Время вечности

Настало время неземное
Ф.И.Тютчев

Парадокс человеческого сознания состоит в том, что оно неизбывно стремится постичь заведомо непостижимое, не видя смысла в решении задач меньшего масштаба. Вся утилитарная практика нашей цивилизации, вся проблематика «ножа и вилки» — не задачи человечества, а лишь печальная необходимость, возникшая в результате первородного греха и изгнания прародителей из рая. Стремление постичь непостижимое — зиждительная основа всего человеческого существования. Только в этом стремлении и состоит сущность подлинного творчества. Вспомните Гамлета с его «быть или не быть», Фауста с его «остановись, мгновенье, ты прекрасно», Андрея Болконского с его «небом Аустерлица», Тютчева с его «созрела жатва, жнец готов, настало время неземное» и, конечно же, Достоевского, всё творчество которого я назвал бы сказанием о Вечности. «Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить. А в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его всё были хлебы» — писал он.

Известный французский ныряльщик в морские глубины без акваланга Жак Майоль заметил однажды, что если при погружении перейти определенный рубеж, то начинаешь слышать великую песню Океана, которая настолько завораживает своей красотой, что человек уже не в состоянии подняться на поверхность без посторонней помощи. Эти слова я вспомнил после просмотра телесериала «Идиот» по одноименному роману Ф.М.Достоевского, когда в телепередаче «Зеркало» увидел глаза актера Евгения Миронова, исполнившего главную роль — князя Льва Николаевича Мышкина.

Телесериалу в мае 2003 года предшествовала весьма длительная рекламная кампания. По телевидению показывали кадры из фильма, на рекламных щитах в метро, развешенных по ходу движения эскалаторов, между губной помадой и дезодорантами можно было увидеть фотопортреты исполнителей главных ролей. Многие, в том числе и автор этих строк, скептически отнеслись к предстоящей премьере. Кто-то вспоминал давнишнюю, ещё советских времен, экранизацию и говорил, что не может себе представить в роли князя Мышкина никого, кроме великолепного Юрия Яковлева, кто-то утверждал, что сегодня эту вещь вообще невозможно поставить, поскольку, дескать, перевелись актеры, способные понимать Фёдора Михайловича. Мне не по душе был широкий «пиар» картины. Все-таки не любят русские люди рекламу и не доверяют ей (появился и отвратительный глагол в русском «новоязе» — «пиарить»; когда я слышу это словечко, то буквально начинаю трястись от раздражения). В голову приходила мысль, может ли великий Достоевский сочетаться с таким ничтожным и циничным феноменом нашей действительности, как реклама. Что ж, «живая жизнь» в очередной раз показала, насколько еще над нами властны стереотипы, застилающие ясность взгляда и убивающие способность по-детски удивляться.

