 |
| Русская линия | Александр Казин | 27.09.2005 |
БЕСЕДА ПЕРВАЯ
Федор Павлович: Ну-с, милостивые государи, опять мы вместе, посидим рядком да поговорим семейно. Да и Аграфене Александровне, чай, интересно будет. О чем мы прошлый раз толковали?
Смердяков: Известно о чем, о мировых вопросах, чтоб им пусто было. Видно, это у вас и впрямь семейное — воду в ступе толочь. По мне, так всё ясно: живи в cвоё удовольствие, и дело с концом.
Митя: Вот из-за таких, как ты, и Россия гибнет. Растащили её, размызгали…
Алеша: Согласен, Митя. Не просто растащили, а предали нашу культуру и историю.
Иван: Ну зачем же так резко, Алеша? Россия — не сундук с золотом, на котором Кащей бессмертный сидит. Как говорили римляне, времена меняются, и нас меняют вместе с собой. Прогресс, господа, не остановишь.
Федор Павлович: Прогресс — это когда по телевизору сплошь «про это» показывают. Ты прошлый раз меня в этом убедил, сынок.
Смердяков: И правильно делают, что показывают. Вот «Окна», например…
Иван: Прогресс — это расширение пространства свободы. Мы об этом уже говорили.
Митя: Тогда на Руси самыми главными «прогрессорами» Петр Великий и большевики получаются. Сами знаете, как царь Петр пил да гулял, а у большевиков-ленинцев с самого начала теория «стакана воды» была: переспал с женщиной, как стакан воды выпил. Александра Михайловна Коллонтай — из той же ленинской гвардии — даже теорию соответствующую вывела, и практикой, как я слышал, не пренебрегала.
Груша: Ты уж лучше помолчи об этом, Митя. Мы с тобой до сих пор не венчаны.
Иван: А что на Руси не через грех? От власти до любви, от собственности до морали — все через дурь да рабство. В этом ее главный грех и сидит.
Смердяков: Истинную правду изволили заметить.
Федор Павлович: Ну, твоя-то правда, Смердяков, всем известна. Ужа на что я сам сладострастник, а ты ещё меня пакостнее. Я хоть понимаю, что червь, а ты собой доволен и счастлив.
Алеша: Можно, я вам Писание напомню? «Горе вам сытые, ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся, ибо восплачете. Горе вам, богатые, ибо имеете уже награду свою».
Иван: В Писании много чего написано, нередко прямо противоположное. А уж Россия и подавно вся из противоречий состоит. Между прочим, в том же Писании сказано, что царство, разделившееся в себе, не устоит.
Митя: Конечно, когда такие, как Смердяков, всем заправляют в стране, а такие, как Иван, их интеллектуально оправдывают, хорошего не жди.
Груша: Ох, Митенька, а разве мы с тобой лучше? Нам только деньги дай, так мы их с тобой тут же в Мокром прокутим. Праздника нам подавай, вот что…
Федор Павлович: Признаться, и я бы с вами не прочь, да только вы не возьмете.
Митя: Не возьмем, папаша, разные мы с вами.
Иван: Да уж, слишком даже разные, как же вы хотите в одной стране ужиться? Чтобы в нормальной стране жить, от её населения общие интересы требуются. А какие у нас с вами общие интересы? Вот нас здесь шесть человек, включая Аграфену Александровну, отец со своим детьми — так даже мы с вами общего языка найти не можем. Какой уж тут порядок!
Федор Павлович: Я даже слышал присказку: один русский — гениален, двое русских — это уже две партии, а трое — всегда анархия.
Иван: Вот это верно. Так вся наша история и идет, со времен Рюрика до наших дней. Помните, в «Повести временных лет»: «Земля наша велика и обильна, да порядка в ней нет. Приходите и владейте нами». Поистине, такова матрица русской истории.
Митя: А что Русь одну шестую часть мира заняла, и десятки народов вокруг себя объединила — это так, случайность, безделица?
Смердяков: А я другую присказку слышал: лучше маленькая кучка золота, чем большая куча….
Митя: Молчи, лакей! У тебя глаза, как у свиньи устроены: куда бы ни глянул, всюду лужу видит.
Иван: Ну, это многим людям свойственно. Ещё Платон доказал: чтобы увидеть лошадь, надо иметь в голове идею лошади.
Алеша: Тем более это относится к такой большой и сложной стране, как Россия. Каждый видит в ней то, что хочет видеть. Вернее, что может увидеть. И ещё не известно, кто кого больше судит — человек Россию или Россия человека. Чтобы судить Россию, нужно быть этого достойным. Нужно стать наравне с ней.
Иван: Это вы откуда взяли, Алексей Федорович? В вашем любимом Писании про Россию, кажется, ничего не сказано. Вообще, христианство — это одна из иудейских сект, если уж называть вещи своими именами. Их невидимый Иегова — это наш Бог-Отец.
Алеша: Одумайся, Иван, что ты такое говоришь! Так рассуждают самые крайние язычники-националисты. Для них не Бог важен, а из какой плоти он состоит. Именно так и Розенберг с Гитлером рассуждали. Евреи — про своего Бога, немцы — про своего.
Федор Павлович: Эк куда вас занесло, господа. Предлагаю вернуться на Русь-матушку. Это поближе будет.
Алеша: А мы не уходили от неё. Вот вам моё слово о России: я утверждаю, что Россия — самая христианская страна на свете, а русские — это богоизбранный народ Нового Завета, так же, как евреи были и остаются избранным народом Завета Ветхого.
Смердяков: Всё-то вы, Алесей Федорович, фантазировать изволите. Да вы посмотрите на эти рожи кругом — то вор, то пьяница. Я уж не говорю про галантное обхождение — такого и вовсе на Руси не водилось. Грубость и грязь везде.
Иван: Кто-то заметил, что культура народа определяется количеством мыла на душу населения. Это не моё суждение, но весьма верное. В социологии это называется качеством жизни, в философии — этикой, в юриспруденции — уважением к закону. Ни первого, ни второго, ни третьего в России не наблюдается. Если бы Петр Великий батогами не заставил свой народ учиться и работать, мы бы до сих пор в лаптях ходили.
