 |
| Правая.Ru | Григорий Кремнев | 10.03.2005 |
Из дневника Л.А. Тихомирова [i]
25 июня 1899 г.
«Время проходит как-то безцветно. Не то чтобы что-нибудь очень плохое, но ничего и хорошего, ничто не дает радости, кроме разве тех минут, когда кончается какая-нибудь горесть.
Жизнь кончена: это ясно, и становится яснее и ощутимее с каждым днем. И кончена безплодно. Ничего не сделал путного ни себе, ни людям, ни Богу. И, правду сказать, мне тяжелее всего это сознавать потому, что в момент моего обращения к Богу — я совершенно сознавал, что мою дальнейшую жизнь ждет осмысленный труд… Его-то и нет. Сначала я ждал его и верил в его наступление, верил, что-то направление, которого частичку составлял я, — направление православное и монархическое будет развиваться, может быть, среди тяжкой борьбы, но и с надеждами на успех. И — вот через 10 лет приходится видеть, что всё это мечта и мираж. Ни успеха, ни борьбы, ни развития, ни даже просто людей. Стоило сойти со сцены 5−6 человекам — и всё прахом пошло. Кончина Александра Третьего была кончиной всего движения, хотя ведь в сущности он ему ничем особенно не способствовал, кроме того, что при нем всё противное чувствовало себя обезкураженным, а всё православно-русское знало, что Царь ему сочувствует. Ободрение было какое-то чисто нравственное, и за 5−6 лет оно одно видимо производило целый переворот в группировке мнений. И вот Господь отнимает этого человека, богатыря, которому, кажется, нужно бы жить сто лет! Я думаю, что один этот факт способен поразить всё лучшее, т. е. не карьеристов, не фразеров „православия, самодержавия и народности“, а верующих. И вот через 4−5 лет России снова узнать нельзя. Полезла из щелей какая-то тля, гниль… Люди изменяются видимо, и те, которые прежде были бы очень хорошими, теперь становятся с каждым днем хуже. Nomina odiosa [ii]… да к чему nomina, когда это явление поголовное. Я и сам-то — разве таков как был? И как мне быть лучше, когда вера исчезает, уныние охватывает… Если Господь против нас, то что же нам делать? Dieu a oublié ses saints [iii], как выразился в каком-то романе такой же несчастный мужик роялист вандеец, прячущийся по трущобам от торжествующих республиканцев.
О, как всё это тяжко, Боже мой, как невыносимо тяжко. Мы никогда не были господствующими, мы были меньшинством, но мы гордились своими людьми, мы работали… Ведь у нас был цвет. Император Александр Александрович, Победоносцев, Епископ Никанор, Епископ Феофан, К.Н. Леонтьев, Говоруха, Астафьев и целая куча возбуждающих ожидания и надежды… Теперь ничего, всё вымерло, вся работа прекратилась и стала даже невозможна. Даже литературные органы исчезли. Это просто мор нравственный и материальный.
И спрашиваешь себя со строгостью: за что? За что мы все поголовно умираем, за что наши лучшие люди не получают средств действия, а получают их только те, кто не может дать делу живой силы? По совести говорю: не вижу за что… Все грешим, конечно, все человеки, но всё-таки мы служили честно, искренне, убежденно, не прельщаясь на подкуп, не боясь и страдания. Если деморализация и явилась, то позднее, когда уже стало ясно, что всё у нас идет прахом, сокрушаемое какой-то непонятной невидимой силой.
Легче бы было, если бы мог хоть понять, почему этот разгром. Но нет и этого…
Я — отец, и ростил детей, могу сказать, — со всем старанием, к какому способен. Ну и конечно, думал — что, как выростут — то легко укажу им осмысленную и полезную жизнь… И вот они выростают как раз к тому времени, когда Dieu a oublié ses saints… И, Боже мой, — я, конечно, не приписываю этого себе, — но выросли обе, Надя и Вера, честные, верующие в Бога искренне и сознательно, монархистки до мозга костей… И какая же жизнь их встречает? Как были бы они счастливы, если бы вышли нигилистками и либералками!.. А теперь — мало того, что мы живем в пустыне, одиноки, но и о своих-то собственных людях, о своих православных делах, о положении монархического принципа — они не видят и не слышат ничего доброго… Им нечем жить, не для чего жить и не для кого жить… Каково видеть это мне, отцу? Ведь для них, умных, серьезных, не способных отказаться от осмысленных целей жизни, — один выход: монастырь, как для Елены Петровской… И дай еще Господь, чтобы это, а не разочарование во всей своей святыне…
Положение, повторяю, тяжкое, прямо невыносимое. Древние христиане были гонимы, но они жили, их мучали и ругали, но они находили жизнь в самой смерти. Мы же просто коснеем в пошлости, во лжи, в ничего не делании, и не можем изменить этого, ибо… ну что буду делать я, например, один? Нечего мне делать. Нужно есть и пить, и я не могу добыть этой пищи иначе, как замучивая себя на безсмысленной работе. А создать осмысленной работы не могу, ибо на это нужны деньги, и огромные. И выходит, что vivimus ut edamus [iv]. Так и каждый… Да впрочем — дело дошло до такой подлости, что, право, по совести — не с гордостью, а с кровавыми слезами пишу: не вижу я кругом ни одного, ни единого человека даже такой маленькой порядочности, как я сам. Таким был Говоруха, Астафьев, Леонтьев, и другой еще, пожалуй, Леонтьев (Щеглов)… это очень честный человек. Но затем — прямо ни одного. Розанов Василий Васильевич, в сущности, скотина, хотя у него есть искорки честности, но он затоплен во всякой дряни. Мой Владимiр Грингмут? Я его отнюдь не считаю дурным, но с его привычками и системой компромиссов он далеко не рыцарь без страха и упрека. Но он всё-таки еще единственный человек, и в прежнее время мог бы быть драгоценным… Только теперь не такие могут, могли бы, выручить. Теперь нужны герои, пророки, мученики, и — вместо их какая-то мразь и кислятина.
Я думаю, что Владимiр Грингмут и сам бы жаждал пророка, авторитета и мог бы воспрянуть душой, если бы имел такого пророка. Но где же он? Не меня же ему слушаться? Его точно так же обволакивает современная тина, как и меня самого. Он, например, ищет руководства по церковным делам, и прежде имел хоть нашего Владыку Сергия… А теперь пошел к Митрополиту Владимiру и кого же нашел? Какого-то непонятного человека, ничего не знающего, ничего не понимающего, — которого еще самого нужно учить. Владимiр Андреевич слушается очень о. Иоанна Кронштадтского, ну и что же? Какие тот дает ему указания? Только мелочи кое-какие, и ничего существенного.
И выходит, что нам нечего делать. А между тем кругом мерзость, глупость, подрыв всего святого, всего, что сам Господь указал чтить и хранить. Казалось бы: как же тут нечего делать? Тут бы полны руки дела должны быть. А нам нечего делать, и не только лгунам нечего делать, но и самым честным и искренним.
