Нельзя понять друг друга, оставаясь «в стороне»

Ответ протоиерею Николаю Артемову

Рад, причем очень искренне, что моя предыдущая статья, писанная впопыхах и под воздействием волны «разъединительных» комментариев, навела на раздумья и была расценена в РПЦЗ как «нечто полезное». Отклик многоуважаемого о. Николая особенно ценен тем, что отказывается следовать полемическому принципу и на высказываемые острые замечания отвечать еще более непримиримо-острыми. С другой стороны, нельзя не заметить принципиального непонимания ряда положений опубликованной мною работы, которая не имела своей целью ни предъявление встречных обид, ни, еще в меньшей степени, стремилась представить в негативном ракурсе жизнь русской диаспоры. По-видимому, непривычка к критическому рассмотрению ситуации внутри Зарубежной Церкви дает знать о себе, когда протоиерей Николай называет написанное «танцем по мозолям» и ощущает растерянность: «в [шквале статьи А. Рогозянского] я со своим живым прошлым и с этой непонятной РПЦЗ уже потоплен…»

И Россию, и тем паче православных в России в последние полтора десятилетия так часто и с такой методичностью подвергают идеологическим «ковровым бомбардировкам», что мы уже, честно признаться, отвыкли от ощущения своей правоты и идеальности в разных вопросах. Несовпадение подходов и мнений на самом деле заключено в этом: если в РПЦЗ многие, в том числе и вполне умеренные, в душе своей чают «высокого объединения» — какого-нибудь выдающегося символического акта, по образу триумфального объединения двух Германий или остающейся в целом оптимистичной Европейской интеграции, — то взгляду из России текущие успехи видятся скромней, ближайшие перспективы драматичней, а выбор исходит не из того, «чего бы вообще хотелось» и «как должно обстоять дело в идеале», а из того, как себя самого не провоцировать к худшему.

Каждый пускай сам решает, которое из мировоззрений отражает действительность и ближе стоит к христианскому идеалу. Безусловно неприемлема позиция пассивного конформизма и, как выражается о. Николай, «наивного объединительства». Но в то же самое время ясно, что противоречие по вопросу объединения и пережевывание темы многочисленных тяжких «грехов МП» не имели бы такого широкого хождения, не существуй внутри РПЦЗ той специфической атмосферы самоуспокоенности, при которой главное — это «не объединиться» с теми, кого считаешь запятнанными. Общие благоустройство и благодушие западного мира, кажется, отражаются во всем этом прямым образом. Как говаривал кот Матроскин (персонаж из мультфильма): «Я и так счастливый был, а теперь в два раза счастливей стану!» Поскольку существование «без МП» расценивается как нормальное, любые перемены становятся лишней и досаждающей головной болью. Оно, объединение, чтобы совершиться, обязано сделать «ревнителей» в два раза счастливее. Например, одарить триумфом победы над «патриархийным филиалом Лубянки», поставить их арбитрами, отделяющими «белое» от «красного» в православной жизни России. Иначе совсем непонятно, зачем что-то менять, тратить силы, кого-то терпеть, обременяя себя беспокойством?

Вот этого типа самосознания я и коснулся в своей предыдущей статье, причем не риторически, как считает о. Николай, а сугубо по существу. Ибо безвылазное «сидение на реках Вавилонских» есть, увы, вполне определенный диагноз и состояние, бесплодное во всех отношениях. Надеюсь, что в эмиграции это касается не всех, и о. Николай в частности, зная на практике «вопрошания, проблемы, страдания» своих прихожан, деятельным образом предостерегает их против мысленного разлучения или, тем более, превозношения над жизнью Отечества.

Признаюсь при этом сразу и безоговорочно: сам я ни единожды не бывал заграницей и весьма слабо представляю себе обстановку «русского Мюнхена», «русского Буэнос-Айреса» или «русской Канберры». Предполагаю, что в них происходит своя жизнь, с характерными печалями и радостями; нимало не сомневаюсь также и в Вашем, о. Николай, личном усердии, опыте и добрых пастырских чувствах. В мои задачи вообще не входило описание того, чего мне не ведомо, — состояния и исторического пути русских за рубежом. «Живя в зарубежье шестой десяток лет, — констатирует мой оппонент, — в кривом зеркале этой статьи не узнаю ни нашей эмиграции, ни церковного зарубежья». Не удивительно, ведь статья была о другом: как получилось, что эмиграция не сумела вернуться на Родину? Что воспрепятствовало тем, кто мечтал стать светочами России и готовился к миссии, на национальных началах помочь обустроить страну после падения коммунистов? Суждение об этом из России, согласитесь, будет вполне правомерным — если тема о возвращении кого-нибудь по-прежнему интересует. Объединение как раз имеет смысл возвращения, никакого не договора или альянса между «Россиями», не стоит обманываться.