После просмотра первой серии я был категоричен — фильм провальный, Миронов Мышкина не играет, а лишь хорошо проговаривает заученный текст. Вторую серию решил не смотреть. Зачем тратить время, решил я, если и так уже всё ясно, ведь первое впечатление, как говорят, самое верное, и я привык считать его почти безупречным критерием. Но недаром сказано в Священном Писании: «Придёт гордость, придёт и посрамление». На следующий день я обратил внимание на необычное для нашей семьи явление. Ровно без пяти девять вечера пятеро старших (от двенадцати до двадцати лет) из моих восьмерых детей расположились перед телевизором в ожидании второй серии. И тут я повёл себя по-идиотски, но не в смысле, который имел в виду Фёдор Михайлович. «Зачем вы всякую ерунду смотрите, — заявил я своим „тинейджерам“, — дурачок этот ваш Миронов, куда ему Мышкина играть!» И вдруг до моих ушей доносится: «А нам нравится фильм, нравится Миронов, у него глаза добрые, а тебе, папочка, только бы всем вечернее построение устраивать, да дурачками обзываться. Лучше не мешай, а смотри!». «Это ты мне?» — неуверенно и растерянно (никто из детей со мной так еще не разговаривал) спросил я свою девятиклассницу Татьяну. Странно, но никакого гневного чувства к своей юной обличительнице я не испытал. Была в её словах какая-то искренняя убежденность, несовместимая с обычным детским хамством. И я стал со всеми вместе смотреть фильм. Больше я уже не пропустил из него ни кадра и только недоумевал, как же мне, считающему себя знатоком Достоевского, не удалось разу заметить подлинности, которой добились создатели картины, а моя дочь, непослушный подросток, занимающаяся борьбой самбо и слушающая рок-музыку, сразу всё ощутила и многое поняла. На ум сами собой пришли евангельские слова: «Иисус сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и отрыл то младенцам» (Мф. 11, 25). И тут я невольно вспомнил, как именно в возрасте пятнадцати лет меня захватил Фёдор Михайлович своим «Преступлением и наказанием». В статье «Родной человек» («Десятина» N 11 за 2001 г.) я подробно писал о той поре своей жизни. Мне живо представилось, как моя пятнадцатилетняя Татьяна на той же самой подмосковной даче, где я когда-то был впервые потрясен Родионом Раскольниковым и Соней Мармеладовой, будет погружаться в мир Льва Николаевича Мышкина и семейства Епанчиных. («Летом обязательно прочту «Идиота», — твёрдо сказала она по окончании последней серии.) И ясно вспомнилась бабушка, купившая эту дачу в то далёкое, далёкое время, когда я ещё едва брёл по букварю, и услышались её тихие прощальные слова: «Внук, не бойся смерти, она тихая, милая и розовая, как весенний сад». Время как будто исчезло и мое лицо вновь ощутило беззвучно-нежное, медленное прикосновение Вечности…

Можно констатировать бесспорный факт — в течение десяти вечеров у экранов телевизоров миллионы людей собирались семьями и не отрываясь смотрели не какой-нибудь бандитский сериал, а экранизацию одного из самых сложных романов русской и мировой классики. Не чудо ли это? Если бы ещё год назад меня спросили, возможно ли заставить нынешнего русского перестроечно-реформенного человека смотреть Достоевского, я не задумываясь ответил бы отрицательно. Это свидетельствует, на мой взгляд, о двух вещах: во-первых, мы недооцениваем возможности русской классики вообще и, прежде всего, Фёдора Михайловича, сила которого далеко выходит за рамки гениальности. Гениев много, а Достоевский один! Николай Бердяев как-то заметил, что русская литература никогда не удовлетворялась созданием лишь совершенных произведений искусства, а неизбывно стремилась к преобразованию, преображению самой «живой жизни», самой реальной действительности. Заметьте, речь здесь идёт не просто о некоем нравственном влиянии литературы на людей, это приложимо и к западной литературе, а именно о преображении самой жизни. «Красотой мир спасется», — говорит князь Мышкин. В этом — сокровенный смысл не только произведений Фёдора Михайловича, но и всей великой русской культуры.

Во-вторых, мы недооцениваем самого русского человека, сам русский народ. Сколько скепсиса мы выплеснули ему в лицо в последнее время: народа больше нет, он атомизировался на отдельные особи, которые только и думают о том, как бы выжить, русские деградируют, им на все наплевать и т. д. и т. п., а народ-то, оказывается, жив!

Мне возразят: «Вы просто восторженный, наивный человек. Подумаешь, русские посмотрели с интересом кино, ну и что? Ни о чём серьёзном это не говорит. Сделали хорошую рекламу фильму, вот и вся причина его успеха. А вы уж и размечтались». Реклама, конечно, сыграла свою роль. Но совершенно правильно заметил в этой связи режиссер фильма Владимир Бортко: «Если бы телекомпания считала фильм безнадёжным, то вряд ли бы она вложила в раскрутку такие сумасшедшие деньги».

Законы рынка просты, как хозяйственное мыло, — деньги вкладывают только в ту продукцию, которая востребована покупателем. Конечно, экономисты мне возразят, что реклама сама активно формирует потребности, а не ждёт пассивно, когда люди по своему произволению захотят иметь ту или иную вещь. Да, согласен, именно так и происходит, когда речь идёт об автомобилях, одежде или о ландшафтном дизайне. Но никакая реклама, никакие деньги не в состоянии заставить миллионы людей каждый день с нетерпением ждать, что скажет или сделает в очередной серии больной эпилепсией князь Лев Николаевич Мышкин. Никакая реклама не может заставить работать слёзные железы зрителя при финальной сцене фильма, где генеральша Елизавета Прокофьевна Епанчина, которую потрясающе играет актриса Инна Чурикова, говорит вновь впавшему в бессознательное состояние Мышкину: «Возвращайся, князь, голубчик… По крайней мере вот здесь, над этим бедным, хоть по-русски поплакала… И всё это, и вся эта заграница, и вся эта Европа, всё это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия». И спонтанно из глубины души поднимаются слова великой песни океана:

