Трудоемкая и повседневная работа

Интервью с протоиереем Павлом Федосовым, руководителем отдела по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями челябинской и златоустовской епархии

— Я возглавляю в Челябинской и Златоустовской епархии Отдел по взаимодействию с вооруженными силами. На моем попечении также находится забота о заключенных. Рядом с тем местом, где я нахожусь, тюрем нет, поэтому я только руковожу работой священников, занимающихся духовным окормлением заключенных. Неподалеку от моего храма находятся две воинские части: одна — Министерства обороны, другая — Министерства Внутренних дел (ВВ). С обеими частями происходит довольно плотное взаимодействие.

— А как вообще получилось, так, что вы выбрали в своем священническом служении именно воинскую стезю?

— Во-первых, после армии я поступал в Уссурийское военное училище и уже должен был уехать в отпуск, получив звание старшины, а потом, после отпуска вернуться, но что-то меня остановило.

Вообще, родился и вырос я в православной семье, в детстве сподобился получить благословение будущего митрополита Курского и Рыльского Ювеналия, который теперь на покое. Он, став епископом Воронежским и Липецким, объезжал благочиния Липецкой епархии и остановился на неделю в нашем доме. Владыка благословил меня молитвословом. Этот молитвослов долгое время был у меня, но потом куда-то пропал. Я помню его дарственную надпись на молитвослове — владыка написал не «Федосову», а «Теодосову» — на греческий манер.

С раннего возраста я начал алтарничать, читал за богослужением. Пришло время, и я пошел служить в армию. Там и произошел случай, который родил в моей душе огромную любовь и почтение к иконе Богородицы «Скоропослушница». Произошло это так. Первые месяцы в армии было очень тяжело. Кто служил, тот знает, как себя поначалу чувствует молодой солдат. Не смотря на все неприятности и дискомфорт, я все равно читал наизусть утренние и вечерние молитвы. Потом, когда более-менее все наладилось, я как-то перестал молиться, стал покуривать, стала затягивать армейская суета, и для меня настали черные дни. Я не помню что именно, но сложилась какая-то тяжелая ситуация в отношениях с другими солдатами, и это продолжалось довольно долго: я дослуживал уже первый год, а у меня скорби все идут и идут. И вот помню — был майский день. Я просыпаюсь, а в кубрике полный порядок, все лежат ровно, везде чисто, а я один единственный лежу на правом боку, и проснулся от того, что кто-то толкнул меня. Я подумал, что это дневальный будит меня, чтобы дать какое-то поручение. Но вокруг никого не было. Только закрылся я одеялом — хотел хотя бы минут десять подремать. Вдруг мужской голос, мягкий такой, бархатный, говорит: «Молись Скоропослушнице, молись Скоропослушнице». И все. Утром я встал уже вместе со всеми, и все как будто забыли о той тяжелой ситуации, в которой я находился. Я не знал ни тропаря иконе, ни молитвы перед ней. А голос был, как мне кажется, архангела Михаила, поскольку я альарничал в храме архангела Михаила, и день, предшествующий памяти иконы Божией Матери «Скоропослушница», как раз является днем памяти архангела Михаила. Но это, конечно, мое личное предположение. После этого случая я собственными усилиями заработал себе отпуск и попал домой как раз в то время, когда Церковь молитвенно вспоминает икону Божией Матери «Скоропослушница».

— Потом вы уже стали священником и связали свое служение с армией. Вам приходилось бывать в Чечне?

— Да. Я ездил туда три раза, находился там в частях внутренних войск. Первая поездка была скорее ознакомительная. Наш отдел существует пять лет, и я ездил чтобы познакомиться с тем, что должен делать священник в Чечне, привез гуманитарную помощь для спецназа.

— Кто участвовал в сборе помощи?

— Помощь собирали жители города Трехгорного, где находится мое благочиние и отдел нашей епархии. Во время той первой поездки я увидел, что должен делать священник в Чечне, как себя нужно вести и что от меня требуется.