Общий итог статьи был таков: существующая идеология РПЦЗ не годна вообще ни к чему, кроме как строить иллюзии, обслуживать ностальгию, за счет политической идеологии и критики внешнего противника создавать видимость единства и смысла. Она изначально искала внутреннего удобства, формировалась «под себя», а не под Россию. Тем предосудительней оказывался пафос «единственных», «подлинно русских», играющих историческую роль, несущих на себе особую миссию. И тем плачевней результат, перед которым мы все оказались теперь: порушенная страна, вымирающий народ, агарянское нашествие на исконные территории, новые миллионы русских по всем континентам, мир, отданный в управление противохристианских сил и застывший над пропастью саморазрушения…

«Понять это со стороны оказалось невмочь», — эти мои слова о. Николай решил даже вынести в заголовок. Но говорится здесь не столько о «взаимопонимании», которым торопится нас успокоить о. Николай, дескать, все погорячились: мы вас не поняли, а вы нас, — сколько о способности эмиграции вовремя выйти на точку встречи с Россией, правильно рассчитать свою траекторию, а не пронестись мимо нее на своих разогретых космических скоростях, виток за витком множа дурную бесконечность бесполезных коловращений. Нельзя желать служить Родине и не желать знать, чем там живут. Встретить Россию и соединиться с ней — таков должен был стать финал и единственное оправдание десятилетий заграничного ожидания. Этот итог еще и теперь возможен: в устранении преград, разделяющих РПЦЗ от материнской Церкви. Если, конечно, в очередной раз не заболтать тему, по образу рассуждений о. Николая: IV Cобор станет только началом долгого пути взаимного привыкания, переговоров, дискуссий и пр.

Это нужно осознать со всей ясностью: «СО СТОРОНЫ» ДРУГ ДРУГА ПОНЯТЬ НЕВОЗМОЖНО. Вся трагедия эмиграции целиком заключена в этом: в попытке смотреть на Россию самодостаточно, отрешенно, «со стороны». Выйдет в ней что-нибудь, сложится — замечательно; не выйдет — ну, что ж, мы останемся при своем и ничего особенного не потеряем…

Может быть, вы в душе своей хорошие люди, и соотечественники за рубежом, правда, нуждаются в церковном окормлении. Но оставьте тогда свой натянутый мессианизм и патетику, а занимайтесь простым, ясным делом. В современных условиях мечтать о России, скучать по России и не ехать в нее — это, как говорится, уже через край. Посмотрите внимательней, перетряхните старый багаж, перестаньте наконец возглашать заученные и ничего не значащие фразы! Спросите с себя по всей строгости: что же теперь есть эмиграция и что отстаивает она? Россию ли перед Западом, Запад перед Россией (как в период «холодной войны»), свою комбинаторную уникальность, Россию прошлого, очередную Россию будущего — что? Насколько реалистично и ответственно восприятие Родины? Не превратилась ли русскость в игру чистой фантазии или составляющую обычного эго? Один из участников форума, отчаянно хулящий «эрэфию» и Патриарха, пишет: «Встаю и ложусь со словом: „Россия“». Хорошо и приятно — как с грелкой.

Чтоб дальше не залезать в дебри и не копаться в подробностях чужих судеб, давайте примем за данность: русские ехали и едут пока за рубеж, а значит должна быть церковная жизнь в диаспоре. Но «ехали и едут» по личным мотивам, ради своих частных нужд, а не для того, чтобы за тысячи верст вдруг возлюбить Родину особой любовью и начать грезить выдающимся эмигрантским предназначением. Большой вопрос: оправданно ли в данный момент вообще говорить об эмиграции как об отдельном и определенном целом? Существует ли она хотя бы в форме той общности, какую создавали условия большевицкого изгнания, или представляет уже собрание русских людей по сугубо случайному признаку, в силу разных причин оказавшихся в той или иной географической точке? Вы сами, о. Николай, подтверждаете это отчасти: «выехавшие — очень разные». Бог весть, какие обстоятельства погнали за рубеж нынешнюю «четвертую» или уже «пятую» волну. В любом случае, для страны это драма и ухудшение ее и без того сложного положения.