Как же всё это переварить? Как это осмыслить, как и на чем успокоиться в этом подавляющем положении?
Конечно, можно сказать: против воли Божией не пойдешь и путей Его нельзя постичь. Это всё само собою, да только жить тяжко — вот о чем речь, вот в чем дело, испытание-то уж очень тяжкое, и тем более тяжкое, что оно уже теперь очевидно — на всю жизнь, в нем живешь, мучишься, с ним и умрешь.
Можно — очень можно — махнуть рукой на свое счастье, свои планы, свои мечты о собственной деятельности. Но ведь тут дело не обо мне, а о положении самого идеала, самой святыни нашей… Ведь сказано: врата Адовы не одолеют, а тут такое положение, что ведь уже многие спрашивают: где Церковь?»
5 июля 1899 г.
«День Сергия Преподобного. Встречаю его крайне грустно. Вчера, 4 июля, поехал к Ольге Алексеевне <Новиковой. – Сост.>, после завтрака, на Остоженку и вернулся домой лишь к семи часам вечера; было, конечно, тяжко, жарко и утомительно.
<…>
Моя кума, Ольга Алексеевна, заметила мне: «Вы что-то устали"… И правда. Устал, точнее — в унынии. Тяжко служить безнадёжному делу, а его безнадёжность мне становится всё очевиднее. Православие — тает, как свечка. Все остатки отрадного — простые пережитки прошлого. О монархии — трудно даже говорить. Одна форма, которой дух и содержание всё более затемняются для всех. О народности уж и вовсе невозможно упоминать. Где она? Ведь немцы у нас господа везде, сверху, внутри, внизу. Тяжкое положение. Как не быть «усталым»!
А между тем — не могу же я потерять знание. Не могу я не видеть, что монархия (какова она должна быть) есть высшая форма государственности. Не могу я не верить в Бога… Да наконец — если бы я мог не верить, то зачем тогда и на свете жить? Что такое мiр и жизнь без Бога? Глупая шутка, насмешка над человеком. Я не могу и не хочу (избави Господь) забыть Бога, это единственное мое сокровище, и я страдаю только от маловерия, но ни за что на свете не согласился бы променять ту былинку веры, какую имею.
Но с этим, — приходишь в полное противуречие с веком, становишься в ряды безнадёжного дела, дела, от которого человечество уже отказалось. Это отступление, может быть, то самое, которое должно прийти перед временем Антихриста, по Писанию. Но легче ли от этого? Всё-таки жизнь тяжкая. Видишь несокрушимое движение врага, духа века, духа времени, и знаешь, что он непобедим, по крайней мере для нас непобедим.
Голос же Божий — так мало слышен в бедной, маловерной душе».
12 сентября 1900 г.
«Сегодня был у Виктора Михайловича (Васнецова). <…>
Он всё скорбит за Россию, и это из немногих людей, с которыми я могу говорить вполне по душе, с полным взаимным пониманием. Да, как он говорит, — Россию должно рассматривать как находящуюся под несомненным Божиим наказанием за несомненное забвение Бога и Божьего закона. Оттого и отнимаются у нас лучшие люди, оттого мы в рабстве у всякой дряни. Но не вечно же будет наказание… Когда-нибудь покаемся же мы и сменит Господь гнев на милость? Он в это верит более чем я, хотя и я верю… Как-то трудно допустить, что уж если Господь наказывает, то как же мы не исправимся? Ведь, значит, есть Его Воля, чтобы мы исправились?»
31 октября 1900 г.
«Получил ответ Архим. Никона Троице-Сергиевского на вопрос одного нашего корреспондента-мужика о расширении Собора над мощами Сергия Преподобного. Характеристичны слова о нашей «неготовности» к христианской миссии. Это безусловно верно, но разве люди бывают когда-нибудь к этому «готовы»? Это всё равно, что молитва… Часто ли она является чистой? Но нужно — понудить себя… Так и к исполнению всякого христианского долга мы всегда, в сущности, неготовы, ниже его. Нужно бы сознать только обязанность свою, и принудить себя ею заняться… Но беда в том, что мы и на это «не готовы», т. е. в сущности совсем не верим во Христа… Меня собственно удивляет эта глубина неверия в наших верхних слоях. Почему у них так сильна вера в ничто? Ведь на это у них нет никаких оснований! Но что станешь делать с гнилой душой!
Покойный Соловьев ждал пришествия Антихриста, как несомненного близкого факта. В нравственном состоянии людей действительно он, т. е. Антихрист, прямо чувствуется. А мне все-таки не думается, чтобы конец света был близок, хотя собственно я лично — очень бы рад был этому. Я точно так же вполне изныл душой среди нынешнего мiра. Конечно, страшно подумать о Суде Божием… Но у Бога — милосердие… Есть надежда на прощение… А люди — ужасны и не видать у них уже почти искры правды. Да и милосердия у них уже нет, а есть только слабонервность.
Я за последние полгода очень много перечитал о «последних временах». Всё в Новом Завете, даже вырезал и вместе соединил. Читал Андрея Кесарийского, Феофана Тамбовского (толкования на Солунянские послания), перечитал Оберлена, немножко перелистал и Беляева. Даниила Пророка перечитывал… В общей сложности — не вижу я изо всего этого близости конца мiра. Главное — не вижу я, чтобы Евангелие было уже проповедано всем народам… хотя — кто его знает, конечно… Собственно «Евангелие» очень далеко разошлось, и весьма возможно, что не принявшие — сами не захотели…
Но дух Антихриста — выростает очень заметно, и даже не в буддизме, а именно в бывших христианах, как это и полагается, ибо сначала придет отступление, сказано… А «отступление», конечно, возможно только в среде, которая сначала «присоединилась» ко Христу. Это отступление, конечно, никогда не было так велико, как ныне, а главное — уж очень оно «искренне», очень вытекает из самой души современных людей.
И вот, в общей сложности, я несколько колеблюсь относительно предвидений Соловьева. Одно только мне кажется несомненным: что его тысячелетнее царство есть произвольная выдумка, т. е. не его, конечно, личная, а вообще — еретическая хилиастическая выдумка. На это в Писании решительно нет данных, кроме темнейших мест Даниила, которые допускают самые противуположные толкования, а прежде всего — непонятны».
5 декабря 1900 г.
«Голенищев-Кутузов уезжает. Я очень рад его приезду. Обстоятельства сложились так, что мы с ним наговорились досыта. Вчера у него просидел часа три.
<…>
Любопытны его наблюдения над Государем. Государь, по его мнению, очень умен, и понимает всё, но слаб волею, и не находит силы отказать настояниям. Сверх того он, по-видимому, глубоко разочарован в людях и решительно никому из окружающих не верит, да едва ли допускает, чтобы и другие люди были лучше окружающих его.
Грустно, очень грустно. Беда в том, что когда человек никому не верит, то его легче всего обманывать. Когда человек никому не верит, то его легче всего окружают мошенники, которым не тягос<т>но недоверие, а честные люди, для которых это тяжело, отходят сами по своим углам».
6 апреля 1901 г.