Следующие две командировки связаны между собой. Новый комендант Щелковского, с которым мы были уже знакомы, пригласил меня приехать в Чечню. Я спросил благословения у Владыки, и он благословил.

В чем задача военных комендатур в Чечне? Они, хотя и готовят и планируют спецоперации, но в основном их задачей является оказание помощи мирному населению. В станице Щелковской оказался молитвенный дом в честь великомученицы Варвары. Мы с алтарником провели там небольшой ремонт, поскольку он находился в жалком состоянии. Для ремонта использовали все подручные средства — все, что могли достать в местном ЖКУ, использовали даже ящики из-под боеприпасов. Когда мы только начинали служить, было только пять — шесть человек прихожан, когда уезжали было уже около семидесяти. Приход собрался, поскольку людям это очень нужно. Там нет священников, но есть приход — люди приходят, собираются и молятся. Приходили не только православные, приходили даже мусульмане, чеченцы, брали свечи — и мы не отказывали, поскольку видели, что их поступок был вызван нуждой и не был кощунством.

— Батюшка, а Вы часто встречались и беседовали с местным населением?

— Да. Очень часто. Дважды я беседовал с чеченскими женщинами. Почему я на это обращаю внимание? Потому что те, кто бывал в командировках в Чечне, знают, что толпа женщин на базаре — это смерть для многих наших военнослужащих. Попасть в эту толпу — и человека больше никто не найдет и не увидит. Или если повезет — хотя бы в живых останется, то без оружия, без одежды, с ранами и увечьями. Вот два раза я ними беседовал. Мы нашли общий язык.

В один прекрасный день командир нашей разведки мне сказал: «Отец Павел, на вас „наложено вето“. Все имамы вокруг сказали, что вы неприкосновенны, потому что люди вас поняли». Но через два дня я захожу за подписью к коменданту, и он мне сказал другую новость: по телевизору сообщили о том, что боевики в Кизляре, на территории Дагестана, зверски убили имама. То есть тот факт, что на меня «наложили вето», для кого-то совсем не помеха.

Третья командировка в Чечню была связана с тем, что мы доставляли помощь нуждающимся. Мы знали уже тех, кому эта помощь была чрезвычайно необходима и вместе с моим алтарником, а так же представителем внутренних войск доставляли все по месту назначения. В оба наших приезда поднимался вопрос о строительстве храма в станице Щелковской. Главной целью последней, третьей поездки явилась доставка проекта храма. Проект мы доставили, как все будет развиваться дальше — я не знаю. Сейчас я не могу поехать в Чечню на длительный срок, поскольку являюсь благочинным округа и мне приходится заниматься строительством других храмов. Разорваться не могу — и в Трехгорном быть, и строить храм в Чечне. Надо видимо найти священника, который смог бы взять на себя ответственность поехать и продолжить это дело.

— Вы рассказали о поездках в Чечню. А в какой еще форме проходит ваше служение?

— Еще я работаю непосредственно с войсковыми частями. Начиналось все с небольших выступлений, но как-то раз, прочитав пятую главу Евангелия от Луки, я вдруг понял, что главное над чем должен сейчас работать, это одна из основных проблем армии — неуставные взаимоотношения. Они есть и были в армии, ни для кого это не секрет. Я стал думать, молиться: «Господи, как же так, что мне можно сделать существенного для решения этой проблемы?» Конечно, в первую очередь — это молитва, только молитва. И я прихожу к такому выводу — надо искать ответ на свой вопрос в Евангелии. И, читая Евангелие, я нашел слова Иоанна Крестителя, которые он сказал приходившим к нему воинам: никого не обижать, не клеветать и довольствоваться своим жалованием. Вот это три корня, которые могут сдержать неуставщину.

— С неуставными отношениями Вы познакомились еще в армии?

— Да. Я служил в Германии, в танковых войсках, танкоремонтном батальоне водителем автомобиля и знаю изнутри все проблемы армейской жизни.