Оставляю за собой право считать, что православному и русскому лучше все-таки жить в пределах России — иначе бы сам имел все возможности очутиться на одном из приходов в Германии. Полагаю, и Вы также не станете принципиально возражать против данной аксиомы: православному и русскому лучше оставаться в России. Но дело даже не в этом. Никто не собирается прописывать пилюли патриотизма. Знаю одного заслуженного протоиерея в Париже, который во времена СССР из чувства солидарности имел в личном пользовании «Жигули» и наотрез отказывался пересаживаться на более дорогие и комфортабельные местные марки. Так вот, в современной России никто не ожидает от эмиграции даже такой символической жертвы — все в принципе привыкли к отъездам и считают их личным жребием каждого (в духовном отношении, правда, жребием непростым, чем-то напоминающим смешанный брак православного с инославным). Проблема в другом: сама эмиграция должна наконец о себе что-то понять и с собою определиться. Если до обрушения коммунистического правления отношение к Отечеству еще могло быть стихийным, гипотетическим, то в последние пятнадцать лет и особенно в преддверии IV Всезарубежного собора «русскость» взывает к определенности.

Если вы принадлежите России, то почему опасаетесь приблизиться к ней? Если вы самобытны и трепетно смотрите на свою свободу, умейте признать полноценность и свободу другой стороны. Остановите потоки грязи, предоставьте православным из РПЦ самим разбираться со своими «экуменистами» и «сергианами». Нет, что ни говорите, о. Николай, эмиграция болеет и болеет сильно тою болезнью, которую кто-то метко назвал «комплексом полноценности». Только строгому оку зарубежника видны правда и неправда на Чистом переулке, только в его компетенцию входит признать «благодатной» или «безблагодатной» жизнь сотен и тысяч приходов. Хотя непонятно, из чего истекает данное мнение? Баламанд, потуги модернистов и новостильников получили достойный отпор изнутри РПЦ, без лишних подсказок или понукания со стороны. Почитание новомучеников, царственных страстотерпцев совершается по стопам Зарубежной Церкви, но не определяется ею. Будучи в конце 1990-х вплотную занят церковным книгоиздательством, прекрасно помню то время, когда один за другим в свет выходили сборники и исследования, посвященные царской семье, подборки рассказов о чудесах по молитвам святых страстотерпцев. Все это, заметим, — на собственных материалах, по внутреннему, живому почину. Итак, нужно быть очень пристрастным и очень увлеченным собой, чтобы не видеть: у православных в России есть своя ревность о чистоте исповедания и своя строгость принципов, которую может быть следует развивать и поощрять, но не курировать и контролировать.

Что различается и сильно — так это специфика внешних церковных сношений: Православие заграницей, тем более Русское Православие, никогда и нигде не имело значения государственного, державного, планетарного, тогда как в России, даже при Советах, церковный фактор оставался одним из ведущих в определении общественной ситуации. По сей день это ставит епископов Московской Патриархии на положение еще и общественных деятелей, придавая многим из заявлений и жестов значение политическое. Уверен, что при желании легко можно понять, что стоит за здравицами Патриарха Алексия II в адрес светских правителей и награждениями разного рода нецерковных лиц церковными орденами. Но все это, повторю еще раз, необходимо хотеть понять, а не рубить с плеча, доказывая тем самым свою непримиримость к «врагам Православия». Тем более, ощущение неправоты, лжи, заказного характера действий бывает в значительной мере эмоциональным и субъективным. Для протоиерея Николая Артемова, к примеру, весь ужас сосредоточен в том, как в России «умеют с естественным пониманием подходить к заказному вранью» вместе с «готовностью верить таковому». Для наблюдателя, не ангажированного мифологией «зарубежничества», подобную отрицательную реакцию, вполне вероятно, вызовет желание эмиграции быть везде и одновременно нигде, определять все, не берясь ни за что, уезжать, чтоб продолжать играть роль, по любому из поводов знать за других, что для них правильно.