«Как скверно и смутно современное положение! За это время я видал много людей, и, кажется, все впечатления единодушны. Русский строй расползается по швам, и если не будет свыше особенного озарения, то трудно сомневаться, что мы вступаем в полосу внутренних смут. Дело, конечно, не в студентах и даже, пожалуй, не в революционерах, хотя, по словам Temps, Плеханов объявил их корреспонденту, что у социалистов организации в России по всем закоулкам… В какой бы мере это не было правда или хвастовство, — дело не в этом… Дело в том, что за данный, ныне существующий порядок, — почти никто не стоит, всем он внушает недоверие…
Теперь есть только одно, по-моему, средство спасти положение: яркая национальная политика… Но для нее нет людей около Государя. А потому я тоже смотрю на будущее с величайшим сомнением.
Столь же скверно и мое личное положение. Теперь публицисту, преданному Монархии, нечего делать. Можно только подготовлять средства воздействия на умы к тому времени, когда Правительство, наконец, поймет необходимость стать русским. Но и этой подготовки к будущему я не могу делать в Московских Ведомостях. Напротив, — я могу только, вместе с Московскими Ведомостями, всё больше падать во мнении России. А уйти из Моск. вед. мне некуда. Если бы я и ушел, то всё равно ничего бы не мог делать. Может быть даже хуже. Тут хоть чуть-чуть и в кое-чем можно делать, да и кой-какие связи сохранять. А уйти — это значит прямо лечь в могилу, да и есть нечего будет…
Вот положение! Куда ни повернись, всё равно конец жизни… если не случится какое-либо чудо».
2 августа 1901 г.
«Четверг. Приехал в Москву, чтобы повидаться с О.А. Новиковой. У нее застал Александра Алексеевича Киреева и Екатерину Григорьевну Каткову с мужем. Пришел домой подавленный тоской от общего ужасного настроения. Общий голос, что Россия никогда не переживала такого кризиса и никогда власть не падала так, как теперь. Все ждут катастрофы, хаоса, революции и падения монархии…
И подумать только, что это всего 7 лет после Александра III, когда все видели и верили, что монархия — незыблемая скала!»
30 сентября 1901 г.
«Жаль, что Епископ Парфений не умеет пошире направлять свою молодежь, да, кажется, и не понимает сколько-нибудь широко задач Церкви… <…> Да еще и вопрос — существуют ли теперь для Церкви широкие задачи, не прошло ли их время, и не идем ли, действительно, к упадку последних времен… Ну, а тогда, пожалуй, и хлопотать не о чем, да и способностей не требуется, а одна простая чистая личная жизнь — кто к ней способен.
Тоска… Темная жизнь, и не видно помощи Божией ни на что широко полезное…
Неужто, вправду, Россия и есть Апокалиптическая Вавилонская блудодеица, уже погибшая теперь духовно, а в будущем обреченная на разорение? По временам, точно, так и кажется, что слышен уже голос Божий «Выйди из нея, народ Мой» [v]…»
31 октября 1901 г.
«Были все (Надя, Коля, Саша и я) на молебне о. Иоанна Кронштадтского у В. Грингмута.
Батюшка был очень ласков со мной. Он свеж, как всегда. Можно ли подумать, что ему 72 года?
Я ему сказал: «Вот, батюшка, вы и по России ездите и Богу молитесь… Скажите, кто победит: Православие или враги его?»
Он горячо стал уверять: «Православие всё победит"…»
1 августа 1902 г.
«Саша рассказывает, что приказание об открытии мощей Серафима Саровского навело о. Петра Зверева на мысль, что очень скоро конец света. По каким-то преданиям (их он называет Летописью Саровского монастыря) — сам почивший Серафим предсказал, что его мощи будут открыты «при Царе Николае, в тяжелое для России время"… А еще кто-то (какая-то блаженная) говорила, что после о. Иоанна Кронштадтского «недолго красному солнышку по небу гулять». А еще какой-то бесноватый (с которым много возился о. Петр) говорил, что Антихрист уже родился, и теперь ему 5 лет…
О. Серафим обещал, что к Дивееву не подойдет Антихрист, и вот теперь открываются мощи святого защитника этого места…
Этот о. Петр Зверев — замечательно симпатичный и так сказать — очаровательный человек, всех привлекающий своей искренней чистотой души. Им все очарованы, куда ни явится. Я тоже. Но не знаю, хорошо ли он делал, что столько возился с бесноватыми? Теперь ему это кто-то воспретил, но раньше он много был с ними, отчитывал их, они даже целой гурьбой нападали на него… Очень всё это опасная практика, особенно для молодого монаха. Не долго и самому попасть в какую-нибудь прелесть.
Кстати, сказать. О предсказании отца Серафима насчёт открытия его мощей «при царе Николае, в опасное для России время», — я слыхал уже давненько, года два-три назад. Об этом говорили все, побывавшие в Сарове, и слыхавшие тамошние предания. В частности — это говорила Елена Петровская, да и сам о. Петр Зверев».
22 августа 1902 г.
«Кстати сказать, поразительно благочестие Государя. За самое верное слыхал, что Высочайшее пожелание ускорить причисление Серафима Саровского к лику святых произошло так.
Не знаю зачем, Государю представлялся о. Серафим Чичагов. У него дочка в Дивееве, монахиня. Чичагов был принят, случайно наедине. Он сказал Государю, что недавно умерла одна монахиня, современница о. Серафима Саровского, которая при кончине открыла ему, о. Чичагову, примечательные вещи. Государь, оказалось, не знал, что за Серафим Саровский. Чичагов рассказал и объяснил, что означенная монахиня ему открыла предсказание о. Серафима, а именно: «В конце столетия в России будет царствовать Император Николай Второй, царствование которого будет славное, но трудное: в это-то царствование будут прославлены мощи его, Серафима Саровского, и совершатся великие чудеса» *.
Этот рассказ произвел глубокое впечатление на Государя. Он стал спрашивать подробности об о. Серафиме. Тогда Чичагов сказал: «В этом самом доме Вашего Величества находятся три изображения этого святого, и я могу их указать. Эти изображения находятся во дворце потому, что Августейшая Бабушка Вашего Величества высоко чтила о. Серафима Саровского».
Действительно, Чичагов указал Государю эти три портрета, которые Государь и раньше видал, но не знал, что это за монах.
Всё это очень поразило Государя. Он позвал Государыню и рассказал Ей, возбудив и в Ней то же удивление. Государь пожелал немедленного открытия мощей, а Государыня с какими-то придворными дамами начали лично изготовлять дорогие облачения для святого. Но Победоносцев, позванный Государем, сделал возражения против немедленного устройства этого торжества, и тогда-то Государь сделал известное приказание о его ускорении.
Облачения Государыни уже доставлены в Дивеево, ибо, конечно, о. Чичагов говорил всё больше о Дивееве, хотя собственно мощи почивают в Сарове. Теперь Саровцы требуют эти облачения к себе, а Дивеевцы не отдают, говорят: «Государыня к нам прислала"…
Этот рассказ живо рисует сердечное благочестие Государя и Государыни, но точно также показывает, как плохо знакомят Государей с Россией. Ну кто же из Русских, даже не особенно благочестивых, не слыхал об отце Серафиме Саровском?
