 |
| Русская линия | Юрий Булычев | 03.10.2005 |
В своем сжатом отклике на книгу я позволю себе остановиться только на концептуальных установках А.Л.Казина, дабы подчеркнуть мировоззренческую и гуманитарно-исследовательскую ценность нового труда петербургского философа, сделав ее более заметной для возможных читателей и критиков.
Наверное, всякий достаточно читающий человек согласится, что огромное количество публикуемых ныне литературно-художественных и научно-гуманитарных текстов проникнуты пафосом прославления человеческого творчества. Причем оное чаще всего понимается в чисто гуманистическом духе, как самовыражение, самореализация содержания внутреннего мира личности. Порой к этому примешивается психоаналитическое соображение об облегчающей функции «творческой разрядки», ибо последняя снимает внутреннее напряжение психики, изливает его вовне.
В этом смысле, творчество интерпретируется наподобие своего рода испражнения, выносящего во внешний мир упакованные в формах литературного текста, песни, танца, кинофильма, видеоклипа и т. д. и т. п. продукты внутренней жизни личности, обременяющие ее бытие и требующие извержения. Об объективной истинности, эстетической ценности и нравственном значении такого рода продуктов, тем более о соответствии их неким высшим критериям Истины, Блага, Красоты, превосходящим субъективно-человеческий уровень оценок, речь, как правило, не ведется. Ведь ныне почитаются абсолютный плюрализм ценностей и вкусов, безусловная свобода творчества, любое самовыражение всякого смертного, имеющего для этого финансовое обеспечение. Внутренняя же, а тем паче общественная цензура в свете ценностных приоритетов традиционной религии, нравственности и классической культуры рассматриваются как функции закомплексованности, мракобесия, средневековья, тоталитаризма, «совковости» и тому подобных пережитков психической и социальной архаики.
С точки зрения либерально-гуманистического сознания не только всякий русский человек, сохранивший чувство Правды, стыда за неправедность, способность нравственной самооценки, оказывается личностью-изгоем, несовместимым с современностью. Более того, вся Россия как социально-историческое воплощение Православия и стремления к высшим, сверхиндивидуальным смыслам бытия воспринимается в качестве «Карфагена», который должен быть разрушен «культурологическими» методами.
Так, к примеру, в коллективном труде «Модернизация в России и конфликт ценностей» высказывается предложение радикально изменить русский менталитет и духовные основания нашей культуры посредством изъятия из воспитательного процесса русской народной сказки, путем идеологического пестования новых поколений «россиян» на основе буржуазной морали. Ибо «русская народная сказка глубоко противостоит ценностям либерализма, и вообще цивилизации. Она несет идею догосударственной, крестьянской утопии, глубоко антипрагматична. Сегодня стоит неотложная задача создать целый пласт литературы для самых маленьких и для детей, ориентированные на модели, сложившиеся в либеральной цивилизации"[1].
А вот профессор И.В.Кондаков культурную альтернативу исконному русскому «тоталитаризму» видит в распространении «облегченных» жанров массовой культуры, с ее шоу-индустрией, эротикой, «триллером» и порнографией. «Чернуха» и «порнуха», на взгляд крайне либерального профессора, имеют не столько отрицательное значение для истории русской культуры, сколько положительное, освободительное. Ибо благодаря им «разрушается система ценностей, норм, традиций, ментальных структур, органически сращенных с тоталитарной культурой и тоталитаризмом как типом цивилизации"[2]. Отказ от серьезного отношения к жизни и построения ясного мировоззрения, равнодушие к ценностям, ирония и гротеск, на постмодернистский взгляд Кондакова, являются панацеями от русского тоталитарного духа, от изначальной русской двойственности и условием «нормального», конвергентного развития российского общества[3].
Новая книга А.Л.Казина дает мировоззренческий отпор подобного рода домыслам и спекуляциям на сложностях отечественной истории. Книга показывает, что человеческое творчество в собственном смысле слова возможно только через преодоление субъективизма и вхождение в связь с объективной Истиной посредством истинной веры, когда человек ставит себя на службу объективным ценностям и, не теряя своей индивидуальности, становится своеобразным глашатаем действительных смыслов бытия. Поскольку же Истина пребывает в лоне православной традиции, то, упорно хранящая эту традицию Россия, вплоть до последнего времени пытается жить, не разнуздывая человеческие стихии, но обуздывая их исканием Правды. Отсюда, говорит философ, российские взлеты и падения, отсюда двойственное отношение к самой идее культуры[4].