Я знаю этот неуставняк, отношения командиров роты, командиров взводов — у меня все это надолго запечатлелось в памяти. И вот, совмещая слова Евангелия со своей службой, я понял, что корень зла неуставщины раскрывают и обнажают эти евангельские слова. Изменяется униформа, меняются люди, но слова значимы до сих пор. И я начал работать не просто со служащими срочного призыва, но и с начальством, вплоть до командира роты. Когда все собираются вместе, и я начинаю рассказывать о том, что происходит в роте, командиры начинают искать виновников: «Кто настучал?». Но тут никто не стучал, у меня просто есть свой опыт армейской жизни. Они не могут понять, что я это уже прошел, и поэтому знаю. И я работаю отдельно с каждым — и с командирами рот, командирами взводов, и со старшинами и с сержантами.

— И к каждому вы находите нужный подход…

— Я сам все эти ступени прошел. Когда что-то серьезное происходит в армии, я знаю, кто виноват и кто зачинщик. Часто оказывается, что сами командиры роты подогревают этот «неуставняк», потому что им это в чем-то выгодно. Поэтому, когда я им об этом говорю, они начинают елозить на месте.

Если раньше, еще в годы моего служения в армии неуставные отношения все-таки скрывали, понимали их противозаконность, то сейчас все стало совершаться профессионально, и чуть ли не по своим законам и отношениям. Нужно заплатить некоторую сумму — и солдата не будут трогать полгода или год. Все зависит от суммы. Это развито очень сильно, и с этим надо бороться. При чем командиры кричат, что с этим надо бороться, но когда дело доходит до конкретики, — молчат.

— С какими еще негативными явлениями Вы сталкивались в армии?

— Еще существует такая ситуация в армии, когда командиров взводов очень рано делают командирами рот. Эти командиры — мальчишки с танцплощадки. Есть, конечно, опытные, хорошие, они действительно могут стать настоящими офицерами. Они настоящие отцы-командиры, отцы для солдат, для рядовых. Такие ребята идут к своей цели. У меня на памяти много таких хороших примеров. Но появилось новое сильное течение — многие командиры пришли из училища, где они ходили охранниками, доплачивали там начальству, чтобы на них обращали внимание. Строго говоря, они даже не понимают, для чего нужен офицер. На такого надели погоны лейтенанта, через два года он уже стал старшим лейтенантом, еще через два года стал капитаном, но офицером по сущности так и не становится. В нем остается много мальчишества. Эта проблема очень серьезная для армии.

— Видя эти негативные явления, что Вы предпринимаете, чтобы исправить такое положение вещей?

— Я пытаюсь выйти на разговор с высшим начальством, но не таким образом, что я пошел и настучал на кого-то, в таком случае от меня просто отвернутся, не будут со мной разговаривать. Постепенно начинаю выуживать из начальства — насколько это можно открыть, как это можно выяснить, каким образом это можно обсудить. И вы знаете, Господь никогда поругаем не бывает — я в этом уже убедился. Вот поднял вопрос, и не знаешь, что дальше сделать, а Господь обязательно сделает так, что вину виновника сломанной костью покажет — так, что все видят. И просто остается добавить голых фактов, от тебя независящих. И все видят — никто ни на кого не стучал, человек сам попался.

Приходится вести такую работу — это серьезная, тяжелая работа. Отец Савва (Молчанов) на Рождественских чтениях сказал, что «армейское служение — это каждодневная нудная работа». Не сказал бы, что она нудная, но трудоемкая очень. Если бы она была нудной, никто бы ей не занимался. Но если она интересная, она не может быть нудной. Она трудоемкая, она повседневная, но она интересная.