У о. Николая, конечно, последний мотив проявлен не так резко и вызывающе, но и для него не вполне очевидно, что же вперед — курица или яйцо. В одном месте автором произносятся совсем уже странные вещи: дескать, «в целом это дикое западное и непонятное „зарубежье“ есть ведь все же ваша реальная историческая Россия». Нам в этой теории остается по-видимому ждать второго сошествия «настоящей России» куда-нибудь на берега Потомака и Рейна, а после этого меняться местами и становиться «рассеянием» на 1/7 суши, никак не иначе. Определенности в рассуждения не добавляют и упоминания «многочисленных миров», «разных миров», в которых якобы существуют российские православные и их зарубежные собратья. Главный мотив здесь опять тот же: у каждого может быть «своя Россия», и не мешайте нам продолжать мечтать о своем.

Отец Николай — моралист. Таким добродушно-беспомощным взглядом на жизнь веет, когда он, например, изо всех сил старается подвести проблему под этический знаменатель и говорит: «Смотрите, мы ведь тоже ранили. Они чтут своих отцов, которых мы не всегда понимаем, а мы — своих, которых они не знают и не понимают». И что, в этом вся суть разделения? Разделение — это ад, разделение — это космический разлад, разделение — это расселина, по которой на свет белый из-под толщи подымаются инфернальные силы, чтобы после одолевать нас.

Любое из противоречий для о. Николая имеет значение личного неудобства, несовпадения характерами, отступления от приятности общения. Но как быть, например, со всем тем сгустком хаоса, который произвела претенциозная деятельность РПЦЗ в России? Чьими руками устраивались здесь все эти авгиевы конюшни, поставлялись епископы и пресвитеры, которые тут же отказывались подчиняться Зарубежному Синоду, а принимались исполнять собственную партию и плодить свои «истинно свободные» юрисдикции? То, что досталось нам от Мансонвилля, уже не отнесешь к личным обидам. Это черная дыра, в глубине которой копошится погибель.

Кому, ответьте, в очередной раз придется испытать на себе всю тяжесть противостояния с новыми Введенскими и Грановскими, проходимцами и самосвятами, облаченными в священные ризы и поддержанными политически? Удар по Русской Православной Церкви готов и не замедлит обрушиться. Политтехнологи и серые кардиналы, как доморощенные, наподобие Г. Павловского, так и западно-закулисные, зажгли костры горючие, точат ножи булатные, плотоядно хихикают при одном только упоминании об «альтернативном Православии» и именах Русанцовых, Журбенко, Пасечников и им подобных. Или, может быть, о. Николай приедет из Мюнхена и одной нравственной проповедью смирит непокорных, напомнит про канонические корни, восстановит общение, вернет отколовшихся под омофор РПЦЗ? Чего стоит Ваше прекраснодушие, когда перед Вами не Патриархия и ее миролюбивая, все терпеливо сносящая паства, а сборище фанатиков с их предводителями, одержимыми манией мести и разрушения, которым все равно терять нечего и подаваться некуда, ибо во всем мире никто не признает ни законности их рукоположения, ни непомерной гордыни.

Хотя, с другой стороны, какое реальное влияние Зарубежная Церковь может иметь на этих господ, если сама она на протяжении долгого времени, начиная еще с памятной туристической поездки в СССР владыки Варнавы и «хиротонии» им в одиночку «епископа Лазаря», действовала антиканонически и против здравого смысла? Что, например, означали и означают эти приемы к себе многочисленных лиц, уже зарекомендовавших себя при священнослужении безнравственным образом, как не желание следовать без разбору единственной перевернутой логике: «все средства хороши против Московской Патриархии»? Нет, о. Николай, Ваши привычные ссылки на разницу мнений, дескать, большинство у нас не несет ответа за шаги и высказывания немногочисленных маргиналов, — ссылки на это являются только самооправданием и попыткой отрицать большие проблемы, назревшие в РПЦЗ. Плоды с ее древа оказались горьки, и источник ее замутился. Каковы причины? Ответить на данный вопрос я попытался своей предыдущей работой. Пока же подводим черту: IV Всезарубежный собор собирается не для того, чтоб от добра добра искать. Зарубежной Церкви предстоит на нем решать принципиальный вопрос о себе: будет ли она и впредь двигаться по порочному идейному кругу, откуда уже произошло столько неправды и бед, или наконец-таки выйдет из него?

Тема объединения с РПЦ, на мой взгляд, во всем этом уже вторична и естественным образом истекает из главного. Ибо решительным образом порвать с мансонвилльскими двойными стандартами, волюнтаризмом и демагогией — это синоним того, чтобы дальше быть вместе. Молюсь, чтобы в Сан-Франциско 6 мая все так и случилось.