Земля — основа всего

Из записных книжек разных лет

1992 г.
Два здоровых лебяжинских мужика (жители деревни Лебяжка), два родных брата, лет по тридцать шесть — тридцать восемь, нигде не работают. Живут с престарелыми родителями, кормятся с огорода, с пайков отца-ветерана, пьют с того, что иногда подкалымят — кому дровишек подкинут из леса, кому столб вроют вместо подгнившего, кому, как мне вот, навоз привезут перегнивший. Сидим, я им подливаю «русскую» (сам ни-ни, впрочем, они и не настаивают, мечут одну за другой), ведем разговоры.

— Мужики, — говорю, — а че бы вам дело какое-никакое завести. Взяли б землю, например, в аренду или в полную пожизненную собственность, бычков развели бы, допустим.
— А кормить чем — бычков?
— Ну, так… земли же кругом, травы… люцерну посейте.
— А косить чем?
— Косить?
— Да. Косарка нужна, — говорит один, который чуть старше. Причем говорит с укоризной.
— Без косарки никак, — говорит, чуть подумав, помладше. И тоже этак с ухмылом.
— Ну, так… ссуду возьмите — купите. С малого начните. Форд вон с гайки начинал. С утей, например. Воды рядом сколько — пруд на полкилометра!
— Утей не прокормишь — жрут больно много.
— Ну, я не знаю… баранов.
— Я баранов, — старший, — есть не могу: козлятиной прет.
— Ну, хотя бы… допустим, курей.
— За курями надо следить: то хорь унесет, то сосед, то цыган.
— Ну свиней! — едва не кричу уж.
— Вонища от них!
— Не, мужики, — говорю обессилено я, — ну вы даете, а как же вы жить-то дальше собираетесь?
— А че, — говорят, — нам не жить. — Водочку хлесть. — Вон вчера бабе Зое дровишек закинули. 50 рублей заработали, на две бутылки «самопала» хватило — нам больше не надо. Сегодня ты похмелил. Завтра чей-нибудь еще придумаем.

Так и живут. А сколько таких братанов по Руси!
Есть у нас сосед (домами). Старый убежденный партиец, полковник в отставке. Читает исключительно «Правду» и «Советскую Россию». Так вот, даже он как-то однажды сказал: «Развратила советская власть русского мужика, до последней ручки развратила. Ничего делать не хочет. Палец о палец ударить. И, главное, ничего не надо. Ему ничего не надо, самому мужику — вот в чем беда».

Да, беда, беда… А кругом только и разговоры — за капитализацию и немедленную раздачу земель в частную собственность мужикам. Но поговоришь с такими мужичками с глазу на глаз, и сильно, ой сильно засомневаешься: а кто ее брать-то, родимую, станет? Кто на ней работать-то будет? Ведь на ней ра-бо-тать надо, день и ночь, день и ночь, а не отрабатывать или, чего хуже, отволынивать, от сих и до сих. А вот это-то качество и повыбила советская власть из русского мужика, прав мой сосед. Отбила охоту возиться с землей. Отучила. Мужик теперь сам по себе, а земля сама по себе. А что мужик без земли? Все одно что моряк без воды или летчик без неба. Беда…

1998 г.
Вот любопытная цитата. Древнегреческий писатель Ксенофонт Афинский, IV в. до н.э. (!) говорил о земле так:
«…Во-первых, земля дает то, чем люди живут и вдобавок то, от чего они получают удовольствие… Во-вторых, множество съедобных вещей она частью производит, частью питает, ведь и скотоводство связано с земледелием… Но, доставляя всякие блага в изобилии, земля не позволяет брать их легко, а приучает переносить и зимний холод, и летний зной. Тем, кто работает своими руками, она дает упражнение, а тех, кто заботливо наблюдает за полевыми работами, укрепляет тем, что заставляет рано вставать и быстро ходить, ибо в деревне, как и в городе, все хорошо делать в свое время…
Земля побуждает земледельцев также защищать страну с оружием в руках, потому что хлеб, производимый ею, легко может стать добычей победителя».

И вот — интересно дальше. Обрабатывать землю, считает Ксенофонт, необходимо и из соображений воспитательных: «Земля учит даже справедливости тех, кто может понимать ее уроки, потому что кто больше всего ухаживает за ней, тот больше всего от нее и получает… Земледелие приучает также помогать друг другу. Как на войну надо идти с людьми, так с людьми же нужно идти и на полевые работы…»

И вот — главное: «Хорошо сказал тот, кто земледелие назвал матерью и кормилицей всех искусств. Действительно, когда хорошо идет земледелие, тогда и все прочие занятия процветают; где же земля принуждена оставаться невозделанною, там, можно сказать, все занятия приходят в упадок и на суше, и на море» (Трактат «Домострой», V, 1−17).