Глубоко жаль, как передумаешь, наших Государей. До какой степени стянуло их кольцом это «средостение», не православно, не русское, и даже не монархическое и до какой степени оно не дает им никакой связи с Россией!»
Ночь с 28 на 29 августа 1902 г.
«Русское горе — это какая-то бездна зла, всеобщего зла, с десятками миллионов виновных, с десятками миллионов страждущих. Всё запутано выше человеческого воображения, и где тут маленькому çi devant [vi] нигилизма, всеми отвергаемому да и слабому — думать о помощи Монархии и России!..
Себе внимай, неразумный Лев, ты погибнешь во всяком случае раньше чем твоя многогрешная и несчастная родина. Себе внимай!
Понимаю это, и всё-таки жгуче хотелось бы видеть «спасение Израиля». Пусть бы я стал еще меньше, пусть бы я сидел в еще более отдаленной норке русской жизни, но — лишь бы увидеть мне Богом посланного избавителя России, воскресение народа, и православную царскую орифламму — торжественно прогоняющую всю нашу мерзость, всех этих негодяев, точащих Россию, все путаницы всероссийского греха и глупости.
Это было бы счастье.
Но это было бы также чудо, ибо нет для этого данных в жизни… Как взглянешь на эту жизнь, то скорее можно поверить о. Петру, что «времена Антихриста ближе нежели думают»».
17 сентября 1902 г.
«Плеве держит себя артистично: величественно, но всех очаровывает умом, авторитетностью, и каждое слово его ценят. Вообще — настоящий государственный человек по всей внешности. В его присутствии все смолкают, все на него смотрят. Но при Государе держат себя черезчур свободно, шумно. разговаривают… Собственно говоря — холопы! Как не чувствуют над собой палки так и зазнаются все эти дворяне да толстосумы. Ох, тяжела ты, шапка Мономаха. Жаль, очень жаль, что наши Государи мало лично воспитывают своих наследников. Надо бы, чтобы еще отец заранее помог сыну выработать себе известную державность, сообразно с характером. Такому доброму и кроткому человеку, как нынешний Государь, следовало бы выработать себе манеру не показывать этой доброты людям, и хоть с болью в сердце быть иногда жестоким. А то люди — зазнаются.».
1 декабря 1902 г.
«Сегодня получил благодарственное письмо от René Bittard des Portes’a, автора книги о Шоррете, за мою статью. Высказывает роялистские убеждения и зависть французов к России… О, Господи, а мы-то стонем и так и трясемся, как бы и у нас не рухнуло тысячелетнее здание…
И неужто это может случиться? У нас так безконечно много монархизма, так много горячего религиозного чувства, что, кажется, можно бы на этом основать десять новых царств. А между тем — всё крушится, рассыпается, просто на глазах всё тает и обрушивается. Чувствуешь себя в фантасмагории, словно в лесу заблудились.».
10 января 1903 г.
«Сейчас, письмо от Киреева: спрашивает, были ли отзывы о моем чтении [vii] и скоро ли меня будут отлучать?
Не знаю, когда меня будут отлучать, вероятно — вместе с возношением вечной памяти Феофану Прокоповичу. Но должно сознаться, что Россия вообще и в частности православная ужасно оподлела. Ведь, действительно, ни единого отзыва в печати, как будто православных уже нет. Подлейшая трусость сковывает и тех, которые частным образом благодарят меня. Людей боятся, Бога не боятся. Привыкли влачить Церковь в грязи и прахе, и пожалуй теперь всё стерпят, хотя бы стали уничтожать иконы, оскорблять и запрещать таинства… Стерпели бы или нет? Пожалуй — да. Все, в ком нет подлости и своекорыстия, уходят или в нигилизм или в сектантство.
Пожалуй, что вправду близятся времена Антихриста, и скоро верующие почувствуют в сердцах призыв: «Выйди из нея, народ Мой"… Но куда же выйти? Где же искать хотя бы крошечную и гонимую, но Христову Церковь?»
29 марта 1903 г.
«Вербная Суббота.
Приехал утром Государь с семьей. Говорят, была масса народа.
Завтра будет моя передовая статья по случаю приезда. Трудно писать, чтобы избежать банальности в таких случаях. Но кажется, удалась.
Теперь, дай Бог и Ему и семье хорошо провести время, отдохнуть, освежиться душой. Трудно ему править. Черезчур нежная натура. Ну, пусть хоть отдохнет немного. Тут народ действительно любит Государя, и конечно это чувствуется самим Государем, отчего ему тут легче дышится. Пошли Господь доброго пребывания. Жизнь скупа на радости, и 2 недели тихой, приятной жизни — великое благо».
1 апреля 1903 г.
«В Вербное Воскресение Дорофьев (Синодальной Конторы), по наущению, кажется, кн. Ширинского-Шихматова, наскандалил в Успенском Соборе, отбирая у Архиереев посохи, говоря, что это «символ власти», которого нельзя носить при Государе. У Трифона — отобрал, но Парфений не дал и почти выгнал Дорофьева из Алтаря. Митрополит тоже сохранил посох.
По случаю этого безобразия я написал статью «Алтарь и Трон» — передовую. Боюсь только, чтобы малодушие не побудило ночью Грингмута слишком урезать статью. Впрочем он говорил об этом безобразии Богданову и Мосолову.
Мосолов впрочем и сам за 6 лет придворной жизни, по-видимому, очень исхалуйствовался. По крайней мере находит, что Царицу унижает целование руки Епископа в ответ на то, что он целует ее руку».
12 ноября 1903 г.
«Болезнь прервала мою «Византию» [viii]. А ведь это лишь небольшая доля труда — весь в 10 раз больше… Не видать мне его конца. Да боюсь, что всё это «академический» труд. Наша Монархия так разрыхлилась, что Господь один знает, каковы ее судьбы… Главное — в обществе подорвана ее идея, да и самого общества-то нет. Всё съел чиновник. Система «монополий» и казенных предприятий проводит чиновника и в экономику страны. Ну, а на этом пути — Монархия может быть только «переходным моментом». Нужен гений, чтобы поставить Россию на путь истинно монархического развития.
Мое сочинение, может быть, могло бы послужить будущему, очень далекому будущему монархической реставрации. Но для настоящего оно безполезно. Ни очами не смотрят, ни ушами не слушают. Слишком вгрузли все в бюрократию и абсолютизм».
13 января 1904 г.
«Мне приходит на мысль, что, может быть, война была бы полезна, только при условии жестокого поражения японцев. Они, по-видимому, очень язычники, и, быть может, силу способны больше уважать, чем истину. Видимо, у них может быть избиение православных. Дикарье и звери.
К несчастью — если война и будет, то — я не верю в русскую победу. Правительство слишком нерешительно и неспособно на сильные удары. Никакое геройство войск не поможет.
