Быть ли нам революционерами, оппозицией, патриотами вне политики или поддерживать власть? Часть 2-я

К докладу депутата Госдумы от партии «Родина» А.Н.Савельева «О возможности и необходимости национальной революции в России»

Революция, партизанская война, хунта, бомбизм и другие

Можно адресовать А. Савельеву и еще вопросы, более узкого, технического свойства. Например: как поделить «революцию» между разными направлениями оппозиции? Если даже национальному выступлению удастся строго размежеваться с прозападным и либеральным, «оранжевым» путчем, все равно, наряду с «Родиной», революцией теперь грезят отчаянно конфронтирующие силы: коммунисты, группы патриотов, стоящие за А. Прохановым и В. Анпиловым, НБП Лимонова, молодежные левацкие организации… Тема в последнее время настолько популярна, что «левый поворот» заявил даже такой незамеченный ранее в национально-патриотических пристрастиях деятель, как М.Ходорковский. В ситуации же пошатнувшегося порядка с вероятностью 99,9% это выльется в то, что каждый будет занят своим и уничтожать остальных, выпячивая себя и свое видение процесса «национальных преобразований».

Дальше, почему вообще «революция»? Мимо этого пункта мы совершенно напрасно пробегаем мимо. Как зря записываем в революции все, что ни попадя. Хорошо бы рассмотреть все возможности для выражения принципиальной позиции. Что, кроме баррикад и майданов, еще предлагает нам исторический опыт в качестве способа выхода из тупика, преодоления «ржавого застоя»?

Как только мы ставим проблему подобным образом — расширительно — наше «политическое проектирование» тотчас приобретает большие реализм и объем. Ибо есть, с чем сравнивать и из чего оценивать собственные шансы. Ну, например, военный переворот — чем это хуже? По стечению обстоятельств диктатуру военных у нас до сих пор принято считать полным кошмаром. А между тем в исходном значении, по-испански, «хунта» — это общепринятое обозначение любых институтов власти и государственности. Нейтральному понятию стараниями советской пропаганды был придан уничижительный смысл. Хотя вставать на защиту родины в критических обстоятельствах, при угрозе стабильности, суверенитету и целостности есть, в некотором роде, прямая обязанность человека в погонах.

Решимостью двух-трех высших военачальников или организованным заговором полковников (уровень командиров дивизий и соединений) ситуация в стране меняется быстро, надежно и кардинальным образом, при минимальных издержках и общественных неудобствах. А. Савельеву можно порекомендовать больше внимания уделить истории и весьма небанальному опыту военных режимов в разных регионах планеты: Испании Франко, Греции при «черных полковниках», стран Латинской Америки, где вообще, когда говорят «государство» подразумевают «армия», и другим подобным примерам.

Скажете, нынешние российские Вооруженные силы не подходят для переворота? Офицерство раздроблено и деморализовано, никто из генералитета не согласится войти в заговор? Зато непонятную «революцию», выходит, устроить надежней и проще…

То же самое с терроризмом-бомбизмом. Толпы на площадях, стычки с правоохранителями, смерти в давке, полная дезорганизация жизни… Не кажется ли все это чересчур прямолинейным и безыскусным? Если проблема не в общественном декадансе, а всего только в устранении от власти узкого круга лиц и смене идеологии, извольте не затевать лишней массовки! Увы, если кто-либо и пойдет этим путем, на собственном опыте удостоверится: всей его личной фантазии, организационных и прочих способностей едва достает на новогодний салют из петард и шутих… Но вот по части устройства «революции», тем паче «национальной», подобные сомнения в собственных талантах почему-то начисто отсутствуют.