Эта мысль, сформулированная во Введении, находит раскрытие в первой статье, названной «Верующий разум. Основной принцип русской философии» (см.: первая часть и окончание статьи). Композиция статьи определяется параллельным рассмотрением двух тем: философской деградации западного ума и саморазвития базовых установок, а также основных разновидностей русского философского мышления.
Логика западной интеллектуальной эволюции очерчивается философом как последовательное разрушение сначала связи человеческого ума с Богом и его духовными силами, затем связи человеческой мысли с целостностью человеческой личности и мира. Если западный модерн «интеллектуально убил Бога, превратив философию в мыслительное царство самодостаточного человека», то постмодерн «убил и человека, переместив философское мышление в пустое пространство «трансиндивидуальных устройств», будь то концептуальная власть mass-media или любой другой «дисциплинарной машины» цивилизации. По существу, здесь нечего делать собственно философии, ибо здесь не осталось человека — носитель мысли распался на фрагменты, функции, эпифеномены, симулякры, ризомы, трансгрессии, институции, семиозисы, практики… Если называть вещи своими именами, Запад опустил Бессмертного в смертное, а смертного в мертвое: в этом плане знаменитое ницшевское «бог умер» есть несомненная правда"[5].
Русская мысль в лице ее национально признанных выразителей сумела не только сохранить живую связь человеческого мышления с Божественным Логосом, но и творчески раскрыть возможности духовно-интеллектуального освоения мира, исходя не из изолированного самосознания индивидуума, но из богосознания мыслящего православного человека. С этой точки зрения Истина вовсе не есть функция логического порядка, но «качество положенного Богом бытия, соотнесенное с подобным же качеством постигающей его человеческой мысли. Истину нельзя знать, в ней можно только быть"[6].
Таким образом, русская философия стала философской интерпретацией и философской актуализацией христианской веры, подчинив ее руководству, ее энергии собственные способности человеческого ума. «В этом плане, — верно замечает А.Л.Казин, — можно сказать, что русская философия началась с жертвы — с интеллектуальной жертвы Создателю… Вместе с тем указанная жертва в религиозном, в нравственном и в теоретическом отношении явилась торжеством русского ума, потому что предоставила в распоряжение нашей национальной мысли такой инструмент, о котором никогда не знала или прочно забыла западная традиция. Я имею в виду прежде всего духовную соизмеримость божественного и человеческого начал, достигаемую не за счет атеистического упразднения одного из этих участников мировой драмы, а путем согласия (симфонии) их в пространстве веры"[7].
Благодаря своей глубокой приверженности онтологическо-религиозной духовной установке русская мысль, равно как и вся наша национальная культура, осталась в существенной мере за пределами мировоззренческих рамок эпохи модерна, хотя Россия в политическом и социально-экономическом планах, начиная с эпохи петровских реформ и особенно после революции 1917 г., все глубже втягивалась в процессы европеизированного «современного мира».
Из этого противоречия А.Л.Казин выводит самобытные особенности развития отечественной культуры в петербургский и советский периоды. Обращаясь к творчеству Пушкина, Тютчева, Набокова, Шукшина, Л. Леонова, Солженицына, А. Тарковского, Г. Панфилова, философ показывает, как русский дух, воплощенный в своих выдающихся представителях, реагирует на разнородные влияния времени, непременно, из десятилетие в десятилетие, из века в век, устремляя свои упования к Богу, к конечной Правде бытия или, по крайней мере, тоскуя по этой Правде и отрицая все ее пошлые суррогаты.
Автор книги делает вывод, что в собственном смысле русской истории как бы не было. Ибо «симфоническая личность России метафизически остается с Богом, участвуя в мировом прогрессе лишь поверхностными слоями своей цивилизации. Если мировой либеральный прогресс направлен от рая к аду…, то Россия дольше других сопротивляется цивилизованной апостасии. После петровских реформ она создала целую «империю фасадов» (фальшаков): однако и в них соборная душа России продолжала жить по… модусу «не так, как хочется, а так, как Бог велит». Выражения вроде «русского демократизма» или «русской демократии» означают не больше, чем «православный авангард» или «американская соборность». Даже марксистский коммунизм как последнее слово западного либерально-атеистического движения Россия сумела, в конце концов, преобразовать в соответствии со своим «кондовым» менталитетом. Православный Крест незаметно, но упорно прорастал и сквозь петербургский миф, и сквозь… мифологию научного коммунизма"[8]. Ибо, продолжает философ, одной из главных идей русской революции была идея нестяжательного бытия, когда владыкой мира провозглашался не капитал, а труд. Русская революция имела ярко выраженный антибуржуазный характер, «в котором заключалась превращенная форма коренного русского стремления жить по правде, а не по выгоде, не по прагматическому бюргерскому расчету"[9].