Митя: Только почему-то и Наполеона с Гитлером победили, и первыми в космос вышли, и коммунизм почти построили.
Груша: А помните, как на бабах в войну пахали? Я своими глазами видела.
Алеша: Так, может, потому и Гитлера победили, что люди себя не жалели? «Кто душу свою сохранит, тот её потеряет».
Иван: А тебе не кажется странным, Алеша, что проигравшие мировую войну Германия и Япония теперь процветают, а наша богоспасаемая Россия всё в бедности да грязи барахтается?
Груша: Можно, Иван Федорович, я вам отвечу: мне хоть и жалко порой на простой люд смотреть, особенно на женщин тех же, а я всё-таки нашей безалаберной русской жизни на ихний японско-германский «орднунг» ни за что не променяю. Душно там. Верно, Митя?
Митя: Да уж, Грушенька, нечего нам с тобой там делать. Мне ещё когда предлагали в Америку бежать, да я отказался: духа тамошнего не вынесу.
Смердяков: Опять своё болото пошли хвалить. Да вы мне покажите в натуре, что в вашей России хорошего?
Митя: А ты, лакей, не русский, что ли?
Иван: Правильно кто-то подметил, что «смердяковщина» — национальная черта России. А наш знаменитый революционер-демократ А.И.Герцен ещё проще сказал: сверху донизу — все рабы.
Федор Павлович: Так, может, Смердяков и есть наш главный национальный тип — так сказать, наше национальное достояние?
Груша: Оставьте его в покое. Каждый о своих грехах помнить должен.
Федор Павлович: Помнить-то мы помним, да что-то всё больше грешим.
Алеша: А кто вам сказал, что будет иначе? «Восстанет народ на народ, и царство на царство, и по причине беззакония во многих охладеет любовь». Это и есть «малый» апокалипсис — то, что мы сейчас переживаем.
Иван: Уж не хотите ли вы сказать, Алексей Федорович, что русская «смердяковщина» нас как-то выгодно отличает от просвещенной Европы?
Алеша: Именно это и хочу сказать, Иван. Наш Смердяков в глубине души знает, что он — смерд, и потому как бы крадет своё маленькое удовольствие у Бога. В Европе же и особенно в Америке всё иначе: тамошний Смердяков уверен в своём превосходстве над остальными людьми и народами. Он считает себя юридически правым перед Создателем, понимаешь? Отсюда «американская мечта» с культом богатства и самоутверждения, отсюда и американские бомбы на всех, кто жизнь иначе понимает…
Смердяков: Я попросил бы вас не говорить за меня, Алексей Федорович. Мне ваши сказки о царстве небесном и о России как земном рае вовсе ни к чему. Смотрите, как бы вам с братцами не пришлось у меня, «смерда», деньги занимать. Я ведь бесплатных кредитов не даю.
Федор Павлович: Вот это отбрил, лакей. Ну, чем, вы, умники, ему ответите?
Груша: На Руси говорят: любит, значит, жалеет. А его жалеть не за что — всё при нем. Я бы такого никогда не полюбила. Другая, впрочем, за его деньги быстренько ему бы продалась. Таких теперь и у нас много.
Иван: Вот именно, Алеша! Пора бы оставить все эти разговоры о Руси-Третьем Риме, о народе-богоносце и т. п. Забыл, что ли, как в революцию наши мужички-«богоносцы» кресты с церквей сшибали, да священников в прорубях топили? Грешны все, спору нет, но на Руси еще хуже выходит, потому что грубо и звероподобно. «Не дай Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный». И «свинцовые мерзости» русской жизни мимо пронеси!
Груша: А по мнe — грешить, так уж грешить. А потом в монастырь — свою и чужую вину замаливать.
Митя: Верно, Груша. Я тоже скажу: лучше открытый грex, чем фарисейская добродетель. Я хоть и не такой верующий, как Алеша, а знаю, что Христос с разбойниками да блудницами дело имел. А лицемерам сказал: кто из вас без греха, первый кинь в них камень.
Федор Павлович: Так, так, получается, что русское зло дороже Богу, чем голландское добро? Согреши так, чтобы сильней покаяться — это, кажется, Григорий Распутин со своими «хлыстами» советовал? Отвечай, Алешка, кроме тебя, некому.
Алеша: Господь за нас всех крестную муку принял. Ему все души видны, и каждый у него в Книге жизни записан — на своей странице. «Много званных, но мало избранных». В России же, в отличие от других краев, никто (точнее, почти никто) себя заранее избранным не считает. Ни свой ум, ни свою силу, ни свои деньги. Сила перед Богом — это бессилие, деньги — прах. Чем больше ты (или твой народ) гордишься собой, тем больше теряешь в вечности. Вспомните, что стало с «Вечным Римом» или «Великой Германией». Максим Исповедник сказал: подлинно твоё — то, что ты отдал. Святая Русь отдала Богу свою душу (в том числе свой грех), и за это, быть может, Христос на Страшном Суде её пожалеет…
Комментарий издателя: Ну, наконец-то они о России заговорили, подумал я. О чем же им ещё и говорить! А меня лично это весьма интересует. Я десять лет назад об этом целую книгу написал — «Последнее Царство» называется. Но за десять лет у нас много чего произошло. Так что послушаем дальше.
БЕСЕДА ВТОРАЯ
Федор Павлович: Всё это присказки, господа. Сказка впереди будет.
Алеша: Нет, отец, это самая суть дела. О России-матушке иначе и говорить не стоит. Не интересно.
Иван: А мне интересно знать, как вы с такой «национально ориентированной» идеологией в Европу собираетесь войти. Такими вас туда близко не подпустят.
Митя: Без них обойдемся! Не желаю я, чтобы русский человек («гордый внук славян») для них свою нефть за «ножки Буша» выкачивал да своих девушек в ихние бордели поставлял! Не для того мы великую Россию строили!
Смердяков: Да уж, понастроили такого, что человеку «по своей надобности» и выйти некуда.
Груша: Ты-то, Смердяков, только для своей надобности и живешь. «Успешный» ты человек, Смердяков, для успеха и отца родного не пожалел.
