И в стане белых, и в Советской России он оказался не ко двору

24 декабря 120 лет со дня рождения генерала Я.А.Слащёва-Крымского

О генерале Слащёве-Крымском в своих воспоминаниях писали Врангель, Деникин, митрополит Вениамин (Федченков), певец А. Вертинский, князь В.А.Оболенский, Шкуро, Фрунзе, Будённый, Батов и многие другие. Он стал прототипом главного героя пьесы М.А.Булгакова «Бег». Как бы к нему ни относились, никто не мог остаться равнодушным: им восхищались, его боялись, его ненавидели. Такие личности обрастают легендами почти с неизбежностью: на этого человека возводили напраслину восемьдесят лет. Но главное — его старались просто замолчать.

Эмигрантские историки молчали о нём оттого, что из эмиграции он вернулся в Советскую Россию, а советские — оттого, что он так и не принял существующий в совдепии порядок вещей и был убит при таинственных обстоятельствах. Генерал Слащёв — и в стане белых, и в Советской России — оказался не ко двору. Слишком упрямо выражал он своё собственное мнение.

Как в официальной историографии, так и в обществе о нём сложилось скорее негативное представление. Многие полагают, что ведущую роль в формировании негативного «общественного мнения» сыграл писатель и драматург Михаил Булгаков. Это ошибка: в пресловутой пьесе «Бег» генерал Хлудов вовсе не отрицательный персонаж, более того — Булгаков в известной степени симпатизирует своему герою.

Впрочем, спору нет, в «Беге» так или иначе отразилась атмосфера легенд и слухов, окружавшая Слащёва. У Якова Александровича по ряду причин хватало недоброжелателей, которые говорили о нём как об алкоголике, кокаинисте и сумасшедшем. Но самое удивительное, что это не были казарменные россказни или мифотворчество красных — этим сочинительством занимались крупнейшие белогвардейские журналисты, публицисты, государственные деятели вплоть до кадета князя В.А.Оболенского, а также лица, приближённые к барону Врангелю. Да и сам Врангель в силу ряда причин оставил в этом деле свой след.

Однако на каждый негативный отзыв о Слащёве всегда найдётся противоположный. Замечательные воспоминания о нём оставляли люди, знавшие его лично. Слащёв был оппонентом эсеров, либералов, всевозможных меньшевиков и многих-многих других: «…Мягкотелость, соглашательство, ни рыба — ни мясо, ни белый — ни красный — это всё продукты слабоволия, личных интересов и общественной слякоти». Очень характерны высказывания в эмигрантских газетах, появившиеся после отъезда генерала в Советскую Россию: среди прочего его называли изувером и… монархистом! В белом движении со временем определение «монархист» приблизилось к ругательному.

Чем же так провинился генерал Слащёв?

Личная судьба его была яркая. Яков Александрович был потомственный военный, воспитанник пехотного Павловского училища, знаменитого своей дисциплиной, выпускник Николаевской Академии Генерального штаба. Первую мировую войну он закончил в чине полковника, георгиевским кавалером. Сразу по выходе небезызвестного приказа N1 Временного правительства Слащёв уволился, не желая продолжать службу при революционерах. Он имел все основания для увольнения: из его послужного списка видно, что за три года войны он был ранен пять раз и, несмотря на это, почти не покидал фронта.

Донской гражданский совет командировал Слащёва на Кавказ, где ему предстояло познакомиться с Андреем Григорьевичем Шкуро. Слащев был среди тех немногих, что сошлись на знаменитой Волчьей поляне и составили костяк шкуровской «Волчьей сотни». Яков Александрович принял должность начальника штаба Шкуро. Молодые командиры в сравнительно небольшой срок сумели довести численность отряда с одиннадцати человек до… пяти тысяч.

Отряды Шкуро гуляли на Кубани, на Лабе и Зеленчуке, брали Ставрополь, но, как пишет очевидец, «лихие бои, <…> всем известные под названием „повстанческих операций генерала Шкуро“, руководились полковником Слащёвым». Позже Слащёв (уже в качестве начальника дивизии, а потом — и корпуса) прославился своими операциями против Петлюры и Махно на Украине. Именно он вёл переговоры с галичанами о капитуляции Галицкой армии, которая была цветом петлюровских войск, после чего Петлюра был вынужден бежать в Польшу. Слащев вспоминал о себе не без иронии, что при разгроме Петлюры он «страшно зарвался и принял на свою грудь всю тяжесть боя». Не меньше пострадал от энергии молодого военачальника и батька Махно: Слащёв не успел нанести махновцам решающего поражения, но после сокрушительных боёв повстанческое движение Махно не воскресало ещё долго.