Перечислять дальше или достаточно? Всеобщая политическая стачка, акции прямого политического действия, борьба партизан (не смешно: в Мексике пятая часть территории — партизанское троцкистское государство)… На что из этого у депутата Андрея Савельева сегодня имеются конкретные наработки и вдохновение? Увы, общество расклеилось и не способно нормально отозваться не только на высокие идеи, но и когда в лицо тычут, извините, голой задницей. Причем год за годом, с огромных плакатов…

Вообще-то, простейшая вещь: шел, увидел, был не в духе, разбил — ни дать, ни взять: состояние аффекта… В рыночных маркетинговых стратегиях это прописывают отдельным абзацем: реклама и средства продвижения, эпатируя, не должны обращать в свою сторону агрессивные и аффективные реакции. Рекламная фирма на обращение в нее клиента, который предлагает нарисовать на плакате «этот самый сюжет», безо всякой ссылки на моральную сторону дела должна по идее отвечать: меняйте картинку — слишком высоки риски! Увы, сегодня подобную ситуацию можно представить разве что на экспрессивном юге, в странах Востока — только не в российских городах, ригидность которых (не толерантность, а именно ригидность, отклонение, при котором отсутствует нормальный отклик на раздражитель) перешла все мыслимые пределы. Ни у кого, подчеркиваю, ни у кого, даже у тех, кто не прочь поиграть мускулами, — у национал-радикалов, доблестного казачества, лихих анархистов, жутких скинхедов — не возникает хотя бы одноразовой спонтанной реакции против публичного унижения человеческого достоинства.

И здесь-то уважаемый докладчик намеревается высоко подымать знамя национальной революции! Да у нас может случиться все что угодно: общая свалка, новая гражданская, противостояние всех против всех, массовое немотивированное насилие, только не консолидированное выступление, в результате которого страна получила бы шанс перейти на какую-нибудь более высокую ступеньку развития.

Откуда берутся и на чем стоят революционные убеждения?

Впечатление такое, что разговоры о революции у патриотов давно приняли вид универсальной подслащающей пилюли. Нам грустно от происходящего и от того, что события развиваются помимо нашего желания; мы не хотим принимать в расчет реальность и тогда произносим волшебное: «революция…» Во всех рассуждениях это как бы постоянный спасительный предикат: сперва заявляем о намерении достигнуть недостижимое, объять необъятное, а затем, чтобы развеять закономерные сомнения, окружающих и свои собственные, добавляем: «путем революционного преобразования». То есть придет толпа и все как-то само по себе разрешится — даже думать ни о чем не требуется…

Сразу успокою тех, кто заподозрил меня в соглашательстве с властью. В душе я революционер тоже. Меня искренне восхищает прямая и бескомпромиссная позиция тех, кто, «а на войне как на войне», готов вставать и идти в полный рост на врага, не задумываясь отдать жизнь патриотическому делу. Я бы тоже хотел знать в точности, где и кто этот враг, и верить, что с «освобождением России от нечисти» перед нею откроется дорога прямиком в будущее, и солнце в безоблачном небе станет освещать этот путь. Хотел бы, не сомневайтесь, искренне хотел, но… не могу себе разрешить. Ибо все, что я знаю из жизни и вся правда Православия свидетельствуют о том, что проблема сложнее и глубже. Как минимум, она — в человеке, который не может построить более совершенной жизни, чем сам.

Из всех патриотов я был бы согласен пойти в разведку с таким, как Владимир Квачков (если бы, разумеется, полковник Квачков согласился меня взять в разведку). Большой редкостью выглядит его строгий, последовательный образ мыслей, привычка четко, без витиеватостей и двусмысленностей излагать свои убеждения, приводить слова в соответствие с поступками и решениями.

И все же политика — не широкая столбовая дорога и не фронт, по разные стороны которого находятся «свои» и «чужие». Пока на противника смотришь с другой стороны фронта, он сплошь на одно лицо. Ближайшее же знакомство и наличие общих переживаний, жизненного материала и пр. меняет картину. Именно такой опыт В. Квачкову представило заключение и встреча с другим политическим сидельцем, М.Ходорковским. Не знаю, замечали ли вы, как меняется тональность интервью, данного А. Проханову, в заключительной его части? Чуткая писательская рука видна на всем тексте, но вряд ли Проханов решился додумать сюжетный поворот с многочасовыми дискуссиями в камере патриота-разведчика и опального олигарха.