Иван: Русская история вообще катастрофична. Верно подметил Бердяев — она скорее случается, чем происходит. У нас за одну ночь может всё измениться. Шаляпин в Народном доме имени Николая Второго арию поёт, а в это самое время большевики Зимний берут. От неустроенности всё это, от неупорядоченности. Гришка Отрепьев, между прочим, из дома Романовых был, а какую смуту заварил. Царевича Димитрия зарезали в Угличе, детей царя Бориса казнили, и сына Марины Мнишек («воренка») тоже. А потом и царевича Ивана Антоновича при Екатерине Второй убили, и царевича Алексея в 1918 году. А Петр Великий сам своего сына уничтожил, на манер Ивана Грозного. Так что троны наши обильно детскою кровью политы. Очевидно, для большей прочности.
Федор Павлович: Всегда я тебя, Иван, боялся, ещё пуще, чем Смердякова. Злой ты.
Иван: Почему же злой, батюшка? Я правду говорю. Против фактов не попрешь.
Алеша: Всякий факт, как ты выражаешься, Иван, две стороны имеет. Одной стороной он к Богу обращен, другой — к дьяволу. Да и в любом человеке это есть. Вот мы до сих пор за грехи наших правителей каемся, а в Европе Кромвелям да Робеспьерам памятники ставят. Ведь деятели прогресса, как-никак. Между прочим, в одну Варфоломеевскую ночь по приказу французского короля Карла IХ было уничтожено больше людей, чем за все годы опричнины при его современнике Иване Грозном. Только почему-то именно Иваном Грозным во всем мире детей пугают.
Митя: Вот-вот, и Сталиным тоже. Тоже почему-то «забывают», что он полмира (в том числе тех же евреев) от фашизма спас, Советский Союз как великую державу создал, атомную бомбу нам дал и в космос вывел. Сильно кому-то наши цари да генералиссимусы мешают. Вот либералы и мечтают разделить Россию на пятьдесят карликовых государств, чтобы не мешала им буржуазный рай на земле делать.
Груша: А какой кровью это делалось, помните?
Митя: По мне, лучше патриотическая диктатура партии или вождя, чем либерально-масонская диктатура дерьма. Подождите, они скоро вам такой «электронный концлагерь» устроят, что никакой ГУЛАГ не сравнится. Младенцам под кожу будут микрочипы вставлять.
Смердяков: Вот потому-то я в Брайтон-Бич и собрался.
Митя: Скатертью дорожка. Кстати, там уже вставляют эти чипы. И в Японии тоже.
Федор Павлович: Коньяку мне, коньяку.
Алеша: Коньяком не обойдетесь на Руси, отец. Здесь мудрость нужна. «Есть такая страна — Бог. Россия граничит с ней», как сказал один немецкий поэт. Россию Господь дубиной в рай загоняет. Только уж, конечно, не в американо-японский рай, а в рай настоящий, небесный. Потому и история у нее такая — войны да пожары, и песни у нее такие, что слезы прошибают. Крестную муку Россия в мире терпит, замысел Божий о себе несет. Так что в Европе, Иван, ей делать нечего. В Царство Небесное на мерседесах не въезжают. Через страдание для этого надо пройти — вот Русь и чистит себя страданием уже тысячу лет. В этом её богоизбранность, в этом «русская идея» и состоит.
Груша: Верно, Алешенька! Не потому ли у нас и женщины часто «инфернальницы» бывают? Вот Анну Ахматову, как я слышала, «монашенкой-блудницей» называли. Я и сама, наверное, такая.
Иван: Нашли, чем хвастаться. Сколько в России сейчас беспризорных детей, знаете? Больше, чем после гражданской войны. А наркоманов, а малолетних проституток? Им не проповеди, а приюты и учителя нужны.
Митя: Вот-вот, уже приехали к нам эти учителя — и сектанты, и сайентологи, и специалисты по «половому воспитанию». Они дают каждому ребенку по презервативу и обучают его «безопасному сексу». А по телевизору их тем временем учат матерной ругани. Раньше всё это происходило на улице, в подворотне — так уж лучше так, чем с важным видом на кафедре. По крайней мере, тогда все знали, где Бог, а где порог. А сегодня мат — норма, спасибо нашей интеллигенции.
Комментарий издателя: В этот момент Федору Павловичу принесли коньяк, да и Митя со Смердяковым выпили. Беседа ещё живее потекла. А ведь вопросы они обсуждают и впрямь такие, что одной трезвостью их не возьмешь — тут вся душа нужна. Как говаривал тот же Митя у Федора Михайловича: широк русский человек — я бы сузил!
БЕСЕДА ТРЕТЬЯ
Федор Павлович: Эх, хорош коньячок! У нас, небось, такого не приготовят — из Франции прямо на самолете приехал, да к нам в Скотопригоньевск.
Смердяков: Что верно, то верно. А скоч-виски вы пробовали, господа? А текилу?
Иван: Не в текиле дело. Смердяков, как всегда, прав «снизу»: русские и вправду сами ничего не придумали. Как говаривал Иван Сергеевич Тургенев, даже топора какого-нибудь, на манер папуасов, не выдумали. Так что ему волей-неволей приходилось «великим да могучим» русским языком утешаться. Хотя он — язык-то — на четверть греческий, на треть татарский. Включая наш знаменитый мат. «Папа — турок, мама — грек, а я русский человек».
Митя: Врешь, Иван! Мы, русские, сами и паровоз, и лампочку, и радио, и телевидение придумали, и первыми в космос вышли. Мы все сами можем, если захотим. Россия — не страна, а часть света.
Иван: Да уж, самохвальства нам не занимать. Россия — родина слонов, не так ли? А помните, что Чаадаев про Россию написал? Так его сумасшедшим объявили — правда глаза колет. Маркиз де Кюстин в те же годы назвал Россию «империей фасадов» — очень точно, на мой взгляд. Посмотрите на тот же Петербург — там и Италия, и Голландия, своего только ничего нет.
Груша: А вы, Иван Федорович, в Санкт-Петербурге сами-то бывали? Особенно в белые ночи на набережных да площадях? Там такой простор, такое небо над золотой иглой с ангелом, что никаким Роттердамам не снилось. Мы там с Митенькой целые ночи напролет бродили.