В неуклонном историческом выстаивании супротив всех уводящих от Христа, от Правды, от Добра, от объективной Красоты вероисповеданий «современного мира», супротив соблазнов отдать свою душу идеалу меченосной земной власти или культу золотого тельца и состоит, по Казину, смысл русской победы.
В заключительной главе, раскрывая этот смысл, автор пишет, что успех личной и национальной истории перед лицом Спасителя отнюдь не тождественен ее удаче или провалу с точки зрения торжествующего либерализма. «Русская победа, — заключает философ, — прежде всего в том, что на рубеже третьего тысячелетия Русь все еще продолжает борьбу за Дух против меча и золота. Уже само наличие такого выбора свидетельствует, что наша национальная история еще не кончилась"[10].
Так очерчивается образ русской культуры в качестве культуры вероисповедного творчества, ориентированной не на своеволие человека, а на воплощение личностью опыта христианского богосознания. Сквозь призму этого образа вырисовываются и самобытные черты русского типа пребывания в истории. Последний, в отличие от западного историзма (одержимого идеей материального прогресса, «лучшего будущего», «повышения качества жизни»), глубоко связан с идеей преодоления «заедающей» душу бессмысленной мирской суеты на путях ее подчинения высшему, праведному, вневременному. Если западная цивилизация сознает себя в качестве движущейся вместе со временем, в потоке времени, не имея духовных сил подняться к метаисторическому сознанию, то русская — находит себя выстаивающей во времени вопреки времени и связывает свою идентичность с вневременными ценностями.
С православной точки зрения Россия, насколько нам доступно судить, охраняя святую веру от смутных духов времени, и предназначена выстаивать в истории, и должна стремиться внести вечное смысловое измерение во временное. Поскольку же хранение веры — тонкое духовное дело, а мир погрязает в грехе, Святая Русь постоянно балансирует на рубежах всех роковых выборов исторического человечества, порой материально разрушаемая и вновь созидаемая отпадающим и возвращающимся к традиционной религиозной истине народом. Россия как бы умирает и воскресает, и в этой особенности российского культурно-исторического бытия коренится залог его глубоко человечного, христианского характера. Ибо подлинная реальность жизни осуществляется и обнаруживается, как учит нас христианство, не в плоскости обыденного, рассудочно уравновешенного существования, а в переломных моментах между умиранием и воскресением.
Приближая к пониманию сокровенного, метаисторического смысла пребывания России в истории, книга А.Л.Казина избавляет нас одновременно от соблазнов «догнать и перегнать» некие шибко «цивилизованные» страны на пути строительства либерально-потребительского «человейника», духовно сползающего в адские бездны, а материально движущегося к экологической катастрофе. Никаких рационалистических проектов устроения мирского благополучия в России автор нам не предлагает. Более того, он мудро указывает, что духовная вертикаль русского сознания «всегда имеет некоего «темного спутника», в виде мозаичной, невыстроенной, пренебрегаемой поверхности повседневного существования, служащего как бы гарантом земного неблагополучия России, ее нежелания и неспособности удобно устроиться на земле («странничество»)"[11]. Духовная реальность православной России, свидетельствует философ, образуется, содержится и постигается силами несравненно большими, чем философский разум и прагматический рассудок. А потому именно русский православный человек в большей мере способен послужить одухотворению и тем самым спасению мира, поскольку он не вожделеет славы, не помнит зла за другими, готов на дар и на жертву, а не только на эквивалентный юридический и хозяйственный обмен.
Книга А.Л.Казина, написанная художественно ярким, одухотворенным языком, способствует освобождению миросозерцания современников от практически подсознательного рационализма и либерально-потребительских суеверий. Очищая виденье подлинной России, утончая чувства восприятия русского творческого духа и его культурно-исторической миссии, философ тем самым духовно вооружает нас для неколебимого служения Правде Божией в ее религиозно-нравственном и социально-практическом выражениях.
Юрий Юрьевич Булычев, кандидат философских наук, доцент Университета культуры и искусств (Санкт-Петербург)
http://rusk.ru/st.php?idar=103714
|
|
