«Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую..»

Из писем крестнику

С., еще раз перечитал твое письмо. Милое мое крестное чадо, из всего того, что я тебе старательно выписывал и втолковывал в предыдущий раз, ты выбрал два-три постулата, остальное постарался не заметить. Мне это сразу бросилось в глаза, и, конечно, если говорить по-житейски, обидело, ну, а как крестного отца, очень огорчило.

Первое. Насчет споров. Последнее мое письмо было наполовину этому посвящено. Создается ощущение, что ты никак не отреагировал. Гордыня? Она, брат, она. Не хочется уступать, да? Ни в чем и никому? А гордыня-то (это азы) — матерь всех грехов. А я ведь тебе как никак крестный отец… Мы с тобой, конечно, и друзья, это ясно, но это должно идти уже как бы отдельной строкой. Мне так казалось. Однако постоянно происходит путаница.

Понимаешь, есть некая иерархия. Вертикаль: от Бога и ниже. Нам всем, взращенным в безбожной системе, это очень трудно понять. Вот, у апостола Павла сказано: как Христос глава Церкви, так и муж глава семьи. Очень трудно это понятие нынче воспринимается. Ну, просто как мракобесие. Поработали: и Клара Цеткин с Розой Люксембург, и вся эмансипированная пропаганда последних ста пятидесяти лет. Точно так же и во всем остальном. Не признаем, и не хотим признавать над собой никого. Однако слышали и знаем: смирение и послушание — главные добродетели. Но не про нас! Откуда это? Атеистическая закваска. Так в чем же мы изменились? Выходит, ни в чем абсолютно.

Что касается телевизора…

Вижу, мои доводы в пользу несмотрения телевизора тебя так до конца и не убедили. Ты даже говоришь, что разговаривал на эту тему с отцом О. из Н-ского храма, и он тебе ничего предосудительного про телевизор не сказал, а лишь сказал, что не надо им чрезмерно увлекаться. Я хорошо знаю отца О. (это сын отца Г.) и ничего плохого о нем сказать не могу, кроме того, что он еще очень молод, и, судя по всему, сам еще не далеко отошел от мира. В твоем возрасте тебе бы лучше обратится к отцу В. из К-ского храма или хоть к благочинному, отцу Н. Они и намного старше и опытнее, и у них, насколько я знаю, иное отношение к телевизору. В частности, отец В., помню, как-то говорил, что когда к нему подходят на исповедь прихожане, он уже по глазам определяет, кто из них смотрел накануне телевизор и даже — что именно. «Я, — говорит, — ей прямо так и говорю: „Ну, что, раба Божия Клавдия, опять вчера сериал смотрела?“ — „Ой, батюшка, смотрела, грешна. Прости меня, непутевую…“ Я его, помню, спросил: „Батюшка, а как же так, видно-то?“ Он говорит: „Так в них ведь, глазах-то, как в зеркале, всё отражается. А вот тут вот отпечатлевается, — и хлопнул себя по лбу, — даром-то ничто не проходит“.

Так что, С., не хитри и не ищи себе „облегченных“ батюшек, по своим грехам, а ищи духовных и строгих.

„Чрезмерно“ — это как? Сверх определенной меры? А мера-то где? Кто ее определял? Я понимаю, когда речь идет о хорошем, добротном, виноградном вине — пейте, но знайте меру, и то, желательно, лучше по праздникам. А если кругом один суррогат?..

Я тут летом разговаривал с одним паломником из Сибири. Представь себе, есть еще такие: где пешком, где на попутном мотоцикле в коляске, где в кузове зерноуборочной машины — добрался-таки до наших краев, и собирался идти дальше — через Сергиев посад — аж до „матери городов русских“, града древнего Киева. Так вот он рассказывал.

Забрел он как-то в одну из южно-уральских деревушек, слегка отстоящую от магистральных дорог; с одной стороны глухой сосновый бор, с другой — заросшие бурьяном поля, с третьей — общественный пруд. Приходит, а там — поминки. Причем вторые по счету. С разницей в три-четыре дня… А дело было так.

Завезли к ним в деревню какие-то ухари целый крытый грузовик водки. Поскольку магазина в этом населенном пункте со времен начала перестройки нет, а ближайший находится в двадцати пяти километрах, не набегаешься, стали жители этой заброшенной Богом и людьми деревеньки хватать товар „оптом“ — сумками, сетками, ящиками… На все деньги, какие в тот момент оставались от пенсий, от реализации сыро-вялено-копченой рыбы, которая в кое в каком количестве еще водилось в их общественном пруду. Благо водка была в полцены от цены, что в райцентре. Холява — бери, не хочу.

