«Триумф» сатанизма

О духовных и культурных итогах 2005 года

Живущее по законам моды современное человечество поразило очередное поветрие. Прерывая новогодне-рождественский загул, все кинулись подводить итоги года. Политологи подводят итоги года политического, пророчат триумф или падение тех или иных облеченных властью, всем известных фигур; экономисты — года экономического, рассуждая о грядущих ценах на нефть и газ и о том, сбудется ли в наступившем году мрачное пророчество главного приватизатора страны об обрушении основных фондов (наверно, знает, что говорит); культурологи, критики и другие близкие к культуре деятели размышляют о том, что нового приключилось в сфере нашей культуры и почему она не расцветает при якобы процветающей экономике. Поразительно, как это недавние пламенные борцы с коммунизмом (а некоторые борются до сих пор, приноровившись для разминки время от времени пинать давно сдохшего дракона) восприняли от вульгарного марксизма эту наивную веру во всесилие экономического фактора! Доходит дело и до астрологов, колдунов, экстрасенсов, своими методами норовящих предсказать будущее, ожидающее нас в наступившем году.

Подчиняясь всеобщему поветрию и тем публично изобличая свою постыдную слабость, попробуем и мы что-то сказать об итогах года минувшего и об уже видимых особенностях, отличительных чертах года наступившего, 2006-го.

Прежде всего, как представляется, для духовно чуткого христианского сознания вполне очевидны те зловещие черты полной апостасии, которые прорисовались в минувшем году с качественно новой четкостью. Давно уже постхристианский западный мир, отрекшийся от своих духовных основ, последовательно движется к легализации сексуальных извращений, которые пресловутая политкорректность настойчиво обозначает как «нетрадиционную сексуальную ориентацию». Но в минувшем году в этом направлении сделан очевидный качественный прорыв. Официальное бракосочетание главного гея всего мира Элтона Джона со своим давним сожителем в Виндзорском дворце при стечении огромного количества прессы и сливок попсового бомонда, а также при полном попустительстве англиканской церкви — лишь наиболее знаковое, символичное событие подобного рода. Тысячи и тысячи извращенцев кинулись занимать очередь. Все хотят свои отношения обязательно узаконить, придать им официально признанный статус нормальных. На очереди новый прорыв, новый шаг «поступи прогресса» — признание «нормальными» педофилии и скотоложества. Некая поп-дива дошла до такой невинности, что вознамерилась заключить официальный брак со своим любимым… дельфином!

Оставив в стороне дальнейшую судьбу бедного животного, обратим наши взоры от «их нравов» (в которых Россия отнюдь не отстает, а кое в чем и опережает своих европейских и американских учителей) к сфере культуры, более близкой нашим творческим интересам, где апостасийные черты эпохи проявляются наиболее ярко. Здесь минувший год ознаменовался ярчайшими достижениями на пути к полной сатанизации всего мира. Главное из них, бесспорно — последний лидер продаж, пресловутый «Код да Винчи» Дэна Брауна, раскрученный на книжном рынке всей мощью современных рекламных технологий. Всем мало-мальски образованным людям в нашей стране (каковых благодаря так называемой «реформе образования» становится ныне все меньше) хорошо известны хрестоматийные слова А.С.Пушкина о толпе, жаждущей унижения гения («„Он мал, как мы, он мерзок как мы“. Врете, подлецы, он и мал и мерзок не так, как вы — иначе!»). Однако обыватель XIX века, замахиваясь на гениев, не посягал, по крайней мере, на святыни. Самому низкому человеку того времени не могло и в голову придти уравнять себя или кого-то, пусть даже и из самых достойных людей, с Самим Христом. Однако именно это делает Дэн Браун, муссируя старую богоборческую легенду о потомстве, произошедшем от брака Христа и Марии Магдалины. Нынешний легион врагов Божиих, происходящих из богемно-диссидентских тусовок, принципиально не хочет знать ничего святого, отказываясь от самого чувства и понятия святости. Постсовременный мир питается самыми низкопробными отбросами давней антихристианской оккультно-магической традиции, по сравнению с которыми чернокнижники времен Ренессанса покажутся весьма рафинированными и верующими людьми. Попсовый оккультизм и гностицизм наших дней, последний продукт распада секулярной постхристианской цивилизации, ныне агрессивен и отмобилизован, направляя свой главный удар в самую сердцевину христианского сакралитета — в идею и образ Богочеловека. Ныне наш мир готов примириться с чем угодно — от либерального безразличия к религии и ценностям и самых изощренных извращений до радикального политического ислама, но никак не может успокоиться по поводу Того, без Кого двухтысячелетняя история христианского мира была бы невозможна. Во всем ажиотаже вокруг откровенно слабого романа Дэна Брауна[1] явственно заметны черты тщательно спланированной и щедро профинансированной кампании, наподобие «Гарри Потера». Книжные прилавки завалены всевозможными отголосками и интерпретациями «книги года». Тут и там мелькают названия: «Код бытия», «Разгадка кода да Винчи» и т. д. и т. п. Идеология романа всеми правдами и неправдами внедряется в массовое сознание несведущего читателя, питающегося суррогатами индустрии развлечений, замороченного масскультом.