Иван: Это всё поэзия, которая мало кому теперь нужна. Может, вы с Митей последние остались. Исторический факт, что Россия всё время заимствовала свою культуру — то у греков, то у татар, то у немцев, то у французов. Сейчас вот она стремительно американизируется. Скоро и у нас будет Нью-Скотопригоньевск, помяните моё слово.
Смердяков: Скорее бы уж, давно заждались. Я бы тогда и свою фамилию на какую-нибудь более звучную сменил. Смердман, например или Смердауэр — чем плохо!
Федор Павлович: Прелестно, прелестно!
Алеша: Стыдно, господа, так про свою Родину говорить. Холопство всё это, и умственное, и душевное. Россия в самом деле часть света, у нас один Красноярский край равен четырем Франциям, на юге — тигры, на севере — белые медведи, что же плохого, что мы у других учимся? Конечно, и греки с немцами нас учили, но остались-то мы русскими, православными! Главное, что мы всегда хранили свою веру. Французский язык не помешал Пушкину стать великим национальным поэтом, а русским войскам войти в Париж. В мае 1945 года многие видели над поверженным рейхстагом не красное знамя, а православный крест. А наши имена народные? Прохор — предводитель хора, Никифор — победоносец! Все племена и языки служили православному царю, пока это Богу было угодно. Мы построили великое христианское царство на земле — Святую Русь. Это не удалось ни Риму, ни Византии, не говоря уже о нынешних глобальных рыночниках. Русское дело — всемирное. Этноцентризм для него мелко плавает.
Митя: Правильно, Алеша. А я ещё больше скажу: даже Советский Союз был продолжением этого всемирного дела!
Иван: (иронически): Третий Рим стал Третьим Интернационалом — это, кажется, Бердяев сострил. Фу, какая пошлость!
Алеша: Бердяев много чего напутал, но некоторые вещи выговаривал правильно. Третий Рим — ядро русской идеи, неизменное с Владимира Святого. Даже и до нынешних времен этот Рим достал. А культура — только оболочка народной души, суть которой — вера. Можно быть очень культурным и умным сатанистом, а можно быть неграмотным святым. Кстати, апостолы были простыми рыбаками да мытарями, но посрамили греческих философов и еврейских фарисеев. Культура, наука, искусство ровно столько же соединяет человека с Богом, как и отделяет от Него. Ей свой шесток надо знать.
Иван: Это не оправдывает русского варварства. Европа — это христианство плюс культура. В Америке 70% населения — верующие.
Митя: Да в какого Бога они верят? У них на долларовой бумажке написано «мы верим в Бога», вот доллар их Бог и есть. И сейчас они насильно весь мир в свою веру обращают — то Голливудом, то бомбами. А статуя Свободы у них для прикрытия, декорация, так сказать…
Федор Павлович: Чужим грехами свят не будешь. Ты лучше о себе подумай.
Смердяков: Мне-то раздумывать нечего, я нормальный человек, не то, что некоторые (смотрит в сторону Алеши). Мне нет дела до ваших фантазий, я на земле доволен быть хочу. А в России вашей одна белиберда да смута получается. Я на это не подписывался.
Иван: Билет, что ли, обратно возвращаешь?
Смердяков: Именно так, господа. И прямиком в Нью-Йорк билет беру, вот только разбогатею еще немного-с.
Груша: И какая только мать тебя породила, Смердяков?
Федор Павлович: Известно какая… Коньячку не угодно ли?
Иван: Благодарю, не откажусь. Я уже Богу давно билет вернул, так что мне можно. В Брайтон-Бич, правда, не собираюсь, но в Париж не прочь. Что касается вас, господа русолюбы (смотрит на Митю с Алешей), то вы действуете по старой методе: честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой. Нацию создает общий запас воодушевляющего вранья, как выразился один современный писатель. В науке это называется национальной мифологией. Вот вам рождение нации.
Алеша: Это смотря какой нации. У одной — земное господство Машиаха, у другой — «тысячелетний рейх», у третьей — «американская мечта». Святую Русь создало Евангелие — благая весть о Спасителе, царство которого не от мира сего. Он покорил русскую душу, даже разбойников и блудниц. Жили двенадцать разбойников, жил атаман Кудеяр — помните? Это про нас. Любая культура с наукой здесь смешной покажется. Железные дороги — чтобы ездить куда? Телевизор — чтобы передавать что? Конечно, мы можем выдумать новую геометрию или открыть Антарктиду, но душа русская ближе к Христу быть хочет. А для этого компьютеры не нужны, они только мешают, бесовскую реальность создают. Русский человек и ум-то невысоко ставит (безумие перед Богом), и богатства до сих пор как бы стесняется (не от трудов праведных), и труд не боготворит (Емеля на печи едет). Русский труд бывает гениален, но не прагматичен: Левша английскую блоху подковал, но та прыгать перестала. И грешит русский человек так, что никакому культурному европейцу не снилось. На Западе католики и протестанты с Господом договариваются, правовые контракты с ним заключают — у нас Господь благодатью своей спасает. Ему сердце важно, а не ум или закон. Лучше быть верующим грешником, чем добродетельным фарисеем. Вот профессор Серебряков у Чехова такой — так ему кричат «черт! черт!» А ведь он всего лишь по правилам жить предлагал.
Федор Павлович: Ура, Алешка все грехи нам отпустил. Давайте-ка мы сейчас ещё коньячку испробуем, да в один знакомый дом все вместе нагрянем — то-то будет потеха. И никаких правил…
Смердяков: Вперед, вперед, где мой мерседес?
Комментарий издателя: Вот уж не ожидал, что этим кончится! Впрочем, Алеша, кажется, не поехал, хотя коньяку тоже попробовал. Что же, кому поп, кому — попадья, так всегда было. Боже, как грустна наша Россия!
БЕСЕДА ЧЕТВЕРТАЯ
Федор Павлович: Итак, господа, продолжим. Поразвлеклись, погуляли — пора и честь знать.