Представляете, вы идете на совещание с офицерами — они проходят часто, но вам нельзя повторяться. Каждый раз сказать что-то новое. А даже если вы повторитесь, надо привести пример, что бы он оживил всех. Все увидят, что вы работаете, и чувствуете все тонкости взаимоотношений внутри армейского коллектива. А когда нужно, можете что-то изменить в лучшую сторону. Вот тут от священника, от его слов очень многое зависит.

— Чем отличается восприятие человека с войны от восприятия простого обывателя из мирных условий?

— Вы знаете, если солдат сидит все время в штабе, даже пусть и в горячей точке, он ничуть не лучше нашего обыкновенного человека с гражданки. А те люди, которые воюют, они действительно самые настоящие солдаты. Здесь нужно различать побывавших в горячей точке: есть те, которые воюют и есть те, кто сидят в штабе. Ребята с самой линии фронта серьезные, очень задумчивые, чутко воспринимают слова о вере, очень тонко чувствуют душой правду и неправду, искренность и неискренность. Такое восприятие особенно проявляется в воинских объединениях выше оперативной роты — то есть ближе к спецназу. Потом идут войска специального назначения, подразделения быстрого реагирования. Вывод такой: чем активнее работа, чем больше сопротивления, чем сложнее у них служба в боевых условиях, тем легче с ними общаться. Главное — их нельзя обманывать.

Многие подразделения хотят постоянно иметь при себе священника, которому они готовы создать все условия для жизни — что бы он мог отдыхать, есть, спать и даже сходить в душ. Они готовы все это сделать, только бы у них был священник.

— А военнослужащие, о которых Вы говорите, сразу откликаются на слова искреннего священника, который хочет им помочь?

— Бывает так, что начинается все с озлобленности. Но тут уже нужно терпение священника, надо понимать, что любовь покрывает все. Покрывает множество грехов, покрывает любую грязь. Понимаете, чистым, хорошим и большим покрывалом можно покрыть даже самое грязное место. И заметьте, как красиво начинает человек выглядеть, когда на нем покрывало. А потом постепенно, осторожно будем приподнимать это покрывало и вычистим все, что есть под ним, чтобы действительно все было красиво. Любовь — как покрывало — показать надо сначала, что внешне человек очень красив, не замечать его внутреннего греховного содержимого, а потом, когда он увидит, что его никто не винит, он сам будет пытаться стать лучше. Если суметь так проявить любовь, то это действительно будет очень ценно.

— Солдаты всегда рады, что рядом с ними батюшка?

— Когда ребята начинают в священнике находить отдушину, когда смогут изливать себя, тогда только он по-настоящему будет служить людям. Душевная боль похожа на физическую: гнойник нарывает, тянет, больно, температура, вдруг раз — прокололи, резкая боль, и потом отток пошел — и все легче, легче становится. То есть, если священник сможет быть таким врачом, найдет подход к солдату, то он очень необходим и полезен для солдата. Нужно себя представить, но не нужно себя навязывать. Всему свое время.

Ребята знают, что батюшка здесь есть. Его дело служить молебен, проводить беседы по согласованию с командованием, и со временем люди пойдут, служить и молиться. Это не говорит о том, что священник должен круглосуточно быть в напряжении. Если он не будет как-то расслабляться, как-то отдыхать, то он вообще сойдет с ума. Условия на войне слишком тяжелые, особенно для души.

Он может иногда посидеть с ребятами, посмеяться с ними, разговор о духовном может начаться с ничего — с шуток, смеха, но надо суметь его перевести на духовное, а потом опять увести на шутку. Понимаете, если мы постараемся поставить все беседы в форме нравоучения, нас никто не поймет; а когда будем вести разговор так — поестественней — нас обязательно поймут. Помните, может быть, в житии Антония Великого есть всем известная поучительная история. Антоний молился долгое время: «Господи, я, наверное, не спасусь!». Ему явился Господь и сказал: «Антоний, посмотри, как нужно делать!» Явился ему ангел в человеческом виде, который то молился, то работал. Если такому подвижнику, как Антоний, тень которого, только упав на молодого человека заставляла его оставлять все свои мирские привязанности и уходить в монашество, даже такому великому столпу нужно было перемежать молитву с мирским деланием. А тем более там, где люди неподготовленные, все нужно донести в очень ненавязчивой форме — где-то пошутить, где-то посмеяться. Конечно, догматы им нельзя давать осмеивать: «Ребята, извините, но этого касаться нельзя…». Или допустим, другой пример. Зашла речь о чем-то важном, и тут можно сказать мнение Церкви по этому поводу, и далее развивать и развивать эту мысль, коснуться незаметно нескольких вероучительных моментов. А что касается сложных вопросов, тонкостей — это, мне кажется преждевременно, тем более в таких условиях, как война.