Наша политика на Дальнем Востоке прямо противоположна той, какая нужна для нравственного воздействия. Мы — жадны, лживы и трусливы. Никогда мы не лгали так невероятно, как на Дальнем Востоке. А в то же время — показываем боязнь войны. Нужно, чтобы нас уважали и боялись. Нас же — уличают в обманах и подозревают в безсилии.
Это не обещает добра ни в мире, ни в войне.
Скорблю о положении несчастной Миссии Николая и о всех православных японцах. Только сам Господь Бог может выручить их, да и нас. Но едва ли мы заслуживаем Его милости. Может быть, православные японцы более угодили Ему…»
29 января 1904 г.
«Япония имеет Правительство, быть может, самое великое в своей истории. Мы имеем самое слабое, какое только было до сих пор, безпримерно слабое. В такой-то обстановке начинается борьба монгольской расы с арийскою, и борьба атеизма с христианством. Я говорю «атеизма», но не то что атеизма, а «антихристовщины» — земного бога. Тут происходит борьба не одних земных армий, а сил небесных и преисподних. У меня какой-то мистический страх и мистические надежды. Если бы суждено было победить нам, то несомненно это бы означало быстрое торжество христианства в Китае и Японии. Если победят они — значит, совершается последняя глава Истории Человечества…»
* * *
Из письма Н.К. Смирновой к прот. Александру Шаргунову
Мама была дочерью Максимова Владимира Николаевича, архитектора-художника, строившего по заказу Государя в Царском Селе и Ялте (собор, казармы, храм). Жили Максимовы до революции в Царском Селе, недалеко от дворца. Государь любил Владимира Николаевича как архитектора и собеседника. Дед был хорошо знаком и с архиереями, от которых и слышал то, о чем я пишу со слов своей доброй и мудрой мамы, она была старшей дочерью в семье и отец с ней многим делился. Дед дружен был с архиепископом Серафимом (Звездинским), и мама была его духовной дочерью. Владыка Серафим советовал или велел — записывать события в России, что она не выполнила, и что стараюсь сделать сейчас за нее.
<…>
Слушая иногда передачи радиостанции „Радонеж“, я поняла, что мама свидетельствовала о детали, о которой из иных источников я ничего не слышала, а деталь существенная, ибо она связана с известным письмом, полученным в Сарове на прославлении преподобного Серафима Саровского.
По сведениям моей мамы, в полученном Государем и Государыней письме не просто предсказывался трагический ход жизни России и Августейших ее повелителей, но давался совет, как можно удержать Россию над пропастью — отказаться Государю и Государыне от личного счастья, принять монашеский постриг, Государю же — патриаршество и регентство над сыном, как это было при избрании на царство первого Романова — Михаила.
Так что не просто собственные размышления, но завет великого святого старца привел Государя Императора к мысли о патриаршестве. Как известно, венценосные супруги этот совет приняли и пытались воплотить в жизнь, но ответом Священного Синода было молчание и, „взглянув на них с гневом“, Государь ушел. Мама говорила, что потом иерархи, раскаявшись, пытались вернуться к этому вопросу, но было поздно. Скоро, не скоро было осознание ошибки и попытки вернуть ход времени — не знаю. Мама очень тонко чувствовала суть событий, но не хронологию.
Итак, вопрос жертвенного пути Царственной четы был поднят преподобным Серафимом, принят Николаем Александровичем и Александрой Феодоровной. Принят, поднят и доведен до конца в жертвенной жизни, самом, думается, „отречении“ и мученической смерти самой высокой и светлой, самой прекрасной христианской семьи России». [ix]
* * *
Оптина Пустынь. Ноябрь 1911 г.
Тогда о. Варсонофий сказал: «Нет, Господь воздвиг Царя Миротворца для того, чтоб Россия и русский народ в этом благодеянии познал попечение о них Промысла Божия, и чтоб народ чрез сии благодеяния приближался к Богу, — но народ русский удалялся от своего Благодетеля. Посему Господь отнял Великого Царя от России и дал Царство в руки другого, не столь могучего и сильного духом. Но не он виноват в этом, а народ удаляющийся от Бога. Он виновен постольку, поскольку сам удалялся от Бога в сердце своем.
Его вина первая в том, что Он по докладу П. А. Столыпина и по соизволению Митрополита Антония [x] дозволил выстроить идольский храм в столице тех Государей, предки коих разоряли сии храмы. Вторая вина в том, что с одобрения сих же лиц он дозволил привезти в столицу идола. Царь был как бы выразителем народа, уклоняющегося сердцем от Бога к бездушным идолам. Вот поэтому-то охладеет любовь и вспыхнет великая война, которая не успеет еще кончиться, как начнется междоусобная война и всякие смуты. Царя низложат и предадут всяким поруганиям, и ему придется омыть свое прегрешение пред Богом — своею кровию, как омыл П. А. Столыпин. Тяжелые времена настанут тогда, но до этих времен я не доживу. Ты же, обращаясь к о. иеродиакону Варсонофию, старец Варсонофий Оптинский с плачем говорил, доживешь и увидишь».
Когда иеродиакон Варсонофий услышал все это в 1911 году в ноябре месяце, то в великом смущении и ужасе спрашивал: «Что же будет дальше?»
И от Старца в ответ на это получил: «Не испытуй, но помни слова Богдана Хмельницкого: «Что будет, то будет, а будет то, что Бог даст, лишь от Московского Царства не отложимся».
<…>
Свидетельствую в истинности, а не лжи
всего вышеизложенного священным
саном и собственноручною подписью. Иеромонах ВАРСОНОФИЙ
1926 года 5 октября.
София» [xi]
* * *
11 декабря 1916 г.«Великий Новгород посетила б. Императрица Александра Феодоровна с дочерьми своими: Ольгою, Анастасиею, Татианою и Мариею Николаевными; с вокзала оне проехали в Софийский собор и, побывав еще в других святых местах, проехали в Десятинный женский монастырь в 2 ½ часа дня, где проживала блаженная старица Мария. Побывав в церкви во имя великомученицы Варвары, б. Государыня зашла в покои игумении монастыря, а затем проследовала к старице Марии Михайловне, которая, будучи больною, лежала в кровати, но, по приходе б. Государыни с Великими Княжнами, старицу посадили в кровати. Зайдя в ее келью, б. Государыня подошла к кровати больной и поцеловала старицу. Старица спросила б. Государыню: „Ты ли матушка-царица?“ Государыня ответила: „Я царица“. Старица подала ей красное яблоко со словами: „Люби батюшку-царя, не обижай его; ему очень трудно; да, вот, свези ему от меня яблоко“, а потом говорит: „Не бойся, Лешеньку не убьют, цел будет, никто его не тронет“, — и подала Государыне просфору для передачи Лешеньке. „Это от меня, он хороший“, — сказала старица. Старшей княжне старица предсказала, что она выйдет замуж за того, кого любит, а Татиане Николаевне — что у нее ум на 15 дорог бегает; Анастасии Николаевне дала совет прилежнее учиться и не шалить, а в честь Марии Николаевны пропела: „Радуйся, Невеста Неневестная“; затем взяла б. Императрицу за руку, чтобы поближе подошла, и на ухо предупредила ее, чтобы береглася 1-го марта. Императрица спросила: „Что же? Чернь будет бунтовать?“ Старица ответила: „Будет большая каша“; про эту кашу старица мне лично и раньше многое что рассказывала. Все на прощание подходили к старице, целовали ее, а б. Императрица очень плакала; старица всех их благословила иконами. За два года до того старица предупреждала сестер нашей обители, что к нам приедет царица, но ни одна из них не поверила, не придавая значения ее словам, а когда предсказание сбылось, тогда припомнили о словах старицы». [xii]
* * *
1917 г.Деревня Перерва. 13 февраля (Чистый Понедельник)
«Одной женщине, крестьянке Бронницкого уезда, Жирошкинской волости, деревни Починок, Евдокии Андриановой, проживавшей в слободе Перерве, были два сновидения: первое 13-го февраля и второе 26-го февраля.