А эти дискуссии произвели несомненный переворот. Неизвестно, в какой мере в бывшем олигархе, но в подозреваемом в покушении на А. Чубайса, точно. В оценке Ходорковского образ рассуждения Квачкова приобретает приблизительно следующий вид: Россию разворовали, бывший владелец «ЮКОСа» принадлежит к числу самых крупных грабителей, но личные деловые и нравственные качества одних грабителей отличаются от других. Цитируем: «М.Б.Ходорковский стал миллиардером не только потому что принадлежал к еврейской общине. В ней было много других „соискателей“ на нефтяные миллионы и миллиарды… С жуликами, которые быстро и много украли и перевели деньги за рубеж, все ясно. Но за последние 15 лет из общей массы народа (!) поднялись (!) десятки тысяч мелких, тысячи средних и сотни крупных предпринимателей, которые в труднейших условиях рыночной (назовем пока так) экономики своим (!) трудом, талантом и энергией создавали новые, модернизировали и сохраняли производство на старых предприятиях. Все они были тогда и сейчас вынуждены (!) жить и работать по законам и правилам либерально-криминальной экономики».

Единство положения и несомненная человеческая симпатия в отношении Михаила Борисовича творят чудеса. Мало-помалу В. Квачков начинает искать некоего нового деления на «своих» и «чужих», друзей и врагов. Теперь он, офицер и национал-патриот, не находит уже невозможного в том, чтобы соединить себя в одном лагере с некоторыми, проявившими определенные деловые и нравственные качества, представителями либерального круга. Существенные различия он также усматривает между либерализмом «интернациональным» (надо понимать, космополитическим) и «национальным», к коему относит политические убеждения Ходорковского. Борьба одних либералов с другими оказывается весьма важной и напряженной, почти как собственно патриотическая борьба. С явным доверием к аргументам и пояснениям своего собеседника, В. Квачков повторяет заимствованные тезисы о «ЮКОСе» как о сверхпрозрачной компании, об «открытом обществе», о вынужденном преступлении законов предпринимателями и т. п. Еще раз цитируем: «Его конфликт с властью… связан с попыткой Ходорковского сделать экономические отношения прозрачными, открыть для общества связь власти, политики и экономики, направить их в русло национальных интересов».

Согласимся, что это разительно отличается от предыдущих суждений о клике иностранных захватчиков и пособников оккупантов, о необходимости ликвидации самых зловещих организаторов оккупации России и пр. И хотя В. Квачкова, по-видимому, самого смущает происшедшая перемена, и он как бы старается подбодрить себя самого: «М.Б.Ходорковский, как и другие, стали их владельцами незаконно. Здесь, как говорится, торг неуместен», — удержаться в прежней жесткой, директивной однозначности уже не удается. Разговор приобретает знакомый для большинства характер смягченной, примирительной диалектики: он думает так, я иначе, а в целом мы неплохие люди… Цитата: «У М.Б.Ходорковского другой, в корне отличный от моего взгляд на пути развития Российского государства и общества, но это взгляд человека, связавшего с Россией свою судьбу. Каждый должен иметь право (!) на свободу личных убеждений (!)».

Особо обращает внимание на себя: «человек, связавший судьбу с Россией», — формулировка, целиком оправдательная и прячущая за неоправданно высоким штилем уже явное намерение нивелировать различия и поскорей закрыть неудобную тему. Ибо, вообще говоря, связывать свою судьбу с Россией может не только ее самоотверженный патриот. Насильник в определенном смысле тоже связывает свою судьбу с жертвой, а феодал — с принадлежащей ему вотчиной и холопами…

Если это не выражение готового либерализма, не стесняющегося открыто декларировать себя самое, то, по крайней мере, внутренние предпосылки уже вполне допускают принять либеральный образ суждений со стороны. Можно резюмировать, без тени превосходства или насмешки, ибо ни одно, ни другое не подходит к положению человека, находящегося в заключении в тюремной камере: потенциально ничто не препятствует В. Квачкову, сойдясь где-нибудь и с другими героями приватизации и реформ, вплоть до самого А. Чубайса, точно так же обнаружить в них неплохих и по-своему симпатичных парней, тех, кто хотел для страны как лучше и не хотел нарушать закон, кого отличают высокие деловые качества и кто заслуживает сочувствие, как пострадавший от власти…

Если же сбудется намерение офицера-патриота пройти выборы и стать депутатом Госдумы, открытий предстоит еще больше. Ибо боевого и командирского опыта полковнику ГРУ, имеющему личный боевой опыт в Афганистане, Таджикистане, Чечне, не занимать. Но правила политики — это другая и более тяжелая война. Военная прямота и решительность в ней мало что стоят, а нужны знание человеческой изнанки и себя самого, различение собственных сил и возможностей и движение к внутренней свободе, не зависящей от лукавства политической конъюнктуры.