Но всё это было ещё прелюдией к триумфу генерала: имя Слащёва зазвучало по-настоящему в то время, когда одно за другим стали рушиться белые правительства, и Добровольческая Армия генерала Деникина неумолимо покатилась к югу. Тогда остатки белых сил принял Крым, который один устоял во время всеобщего разгрома и бегства. А защищал Крым генерал Слащёв.

Как военный специалист он столкнулся с Крымом уже не в первый раз. Ещё в 1919 году, когда Слащёва никто толком не знал, а Крым был ещё большевистским, маленькая группа белых зацепилась за хвост Керченского полуострова. Никто не воспринимал их всерьёз, красноармейцы пару раз попробовали взять Ак-Манайские позиции наскоком, у них ничего не вышло, после чего они, кажется, просто заленились, понимая, что белые в мышеловке. А белые неожиданно организовали десант под Коктебель, ударили на Феодосию и вышвырнули большевиков из Крыма. Очищение Крыма заняло не более двух суток. Говорят, красные бежали в такой панике, что и бумаг не сожгли, и штабы бросили, и агентов не оставили. Так вот, руководил акманайской группировкой только-только получивший чин генерал-майора Слащёв.

Теперь, спустя год, войск для обороны полуострова у Слащёва было явно недостаточно, всего около четырёх тысяч человек против двух армий красных. Приходилось рассчитывать только на творческий подход Якова Александровича к ведению военных действий. Слащёвский план обороны Крыма вызвал недовольство начальников и возмущение общественности, которая сочла его не в меру дерзким и абсурдным. Спустя две недели после принятия плана красные взяли Перекоп, донесли о победе, но на следующий день панически бежали. Ещё через две недели последовал новый штурм — с тем же результатом. Через двадцать дней красноармейцы опять были в Крыму, кто-то из красных комбригов даже успел получить орден Красного Знамени за взятие Тюп-Джанкоя, после чего большевики снова были разбиты. Слащёв вообще отказался от позиционной обороны. План его, блестяще реализованный, был прост до гениальности: «бросить Чонгарский полуостров и Перекопский перешеек и заморозить врага в этих местностях». Жилья на крымских перешейках не было никакого, а между тем стояла необыкновенно жёсткая для Крыма зима, и поэтому части белых были размещены в населённых пунктах внутри полуострова. Красные безнаказанно проходили по перешейкам и вынуждены были ночевать в открытой всем ветрам степи, а Слащёв в это время успевал поднять свои войска, свежими силами бросался в атаку, громил врага и выкидывал вон.

Но, как ни парадоксально, не большевики оказались главной угрозой для белого Крыма. Его чуть не погубил собственный тыл. Ведь сюда хлынули беженцы битых армий, и кого только не было в этом потоке! Пораженцы, клянущие руководство на чём свет стоит, штатские с чемоданами, бронепоезда с разных фронтов, санитарные тифозные «летучки», бесчисленные штабные, неудовлетворённые финансово — в надежде на поживу, правительства непонятного направления, из Владивостока принесло даже пароход с банковскими служащими. Крым был переполнен людьми, и все покупали, продавали, бесчисленные штабы интриговали, рабочие заводов требовали, бастовали, войсковые части бунтовали, а на фронте перед лицом красных армий сидели по окопам жалкие сотни. С этой бедой генерал Слащёв, никогда не занимавшийся гражданскими делами, справился вполне достойно, хотя ему временами приходилось действовать очень жёстко. Идее защиты Крыма он со всей своей отвагой, решительностью, энергичностью подчинил всё — отсюда эта жёсткость и, как результат, ярлык «Слащёв-палач». «И тем не менее, — отмечал генерал П.И.Аверьянов, — невзирая на эти казни, имя Слащёва, „диктатора Крыма“, пользовалось уважением и даже любовью среди всех классов населения Крыма, не исключая и рабочих». Да и как могло быть иначе, если генерал Слащёв везде был сам, входил без охраны в толпу митингующих рабочих, сам разбирал резолюции профсоюзов, сам поднимал в атаку цепи. «И его любили и боялись, но и надеялись: Слащёв не выдаст», — писал митрополит Вениамин (Федченков). «Он обладал удивительной способностью внушать доверие и преданную любовь войскам, — свидетельствовал тот же митрополит Вениамин. — Обращался он к ним не по-старому: „Здорово, молодцы“, а „Здорово, братья“. Это была новость, и очень отрадная и современная. В ней уже слышалось новое, уважительное и дружественное отношение к „серому солдату“. И я видел, как отвечали войска…»

Популярность молодого генерала в войсках была почти неправдоподобная. Солдаты ласково звали его «генерал Яша»; Слащёв очень гордился этим. Что же касается местного населения, то крестьяне, отлично знавшие грабительские повадки Добровольческой Армии, соглашались предоставить продовольствие только «слащёвцам», потому что за корпусом Слащёва грабежей не наблюдалось. Многих крестьян никакими силами нельзя было разубедить в том, что Слащёв — на самом деле не Слащёв, а великий князь Михаил Александрович.