Казалось бы, такая простая мысль: земля основа всего (земного, разумеется, мирского нашего бытия). Странно, однако, что она никак не доходит до сознания наших нынешних реформаторов. Десять лет перестройке, а правящей верхушке все никак недосуг повернуться лицом к земле. До 17 года, будучи великой аграрной державой, Россия кормила пол-Европы, теперь ее «кормят» все, кому не лень. Одни только «ножки Буша» спровоцировали банкротство сотен птицефабрик по всей России. Кооперативы фермеров на западе от этого день ото дня богатеют, а наши крестьянские хозяйства с такой же скоростью разоряются. И никому нет до них никакого дела. Поневоле создается впечатление, что крестьян попросту берут на измор. Впереди, судя по всему, новый (и последний в этом веке) передел собственности — на этот раз земельный. Ведя бездумную, если не сказать, преднамеренно преступную политику удушения собственных сельскохозяйственных производителей, завалив всю страну дешевой и, как правило, некачественной импортной продукцией, правительство как бы ненавязчиво всем нам внушает: «Ну, что? Дали крестьянам права и свободы, делайте, что хотите, а они? Прошло столько лет, где продукция? Спасибо Западу, а то б все с голоду перемерли. А все почему? Земля-де ничья. Вот станет чья, и все пойдет само собой, как по маслу».

Ничего, разумеется, никуда само не пойдет. Как не пошло с приватизацией и «ваучеризацией» всей страны (вспомнить только, как нас, простаков, массировано обрабатывали, обещая каждому аж по две «Волге»). Нынче лишь самые лакомые кусочки «прихватизированного» приносят ощутимую прибыль. Не народу же, конечно, а вполне конкретным лицам, возглавляющим вполне конкретные финансово-промышленные группы, так или иначе связанные с вполне конкретными лицами в правительстве. Именно от этих лиц могло бы что-то реально зависеть в земельном вопросе. Но как раз их, этих людей, земля — по крайней мере, на данном этапе — интересует меньше всего. Скорее, их пока интересует то, что находится под землей, то, что можно взять сразу и продать без особой головной боли — природные богатства: нефть, газ, драгоценные металлы… По-настоящему землей они начнут интересоваться ровно с того момента, когда все остальное, приносящее быстрый доход, будет распределено и закреплено (приватизировано) окончательно. Однако опять же — интересоваться, — прежде всего, как предметом купли-продажи. «Множество съедобных вещей» и «всякие блага в изобилии» у них никак не ассоциируются с землей-матерью. Скорее — уж с супермаркетами, элитными ресторанами и закрытыми клубами, где они эти «вещи» и «блага», обычно, имеют, особо при этом себя не стесняя…

2005 г.
Разговорились с одним мужиком в автобусе… О том, о сем, о погоде…
— А вы откуда сами-то будете? — спрашиваю.
— Дак… с Вознесенского, — ответил мужик, почему-то со вздохом.
— А чего так грустно? Богатое село, говорят, было…
— Было… Слышал, небось: чеченцам нас продали?
— Как?! Что значит — продали?
— Как… А так и понимай — продали. Со всеми потрохами, фермой, тракторами-машинами… Дали кому нужно — теперь у нас председатель чеченец.
— Это в центре России?!
— Ага… Гитлер не взял. Так теперь эти, с гор, одолели… Перевез всю семью. Потом семью брата… А у них тебе семьи — не наши. Вот теперь нами заправляют. Зарплату положили — чтоб только ноги не протянули. Свои порядки устанавливают. Чуть кто выпьет — в контору затащат и бьют…
— Нет, ну, это же ни в какие ворота! — я не знал даже верить мне или нет, настолько был потрясен. — Первый раз слышу. Чтоб такое — рядом, под боком… Слушайте, так это же настоящее рабство…
— А то что же? Рабство и есть…
— Так что же вы молчите? Надо ж что-то делать…
— А что делать? Что теперь делать? Жаловаться бесполезно. Кому? В районе все всё знают. Они и ставили, кто же еще — вон на джипах теперь разъезжают. В области никому до нас дела нету. А в центре уже в открытую говорят: русские вымирают, надо инородцев со стороны приглашать. Да и… не мы одни… И в Рождественском вон уже поселились, в Троицком… А! Чего об том толковать…
— Так… надо, значит, самим подыматься!
— Кому подыматься?.. С чем подыматься?.. У них оружия до зубов, а у нас… одни вилы. Нас же потом и засудят. В экстремисты запишут, в фашисты…
— Хуже будет потом.
— Дак… хуже. Понятно. Знаем, читали. В Косово тоже вон так же: пригрели албанцев… А они расплодились… и где теперь сербы?
— Вот о том-то и речь…
— О том-то и речь.

Мы повздыхали.
— Что, не хотят рожать бабы?
— Да какой там хотят… Один, само большее два… А у ихих: семь-восемь-десять.
— Неужели не понимают? Пройдет лет десять-пятнадцать…
— Раньше, — перебил он меня. — Теперь уж на улицу выйти нельзя: кругом басурманский галдеж.
Мужик, отвернувшись к окну, махнул безнадежно рукой.
В Вознесенском он вышел. Больше я его не встречал…

Это как бы с одной стороны. А с другой…
Ехал я недавно ровно в противоположном направлении и видел, как по обе стороны шоссе зарастают молодыми березками некогда обширные тучные колхозные поля, пропитанные потом и кровью русских людей. Целые километры, многие гектары и гектары земли, заросшие ныне молодыми веселыми березовыми рощицами. Только вот мало веселья на это смотреть.
Да, видимо, прав был древнегреческий писатель Ксенофонт Афинский, сказавший:
«…Где же земля принуждена оставаться невозделанною, там, можно сказать, все занятия приходят в упадок и на суше, и на море…»
Истинно так. Мы это видим, увы.
Виктор Григорьевич Дауров, член Союза писателей России, Суздаль