Никто не виноват и нечего делать?..

Но что же, если так? Отойти от политики? Отвечать на два извечных вопроса: кто виноват и что делать? — разочарованным: не виноват никто и сделать ничего невозможно?..

Разумеется, нет. Но воевать за правду против неправды можно лишь, не деля мир топорно на «черное» и «белое», «врагов» и «своих», «хороших» и «плохих», «добрых» и «злых» (что, разумеется, приятней и проще), а различая то и другое как духовные вещи — явления, причудливо переплетенные в реальности, в т. ч. и внутри нас. Многих участников патриотических мероприятий хлебом не корми — выведи только персонифицированного противника и виновника бед страны. Да такого, чтоб пострашней был и поотвратительнее — без этого ощущать себя уверенно невмочь и спасать Россию от кого, неведомо. А спасать, между тем, следует и от своих собственных скоропалительных решений, обид и пристрастий, личных разногласий, перемен настроений, желаний-нежеланий, завышенных амбиций и требовательности…

Конечные враги России — это не «все эти ельцины, чубайсы, кохи, абрамовичи, фридманы, уринсоны и им подобные» (цитата из В. Квачкова), но вполне определенный подбор человеческих свойств, которые сперва позволяли нам соглашаться с фальшью советской идеологии, после отдали руководству полную свободу в уничтожении страны, позволили увлечься мифами о западном, райском образе жизни, расчистили дорогу для безнаказанного воровства государственной собственности и неприкрытого политического авантюризма… И что бы там ни говорилось, это наш общий грех вывел на свет уродливую генерацию «новых русских» и сделал Березовского Березовским, а Басаева Басаевым. «Беспредел», что учинили они над страной и народом, поистине жуток. И все-таки многие, кто пускал под откос державу, транжирил ее достояние, сдавал Западу уникальные военные технологии и разжег конфликты в «горячих точках», не стали бы теми, кем они стали, не получи вакханалия недоверия, эгоизма, корысти в народе неуправляемые, поистине беспрецедентные для истории формы.

По аналогии с Писанием можно сказать: Россия в истории движется так, как ей предназначено, но горе тем людям, которыми она предается; лучше было бы им не родиться… Страна переживает великие потрясения, оставляет одну за другой с трудом завоеванные позиции, потому что больна и осквернена нами. Таков главный диагноз, который должен всегда быть в сознании патриота.

Разумеется, мы знаем также и внешние происки — констатация собственной вины вовсе не исключает внешнее подстрекательство, дурное влияние со стороны. Но именно дурное влияние, а не выбор за нас правды или лжи, пользы Отечества или потакания своим прихотям. Ведь по-человечески каждому хорошо известно, откуда берется и каким образом действует коррупция и продажная дипломатия, олигархическое и еврейское лобби, произвол чиновника и халатность специалиста, приведший к очередной катастрофе. Мы сами, представься к этому весомые аргументы, не тотчас сумели бы предпочесть искушению чистые руки и нравственную свободу. По крайней мере, в огромном множестве простых жизненных ситуаций наш внутренний выбор вполне отвечает закону сильного и тем же разрушительным правилам: моя хата с краю, своя рубаха ближе к телу…

Тяжелый груз, довлеющий над Россией, являет корыстная, индивидуалистическая философия, распространившаяся повсеместно и убивающая надежду на доверие, ответственность, добросовестное служение на своем месте, а, следовательно, и на созидательную политическую работу. Ибо это напоминает массовое безумие, в котором каждый утратил веру в здравый смысл и не решается действовать вопреки общему сумасбродному правилу.

Нам нужен пример, доказательство практическим результатом того, что жизнь и совместное действие, которым вернули заботу о стране, открытость, приятие, желание не конкурировать, но дополнять друг друга в способностях — все это творит чудеса, способно отстаивать себя, развиваться и преодолевать повороты истории. Нам необходимо повторное открытие Православия и патриотизма уже не как личного утешения и составляющих пафосных программ, но в качестве первейшей практической потребности, своего рода технологии выживания в современном мире.