Вот и понабрали, по подпольям да по чердакам рассовали. С тем, разумеется, чтобы прямо и „здесь и сейчас“ разговеться, и чтоб впрок, на потом. Мало ли что! Водка в тех краях все равно что жидкая валюта — с ней и тракторишко нанять можно, и вспахать огород, и дровишек из лесу подбросить… Да! Но кто у нас на Руси, со времен убиения последнего царя-помазанника Божьего, меру-то знал? Где она — мера? Царя нет, Бога нет — все всем дозволено и в любых количествах.

Короче говоря, опорожнили мужички (да и бабы в том участие принимали) за два дня почти половину всего стратегического запаса той водки, включая чердачную и подпольную. А мера у них, в тех краях, граненый стакан — за присест. Ну и… в тот же день, во второй его половине, нашли первого мертвеца. Малость протрезвев, начали озираться, считать — чтой-то народу убавилось?.. Там, сям, по банькам да по увалам, на грядках да по сараям еще восемь душ насчитали. Тут ужо окончательно отрезвели. Блажили, каялись, хватались за головы, воду из колодцев ведрами пили, на себя выливали…

На третий день, как полагается, похоронили всех в одночасье на одной новой линии на одном кладбище, на окраине села. Отголосили, отревели враз овдовевшие бабы и стали столы накрывать на помин. Накрыли, расселись: тут и оставшиеся местные мужики, чудом уцелевшие в неравном бою с самопальной бурдой, тут и съехавшиеся отовсюду сродственники и дружки, всех беда собрала. А на столах… На столах — все та же „паленая“ водка!

Пили, правда, уже осторожно и „в меру“ — по трети стакана, не больше. За раз. Первый раз. И второй. И вообще… Однако активней и чаще… Ближе к вечеру, когда кончилось на столах, мужики загрустили, а бабы раскисли, под шумок разослали гонцов по домам, чердакам и подпольям…

Надо ли продолжать? Надо ли после этого говорить, что наутро те, кто проснулись, снова стали считать? Сколько точно — не важно, пять или шесть. Но ведь душ человеческих!.. Кстати, как заметил рассказавший мне эту историю паломник из Сибири, церкви в той деревне, разумеется, не было. Ни одной иконы, хотя б и картонной, он также нигде не заметил. Про Бога сельчане знали только одно — когда Гагарин в космос летал, никакого там Бога не видел. И Терешкова не видела, и американцы… И спорить с ними на эту тему было бесполезно. НЛО — это да, это факт. Кашпировский, Чумак — этих знали и чтили. Но Бога?.. Откуда?.. Зато, практически, в каждом „красном углу“ — телевизор цветной или старенький, черный, но был. Заместо божницы. Отсюда понятно: кому теперь, в большинстве своем, молится наш народ, и что из этого получается.

Вот такая история… Нет Бога, и — все безмерно, безбрежно, все относительно. Да и будь она, мера — мерить-то что? Ведь дело, в данном случае, даже не в количестве выпитой водки, а в полном отсутствии ее качества. Сколько не отмерь — все одно — яд.

Разумеется, повторюсь еще раз, телевизор сам по себе ни плох, ни хорош, как любой инструмент, ну, допустим, топор — важно, в чьих он руках. К сожалению, в настоящее время в нашей стране телевизор как средство передачи на расстояние аудиовизуальной информации едва ли способствует строительству души. Скорее, ее умерщвлению. В прошлый раз я назвал телевизор „черной дырой“, куда улетает наше время, наши нервы, наши эмоции, наше здоровье, наши молитвы. Но вот недавно читал на церковнославянском, заглянул в словарик, и, знаешь, оказывается, как по-церковнославянски называется всякое коллективное зрелище, массовая, на потребу, развлекуха — ПОЗОРИЩЕ! Точнее не скажешь.