13-го февраля Андрианова слышит таинственный голос: „Есть в селе Коломенском большая черная икона. Ее нужно взять, сделать красной и пусть молятся“.
Сильное впечатление произвело на Андрианову это таинственное сообщение и, как женщину религиозную, побудило ее к усиленной молитве о получении более ясных указаний воли Божией». [xiii]
«Одна пожилая благочестивая женщина, крестьянка Бронницкого уезда, Жирошкинской волости, деревни Починок, Евдокия Андрианова, проживавшая в деревне Перерве, в феврале месяце 1917 г. трижды видела во сне Пресвятую Богородицу и слышала Ее голос, повелевающий отправиться в село Коломенское, где в церкви среди рухляди, хлама и пыли находится большая старая черная икона. Эту икону Владычица повелела найти, причем сказала, что из „черной“ она превратится в „красную“». [xiv]
«Простая женщина, Евдокия Андрианова, жившая недалеко от села Коломенского, видела в тонком сне Матерь Божию, как Она изображена на „Державной“ иконе. Матерь Божия сказала ей идти в церковь в село Коломенское (эта церковь принадлежала ко дворцу, построенному еще Царем Алексием Михайловичем — дворец сгорел, а церковь осталась нетронутой), и там она найдет большую доску старую, пусть ее вымоет, и на ней появится Державная Ее икона, которую Она посылает в помощь русским людям, так как великое испытание, попускаемое Богом, идет на Россию, на русский народ. „Сейчас Я Сама взяла державу и скипетр в Свои руки, — сказала Владычица, — а с иконой Державной посылаю Свою особую Благодать и Силу; копии с этой иконы надо распространять среди людей в помощь им. Эта икона не спасает от испытаний, так как испытания нужны, чтобы пробудить духовную сторону в людях, но кто во время испытаний будет с верой молиться у этой иконы, тот будет во время этих испытаний спасаем“». [xv]
* * *
Ржищевский Спасо-Преображенский женский монастырь [xvi]
«21-го февраля 1917 года, во вторник 2-й недели Великого Поста, в 5 часов утра послушница Ольга вбежала в псалтырню и, положив три земных поклона, сказала монахине-чтице, которую пришла сменить:
— «Прошу прощения и благословите, матушка, я буду умирать…
Не то в шутку, не то всерьез, монахиня ответила:
— «Бог благословит… час добрый. Счастлива бы ты была, если бы в эти годы умерла».
Ольге в то время было около 14 лет.
Ольга легла на кровати в псалтырне и уснула, а монахиня продолжала читать. В полседьмого утра сестра стала будить Ольгу, но та не шевелилась и не отзывалась. Пришли другие сестры, тоже пробовали будить, но так же безуспешно. Дыхание у Ольги прекратилось и лицо приняло мертвенный вид. Прошло два часа в безпокойстве для сестер и в хлопотах возле обмершей. Ольга стала дышать и с закрытыми глазами, в забытье, проговорила:
— Господи, как я уснула!
Ольга спала трое суток, не просыпаясь. Во время сна она много говорила такого, что на слова ее обратили внимание и стали записывать. Записано было с ее слов следующее: «За неделю до вторника 2-й недели <т.е. 14 февраля. – Сост.> я видела, — говорила Ольга, — во сне Ангела, и он мне велел во вторник идти в псалтырню, чтобы там умереть, но чтобы я о том заранее никому не говорила. Когда я во вторник шла утром в псалтырню, то, оглянувшись назад, увидела страшилище в образе пса, бежавшего на задних лапах следом за мною. В испуге я бросилась бежать и, когда вбежала в псалтырню, то в углу, где иконы, я увидела Св. Архистратига Михаила, в стороне — смерть с косой. Я испугалась, перекрестилась и легла на кровать, думая умирать. Смерть подошла ко мне, и я лишилась чувств. Потом сознание ко мне вернулось, и я увидела Ангела: он подошел ко мне, взял меня за руку, и повел по какому-то темному и неровному месту. Мы дошли до рва. Ангел пошел вперед по узкой доске, а я остановилась и увидела «врага» (беса), который манил меня к себе, но я кинулась бежать от него к Ангелу, который был уже по ту сторону рва и звал меня тоже к себе. Доска, перекинутая через ров, была так узка, что я побоялась, было, через нее переходить, но Ангел перевел меня, подав мне руку, и мы с ним пошли по какой-то узкой дорожке.
<…> мы с Ангелом стали подниматься вверх и подошли к большому, блестящему, белому дому. Когда мы вошли в этот дом, я увидела в нем необыкновенный свет. В свете этом стоял большой хрустальный стол, и на нем поставлены были какие-то невиданные райские плоды. За столом сидели святые пророки, мученики и другие святые. Все они были в разноцветных одеяниях, блистающих чудным светом. Над всем этим сонмом святых Божиих Угодников, в свете неизобразимом, сидел на престоле дивной красоты Спаситель, а по правую руку Его сидел наш Государь Николай Александрович, окруженный ангелами. Государь был в полном царском одеянии, в блестящей белой порфире и короне и держал в правой руке скипетр. Он был окружен ангелами, а Спаситель — высшими Небесными Силами. Из-за яркого света я на Спасителя смотреть могла с трудом, а на земного царя смотрела свободно.
Святые мученики вели между собою беседу и радовались, что наступило последнее время, и что их число умножится, так как христиан вскоре будут мучить за Христа и за неприятие печати. Я слышала, как мученики говорили, что церкви и монастыри будут уничтожены, а раньше из монастырей будут изгонять живущих в них. Мучить же и притеснять будут не только монахов и духовенство, но и всех православных, которые не примут печати и будут стоять за Имя Христово, за веру и за Церковь.
Еще я слышала, как они говорили, что нашего Государя уже не будет, и что время всего земного приближается к концу. Там же я слышала, что при антихристе Св. Лавра поднимется на небо; все святые угодники уйдут со своими телами тоже на небо, и все живущие на земле, избранные Божии, будут тоже восхищены на небо». [xvii]
* * *
Деревня Перерва
«Как бы в ответ на усердную молитву 26-го февраля Андриановой снится белая церковь и в ней величественно восседает Женщина, в Которой своим сердцем Андрианова признает и чувствует Царицу Небесную, хотя и не видит Ее святого лика.