На перешейках между тем продолжались бои. Несмотря на хаос в тылу, Слащев раз за разом подтверждал свою славу защитника Крыма. Верховный Главнокомандующий Антон Иванович Деникин, недолюбливая Слащёва, отлично понимал, что Крым держится только благодаря ему. Показательно, что когда Деникин попытался заменить номинального «начальника Крыма» генерала Шиллинга генералом Покровским, имевшим самую скверную репутацию, Слащёв заявил, что если произойдет замена, он немедленно подаст в отставку — и Главнокомандующий не стал спорить.

Когда ушёл Деникин, на пост Главнокомандующего было только две кандидатуры — барон Врангель и генерал Слащёв, но Слащёв отказался от какой бы то ни было борьбы «за кресло» — в пользу Петра Николаевича Врангеля. Он не был честолюбив и терпеть не мог политики. Но мнительный барон, придя к власти, поспешил героя уволить, усмотрев в нём возможного конкурента. Поводом стала неудачная Каховская операция, провалившаяся, и по мнению очевидцев, и по мнению исследователей, единственно по причине стратегического промаха самого Врангеля. Истинные причины увольнения «по собственному желанию» для многих не были загадкой. «Популярность Слащёва среди войск не давала покоя всей клике, окружавшей Врангеля, и она прилагала все усилия убрать его с дороги, не брезгуя ничем», — скажет в 1921 году председатель Кубанской Рады В.И.Иванис. «Переварить того, что кто-то исполнил свой долг и выполнил свою задачу — не могли», — прокомментирует немилость генерала Врангеля сам Слащёв.

Глубинные же причины разногласий между Врангелем и Слащёвым кроются в их отношении к союзникам. Известно, что правительство сперва Англии, а позже Франции оказывало сильнейшее давление на Врангеля. Его последние военные операции разрабатывались с учётом интересов Франции даже и в ущерб общей стратегии! Слащёв писал по этому поводу: «Союзники давали деньги, рассчитывали возместить свои расходы русским углем и нефтью». Яков Александрович, понимая, что Европе сильная Россия не нужна в любом случае, обратился к Главнокомандующему с вопросом — не слишком ли велика окажется цена победы на французские средства? «…Мне пришлось спросить Врангеля: за что мы боремся, за отечество или за французов? Мне пришлось заявить, что я поднимал восстание против Соввласти как против ставленников немцев, а теперь вижу, что мы служим французам и отдаём им отечество…» В какой-то мере политика Врангеля объяснима: без поддержки извне белая борьба продолжаться уже не могла. Понятно, что Слащёв не мог возражать против решений Врангеля, не предлагая ничего взамен. И альтернативный вариант был предложен…

«Соединение славянства — вот в чём успех», — сказал в одном из своих интервью Слащёв. Это и был его вариант внешней политики. В стане белых именно Слащёв первый поднял «украинский вопрос», предложил создать украинскую Автономию и украинскую армию. Он считал, что украинское казачество, украинские партизаны — незаменимые союзники на Юге России. Врангель этот проект замолчал. Слащёв был согласен скорее на союз с молодой Польшей Пилсудского, чем на положение должников Франции. Он сознавал, сколь губителен для коммунистов был бы союз славян — и слияние фронтов. Врангель предпочёл иметь дело с Европой — и это в ноябре 1920 года привело белых к турецким берегам.

Многие из своих проектов, касающихся и Украины, и внутренних проблем Крыма, Слащёв составил, уже будучи в отставке. Такая активность пришлась Врангелю не по вкусу — вероятно, он опасался нареканий со стороны союзников, поскольку Слащёв считался весьма неполиткорректной фигурой. Главнокомандующий даже решается отправить неугомонного «генерала Крымского» в какой-нибудь из европейских санаториев за казённый счёт. Из Ставки приходит соответствующая бумага — Слащёв пишет на ней поверх текста: «Слащёв никуда из Крыма не поедет». Пройдёт ещё совсем немного времени — и начнётся необратимый бег.

Во время эвакуации к Врангелю снова пришёл генерал Слащёв: он предложил переброску войск в район Одессы, что означало фактически продолжение борьбы. Врангель отказался, и этот день стал последним днём гражданской войны. Отказ был на основании невозможности такой операции. Теперь военные историки говорят — операция была возможна! Яков Александрович Слащёв был лучшим полководцем Юга России, его коньком — с его стратегической гибкостью, здоровым авантюризмом и нешаблонным мышлением — был жанр бродячей партизанской войны. Он уже протянул войну на год, и кто теперь скажет, что вышло бы, не откажи Врангель? Но честолюбивый Врангель не мог не отказать: он никогда не уступил бы руководство Слащёву, а сам решиться на десант не мог.