Какой смысл, в самом деле, стоять всенощную в храме, а потом, придя домой, усесться на весь оставшийся вечер у телевизора? Одно перечеркивается другим. А в остальные дни?.. Можно ли благоговейно и со вниманием вычитывать вечернее правило на ночь, если перед этим ты посмотрел какой-нибудь душераздирающий триллер, с погонями, убийствами, с откровенно-непристойными постельными сценами, да еще приправленный грязным полубандитским сленгом? В лучшем случае ты автоматически, насилуя себя, вычитаешь правило, и не в покое и умиротворении ляжешь в постель, а все еще раздираемый жуткими сценами из этого самого триллера. От такой молитвы не только никакой пользы, но чистый вред. Ты пачкаешь святые слова, и, хотя Бог поругаем не бывает, в этом случае ты возводишь хулу на Духа Святаго, а это грех непростительный. Ведь ни один разумный человек, пожелав выпить стакан воды, не насыпает прежде того в него всякий мусор, а берет стакан чистый и только потом наполняет его водой. Значит, нет у нас другого выбора: либо мы смотрим телевизор и отказываемся от молитвы, либо молимся, но тогда отказываемся от телевизора. Совмещать — значит пытаться пить чистую воду из грязного замусоренного стакана.

Часто слышишь еще такое: я смотрю только новости. А чего их смотреть изо дня в день, из вечера в вечер? Пушкин не смотрел телевизора и даже радио не слушал, но был информирован о текущих событиях своего времени, я думаю, побольше нас. Правда, он не знал в тот же день про цунами где-нибудь у берегов Японии или про скоропостижную смерть какой-нибудь поп-звезды от передозировки наркотиков, но ничего, как-то обходился. Всегда где-нибудь происходят цунами или наводнения, или где-нибудь кто-нибудь от чего-нибудь умирает, даже и естественной смертью. От того, что нас будут постоянно нагружать подобного рода информацией, природных катаклизмов не убавится, а твоей жизни от чужих смертей не прибавится.

Святой Исаак Сирин писал: „О царствии небесном говорят, что оно есть духовное созерцание… И пока не очистит себя человек, не имеет он достаточных сил и слышать о нем, потому что никто не может приобрести оного изучением“. То есть чистое, возвышенное невозможно понять, пока сам достаточно не очистишься. Но на чистом фоне, как на белой свежевыстиранной скатерти хорошо становится видна и всякая грязь, и если нам с тобой далеко еще до чистого духовного созерцания, то черное на белом-то мы уж как-нибудь способны различить.

Я тебе уже писал, что скоро пять лет, как совершенно отказался от телевизора — выбросил в контейнер. Но тут как-то несколько раз, бывая у соседей и знакомых, после долгого „воздержания“ оскоромился. Смотрю и не понимаю, как я это вообще мог все это поглощать. Это же все равно, что вместо чая, например, пить регулярно помои.

Ты понимаешь, о чем я говорю? О своем ощущении контраста после долго несмотрения. Понятно, что если долгое время не употреблять спиртного, жирной пищи или еще чего-нибудь вредного для организма, организм очищается. Так же и тут. Достаточно хотя бы какое-то продолжительное время не смотреть ТВ, автоматически происходит процесс очищения. А если при этом, хотя бы периодически посещать службы, исповедоваться, причащаться, а по вечерам читать Слово Божие и святоотеческие книги — происходит сугубое очищение.

Так вот, после такого очищения контраст между светом и тьмою становится еще более заметным. Смотришь и видишь, как все, буквально все, пронизано фальшью, все очень претенциозно и бездарно. Причем, замечаешь, что раньше на какую-то фальшь все же покупался, при всем своем вроде бы критическом отношении к ТВ. А покупался именно потому, что сам был нечист, словно пропитан (при постоянном просматривании ТВ) всей этой грязью, фальшью и ложью.

Говорю как свидетель, как человек, опытным путем проверивший это на себе. Сомневаешься — проверь сам.

Пойми, пока ты подключен к этой канализации, и она вливается в тебя немереными дозами, — ты не свободен. Сказано: только „если пребудете в слове Моем… [только тогда], познаете истину, и истина сделает вас свободными“ (Ин. 8: 31−32).

Ты думаешь (я тоже так думал): „Ничего, пусть показывают все, что угодно — я сам разберусь, что к чему“. Вот на этом бес нас и ловит — на нашей самости, обезбоженности: я сам (без Бога). Никогда не разберешься, уверяю тебя. Только „если пребудем“ в слове Его. Ты же знаешь, бес лукав. И служители бесов — светские ТВ-журналисты — лукавы: так закрутят, завертят, захороводят, что даже не заметишь, где, когда, в каком именно месте. И из этой ложно подтасованной „информации“ ты потом будешь формировать свое „объективное мнение“. Не обольщайся, никогда не сформируешь. Все равно оболванят. Доказано: факт.