Примитивная мифология Дэна Брауна, основанная на поиске каких-то доселе неизвестных тайн христианской цивилизации и самой священной истории, якобы способных перевернуть все привычные представления об этой истории, каких-то тайных «кодов», якобы тщательно скрытых Церковью, не является чем-то исключительным для современного мира. Уж кого-кого, а Россию-то не удивишь подобного рода «вольными», перверсивными трактовками христианства. Чего стоит лихорадочная активность одного из самых модных «массовых» русскоязычных писателей наших дней — небезызвестного Б. Акунина, никак не могущего (да и не желающего) скрыть свою ненависть к Господу Иисусу Христу и к православной России!

Новая попытка популяризации и без того крайне популярного произведения, положившего начало этой линии в нашей литературе — «Мастера и Маргариты» М. Булгакова, этой «Библии» либеральной образованщины, также была предпринята в минувшем году. И так же, как и роман Дэна Брауна, данную попытку, вполне убедительную в художественном плане, нельзя рассматривать изолированно от общемирового процесса, в котором Россия, как представляется, является одним из лидеров.

Не так давно нам уже приходилось вкратце анализировать этот более чем изученный теперь роман в связи с его позднейшими отголосками в современной массовой культуре.[2] Данное произведение сыграло поистине роковую и знаковую роль в становлении извращенческого, основанного на либерально-гуманистической трактовке христианства сознания современной российской образованщины.

Идея изначального онтологического, бытийственного равенства добра и зла, возможности какого-то равновесия, взаимодополнительности их, необходимости зла для существования мира — по происхождению, разумеется, ни в малейшей степени не свойственна христианской традиции. Это идея чисто гностическая. И именно она, в силу определенных обстоятельств биографии, хорошо известных булгаковедам, и оказала влияние на Булгакова. Главная роль Булгакова, которую, что бы ни говорили его апологеты, даже и из православной среды, приходится признать негативной — «гуманизация» Евангелия, художественное превращение Господа Иисуса Христа, вдохновлявшего и вдохновляющего великое множество людей как во время Своего земного служения, так и после Своей крестной смерти, воскресения и вознесения, в достаточно блеклого и бездеятельного странствующего философа-резонера Иешуа Га-Ноцри, в художественной системе романа реально способного лишь на изречение банальностей и исцеление Пилата от головной боли. «Свет», представленный в романе Мастера, этом «евангелии от Воланда», Иешуа и Левием Матвеем, достаточно уныл, бездеятелен и в значительной степени условен. Вся яркость и богатство жизни, интересность и насыщенность образа, деятельное добро, реальное воздействие на жизненный процесс отданы Воланду. Именно он держит всю фабулу, он «исправляет» несправедливость жизни — наказывает злых людей, «спасает» Мастера и т. д. Именно ему отдана в романе роль деятельного вмешательства в земную жизнь как бы «свыше» (то есть фактически — роль промысла!).