Не помню ни счастья, ни горя,
Всю жизнь забываю свою,
У края бескрайнего моря,
Как маленький мальчик, стою…

Такой успех фильма, совершенно невозможный ещё несколько лет назад, убедительно показывает, что жива наша душа, устала она от «низких истин» и жаждет не «возвышающего обмана», а подлинности и ясности, той самой Красоты, о которой говорит бесценный Лев Николаевич. А это значит, что началось духовное исцеление Родины, о котором пророчествует старец Зосима в «братьях Карамазовых»: «Но спасёт Бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим». Враг рода человеческого, не выдерживающий подобного духа, естественно воздвиг клевету и хулу на фильм и его создателей, что лишний раз подтверждает верность пути, выбранного авторами картины.

Так, в рупоре патриотической оппозиции, газете «Завтра» (2003 г. N 22) была опубликована статья под названием «Так!», подписанная аббревиатурой ТИТ, под которой скрывается не кто иной, как сын Александра Проханова, главного редактора газеты. Автор статьи противопоставляет фильму Владимира Бортко «Идиот» картину Романа Качанова «Даун хаус», созданную «по мотивам» романа Достоевского несколько лет назад. Господину ТИТу оказывается по душе финал ленты Качанова, где Рогожин съедает ногу Настасьи Филипповны. Он считает, что подобное каннибалистское глумление соответствует духу Достоевского. Я, помню, специально посмотрел этот фильм и признаюсь, что еле-еле дотерпел до конца, настолько он тошнотворно-омерзителен. Автор статьи прямо оскорбляет исполнителя главной роли фильма «Идиот» актёра Евгения Миронова: «В формате режиссера Бортко актёр Миронов может играть только того, кем он в сущности является». Господин ТИТ, а вы и не заметили, что напали на Евгения Миронова с той же лютой злобой, с какой напал в начале романа ничтожество Ганечка на князя Льва Николаевича Мышкина, и тем самым подняли актёра на высоту его героя. О большем признании и мечтать невозможно! Вот так Господь разоблачает бесовские козни: хотел человек похулить, а получилось — воздал хвалу. Искренне радуюсь за талантливейшего русского актёра Евгения Миронова.

Во всех произведениях Достоевского мы неизменно обнаруживаем тему отрицания и бунта. Фёдор Михайлович как никто другой вскрыл сущность нигилизма вообще и русского в особенности. Образ Нечаева в разных вариантах встречается во всех романах писателя. Достоевский несоизмеримо острее своих современников предчувствовал надвигающуюся русскую смуту и всеми силами своего гения, души и сердца пытался предотвратить её. Выход он видел только в Православии, в тех словах старца Зосимы, которые приведены выше. Вот почему Ленин, лучший ученик Нечаева, так ненавидел Достоевского, вот почему произведения писателя были запрещены в течение многих лет при советской власти. Сегодня Фёдор Михайлович не только разрешен, за него ведётся острейшая борьба между людьми самых полярных взглядов. Каждый хочет видеть его своим союзником. Но есть в этой борьбе один ракурс, который ещё совсем недавно невозможно было даже отдалённо предположить. Представь себе, читатель, что вдруг нечаевы, петеньки верховенские, лямшины и другие реальные и литературные представители нигилистической бесовской стаи начали бы завывать: «Достоевский наш, он нас воспел, мы спасем Россию». Ты недоверчиво улыбаешься, читатель? А между тем сегодня именно так и происходит.

