что могло сделать. Оно лишь реагировало на события, не имея возможности их опережать. Как говорили современники, «стремилось к прогрессу в мелочах». Из удачных административных мер, помимо кодификации законов, стоит назвать усовершенствование быта государственных крестьян (16 млн. чел) и реорганизацию финансов (1837−42 гг.). В 1848−49 гг. Николай подавил венгерское восстание, исключив создание возле русских границ революционного очага. Но это не могло предотвратить Восточной войны, переросшей из русско-турецкого конфликта 1853 г. На стороне турок были Франция, Британия и Сардиния при недружественном нейтралитете к России Австрии и Пруссии. Европа вновь сплотилась против ненавистного ей русского колосса. И хотя ещё одну европейскую агрессию Россия отбила, но её авторитет был поколеблен. Даже поляки еще раз восстали в 1863 г. и были ещё раз биты. Не достигли цели и «великие реформы» Александра II, они лишь умножили проблемы, которые накапливались несмотря на старания их разрешить. Победа над Турцией в войне 1877 г. дала Балканам свободу, турецким армянам облегчение участи, но унизило Россию на Берлинском конгрессе, доказавшем, что, кроме армии и флота, ей не на что рассчитывать. Ничего не помогло предотвратить тягчайших испытаний страны, даже беспрецедентный экономический рост в царствование Александра III и Николая II. «Разруха в головах» оказалась сильнее «благополучия на столах». Реформы были-таки осуществлены, опять опоздав на сто лет, но уже вслед за грандиозными событиями 1914−1922 годов, в совершенно других, остро-противоречивых условиях. Тем не менее, это обеспечило России могущество сверхдержавы, которая выдерживала все перипетии 40-летней «холодной войны». Затем произошло невероятное — повторение ситуации начала XVII века. Наличие предпосылок к новому историческому циклу, обещавшему ещё более значительное возвышение страны, и её низвержение в смуту, начавшуюся в 1989 году.
Один из методов постижения прошлого — сослагательное наклонение историологии. Чтобы народ и умные правители могли учиться на ошибках предков и делать правильные выводы.
Статья была подготовлена для ежегодника «Традиции и современность» издательства «КЛИОНИЯ» за 2008 год.
http://rusk.ru/st.php?idar=105278
Страницы: | 1 | |