Вместе с тем можно указать на целый ряд, пусть и достаточно косвенных, свидетельств неполного отрыва Булгакова от христианской традиции. Главное из них лежит на поверхности: ведь очевидно, что именно Христос, именно Евангелие и его интерпретация были для художника все еще главной, мучившей его проблемой. Немаловажно также, что при всем увлечении нетрадиционными трактовками Евангелия Булгаков в своем романе вполне соблюдает меру художественной условности; его, в отличие от многих наших современников, никак нельзя считать проповедником оккультизма. Гуманизм Булгакова — это просто гуманизм, то есть сильно секуляризованное христианство; магия в романе — это в полной мере художественно-условная магия. Магия, бесовские «чудеса» играют у него все же подчиненную роль; магия как таковая не является здесь всеобщим принципом жизни. Весь разгул бесовщины в романе — ситуация исключительная, а не «правило жизни». Москва отдана в распоряжение Воланда и свиты не в какое-то случайное время, а во вполне определенное: начиная примерно с полудня Страстной Среды до вечера Великой Субботы, когда в преддверии Святой Пасхи, накануне Воскресения звучит знаменитая фраза: «Мессир, солнце близится к закату, нам пора». Бесовское воинство не в силах вынести света Христова Воскресения. «Великий бал у Сатаны» происходит в ночь с Великого Четверга на Великую Пятницу, когда Христос уже умер, но еще не воскрес, и силы зла временно торжествуют. Таким образом, вполне очевидно, что, при всех своих гностических увлечениях (о которых написано немало), Булгаков, как все-таки достаточно традиционный художник, связанный рамками традиционной для европейской культуры христианской мифологии, не мог допустить у себя в романе, к примеру, разгула бесовщины на Пасху.

Следует, однако, еще раз констатировать, что гностическая по происхождению идея «равновеликости» добра и зла в данном произведении Булгакова уже явно начинает постепенно одолевать традиционную христианскую мифологию; эта идея достаточно недвусмысленно выражена в споре о свете и тьме между Воландом и Левием Матвеем, являющемся философским ключом к авторской концепции. «Ты произнес свои слова так, — говорит Воланд, — как будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей… Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь… все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом?"[3] И именно это, а отнюдь не интерес к постижению Евангелия и к образу Христа было в первую очередь воспринято и принято нашей либеральной образованщиной 60-х и последующих годов.

Характерно время, выбранное для показа очередной экранизации знаменитого романа по государственному (!) российскому телевидению: это предрождественские дни, время Филиппова поста. Именно эти святые дни, предназначенные Церковью для духовного самоуглубления и покаяния в грехах, показались хозяевам преступной машины телевидения наиболее подходящими для бесовских игрищ на телеэкране! Достойное продолжение недавней истории с показом кощунственного фильма Скорцезе «Последнее искушение Христа», примыкающего к той же традиции!

И, конечно же, в своей практически открытой богоборческой войне самозванные хозяева российского медиапространства не могли остановиться на полумерах: начало 2006-го (а если считать, как положено у православных, по старому стилю, то самый конец 2005-го), все те же предрождественские дни сугубого, строгого поста ознаменовались выходом на экраны самого раскрученного блокбастера наших дней, бьющего все рекорды по посещаемости и кассовым сборам — пресловутого «Дневного дозора». В упомянутой статье «Ночной позор"[4] нам уже приходилось анализировать как первый фильм из той же серии, так и всю в целом трилогию Лукьяненко, этот новейший продукт образованщины, рядом с которым роман Булгакова, при всей преемственности и влиянии, без сомнения, оказанном на Лукьяненко и создателей фильма, — великое произведение русской литературы. Поэтому не станем повторяться. Приведем лишь весьма характерное высказывание из интервью, данного сразу после премьеры «Дозора» N 2 одним из главных вдохновителей проекта зам. генерального продюсера ОРТ А. Максимовым. Увлеченно рассказывая об успехах своего детища в США, где российские киносатанисты удостоились внимания самого К. Тарантино, высокопоставленный поклонник Иуды и антихриста упомянул о поначалу недоуменной реакции американцев на то, что в новом «Дозоре» нет привычной для Голливуда расстановки акцентов: не прописано достаточно четко, что «светлые» олицетворяют добро, а «темные» — зло и что добро в конечном счете побеждает. Русскоязычный сатанист попенял американцам на их неразвитость, заявив, что мы, «россияне», ломаем эти голливудские стереотипы. Почему это добро должно обязательно победить? И вообще, что есть добро и что — зло, где, дескать, критерий? (Знаменитый вопрос Пилата: «Что есть истина?»). «У нас все сложно, — разошелся продюсер «Дозоров», — и это есть наше новое слово в культуре».