Иван: Вы полагаете, батюшка? А я вот думаю что русскому человеку честь — одно лишнее бремя. Никогда у него достоинства не было, да и теперь нет. При царях, при коммунистах и при демократах холуйствовали. Если так дальше пойдет, русских совсем куда-нибудь вытеснят, на острова Белого моря, например. Евреи возьмут русскую нефть, китайцы — Сибирь, азербайджанцы — рынки. И всё это под американизированный телевизор. Так что никто ничего не заметит, все будут в игру «кто хочет стать миллионером» играть.
Смердяков: А я уже стал, хи-хи-хи.
Федор Павлович: Поделился бы хоть с отцом, убивец!
Смердяков: Пожалуйста, под 50% годовых!
Алеша: Библия — вторая глава Второзакония — запрещает давать деньги в рост. А на ростовщическом проценте весь мировой капитал держится — как тут насчет достоинства и чести?
Митя: Мне кажется, Алеша, что библейский запрет касается только ближнего, своего. А с чужого дери любой процент — это золото Иеговы.
Алеша: Для христианина нет чужого. А русский человек — православный, для него божье дороже человеческого. По этой мерке вся наша история строится. Те же крепостные в 1812 году показали Наполеону, кого они больше любят — его «революционный» закон или свою «рабовладельческую империю». Да и революция 1917 года не одними масонами делалась — у народа другой замысел был.
Иван: Уж не рай ли на земле построить? Так ведь это ересь из ересей, мой дорогой монах.
Алеша: Именно рай, Иван, но не материальный, чувственный рай, а жизнь по правде. Правда — ключевое слово русской истории. Единство истины и справедливости. В стране победившего материализма первым делом исчезла материя — вспомните военный коммунизм. Революция в России не бедных хотела сделать богатыми, а тех и других заставить жить по правде.
Митя: И правильно делала. Буржуев давить надо, они себялюбцы и враги народа. Сталин их всех переиграл, за это они его и ненавидят.
Алеша: Сталин был такой же революционер, как Ленин с Троцким, но во время войны ему понадобился союз с русским народом, чтобы выжить. Перед войной Сталин не только «ленинскую гвардию» перебил, но и десятки тысяч православных священников и простых верующих в лагеря загнал. А после Победы так крестьян закрепостил, что никакой Салтычихе не снилось: до ближайшего города не могли доехать, паспортов не давали. Насильно в рай не входят, Митя. В этом всё дело. Насильно я не то что в коммунистический или буржуазный, а в Божий рай не пошел бы.
Смердяков: А я — так с удовольствием!
Федор Павлович: И я, пожалуй, тоже. Рай — он и есть рай, неважно какой.
Иван: Интересно, чтобы вы делали в христианском раю, батюшка? Вам уж лучше в мусульманский, там девственные красавицы в эдемском саду обещаны.
Митя: Шутки в сторону, господа. Коммунизм в России стал последней защитой русского народа перед мировой закулисой — особенно во времена Сталина и лет двадцать после него. Только такой подлец, как Никитка, мог «разоблачить» великого человека, и предложить «догнать и перегнать Америку». Для того, что ли, революцию начинали, чтобы вторую Америку соорудить? Кстати, наши нынешние либералы именно это и делают. Только народ почему-то по миллиону в год вымирает.
Смердяков: Не смешите меня, Дмитрий Федорович. Здесь не то, что второй Америки, а второй Турции не получится. Бюджет российский нынче примерно равен финляндскому — вот с чухонцами и тягайтесь.
Федор Павлович: А ведь он прав, змей! А уж порядок в Финляндии какой — не чета нашему! Никто окурка на тротуар не бросит, сам видел.
Митя: Вот-вот, порядок — это главное для мещанской Европы. Ещё Ленин шутил, что немцы, прежде чем занять вокзал в революцию, возьмут туда перронный билет.
Иван: Проблема гораздо крупнее, господа, На Западе за последние 300 лет сформировались устойчивые политические нации. Это гражданское общество, соблюдающее законные отношения с Богом и государством, и сознающее свои права и обязанности. Здесь государство и культура — часть личности, а не наоборот. В науке это называется открытым обществом постмодерна. Тут каждый имеет свою автономную точку отсчета, не претендуя на финансовую, политическую или нравственную позицию другого. Философия Другого — вот идея современного Запада. России это не снилось.
Митя: Потому-то, наверное, там гомосексуалистов епископами и назначают.
Груша: Не говорите при мне об этом — терпеть их не могу.
Иван: В цивилизованных странах считают: всё, что ниже пояса — личное дело каждого.
Федор Павлович: Ах, баловники, хорошо устроились — в церковь к голубому попу ходить. И грех отпустит, и жить научит.
Алеша: Вот это и называется правовым обществом. Организованный муравейник эгоистов, где каждый использует другого — в том числе и Бога — для себя, для своего интереса. Русский человек никогда не умел жить для себя любимого, потому русские сейчас и вымирают. Россию лишили сверхличной идеи, лишили веры. Мы не политическая нация, мы нация духовная. И государственность у нас не юридическая, а сакральная. У нас выбор не между разными правилами (законами), а между раем и адом. Мы до сих пор сохранили вертикальную развертку человека — что при царях, что при коммунистах. С ней-то нынешние либералы и борются. Если победят — погаснет последний очаг христианства на земле.
Смердяков: Туда ему и дорога. Христианство — религия безумцев, грезящих о каком-то ином мире. Жить по-человечески не умеют, вот и выдумывают себе невесть чего. Подставь щеку, когда тебя бьют, смотри на женщину без вожделения — на кого это рассчитано? Бред какой-то.
Федор Павлович: Да уж, признаюсь, перебор некоторый получается. Мы ведь не монахи, вот и Грушенька подтвердит. Я хоть не первой молодости, но ещё о-го-го…
Митя: Не трогайте Аграфену Александровну, папаша. Тут другое: а вдруг христианство и впрямь рассчитано на то, чтобы подавить волю арийцев к сопротивлению? Экспортный вариант иудаизма, так сказать?
Алеша: Ты что, Митя, Розенберга начитался? Фашисты гнали Христа, а иудеи с римлянами его распяли. И тем и другим он поперёк дороги оказался. Для себя любимых жить мешал.