Так генерал Слащёв оказывается в Константинополе. Здесь он становится свидетелем того, как целая армия, виновная только в грехах своего руководства, голодает и ждёт милостей от союзников. Возмущённый увиденным, Слащёв напоминает Главнокомандующему о взятых им на себя обязательствах, — за что незамедлительно исключается Врангелем со службы. На чужбине Слащёв не находит себе места. Здесь он ясно понимает, что Россия — это не Главнокомандующий безработной армии и не правительство без территории. Ещё тогда он предвидит, что у остатков некогда великой армии нет будущего, и даже если борьба будет продолжена, то уже только во вред отечеству. Его догадка полностью подтвердилась спустя двадцать лет, когда непримиримые Шкуро и Краснов чудовищно ошиблись, выступив на стороне фашистской Германии.

В Константинополе имя опального генерала усиленно склоняется в меньшевистских газетах, исключение со службы лишает последних средств к существованию, а по пятам ходит сразу несколько контрразведок. «…Вся моя вина была в том, что я хотел вернуться в своё отечество», — с горькой иронией напишет Слащёв об этом времени.

И вот в ноябре 1921 года Русское Зарубежье залихорадило от удивительных новостей: генерал Слащёв вернулся в Советский Союз. Об его амнистии ходатайствовал Фрунзе, а встречать в севастопольском порту приехал на личном поезде Дзержинский…

Было бы ошибкой полагать, что Яков Александрович не осознавал риска, на который пошёл, или понадеялся на благородство большевиков. Он сам писал в эти годы: «В длительные же соглашения я никогда не верил и не верю». И, тем не менее, он едет в Москву. Обещанной строевой должности он, конечно, не получает: партия считает, что его работа «должна состоять в писании мемуаров за период борьбы с Советской Россией», и направляет его преподавать тактику в Высшей тактически-стрелковой школе командного состава «Выстрел» в Лефортово.

Здесь, в общежитии при «Выстреле», пройдут последние годы Слащёва. Мало хорошего он увидел за эти годы: навязанную ему работу не любил, ежегодно исписывал горы бумаг с просьбами о строевой должности, после очередных обещаний каждый раз всерьёз готовился к отъезду. Руководство курсов его не жаловало, его лекции периодически освистывались «сознательными» красноармейцами, а что уж говорить о таких мелочах, как битьё окон, подмешивание мела в крупу и опрокидывание самовара. Слащёвской слабостью была орнитология, но однажды кто-то пустил в его общежитскую комнату кошку, которая передушила всех его птиц.

Но удивительное дело: Слащёв работает, и как работает! Помимо лекций он успевает ещё выступать с докладами, публиковать воспоминания и статьи по тактике, а его жена Нина Нечволодова-Слащёва, верный его помощник ещё в войну, организовывает в «Выстреле» любительский театр. К ним в общежитие после занятий каждый раз приходят преподаватели и слушатели. Это понятно: Слащёв прекрасный педагог, — ещё будучи двадцатишестилетним поручиком, он уже преподавал в элитном Пажеском корпусе в Петербурге. Его ученики по курсам «Выстрел» — будущие маршалы Советского Союза Василевский, Толбухин, Малиновский. Генерал Батов, герой Великой Отечественной войны, вспоминал о Слащёве: «Преподавал он блестяще, на лекциях народу полно, и напряжение в аудитории порой было, как в бою. Многие командиры-слушатели сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму, а бывший белогвардейский генерал, не жалея язвительности, разбирал недочеты в действиях наших революционных войск. Скрипели зубами от гнева, но учились…»

Риторический вопрос, заданный Слащёвым в Крыму, на выборах нового Главнокомандующего, — «Кому мы служим — Родине или лицам?» — стал вопросом всей его жизни. Ни у белых, ни у красных он никогда не служил лицам; всё, что он делал — делал для Родины. В этом причина его возвращения, так поразившего современников, и в этом причина его бескорыстного энтузиазма.

В январе 1929 года Яков Александрович Слащёв был застрелен в своей комнате в Лефортово. Обстоятельства его смерти не выяснены до сих пор. Официальная версия утверждала, что убийство мотивировано личной местью, но мало кто в это верил.

Генерал Слащёв-Крымский — последний из ряда прославленных русских полководцев, удостоенных почётных титулов за военные успехи. Он совершил очень мало из задуманного. Но и этого достаточно, чтобы утверждать: генерала Слащева «замолчали» в нашей истории. Он был одним из немногих, кого можно назвать патриотом без оговорок, кто смог переступить через себя, пройти унижение «покаянных писем», вернуться в разорённую войной страну — только ради нее самой.