«Православие, самодержавие, народность» сегодня

Впрочем, чтобы повторно открыть для себя патриотизм с Православием, совсем недостаточно произнести правильные слова, достичь словесного согласия и начертать любовь и взаимопонимание на знаменах. В том, что касается перспектив России нынешней, я пессимист и не верю во всеобщее добровольное исправление. Лишь потеряв многое, человек может познать в реальности правду слов Достоевского: «Если Бога нет, все позволено». До сих пор всякий из нас втихомолку сомневается в этом: дескать, живу, как хочу, и ничего, остаюсь недурным человеком…

Торможение кризиса и начало движения вверх не могут происходить на упадочном человеческом фоне. Просто так спасение с Неба не приходит — оттуда только содействуют нашему, как говорят отцы, «произволению ко спасению». Также и России нельзя возродиться помимо воли народа: коренного перелома в намерениях, побуждения к труду, к общему делу, к рождению детей. Нам не дано знать теперь, «что же будет с Родиной и с нами». Более того, повторю еще раз, масштаб назревших проблем явно превышает имеющиеся понимание и возможности к разрешению. А потому не приносят результата положительные, выстроенные в рациональном ключе политические планы и заготовки. Актуальны лишь, если можно так выразиться, «человеческие заготовки» — нахождение того мировоззрения и образа действий, который наверняка сумеет справиться с жизнью, вынести на себе тяготы исторических обстоятельств и в будущем, при первом удобном случае дать толчок к новому объединению, к росту нового общества на иных, более здравых и духовно целостных основаниях. Пророчества говорят, что это обязательно сбудется, причем возрождена будет именно Россия, а не какая-то другая страна, возникшая на ее обломках. Мой оптимизм обусловлен этим и обращен к той России, которой, вполне может быть, мне не суждено увидеть…

Помнится, как-то в одном интервью А. Степанов, гл. редактор «Русской линии», задавал вопрос Андрею Николаевичу о трудностях взаимоотношений внутри думской фракции «Родина»: «Я как профессиональный историк занимаюсь историей Черной Сотни — патриотического движения начала ХХ века, там тоже постоянно происходили расколы. Нет ли в этом какой-то характерной черты русского патриотического движения?» Наверняка есть, причем не только русского и не только политико-патриотического движения, но и всякого действия, в котором человеку приходится поступать против сиюминутного и «своего», а руководствуясь какой-нибудь более глубокой и общей для многих целью и логикой.

Трудно, все трудно. Трудно создавать семью и растить детей, трудно поддерживать конструктивные и доверительные отношения в профессиональной среде, огромные трудности испытывают также церковная община и монастырь. Тем более затруднительно сохранять общность и понимание в такой жестокой и отчужденной среде, как государственная жизнь и политика.

Либерализм оттого проникает повсюду и одерживает верх, что предлагает, как проще. Проще растить детей, оставаясь при своих делах и не высказывая требований к их поведению. Проще жить странным «гражданским браком», при котором никто никому ничего не должен. Проще отстаивать свои интересы в неограниченной конкуренции с остальными. И, разумеется, проще извлекать из политики и власти персональные дивиденды, а не отдавать себя и строить нечто большое, что, может быть, никогда не построишь…

Расколы и споры всегда тяжелы, но в каком-то смысле они неизбежны в ситуации фракционной политики, когда обе стороны не состоят в отношениях жесткой иерархии и при этом стремятся достичь общего понимания высшей, солидарной ценности и путей ее претворения в жизнь. Поэтому-то принцип единоначалия, более известный под именем самодержавия, объективно есть лучшее из решений в поддержании неконфликтного и неконкурентного общественного поля. Однако драматическая сложность есть в том, что единоначалие обязано признаваться всеми или хотя бы весомым большинством. Когда же этого нет (о том, почему нет, разговор отдельный), либеральная реальность имеет перед фракционностью и борьбой программ даже некоторое техническое преимущество. Не возникает споров и разногласий по существу! Их нет, поскольку наличие высшей, солидарной ценности либерализм отрицает, а ставит на ее место индивидуальные желания и выгоду каждого.