Иван: Хватит утопий, Алексей. Человек смертен, человек грешен, и хочет взять своё на земле. Подойди на улице к любому: кто согласен быть бедным и больным? Тебе в лицо рассмеются, а то ещё и по шее дадут. Христианство две тысячи лет шло против природы человека — не получилось. Русский коммунизм пытался вылепить «нового человека» насильно, пролил реки крови, завоевал полмира — и что? СССР слинял в три дня. Тысячелетний рейх ещё быстрее. Надо отдать должное мировому еврейству — оно выработало наиболее успешную парадигму национального выживания на протяжении тысяч лет. Ветхий Завет, религия «Бога бытия» — вот основа их успеха. Сейчас к этой «религии жизни» подключился и Запад: началась его постхристианская история. В цивилизованном мире — особенно в Америке — сложился уникальный иудейско-христианский синтез, какого прежде никогда не было. Ему принадлежат сегодня мировые финансы и контроль за единым информационным полем. Покуда это так, культурным странам ничего не грозит. А варварам — в том числе и русским — придется приспосабливаться. Такова столбовая дорога общечеловеческой цивилизации.
Груша: Что-то мне душно стало, я, пожалуй, выйду.
Митя: Подожди, Груша, и я с тобой. Мне тоже здесь делать нечего.
Федор Павлович: Нет уж, я останусь. Любопытно, чем наш монах на это ответит.
Алеша: То, что ты сказал, очень умно, Иван. Умно, но не гениально. Гений часто умному человеку дураком кажется — знаешь ты это? Вот русский народ такой гений и есть. Он тысячу лет уже живет со Христом — и грешит с ним, и кается, и подвиги совершает. И даже великие царства строит. Отними у него Христа — он рассыплется. Иудеи Христа замучили, фашисты заменили его «золотом Рейна», американцы — долларом, европейцы — постмодерном. Христос — это призыв человека вверх, к бессмертию рядом с Богом. Кто не хочет, пусть не идет, насильно мил не будешь. Одним умом да порядком не проживешь — мертвечина это, «экзистенциальная скука» заест. В сытых странах больше всего самоубийц. Живая жизнь — творчество, а для творчеств великий идеал нужен. Можешь ты представить себе Данте или Гоголя, творящих исключительно ради денег? Пока есть Христос в душе — жив человек. Если Его там нет, человек и народ мертв, сколько бы мерседесов «на душу населения» у него не было. Я не хочу смерти России.
Федор Павлович: Слушаю я вас, Иван и Алексей — ну оба правы. Что же мне, старому греховоднику делать? К кому примкнуть?
Смердяков: Я сам по себе, мне на эти высокие материи совершенно наплевать. Все это одно сотрясение воздуха.
Комментарий издателя: Голоса стихли. Я тоже остался в недоумении, прямо как у Канта, на «антиномии чистого разума» беседа завершилась. Какая-то незаконченность ощущается, недосказанность. Нельзя же все на такой точке оставлять.
БЕСЕДА ПЯТАЯ
Федор Павлович: Ну вот, опять мы вместе. А то я уж боялся, что истины последней не выговорим. Что же с нашей матушкой Россией дальше будет?
Смердяков: Да что с ней будет — будет догнивать дальше, пока совсем не рассыплется. А потом будет нефтяные поля да лесоразработки обслуживать — на это миллионов 30 бывших русских хватит. Это, кстати, давно уже просчитано на Западе: Тэтчер с Бжезинским об этом открыто говорят.
Митя: Врешь, лакей, не бывать этому! Несколько храбрых офицеров у нас всегда найдется, чтобы этот проклятый «новый мировой порядок» взорвать.
Груша: Господи, Митенька, детей пожалел бы. А впрочем, может, ты и прав. Только страшно уж очень.
Иван: Не волнуйтесь, Аграфена Александровна, никто ему этого не позволит. Лет через десять бывшее советское оружие окончательно проржавеет. Но дело даже не в этом. Лет через 10 всё активное население у нас будет думать по-американски и говорить на американском языке. Посмотрите молодежные журналы и вывески ночных клубов. По-русски будут выражаться одни старухи в вымирающих деревнях. Да и их мало останется.
Федор Павлович: Вот уж дудки! Мы ещё покряхтим. Да и от нашего Скотопригоньевска три года скачи — ни до какого государства не доскачешь.
Алеша: Ты хочешь сказать, Иван, что через десять лет закончится русская история? Россия, как Атлантида, уйдет под воду?
Иван: Почему же, как Атлантида? Вот у римлян или византийцев тоже неплохая имперская история была — и где они теперь?
Алеша: Это другое дело. Языческий Рим от собственного разврата погиб, Византия — от своей нехристианской политики. Пока Россия остается православным Царством, ей ничто не страшно. А если она уйдет — то только на небо.
Иван: Позвольте, господа, о каком православном царстве вы говорите? Что за фантазии такие? Вот назову вам несколько цифр — официальная статистика: в России 3 миллиона нищих, 3 миллиона бомжей и почти 3 миллиона беспризорных детей. Я уж не говорю об алкоголизме и наркомании, о СПИДе и абортах. Я сам русский, жалею свою страну, но я реально смотрю на вещи. Либо Россия будет вписана в глобальное международное сообщество (пусть даже ценой разделения на несколько более вменяемых и управляемых областей), либо её ждет очередная, и уже последняя катастрофа.
Федор Павлович: Ну, я-то до этого не доживу. Хотя кто знает…
Смердяков: А я вовремя уеду. У меня уж в швейцарском банке на этот случай кое-что отложено.
Митя: Крысы первыми бегут с корабля, на то они и крысы.
Алеша: Впечатляющие цифры привел Иван. Но только как их понимать? Между прочим, в процветающем «четвертом Риме» — Соединенных Штатах — заключенных на тысячу жителей больше, чем в России, и наркоманов-спидоносцев уж никак не меньше. Дело в том, Иван, что нынешний кризис — реакция христианской души на либеральную переоценку ценностей. Богатство, цинизм, разврат — теперь публичные ориентиры. Грех по совести разрешили, и русские люди от этого до сих пор опомниться не могут. А те, кто опомнились, гребут деньги лопатой. Тут уж «всему миру провалиться, а мне чтоб чай пить».