Не имея возможности забыть и отрешиться от своих сновидений, Андрианова решается идти в село Коломенское, чтобы успокоить себя». [xviii]
«В последнем <третьем – Сост.> сновидении эта женщина увидела и самую икону. Видение было смутное, деталей иконы она после пробуждения не могла вспомнить, но общее впечатление особого Царственного величия изображенной на иконе Богоматери осталось в сознании». [xix]
* * *
Ржищевский Спасо-Преображенский женский монастырь
«1-го марта, в среду вечером, Ольга, проснувшись, сказала:
— Вы услышите, что будет в двенадцатый день. Бывшие тут сестры подумали, что это число месяца, и что в это число с Ольгой может произойти какая-нибудь перемена. На эти мысли Ольга ответила:
— В субботу.
Оказалось, что-то был 12-й день ее сна. В этот день у нас в обители узнали об отречении Государя от Престола. Первою узнала об этом по телефону из Киева я. Когда вечером Ольга проснулась, я в страшном волнении сказала ей:
— Оля, Оля! что случилось-то: Государь оставил Престол!
Ольга спокойно на это ответила:
— Вы только сегодня об этом услышали, а у нас там давно об этом говорили. Царь уже там давно сидит с Небесным Царем.
Я спросила Ольгу:
— Какая же тому причина?
— Какая была причина Небесному Царю, что с Ним так поступили: изгнали, поносили и распяли? Такая же причина и этому Царю. Он — мученик. — Что же, — спрашиваю, — будет?
Ольга вздохнула и ответила:
— Царя не будет, — отвечает, — теперь будет антихрист, а пока новое правление.
— А что, это к лучшему будет?
— Нет, — говорит, — новое правление справится со своими делами, тогда возьмется за монастыри. Готовьтесь, готовьтесь все в странствие.
— Какое странствие?
— Потом увидите.
— А что же брать с собою? — спрашиваю.
— Одни сумочки.
— А что в сумочках понесем?
Тут Ольга мне сказала одну старческую тайну и прибавила, что и все то же понесут.
— А что будет с монастырями? — продолжаю допытываться. — Что будет с кельями?
Ольга с живостью ответила:
— Вы спросите, что с церквами делать будут? Разве одни монастыри будут теснить? Будут гнать всех, кто будет стоять за имя Христово, и кто будет противиться новому правлению и жидам. Будут не только теснить и гнать, но будут по суставам резать. Только не бойтесь: боли не будет, как бы сухое дерево резать будут, зная за Кого страдают.
Я опять спросила Ольгу:
— Зачем же им разорять монастыри?
— Затем, что в монастырях люди живут ради Бога, а такие должны быть изгнаны.
— Но мы, — говорю, — и в монастыре одни других гоним.
— То, — отвечает, — не вменится, а вот это гонение вменится.
При этом разговоре сестры пожалели Государя:
— Бедный, бедный, — говорили они, — несчастный Страдалец! Какое он терпит поношение!
На это Ольга весело улыбнулась и сказала:
— Наоборот: из счастливых счастливейший. Он — мученик. Тут пострадает, а там вечно с Небесным Царем будет». [xx]
* * *
Псков. 2 марта (четверток Крестопоклонной седмицы). Между 3 и 11ч. 40 мин. пополудниГосударь Император Николай Александрович принял решение отречься от Престола в пользу Своего брата В.К. Михаила Александровича. [xxi]
* * *
Коломенское. 2 марта«Не имея возможности забыть и отрешиться от своих сновидений, Андрианова решается идти в село Коломенское, чтобы успокоить себя. И вот 2-го марта пред исполнением христианского долга исповеди и св. причащения она отправилась из Перервы к настоятелю белой церкви в село Коломенское». [xxii]
«При виде дивной Вознесенской церкви Евдокия Андрианова сразу же узнала в ней ту самую церковь, которую она видела во сне.
Настоятелем церкви Вознесения был священник о. Николай Лихачев. Придя к нему в дом, Андрианова сообщила ему о своих сновидениях и просила совета как поступить». [xxiii]
«Священник, намереваясь служить вечерню, приглашает Андрианову вместе с собой в церковь, где показывает ей все старинные св. иконы Богоматери, находящиеся в храме и иконостасе, но Андрианова ни в одной из них не находит какого-либо сходства со своими сновидениями. Тогда священник просит сторожа церкви и прихожанина, случайно прибывшего в храм для приглашения напутствовать больную, сходить в церковный двор и принести самую большую икону. Икона была принесена, и когда ее промыли от многолетней пыли, то всем присутствующим в храме представилось изображение Божией Матери, величественно восседающей на царском троне в красной порфире, имеющей на главе корону, в руках скипетр и державу, а на коленях благословляющего Богомладенца. Андрианова с великой радостью и слезами поверглась ниц пред пречистым образом Богоматери, прося причт отслужить благодарственный с акафистом молебен, так как в этом образе она увидала полное исполнение своих сновидений». [xxiv]
«Отец Николай рассказал, что он не сразу поверил Евдокии Андриановой и даже склонен был сначала осудить ее за доверие к сновидениям, однако троекратное повторение сновидения, скромность благочестивой женщины, а также указание, что икона „большая“, „черная“, и находится среди рухляди и пыли где-то в церкви именно села Коломенского, — заставили его отправиться вместе с Евдокией Андриановой в церковь и показать ей все иконы, как висевшие на стенах, так и сложенные в разных укромных местах. Ни одной подходящей под описание иконы не было найдено. Тогда, по совету сторожа церкви и еще одного прихожанина, случайно зашедшего, о. Николай стал усердно искать икону повсюду: на колокольне, на лестнице, в чуланах, и, наконец, в церковном подвале. И вот именно в подвале, среди старых досок, разных тряпок и рухляди, в пыли, была найдена большая узкая старая черная икона, на которой в первый момент ничего нельзя было разобрать. Но когда тщательно обтерли и обмыли эту „черную“ икону от многолетней пыли и гари, — всем присутствующим представилось изображение Божией Матери, восседающей как Царица на троне, с короной на голове. Евдокия Андрианова тотчас ярко вспомнила и узнала свое последнее сновидение, упала ниц, и со слезами стала просить отслужить Богородице благодарственный молебен с акафистом. Отец Николай тотчас выполнил эту просьбу». [xxv]
* * *
Начало марта«Вскоре после революции 1917-го года митрополит Московский Макарий, беззаконно удаленный с кафедры „временным правительством“, муж поистине „яко един от древних“, видел сон:
— Вижу я, — так передавал он одному моему другу, — поле. По тропинке идет Спаситель. Я за Ним и все твержу: „Господи, иду за Тобой!“ А Он, оборачиваясь ко мне, все отвечает: „Иди за Мной!“ Наконец, подошли мы к громадной арке, разукрашенной цветами. На пороге арки Спаситель обернулся ко мне и вновь сказал: „Иди за Мной!“ И вошел в чудный сад, а я остался на пороге и проснулся.