— Как Вы думаете, каковы будут плоды таких бесед?

— Вы знаете, тут есть прямая параллель с евангельской притчей о сеятеле. Не помню, кто точно, но один из святых отцов сказал в толковании на эту притчу: «Брате, сей везде, потому что не знаешь, где земля благодатна и благоплодна». Мы должны уподобляться сеятелю: сеятель идет, бросает семена — туда, сюда упало. Нам неведом плод этой земли, мы не знаем, насколько она засохла. Может быть, она сейчас коркой сверху покрыта, и семя лежит без жизни, потому что попало в такие условия, что и не прорастает, и не портится. А Господь в свое время, неожиданной скорбью, или каким другим случаем — посылает обильный дождь, земля промокнет, смочится, примет зернышко, и росток начнет расти. Поэтому к этому делу — проповеди Слова Божия нельзя подходить с товарными мерками — я дал, значит сейчас и увижу плод.

Паисий Святогорец, в своих знаменитых книгах, разделяет все человечество на две категории — пчел и мух. Пчела залетает на помойку, ищет хороший цветок, опыляет его, он растет, и она собирает нектар оттуда. Муха же залетает в цветущий сад, ищет там кучу навоза и садится на него. Вот и в армейском служении надо стремится быть подобным трудолюбивым пчелам. И не только в армейском служении, это особенно важно и в отношении с системой исполнения наказаний. Интересно все-таки научиться жить не только в саду, но и суметь находить добро там, где им, на первый взгляд, даже и не пахнет. Это работа сложная, неизвестная, все приходится постигать на собственном опыте.

— А страшно ли было, когда вы в первый раз приехали на войну?

— Вы знаете, я человек такой романтический, мне наоборот было любопытно. Когда мы вечером приехали, увидели: разбит большой лагерь, стоят войска неподалеку от Ханкалы, и днем вроде бы ничего не было, никаких перестрелок. Но когда ночью стали стрелять, мне стало интересно, и я вышел посмотреть на эту канонаду: как стреляет гаубица и видно и выстрел, и куда снаряд полетел.

А потом, когда уже привыкаешь ко многому, тогда все начинает идти в темпе обычной работы. А все ужасы войны, все мысли о том, «что бы могло бы быть» начинаешь обдумывать, когда уже возвращаешься домой. Помните, может быть, тот случай, когда в Ханкале сбили наш вертолет Ми-26 на взлете? Это было после первой моей поездки. Я только что был на этом аэродроме, когда возвращался в Моздок, взлетал на таком же МИ-26. Почему был сбит не мой вертолет, а другой? Вот Господь отвел. А наш вертолет был полностью забит людьми всех сословий, родов и конфессий — и священники, и военнослужащие, и просто гражданские служащие, которые работают при частях. А ведь могли сбить и наш вертолет! Они могли неделей раньше, неделей позже спланировать операцию, и наш вертолет подпал бы под атаку.

— Расскажите, если можно, о самых опасных ситуациях в Чечне, в которых вам доводилось находиться?