Впрочем, в российской политике ссорятся и раскалываются все, включая и либералов. Но это лишь убедительно подтверждает, что либерализм в нашей стране — явление, до известной степени имитационное. Затянувшийся и уже почти комический спор, в котором СПС и «Яблоко» толкаются друг с другом за право олицетворять либеральный курс, в действительности означает, что те и другие желали бы России несколько иного и большего, нежели типовые: демократия, рынок, свобода слова, плюрализм и т. д.

Зато на уровне не организационном, а ментальном либерализм в России прижился и очень даже нашелся, особенно в тех кругах и местах, где есть что делить. Проявления не записного, а самого что ни есть живого и действующего либерального сознания мы можем теперь наблюдать и в бизнесе, и в чиновничестве, и в современной культуре, и в амбициях граждан относительно материального уровня жизни, и в сфере частных взаимоотношений. Касается это, само собой, и политической деятельности, где каждый с некоторых пор волен выбрать для себя левые или правые, прогрессивные или консервативные лозунги — но на вполне либеральных основаниях.

Возникает парадоксальная ситуация: при наружном центризме официальной политики и даже некотором ее тяготении к левой (в существующем понимании) оконечности идеологического спектра действительными хозяевами положения в исполнительной власти, Думе, СМИ, экономике, культуре, армии, образовании и т. д. являются крайние либералы. Не «правые», разумеется, а вообще невесть кто, «оранжевые», ««мутные», «серые» — «никакие», ибо правые в нормальной системе координат — это консерваторы. И дело не только в искусном манипулировании и проталкивании Западом либеральных идей и решений. Налицо повсеместный внутренний кризис, захватывающий и атрофирующий как раз те человеческие качества, которые в обычной ситуации должны отвечать за поддержание консервативного, патриотического, духовного, солидарного настроя.

Современный социум, напротив, пронизан индивидуалистическими мотивами, и любой шаг вопреки этому подвергается жестокой обструкции. Романтиков и альтруистов, не умеющих как следует представить и защитить свои убеждения, не имеющих иной опоры, помимо хрупких прекраснодушия и вегетарианства, эта реальность буквально «съедает»: через силу заставляет обучаться цинизму, вести показную, двоедушную жизнь или выбрасывает в маргинес — строить замкнутый, утлый мирок, все существование в котором направлено на боязливое огораживание, самовнушение, прихотливое хлопотание вкруг тщедушного и безжизненного «идеала» и избежание любой лишней встречи со внешним. Таковы многие общественные и политические, по внешнему виду коллективистские и самоотверженные начинания, которые, несмотря ни на что, являются способом подогнать окружающую жизнь под «идеал» посредством привлечения по возможности большего числа лиц к своему коллективному безумию.

Неслучайно, в число позитивных характеристик выбился теперь «прагматизм». Действие в соответствии с утилитарным расчетом убого и скудно, но произвол «идеалистов» страшней. Два тяжелейших эксперимента ХХ в. — большевистская империя и гитлеризм — оба руководились специфической социальной романтикой. После этого, когда речь заходит о коллективном действии, жертве во имя будущего, на лице собеседника закономерно возникает выражение испуга и недоверия.

В наш век неограниченного самомнения и амбиций прагматическая модель поведения выступила как бы минимальной страховкой ответственности и защитой от утопизма. Хотя, разумеется, цивилизация тех, которые не сделают лишнего шага без того, чтобы поинтересоваться: «а что мне за это будет?» — недалеко уйдет по пути развития. Недоверие, боязнь посмотреть чуточку дальше первой и наиболее грубой материальной выгоды опресняют жизнь, лишают человека и общества крыльев, внутренней свободы, дерзания. Мир по этой причине остро нуждается в духовной идее и в то же время страшно боится ее. Нематериальная, внеутилитарная ценность как фактор, мобилизующий силы, переводящий взор из лохани индивидуального потребления, становится главным запросом наступившего века — по этой причине мы наблюдаем теперь во всем мире рост фундаменталистских идей. Повторное оживление наверняка ожидает и христианство.