Практически все светские журналисты, за очень редким исключением, это продажные люди. Журналист, по определению, как теперь модно говорить, представитель второй самой древней профессии. Они — наемники, отрабатывают деньги, и этим все сказано. Они выражают не свою волю, а волю своих нанимателей. Только если раньше нанимателями были государственные структуры, то теперь „хозяева“ — владельцы средств массовой информации. А кто у нас теперь в стране „хозяева“, надо ли объяснять?

Говорят: такой-то журналист профессионал высокого класса. Разве на этом основании мы ему должны верить? О чем это говорит? Только о том, что он более профессионально, чем прочие, надувает и морочит нас, вот и все. Да, он эффектно подает себя, сладко говорит, щекочет нам нервы — он все делает „от и до“. Клиент всегда доволен. Но так он за это большие деньги получает, почему бы (с его точки зрения), не потрудиться, как следует?

То же самое со светскими газетами. Честных светских газетчиков сейчас днем с огнем не найдешь. Ну, есть, может быть один честный на сотню. Может кто-то считает себя честным, да, он излагает факты, как они есть. Например, „убили, изнасиловали, расчленили“, он отразил, ничего не прибавляя и не убавляя. Или: внедрился к наркоманам и честно отобразил, как они там, внутри своих „тусовок“ „честно“ занимаются медленным самоубийством. Он, возможно, и честен, даже герой, рискует своей жизнью. Но он не понимает, что является всего лишь винтиком в одной большой сатанинской игре. Даже если только одним этим „честным“ материалом завалить газеты, через какое-то время криминал станет рядовым явлением, попросту нашим бытом (что, собственно, уже и произошло). А наш быт — сплошным криминалом. Так что ж мы потом возмущаемся?.. Кроме объективной честности, как ты надеюсь, понимаешь, еще кое-что требуется.

Простое тиражирование греха — уже грех. Демонстрация греха — соблазн даже для праведных, а что уж говорить о прочих. Словоблудие — грех. Беспричинные крики, возгласы, улюлюканье — самое настоящее беснование. Высмеивание всего и вся — грех.

Но ты скажешь, на этом держится журналистика. Без этого она не может существовать. Правильно, именно поэтому журналистика в основном обслуживала и обслуживает князя мира сего (вначале „бес поселился в печатной краске“, а теперь — в телевизорах и компьютерах). То есть — есть Слово Божие. А это слово того самого, с рожками… Его слово, анти-Слово — слово против Слова.

Ты скажешь, я впадаю в крайность. Что ты хочешь знать все.

Все, С., — это ничего. И уж точно, зная все, ты никогда не будешь в истине. Ты будешь знать, видеть какие-то вещи, но ты не будешь видеть их в настоящем их свете, их связи друг с другом. Ты будешь жить постоянно во лжи, во тьме, как в дремучем лесу. За деревьями не будешь видеть леса. Чтобы лес-то увидать, надо хотя бы на горку взойти.

Ты хочешь приобрести весь мир, но сказано: „какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?“ (Мф. 16: 26)

Тут еще, я знаю, срабатывает страх. Как же это я вот так сразу отключусь от всего. Должен же я как-то ориентироваться в мире и в том, что в нем происходит. Да, но я предлагаю отключиться только от мутного потока информации, который способен лишь дезориентировать. Есть ведь и чистые источники. Правда, их трудно сейчас отыскать, так же, как трудно отыскать в физическом, экологически загрязненном мире чистый целебный родник. Но, кто ищет — находит.

Для нас чистый родник — это прежде всего Слово Божие. Оно все освящает. То есть при его свете все обретает свои реальные черты. Проще: это компас, это универсальная лакмусовая бумажка, при помощи которой ты определяешь: вот грязь, вот фальшь, вот дезинформация, а вот истина.