«Дозоры» содержат отнюдь не новую, а, напротив, очень старую идею, составляющую мейнстрим постмодернизма и всех последних искусственно раскрученных явлений масскульта. Нет абсолютного Добра, все относительно, все серо, зло — необходимый элемент мира — эта идея на все лады, от утонченно-рафинированных интеллектуальных постмодернистских штудий до пронизанного рекламными технологиями тупого мычания массовой культуры внедряется в сознание зрителя, читателя, слушателя, высасывая из мозга последние остатки ценностной иерархии, этих скреп подлинной цивилизации и культуры. Рафинированый сатанизм, поставленный на поток, адаптированный для нужд масскульта, для обработки общественного сознания в нужном хозяевам мира направлении — это и есть теперь то «новое слово», которое богоносная Россия, подчиняясь велению мейнстрима, несет миру.

Отличие нового «Дозора» от предыдущего заключается лишь в том, что в нем эта оккультно-гностическая идея реабилитации зла и слома духовно-ценностной иерархии, всей системы нравственных критериев проводится более опосредованно, она лучше замаскирована элементами «гуманизма». То, что относится к идейно-образной стороне произведения, привычной для воспитанного на классике зрителя, подкрепляется мощной системой постмодернистских технологий, воздействующих на подсознание. Перед этими технологиями неподготовленный зритель, особенно «тинейджерского» возраста, просто беззащитен. Если в классической традиции основным признаком подлинного искусства является «катарсис», очищающее воздействие на душу человека (как определил еще Аристотель), то здесь экранный продукт воздействует скорее вампирически, подобно «иным» у Лукьяненко, высасывая энергию, жизненную силу у соприкасающихся с ним людей, зомбируя их, отравляя тонким ядом новой постмодернистско-либертарианской «морали».[5]

Серость, невзрачность, полутона, полумрак, отсутствие собственно «света», как свойства абсолютного Добра — принадлежность как «характеров и обстоятельств», так и эстетики, например, цветовой гаммы фильма. «Темные» могут совершить преступление, которое «с другой стороны» оказывается актом самопожертвования ради спасения близкого существа; «светлые» могут творить насилие и вообще совершать неблаговидные поступки для достижения своих конечных целей. Над всем этим нет даже того абстрактного «голого света», осмеиваемого Воландом, который присутствует в романе Булгакова! Забрызганный грязью снег и капоты автомобилей, серовато-грязный, размытый пейзаж (сменяемый нарочито-искусственной яркостью красок лишь в «предфинальной» сцене оргии «темных»), плохо различимые лица прохожих, зловещий полумрак метро, вечно заляпанный и неряшливый костюм всегда издерганного, невыспавшегося, с похмельным синдромом Городецкого — неотъемлемые элементы «художественного» мира картины. Здесь нет «героев» в традиционном смысле слова, здесь есть лишь «предмет показа». Этот предмет — распадающаяся, развоплощенная, лишенная нравственных ориентиров и Великого Идеала реальность, начавшая распадаться задолго до «конца света», спровоцированного Завулоном на основе «ошибки юности» Городецкого. Обилие крупных планов (выдающих естественные для любого человека недостатки фактуры лица), быстро сменяющих друг друга, непрестанная беготня, погони, взаимопревращения и микрокатастрофы, постоянно разрушающаяся материя (что сопровождается достаточно жестким саундтреком), невозможность, в силу всего этого, зафиксировать камеру на каком-нибудь «нормальном» среднем плане на более-менее продолжительное время (что привычно для зрителя, воспитанного на шедеврах киноклассики) — все это и есть используемые в фильме средства «воссоздания» распадающейся реальности. Реальность как бы уже готова к окончательному распаду, к финальному уничтожению. Но зрителю не дают сконцентрироваться на этой идее (идей в постмодернизме не должно быть в принципе).