Однако, актуализация его, чтобы не уклониться в очередной произвол и сектантство, должна происходить на почве строжайшего реализма: практических доказательств того, что религиозные и культурные основания Православия, будучи восприняты всерьез, действительно, помогают преодолеть развившийся кризис личности, общества, политики, частной сферы. Состояние дел в среде православно-патриотических организаций при этом в первую очередь дает повод судить, насколько готово российское общество к возрождению страны на национальных началах? Пока, к сожалению, положение дел таково, что не позволяет увидеть православных патриотов не только стоящими во главе чаемой «национальной революции», но и берущими на себя сколь бы то ни было заметную роль в обществе при возникновении кризисов и провокаций: масштабной техногенной катастрофы, ухудшении общественно-экономической ситуации, обвале финансовой системы, угрозы целостности страны, «цветного переворота», внешнего вторжения и т. п.

Сознание поглощено затянувшейся деконструкцией, рассечением базовых категорий, таких как государственность, вера, культура, знание, нация, род, семья, и увлеченным позиционированием «я» на фоне осколков всего этого. Проблемы и опасности из-за этого подстерегают повсюду, волной захлестывают современность, зарождаясь казалось бы из ничего, на пустом месте. Многие из наблюдаемых теперь противоречий прежде не были известны вовсе, а те, что имели место, имели и ясное разрешение, в соответствии с общим «холистическим» императивом (от англ. whole — целое; подразумевается — восприятие себя и того, что вокруг, как частей единого большого целого). На месте сил, препятствующих общественной энтропии и побуждающих в повседневной жизни приподыматься над собственным эго, стояли общественные приличия и нормы, как и сама простота сознания и условий существования.

Это, конечно, до конца не заменяло убежденного и свободного стояния каждого в истине, а решало проблему условно: ограничением пространства самосознания и внутреннего выбора, принуждением к единству и нравственности, исполняемым автоматически, по шаблону. Но по крайней мере, начала солидарности, распространяемые на все сферы, от частной до государственно-политической, позволяли удерживать общество на сравнительно стабильном положении. Наше время, увы, не оставляет такой роскоши, как позитивная жизнь в соответствии с общей традицией. Она, общественная традиция, сама переменяет модальность с «+» на «-»: из традиции солидарности становясь традицией разобщения и личного произвола. Ностальгия по «восстановлению традиций» в соответствии с этим тоже начинает проявлять себя как одна из утопий — признание нами преимуществ за обществом прежнего типа еще ни о чем не говорит практически. Вполне вероятно, что с патриархальностью, сословным делением, нормативной моралью, имперским принципом государственного устройства (в положительном значении этого слова — в смысле державного статуса одного народа и подчинения — более-менее добровольного — этому народу всех остальных), равно как с некоторыми другими атрибутами старой России мы попрощались уже навсегда. Вместо этого на некоторое время мы должны заявить приоритет убеждения и самодисциплины над традицией — восстановление положительных убеждений сегодня первично по отношению к консерватизму и восстановлению традиций. Ибо, признаемся, «консервировать» что бы то ни было из эпохи разрушения и упадка становится попросту странным. Но если обществу удастся прийти к положительному, солидарному убеждению на основе Евангельского, православного идеала, со временем оно произведет из своей среды и новую положительную традицию, никак не наоборот.

«Православие, самодержавие, народность» таким образом продолжает сохранять свою актуальность для современности в качестве наиболее общих условий национального возрождения. Но это уже не уваровская и победоносцевская охранительность (тогда было что охранять, теперь нечего), и не сказочное: «крэкс, пэкс, фэкс» — которым открываются двери и исполняются желания. В России в настоящий момент нет царя, но обязаны сохраняться ростки самодержавного, а не анархического или отвлеченно коллективистского отношения к действительности; не существует как данности нигде, даже в самых укромных уголках, самобытного народного уклада, но должны поддерживаться предпосылки к возникновению новой народности.

Составляющие триады «Православие, самодержавие, народность» как некоей духовной криптограммы должны быть поэтому заново расшифрованы в доступных, практических категориях. Читатель может сам попытаться сформулировать свое видение этого. С моей точки зрения, «человеческая» доктрина спасения России должна состоять в том, чтобы последовательно выводить вперед следующие три качества православного русского характера:

— христианское убеждение, навык церковный, духовную дисциплину и самопроверку (адекватное потребностям дня проявление православной веры);

— способность признавать над собой власть и промыслительные обстоятельства (как минимально возможное проявление самодержавия Духа),

— предпочтение пользы совместно совершаемого дела своей личной пользе (в качестве доступного минимума народности).
Окончание следует