В 1960 году Николай Рубцов написал строки, значение которых я долго не мог понять. Да и сам поэт, я полагаю, не вполне осознавал смысл и глубину созданного им образа:

Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы.
Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили…

Меня всегда как-то смущал этот «чёрный крест». Что за крест такой? Ясно, что речь идет не о фашистской свастике, а о чём-то другом. Я не претендую на полноту понимания этого рубцовского образа, но всё же рискну сказать, что некоторые явления русской жизни последних лет отчасти раскрывают его тайну. Упоминаемый мной господин ТИТ уверенно заявляет: «Фёдор Достоевский вдохновенно воспел русский абсурд. Иррациональную, безумную, страстную и мучительную подоплёку бытия России». Обрати внимание, читатель, на три слова: «воспел русский абсурд». В статье «В плену абсурда» («Десятина», N 4 за 2003 г.) я подробно разбирал эту тему. Абсурд — это бессмыслица, т. е. отсутствие смысла. Высшим смыслом, Смыслом смыслов является Бог, следовательно, абсурд есть Его отрицание. Утверждение, что автор «Идиота» воспел абсурд, да ещё и русский, равносильно тому, чтобы сказать — Достоевский воспел русскую бесовщину! Что может быть нелепee (ещё одно значение слова абсурд) такого перла. Но авторы «Даун хауса» и их глашатай господин ТИТ в этом убеждены. Мне очень жаль вас, создатели «Даун хауса» (преисподнего дома). Фёдор Михайлович не воспевал русский абсурд, а показывал, изображал его бесовскую сущность, его ужас, тем самым предупреждая нас о грядущей русской катастрофе. Воспевал же Достоевский вместе с князем Мышкиным Красоту, спасающую мир, т. е. Господа нашего Иисуса Христа, нашего Спасителя! Вот почему так просторно-отрадно смотреть «Идиота» и так удушливо-тяжело «Преисподний дом». Написал последние слова и вдруг почувствовал нестерпимое желание ещё раз припасть к роднику передреевских строк:

Вечности медленный ветер
Мое овевает лицо.

Ну вот, теперь можно и продолжить.

Мы знаем, что враг человеческого спасения чрезвычайно изобретателен и для каждой эпохи у него свои «сюрпризы». То, что он приготовил для нас сегодня, не укладывается ни в какие привычные представления о нигилизме. Даже Фёдор Михайлович не мог предвидеть появление в русской жизни «православного» Нечаева. Он мог представить себе Лямшина, запускающего мышь за оклад иконы, но Лямшина или Петеньку Верховенского, с густыми бородами, в чёрных мундирах, несущих иконы и хоругви с чёрными крестами (помните — у Рубцова «они несут на флагах чёрный крест»), поющих «Боже, Царя храни»?! Нет, такое автору «Бесов» не могло привидеться даже в самом кошмарном сне. Но то, что не могло и присниться, стало жуткой реальностью. 10 апреля 1999 года в провинциальном городке Вышний Волочек Тверской области произошло немыслимое событие. Накануне Светлого Христова Воскресения, в Великую Субботу, когда Церковь поёт «да молчит всяка плоть человеча», когда весь мир замирает в ожидании величайшего События, двое вооружённых мужчин вошли в милицейскую управу и расстреляли дежуривших там сотрудников. Трое были убиты и один ранен. Убийцами оказались члены так называемого Опричного братства Александр Сысоев и Евгений Харламов. Оба считали себя православными, исправно посещали храм Божий, постились, причащались, особенно Сысоев. В ходе следствия выяснилось, что новоявленные Нечаевы убили милиционеров для того, чтобы завладеть их оружием. Далее они планировали сформировать Опричный полк, мобилизовать местное население и начать крестовый поход на Москву. Цель грядущей революции: восстановление в России Православной самодержавной власти. После задержания Сысоев писал своим соратникам: «Совесть моя чиста, своими испытаниями горжусь и от них не отрекаюсь».