Описанный выше почти клиповый режим фильма, вполне привычный для завсегдатаев дискотек и видеосалонов (многие из которых не чужды уже и наркотикам), вообще препятствует работе сознания зрителя (как и чувства, нормальных, «классических» эмоций), вовлекая оное в процесс распада, делая его органическим продолжением распадающейся реальности самого «Дневного дозора». Таким образом, финальная катастрофа, гибель Москвы, «конец света» — тот смысловой центр, которого не было у Лукьяненко и без которого, в свою очередь, просто нет художественной концепции последнего «шедевра» первого канала.

Крайне важно, с точки зрения технологий постмодернизма, что наиболее «убойные» сцены исполнены при помощи компьютерной графики, использование которой в фильме непропорционально велико даже по западным меркам. Реальность, как мы сказали, здесь уже подготовлена к распаду (будучи препарированной «технологами»),[6] поэтому финальная катастрофа, с точки зрения постмодернистской антиэстетики, есть лишь концентрация, усиление тех же самых технологий. Характерно, что оргия «темных» происходит, и катастрофа начинается с гостиницы «Космос» (связь с «космическими» энергиями?) и с района Останкино, пользующегося дурной репутацией, как темная энергетическая «дыра», даже у экстрасенсов. Останкинская телебашня, падающая на город, давя все вокруг — типичная «мысленная оговорка» хозяев телевизионной «иглы», в глубине души хорошо понимающих, что они делают.[7] Доктор Фрейд здесь просто отдыхает! В том же роде и колесо обозрения, в народе называемое «чертовым» («колесо судьбы»), сорвавшееся со своей оси.

Однако в конечном счете оказывается, что катастрофа-то ненастоящая, и все может быть изменено одним росчерком «мела судьбы»! Здесь нет идеи покаяния, как нет и личности, этого главного завоевания христианства. Развоплощенная, лишенная Большого Смысла и тем уже убитая реальность управляется типичным для постмодернизма, чисто игровым произволом возомнивших себя «богами» людей («иных»); в ней нет вообще никакой подлинности. Все можно смоделировать, а не понравилось — переиначить, и так до бесконечности! Серьезная, большая жизнь заменена легковесной игрой с фишками. Жизнь уже убита в фильме, убита изначально, и подлинный конец, неотделимый от обезбоженной повседневности, в нем уже наступил!

Все яснее до боли знакомый человечеству еще со времен грехопадения зловещий лик проступает сквозь причудливую мозаику «плюрализма», «терпимости» и «мультикультурализма». «Мы не с Тобой, а с ним — вот наша тайна» — эти слова Великого Инквизитора у Достоевского и есть настоящая разгадка «кода» постмодернистской культуры, по своему ценностному вектору абсолютно противоположной христианской классике.

Глубоко не случайно, что на рубеже Нового года в прессе промелькнули сообщения о скором завершении «работы ученых» над расшифровкой пресловутого «Евангелия от Иуды». Еще одна вариация на тему «разгадки» чего-то, способного перевернуть наши представления и Христе и христианстве! Еще один иудин грех современного постхристианского мира. По мнению авторитетных богословов и филологов[8], данный текст (если он вообще существует) является, скорее всего, просто ловкой подделкой. Но для нас важно отнюдь не это, а, несомненно, итоговый для минувшего года характер данных слухов, подводящих какую-то достаточно значимую черту под очередной антихристианской кампанией[9]. Здесь даже не особенно важно, кем она спланирована и спланирована ли вообще. Гораздо важнее всех человеческих планов явно проглядывающий здесь план бесовский, послушно исполняемый людьми.