Заснувши вскоре, я вижу себя стоящим в той же арке, а за нею со Спасителем стоит Государь Николай Александрович. Спаситель говорит Государю: „Видишь в Моих руках две чаши: вот это горькая для твоего народа, а другая сладкая для тебя“. Государь падает на колени и долго молит Господа дать ему выпить горькую чашу вместо его народа. Господь долго не соглашался, а Государь все неотступно молил. Тогда Спаситель вынул из горькой чаши большой раскаленный уголь и положил его Государю на ладонь. Государь начал перекладывать уголь с ладони на ладонь и в то же время телом стал просветляться, пока не стал весь пресветлый, как светлый дух. На этом я опять проснулся.
Заснув вторично, я вижу громадное поле, покрытое цветами. Стоит среди поля Государь, окруженный множеством народа, и своими руками раздает ему манну. Незримый голос в это время говорит: „Государь взял вину русского народа на себя, и русский народ прощен“». [xxvi]
* * *
Оптина Пустынь. Август-октябрь«Это было уже в 1917 году, при Временном правительстве. Приезжаем в обитель, батюшка <прп. Нектарий Оптинский. – Сост.> встречает нас низким-низким поклоном и говорит: „<…> Тяжелое время наступает теперь. В мiре, теперь, прошло число шесть, и наступает число семь. Наступает век молчания. Молчи, молчи, говорит батюшка, и слезы у него текут из глаз… И вот Государь теперь сам не свой, сколько унижений он терпит за свои ошибки. 1918 год будет еще тяжелее. Государь и вся семья будут убиты, замучены. Одна благочестивая девушка видела сон: сидит Иисус Христос на престоле, а около Него двенадцать апостолов, и раздаются с земли ужасные муки и стоны. И апостол Петр спрашивает Христа: когда же, Господи, прекратятся эти муки, и отвечает ему Иисус Христос: даю Я сроку до 1922 года, если люди не покаются, не образумятся, то все так погибнут. Тут же пред Престолом Божьим предстоит и наш Государь в венце великомученика. Да, этот государь будет великомученик. В последнее время, он искупил свою жизнь, и если люди не обратятся к Богу, то не только Россия, вся Европа провалится… Наступает время молитв“». [xxvii]
* * *
ДивеевоЕ.Н. Безак: «После прославления Державной иконы Владычицы Евдокия Андрианова начала ходить собирать деньги на ризу к новоявленной иконе. Когда собрала, то решила поехать в Дивеевский монастырь помолиться и попросить благословения на возложение ризы. Тут она снова удостоилась явления Божией Матери, Которая ей сказала, чтобы она вернула собранные ею деньги. Сейчас не надо на Ее икону ризу возлагать, так как скоро в России будут снимать со всех икон ризы. А после испытаний Российских Сама Риза к Ней подойдет. Это я читала у одной дамы, приехавшей из России в середине тридцатых годов — у нее это было записано со слов самой Евдокии Андриановой». [xxviii]
[i] ГАРФ. Ф. 634.
[ii] Имена ненавистны (лат.) — Сост.
[iii] Бог забыл Своих святых (фр.) — Сост.
[iv] Будем жить и есть (лат.) Ср. Ис. 22, 13. 1 Кор. 15:32. — Сост.
[v] Откр. 18, 4. — Сост.
* Я слыхал давно это Дивеевское предание, но в таком виде, что «мощи о. Серафима Саровского будут прославлены в тяжкое для России время, при Царе Николае…» О славном царствовании и о том, что это именно второй Николай я не слыхал. Конечно, Чичагову лучше знать.
[vi] Бывший (фр.) — Сост.
[vii] «Запросы жизни и наше церковное управление», в виде статьи опубликовано в г. «Московские ведомости» (13−15.12.1902) и отд. изд.: М., 1903. — Сост.
[viii] Раздел III-й второй части «Монархической государственности». — Сост.
[ix] Чудеса царственных мучеников, выпуск 4. К прославлению Царя-Мученика в России. М.: «Новая книга», 1999. С. 324−325. — Сост.
[x] Им. в виду митрополит С.-Петербургский и Ладожский Антоний (Вадковский). — Сост.
[xi] Россия перед Вторым пришествием. СПб., 1998. 3-е издание. Т. 1. С. 411−412.
[xii] Жизнеописание… старицы Марии Михайловны… / Составил Л.Т. Трофимов. 2-е издание, исправленное и дополненное. Пг., 1918. С. 16−17.
[xiii] О. Николай Лихачев. Сказание о явлении иконы Божией Матери при Вознесенской в селе Коломенском церкви, Московского уезда // «Душеполезный собеседник». 1917. Октябрь. С. 314−315 (= ж. «Москва». 1992. N 5−6).
[xiv] Рассказ свящ. Николая Лихачева проф. И.М. Андрееву // «Православная Русь». 1951. Март (= Россия перед Вторым пришествием. М., 1994. 2-е издание. С. 225).
[xv] Е.Б. <Е.Н. Безак> «Православная Русь». 1967. N 6. С. 6.
[xvi] Находился в 83 верстах от Киева, близ Ржищева. — Сост.
[xvii] Нилус С.А. На берегу Божьей реки. Ч. 2. San Francisco, 1969. С. 166−170.
[xviii] О. Николай Лихачев. Сказание о явлении иконы Божией Матери при Вознесенской в селе Коломенском церкви….
[xix] Рассказ свящ. Николая Лихачева проф. И.М. Андрееву // «Православная Русь». 1951. Март (= Россия перед Вторым пришествием. М., 1994. 2-е издание. С. 225).
[xx] Нилус С.А. На берегу Божьей реки. Ч. 2. С. 173−175.
[xxi] Отречение <Императора> Николая II: Воспоминания очевидцев, документы. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 1998. С. 166−168, 182, 273−274.
[xxii] О. Николай Лихачев. Сказание о явлении иконы Божией Матери при Вознесенской в селе Коломенском церкви….
[xxiii] Акафист Пресвятой Богородице явления ради чудотворныя Ея иконы Державныя в селе Коломенстем, близ града Москвы 2 марта 1917 года. Джорданвилль, 1984. С. 37−40.
[xxiv] О. Николай Лихачев. Сказание о явлении иконы Божией Матери при Вознесенской в селе Коломенском церкви….
[xxv] Рассказ свящ. Николая Лихачева проф. И.М. Андрееву // «Православная Русь». 1951. Март (= Россия перед Вторым пришествием. М., 1994. 2-е издание. С. 225).
[xxvi] Нилус С.А. На берегу Божьей реки. Ч. 2. С. 147−148. [xxvii] Воспоминания прот. Василия Шустина о прп. Нектарии Оптинском // Концевич И.М. Оптина Пустынь и ее время. Джорданвилль, 1970. С. 498−499.
[xxviii] «Православная Русь». 1967. N 6. С. 6. — Сост.