В реальной жизни, конечно, невозможно вообще оставаться без информации. Но, во-первых, я тебя уверяю, необходимая информация сама тебя найдет. А больше и не надо. Больше — от лукавого. Неужели у тебя такая неистребимая потребность знать, где что-то там в каком-нибудь Гондурасе взорвалось, загорелось и пр., тем более, в мельчайших подробностях. На это уходят эмоции, а они не бесконечны. На этом нас и ловят — постоянно держат в напряжении, чтобы уже ни на что ни оставалось: ни на молитвы, ни на ближних, ни на полноту ощущения Божьего мира, он ведь не только из одних взрывов и пожаров состоит. Оглянись вокруг: мир полон Божьего света, божественных красок, запахов, ощущений, состояний, а люди, особенно в больших городах, сидят за бронированными дверьми, за решетками на окнах и балконах, прикованные, как каторжники на рудниках, к телевизионным ящикам, и считают себя свободными людьми. А спроси их, когда они последний раз катались со своими детьми на санках с горки, они едва ли вспомнят. Зато умиляются, когда эти дети вместо Пушкина или Чуковского декламируют им вслух примитивные двустишья из пошлых телевизионных реклам.

Телеман — по сути дела тот же наркоман. Он живет в неком виртуальном, синтетическом мире. Отсюда со временем и вкусы его, и представления о жизни формируются синтетические. При наложении на реальную жизнь, в которой ему все же приходится, хочешь — не хочешь, жить, синтетика и реальность не совпадают. Из этого проистекает раздражение, депрессии. Допустим, какая-нибудь синтетическая Клаудиа Шиффер никак не соответствует собственной жене. А в глазах жены ее муж не похож на „терминатора“ Шварценегера. В результате — глубоко затаенный синтетический комплекс, приводящий иной раз к непредсказуемым последствиям.

В фильмах всегда шикарные интерьеры, а у тебя в квартире не бог весть что, опять повод для комплекса: забитость, зависть, рабское стремление хоть в чем-то соответствовать „идеалу“. Ведь современные голливудские фильмы (а других почти не показывают) — это тот же глянцевый рекламный каталог товаров и услуг, которые ты все равно не в состоянии купить. Да и надо ли? Так зачем же смотреть.

Оттого у нас вокруг столько скучных, опустошенных лиц. Лиц безликих, будто стертых наждаком. Совершенно исчезла индивидуальность, нет самородков, интересных изустных рассказчиков, которые, я помню, еще лет двадцать назад часами могли держать в напряжении любую компанию, безо всякой вспомогательной аудио-видео аппаратуры.

Разговаривать с телеманами совершенно не интересно. В лучшем случае, они перескажут тебе какой-нибудь „остросюжетный“ телефильм или пару-тройку новых реприз из репертуара Задорнова. Обмениваться мнениями с ними почти невозможно, это все равно, что обмениваться мнениями с включенным в розетку телевизионным ящиком. Своего мнения у телемана давно ни на что нет, а есть лишь некое обобщенное, синтезированное на основе того, что сказали хорошо оплачиваемые теле-толмачи типа Сванидзе, Радзинского, Познера. Говорят телеманы заученными интонациями, иные даже уже и с этаким — особый шарм! — легким американским акцентом. В моде одни и те же слова и фразеологические обороты: „как бы“, „на самом деле“, „здесь и сейчас“ и т. п. (У него как бы семейное горе: умерла мать. На самом деле все замечательно, он уже похоронил ее, сегодня утром вылетел, и будет здесь и сейчас… через час»)…

Конечно, я тут намеренно утрирую и сгущаю краски, но только для того, чтобы яснее выразиться. Я всего лишь поделился своим опытом и вовсе ни к чему тебя не обязываю. Бог человеку дал свободную волю и возможность выбора. Правда, вместе с этим он дал ему и ответственность. То есть за все это потом придется отвечать: на что направил волю, что выбрал… и т. д.

На прощанье могу лишь добавить. У человека одно сердце. Оно не может вместить в себя одновременно и Бога и современный телевизионный эфир. В эфире-то знаешь, кто водится — «духи злобы поднебесной». Впрочем, в предыдущий раз то же самое я тебе сказал словами апостола Павла (лучше все равно не скажешь):

«Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и бесовской» (1-е Кор., 10: 21).

Истинно так, С. Истинно! Либо — либо. Третьего не дано.
Твой крестный, Виктор

P. S. Ты пишешь: «Что же теперь, все запретить?» Отвечаю: все не надо, но очень многое давно пора, как это делают, кстати, в большинстве «цивилизованных» стран мира. Ради благоденствия этих же стран. Если тебе опять хочется поспорить, то объясни мне, пожалуйста, как православный, почему можно запрещать убийство человеческого тела, и нельзя запрещать убийство человеческой души?.. Запретить надо, прежде всего, самому себе и своим близким. Хотя бы потому, что самоубийство (души в том числе) — тягчайший грех.