Иван: И как же ты с таким народом собираешься жить дальше? Мы ведь не при царе Горохе живем, в XXI век вступили. Вы, Алексей Федорович, идеализируете патриархальную общину, но в России она бесперспективна. Выражаясь ученым языком, у неё нет механизмов социального воспроизводства. Нынче Бог не Христос, а телевизор, а там сам знаешь, что показывают. Доживет последнее советское поколение, и прощай…
Смердяков: Скорей бы уж. Надоели они мне, под ногами путаются, права качают. Правильно сделали, что льгот их лишили.
Груша: Зверь ты, Смердяков, а не человек! Детей-то у тебя нет — смотри, скоро сам состаришься. Одиночества перед смертью не боишься?
Смердяков: Я уж сам о себе позабочусь, Аграфена Александровна, милостыни ни у кого не попрошу. Да и просить не у кого — в Бога вашего нынче мало кто верует. Вид делают только. Со свечками в храмах стоят, а какой рукой креститься — не знают.
Иван: Все эти грандиозные храмы-новоделы, вроде того, что в Москве — всего лишь декорация, ширма для олигархов. Кстати, вспоминают именно то, что забыли. Искусственный стиль «ретро» — именно симптом забвения. Что было, то прошло. Прогресс — он и в религии прогресс. Я лично в Бога без Христа верую. Как сказал мне по секрету один мой ночной гость, что внизу, то и вверху — что уж тут гоняться за этим женственным призраком! Против него и де Сад, и Ницше, и Фрейд, и сам Карл Маркс много поработали. Повторяю, надо реально на вещи смотреть.
Федор Павлович: То-то я чувствую, что мне с «мовешками» куда приятнее обходиться, чем на молитве стоять. Спасибо, Иван Федорович, вы мне меня объяснили. Ещё один поэт в начале ХХ века писал: «только бы льнули девчонки, к черту пославшие стыд…»
Алеша: Вниз всегда идти легче, чем вверх. «Царство небесное усилием достигается». Что касается твоих рассуждений, Иван, то на философском языке они называются позитивизмом: по поверхности скользишь. Кто душу человеческую измерил, кроме Христа? Кто за неё свою божественную кровь пролил? Неужели ты думаешь, что он так и отдаст свою любимую Россию дьяволу? Съезди в любой наш монастырь: сколько там молодых русских монахов неусыпную молитву творит! Может, благодаря этому и мир до сих пор держится. Жизнь продолжается, покуда люди радуют Бога. Перестанет Он радоваться за людей — задует свечу. Приглядитесь внимательнее — русская цивилизация сразу в нескольких временах живет: и в традиции Святой Руси, и в царской идее, и в коммунистической, и в буржуазно-либеральной. И каждая из них себя запечатлевает в новых поколениях. Россия — это сердце вселенной, она одолевает в себе космическое зло. Ныне это сердце ещё бьется, хотя и трепещет в крестной муке. Если остановится — всем конец.
Иван: Не надо преувеличивать роль России, Алеша. Россия — обыкновенная страна-неудачник, хотя и много о себе вообразившая. Кое-что у нас, конечно, было в истории, но давно прошло. Где теперь плоды мая 1945 года? Одной архаикой с капустой в бороде не проживешь. Что касается христианства, то оно терпит поражение во всем мире. Знаменитый «битл» Джон Леннон ещё в 1968 году сказал: «Христианство обречено. Оно увянет и исчезнет. С этим не нужно даже спорить — настолько всё очевидно. Я знаю, что прав, а все остальные скоро убедятся в моей правоте. Мы сейчас куда популярнее Иисуса».
Смердяков: Обожаю «битлов». Вот недавно в Петербург Пол Маккартни приезжал, так я специально на Дворцовую площадь ходил, чтоб на него хоть одним глазком глянуть. Опять же и миллиардер он…
Митя: А мне так ничего, кроме русской песни, не надо. «Есть на Волге утес» — знаешь такую? А ещё у нас «Вставай, страна огромная» есть. Если её народ запоёт — всех врагов сметет. И это будет, будет.
Иван: Борьба за жизнь сегодня в цивилизованных странах идет. Жизнь — это организация против хаоса. Есть такая наука синергетика, слыхали? Кстати, её русский ученый Пригожин предложил. Так вот, Россия — это хаос, Европа — это мера, Америка — это мера плюс сила. Человечеству надо преодолеть вызов истории, овладеть материей бытия — тогда победа за ним будет. Надо гармонизировать триаду: дух — душа — тело. Всё остальное от лукавого.
Федор Павлович: Вот хорошо бы было — и с дамой погулять, и лекцию умную послушать, и в «киберпанк» с компьютером сыграть. Только слышал я, что тут обратная пропорция: чем больше люди знают, тем больше у них проблем. Вроде бы есть такой закон «неполноты описания». Впрочем, об этом ещё Экклезиаст говорил.
Алеша: Люди без веры жить не могут, без веры они умирают. И тут Иван прав: не в одной России грозные события происходят. Сравните число рождений в Европе и в Китае, в Индии, в исламском мире. Париж и Берлин сегодня — на треть мусульманские города. Запад вырождается духовно и физически — об этом всё громче говорят на самом Западе. Этой цивилизации осталось жизни лет 50−100: дальше ресурсы природы (экологический кризис) и культуры (постмодерн) будут исчерпаны. Повторяется история позднего Рима — там тоже решили жить для наслаждения и перестали рожать детей. В науке это называется гедонистической фазой цивилизации, и она всегда последняя. Жизнь продолжается, пока есть за что умирать — иначе она гибнет.
Смердяков: Не беспокойтесь, господа, пока доллар остается мировой валютой, Америке ничто не угрожает. Вот разве только террор…
Митя: Между прочим, доллар этот дутый. Америка — величайший финансовый спекулянт и должник на свете. Товарного покрытия доллара нет, и реальная цена ему — примерно девять наших «демократических» рублей. Не верите — почитайте спецлитературу.