— Было два случая. Расскажу первый: стало точно известно, что будет строиться храм. И к нам, в наш молебный дом пришел замглавы Щелковского района — он русский. Мы вместе с ним вышли из молельного дома, чтобы пойти поискать место, где предполагалось построить храм. Я вышел чуть вперед, а остальные чуть задержались. Вижу — прямо напротив храма, на другой стороне улицы стоят три чеченских парня, и вот один их них, самый маленький и низкий, вдруг поворачивается в сторону, противоположную нам, и свистит. У меня внутри все съежилось. Я чувствую: что-то здесь не так. Храм охраняют солдаты, и мы с охраной и с замглавой проходим мимо этих троих. А алтарник мой задержался — закрывал замок на молельном доме. Он нас догоняет и говорит: «Отец Павел, вы слышали, что говорят эти ребята?». «Нет» — отвечаю. «Они сказали — мы вас завалим». И завалить то несложно: даже охрана не успела бы среагировать, потому что если из них хотя бы один вскинул бы автомат и дал бы одну очередь по нам, уже никто не успел бы и развернуться — эта очередь положила бы всех. Нас и было то немного — человек шесть или семь. Убить нас ничего не стоило — несколько секунд, и никто из нас не остался бы в живых. Мы услышали эти слова, но пошли дальше. Вечерело, начало темнеть темнело, страх был велик, все из нас были очень взволнованы. Это был первый случай.

Второй произошел, когда мы в третий раз были в Чечне. Было лето. Прошел слух, что наш автобус, на котором привезли гуманитарную помощь, попал под особое внимание боевиков. А автобус этот, внешне яркий, красочный, приезжал в Чечню уже два раза, и оба раза с гуманитаркой. Я пришел к коменданту, сказал ему о том, что имеется информация, что боевики следят за нашим автобусом. Он проверил и через час вызывает меня и говорит: «Отец Павел, информация подтвердилась». И нас вывозили частями на запасном автобусе. Ехали сорок километров от Кизляра в сопровождении бронированного «Урала» с бойцами, с запасным водителем и одним сопровождающим. Со вторым сопровождающим посадили меня; еще там был кинооператор из нашего города — его с моим алтарником повезли на третьей машине. Одновременно с нами, в разные стороны выходили две гражданские машины, чтобы просто запутать след. Не сказал бы, что все действительно так было серьезно, но кто их знает, надо было просто перестраховаться.

— Что самое ужасное на войне?

— Самое ужасное — это не смерть, самое ужасное — это плен. Потому что тебя могут отдать и продать куда угодно, над тобой могут надругаться так, что ты сам не будешь рад жизни после этого. У любого нормального человека психика в плену ломается раз и навсегда. Редко кто остается человеком, мало кто выживает и не теряет своего достоинства в таких ситуациях. Как святой исповедник Иоанн Русский — таких мало людей. Его нам Господь дал в пример кротости и терпения. Но повторить его подвиги почти невозможно. Я чту очень его память, молюсь ему: «Господи, молитвами праведного Иоанна избавь меня от плена». Все что угодно, но только не плен. Лучше пусть сразу убили бы, если какая-то перестрелка, то лучше в ней погибнуть, чем попасть в руки бандитов. Плен — это ужас, это самое тяжелое. Конечно, на все воля Божия, со всем ты смиришься, везде проживешь, везде поставишь себя, и может быть в лучшую сторону даже изменишься сам и окружающие тебя. Но все-таки попытайтесь понять, каким образом все это пережить, представьте себе хотя бы на минуту. Попробуйте наступит себе на мизинец. Долго удастся выстоять? А вот там постоянно будут ваше тело мучить. Насколько вы готовы к этому? Я повторяю, мы должны об этом знать, мы должны быть к этому готовы, что это может произойти, но надо молиться, что бы наши ребята не попадали в плен.

— Спасибо вам, отец Павел, за интересный рассказ. Успеха вам в вашем служении!

— Спаси вас Господи!

С протоиереем Павлом Федосовым беседовал студент 5 курса Сретенской Духовной Семинарии Сергей Архипов

http://www.pravoslavie.ru/cgi-bin/guest.cgi?item=7r050310105105