Кто-то, возможно, скажет: «Эти ребята просто психически больны. Зачем вам из мухи делать слона?» Подобное говорили в своё время и о Нечаеве. Но главное в другом. Я лично хорошо знал основателя Опричного движения в нашей стране, бывшего журналиста Андрея Щедрина, который чаще фигурирует под псевдонимом Николай Козлов. Он был и остается ведущим идеологом Опричного движения. Его статьи прилежно штудировал Сысоев. Так вот, около пятнадцати лет назад, когда Андрей Щедрин ещё только начинал создавать своё Опричное дело, на одном из первых заседаний опричников грядущего царя я спросил его о целях движения. Щедрин ответил, что цель — установление самодержавной власти России. Ради достижения данной цели, по мнению главного идеолога, допустимы любые средства, в том числе и убийства, особенно тех мнимых православных, которые попытаются встать на пути великого опричного дела. Я спросил его, что они предполагают делать с инакомыслящими, когда придут к власти в России. Щедрин ответил: «Будем перевоспитывать». А если они не захотят перевоспитываться? — не унимался я. «Казним», — коротко ясно отрезал «Николай Козлов». Teбе смешно, читатель? А мне что-то не очень, тем более когда читаешь откровения одного из идеологов патриотической оппозиции, тоже считающего себя православным, Владимира Бондаренко: «Так наш национальный русский упырь оказывается временами символом вечной Святой Руси. Упырь на время становится в центр спасения Святой Руси» или: «но кара Божия должна обрушиться на врагов Божиих. И скоро наступит время разумных убийств в нашей действительности. Нечаев вернулся».

Во многих своих статьях о литературе Бондаренко с удивительной наглостью подчеркивает преемственность с творчеством Фёдора Михайловича таких писателей, как Проханов и Лимонов, вопиющей аморальности, цинизму и антиправославности которых могли бы позавидовать преисподнии персонажи романа Достоевского «Бесы».

Итак, читатель, перед тобой явление, до сей поры ещё не известное ни русской истории, ни русскому общественному сознанию, — «православный» нигилизм или «православная» нечаевщина.

Господин ТИТ, утверждая, что Достоевский «вдохновенно воспел русский абсурд», умудряется при этом ещё и фамильярно похлопать гения по плечу, небрежно пробрасывая: «да простит меня Фёдор Михайлович». Я отвечу вам и таким, как вы, господин ТИТ, рифмованной строчкой: ТИТ, а ТИТ, не жди — не простит! Глядя на эти «чёрные кресты», особенно отрадно сознавать, что есть, и теперь уже навсегда останется в русской культуре картина, созданная Владимиром Бортко, Евгением Мироновым, Владимиром Машковым, Инной Чуриковой, Владимиром Ильиным и другими. Мне совершенно неинтересно говорить об отдельных недостатках игры некоторых актёров (особенно актрис), поскольку все недочёты растворяются в общей благодатной атмосфере фильма. Удивительно, ведь я сначала не принял Миронова, а теперь не могу поверить, что образа, сотворенного актером, когда-то не было. Из плеяды героев Достоевского нам сегодня нужнее всех Лев Николаевич Мышкин, слабый на первый взгляд, не имеющий, по его собственному признанию, жеста. Но ведь Церковь учит нас: «Сила Божия в немощи совершается». Благодатная немощь блаженного Льва Николаевича — великий залог нашего духовного выздоровления. Именно это, мне кажется, очень хорошо осознавал Евгений Миронов, когда в последних кадрах фильма посмотрел на нас глазами уже почти исцеленного князя. Слышу скептический голос: «Автор статьи пытается какому-то ничтожному факту, случайному успеху какого-то фильма придать чуть ли не вселенское значение. Пусть он не ждёт никаких благих последствий от явления своего Мышкина, Посмотрели, всхлипнули пару раз и забыли, вот и вся любовь».

Своему гипотетическому оппоненту отвечу так. Во-первых, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся», поскольку Священное Писание учит нас, что у Бога имеет значение даже вес крыла мухи. Во-вторых, человек, на самом деле, ничего не забывает — ни хорошего, ни дурного; всё, что он видит и слышит, складывается в тайниках его души и проявляется в экстремальной ситуации, когда необходимо совершать поступок. Бурно растут и плевелы, и пшеница. Время новых перемен в России, а значит и во всем мире, не за горами. Столь неожиданный и безусловный прорыв в наше сегодня Достоевского с его князем, молящимся о том, чтобы Господь открыл «русскому человеку русский Свет», — явное предзнаменование приближающегося Времени Вечности.

Не помню ни счастья, ни горя…
Простор овевает чело.
И, кроме бескрайнего моря,
В душе моей нет ничего.

Впервые опубликована в 2003 г. в газете «Десятина»