Прямые сатанисты, будучи пока еще в подавляющем меньшинстве, рвутся к власти над душами и умами, захватывая властные рычаги руководства медиапространством, средствами распространения информации, телевидение, киноиндустрию и книжный рынок, всеми мыслимыми средствами вытесняя оттуда остатки подлинной, высокой культуры. И над всем этим витает столь талантливо воссозданный в последнем «Дозоре» дух какого-то «пира во время чумы», массовое предчувствие ужасной катастрофы, парадоксально сочетаемое с какой-то натужной, безудержной и до крайности легкомысленной веселостью. Это веселье висельников, которым дали погулять последнюю ночь. Это странное чувство, скрываемое с разной степенью ловкости, живет во многих и не может уступить ничему.

Наступивший 2006-й — год ожидания глобальной катастрофы, затишье, которое в любую минуту может смениться ужасной всеразрушающей бурей. Человечество и, прежде всего, Россия вступает в него, весело приплясывая от сознания ненаказуемой вседозволенности, всеми способами пытаясь избавиться от предупреждений совести, призывающей к покаянию. Мы, христиане, продолжающие, несмотря ни на что, при всей своей греховности, жить под знаком Большого Смысла, веруя в окончательный Страшный Суд, хорошо знаем, что личный грех нельзя отменить, а можно лишь изжить покаянием — тем подвигом, которого так страшится современное человечество. И лишь немногие и по большей части безвестные подвижники, пребывающие в молитвенном единстве со Христом, своим подвигом и молитвой, в соработничестве с силою Божией замедляют неумолимый бег времени, силою ниспосылаемой благодати задерживают наступление неизбежного часа расплаты.

2005 г., Рождество Христово

---

СНОСКИ:
1. См. краткий анализ его в интервью доктора богословия профессора М.М.Дунаева // Радонеж, N 10 (162), 2005, с. 6−7, а также в ст. В. Лившица // Православная беседа, N 5, 2005, с. 52−55.
2. См. нашу ст. «Ночной позор» // Русская линия
3. См.: Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». М., «Эксмо», 2003. С. 375−376.
4. В сокращении опубликована в журнале «Москва», N 5, 2005, с. 165−172.
5. В упомянутой статье «Ночной позор» нам уже приходилось указывать на также вампирический характер ключевого явления не очень сложного художественного мира «Дозоров», а именно пресловутого «сумрака». Автор не раз говорит, что «сумрак» высасывает жизненные силы из «иных» точно так же, как сами «иные» из людей. Вполне ясно, что «сумрак» есть ни что иное, как небытие, и разные «уровни» его — разная степень небытия. Классический, «традиционный» вампир, упырь, который просто сосет кровь, тоже ведь является «гостем» с того света. Он мертв, но действует в этом мире, поэтому и нуждается в постоянной подпитке. Из этой, повторяем, довольно простой системы мифологем вполне ясно, что такое постмодернистское «искусство» и, в частности, данный продукт: это, как мы выясняем ниже, небытийное начало, убивающее реальность, разлагающее ее на элементы, служащие предметом манипуляций, постмодернистской игры в реальность! Таким образом, постмодернизм есть в каком-то смысле труположество, венчающее череду извращений, о распространении которых в современном мире мы говорим в начале сего скромного труда.
6. Аналогичную роль компьютерные технологии играют в нашумевшем «живописном» проекте «Предстояние» (Бондаренко и др.), где лики библейских персонажей составлены из кусочков, на которые автор при помощи компьютера разрезал фотографии реально существующих людей — своего рода бесовская подделка под творение, антитворение — вполне сатанинская и типично постмодернистская идея!
7. Не случайно, кстати, что в число «темных» создатели фильма включили ряд вполне реальных «звезд» шоу-бизнеса, а Ж. Фриске вообще играет одну из главных ролей!
8. См. сноску 1.
9. А в самый последний момент, со ссылкой на зарубежную прессу, в частности, газету «The Times», пришли сообщения о том, что и в самом Ватикане озаботились реабилитацией Иуды-предателя! Речь идет, в частности, об инициативе президента Папского комитета исторических наук монсеньора Вальтера Брандмюллера и журналиста Витторио Мессори, также тесно связанного с Ватиканом. — См. «Русская линия».