Иван: Люди не святые, я вам об этом без конца толкую. Мы на грешной земле живем, и если мы хотим сберечь жизнь, надо правильно её организовать.
Нет другого способа это сделать, чем правовое государство, частная собственность, автономная личность и свобода веры, любой веры. Это и есть западная идея, называйте её хоть либерализмом, хоть буржуазностью. Если для этого необходимы ИНН, пусть будут ИНН. Если микрочипы младенцам надо будет вставлять, и это придется сделать. Это будет суровый порядок, но есть нечто несравнимо худшее, чем «электронный концлагерь» — всеобщая резня, хаос. Что касается России, то её вера в чудо есть оборотная сторона неверия в собственные силы. Каждое событие у нас встречают как стихию, как землетрясение, и терпят, терпят. Что ж, каждый народ заслуживает свою судьбу.
Алеша: В одном я с тобой соглашусь, Иван: атеизм исчерпал себя. В ХХI веке будут сражаться не вера с атеизмом, а вера с другой верой. Впрочем, атеизм в России тоже был верой — во всяком случае, в первые советские годы.
Смердяков: Моя вера всегда при мне. Если я здоров и богат — слава Богу, если нет — я и черту помолюсь. По мне всё едино. Вообще черт мне ближе, Иван Федорович, в этом вы, наверное, меня поймете.
Федор Павлович: Вот ведь гад, до самого нутра своим поганым словом достаёт. А ведь в чем-то он прав, собака, по себе знаю.
Смердяков: Повежливее, сударь, я ведь и обидеться могу-с.
Иван: Я вам скажу, господа, в чем он прав. В Евангелии сказано: «Не любите мира, и того, что в мире». Но мир — это жизнь, наша короткая человеческая жизнь. Значит, христианство нам советует не любить жизни. Почему? Да потому, что жизнь из добра и зла в равной мере состоит, ну как вода, например, из водорода и кислорода. Уберите, скажем, водород, и воды не будет. Христианство хочет разделить в жизни добро и зло, и призывает нас любить только добро, а зло выдрать из жизни с кровью и потом. Но тем самым оно её убивает. Я ведь тоже, как и все, жить хочу. Всё-таки мы с вами Карамазовы. Прелесть жизни, самый «смак» её — именно в единстве «верха» и «низа», светлого и темного. На клавиатуре бытия есть черные и белые клавиши: те и другие нужны, чтобы звучала музыка. Без греха (или, если угодно, без черта) жизни нет, а есть один монастырь. Оно хоть и свято, но скучновато. Для счастья на земле человеку полная свобода нужна, без оглядки на Бога. Иначе ему и счастья не видать. Александр Блок как-то записал в своём дневнике: «знаю, как надо жить, но не могу, не хочу». А Василий Розанов и вовсе гениальную формулу придумал: «Христос так сладок, что в нём мир прогорк».
Федор Павлович: Эк куда хватил, счастья ему подавай. Даже я понимаю, что счастье это самое одним прохвостам тут выпадает. «В беззакониях зачат есмь, и во грехе родила меня мать моя».
Иван: И вы туда же, Федор Павлович! Да куда вы денетесь, в святые, что ли, захотели? Не выйдет — «клейкие листочки» жизни не позволят. Она ведь из маленьких экзистенциальных частиц состоит, своего рода атомов бытия, его неповторимых мгновений. Помните, у Пушкина: «Бегут за днями дни, и каждый миг уносит частицу бытия…» Так вот, каждая такая частица неповторима, у любой своя этика и эстетика, своё добро и зло. И мерить их общей мерой невозможно. Иначе получится, как у Канта с его «категорическим императивом»: «с отвращеньем в душе делай, что требует долг». Абстракциями, господа, не отделаетесь, земле нужна горячая кровь, а не импотентная мораль.
Алеша: Это только на словах красиво, Иван, а на деле одно свинство выходит. Попробуй, поживи так, и получишь мерзость, грязь и жалкое удовольствие. Знаю одно: Господь такое Царство приготовил любящим его, что нашим языком и выразить невозможно. Перед ним любое земное «мгновение» — жалкий лепет, «жизни мышья беготня». Лермонтов даже о своем демоне сказал: «И песен небес заменить не могли ему скучные песни земли…» Знаю и другое: не об одном загробном идеале речь. В каждой из твоих уникальных «частиц бытия», Иван, присутствуют божьи энергии, присутствует свет Христов. Если бы Его там не было, не было бы самого бытия, а только сплошной мрак. Да будет свет — сказал Бог, и стал свет. Мораль, красота, жизнь — не холодный «долг» Канта, а живой разговор с Господом, личная встреча с ним что днем, что ночью. Это описано Иваном Ильиным в книге «Аксиомы религиозного опыта». Он там как раз пишет об «огнях» бытия, о грозных и прекрасных моментах (символах) истины в самом повседневном нашем опыте, и об умении понять эти символы. Для этого человеку и душа дана.
Митя: В России сильная «вертикальная» власть нужна — лучше всего царская. Тогда мы и с чертом справимся, и наших собственных либералов-сатанистов (тут он посмотрел на Смердякова с Иваном) к ногтю прижмем, Так всегда было в истории, будет и теперь. Кстати, президент Путин это, кажется, понимает — его власть мне всё больше монархической представляется. Вот ещё бы он «Закон о русской школе» принял, да русский канал на телевидении учинил…
Алеша: Если уж о законах говорить, то первым делом надо закон о взаимной поддержке Церкви и государства принять. В католической Италии, например, это давно сделано, в православной Грузии — тоже.
Иван: Поздно, Дмитрий Федорович, поздно. Царя, как говорил Иван Ильин, нужно заслужить, а нынешний русский человек заслужил в лучшем случае Ельцина с Чубайсом. У нынешнего русского царя сложная фамилия: Березовско-Гусинско-Смоленско-Ходорковский-Авен. Нынешний русский народ опустился, устал, абсолютно инертен и ни на что не годен. Он отдал всё, что можно отдать в этом мире: свою национальную легенду, свою историю, своё геостратегическое и геоэкономическое пространство. В его распоряжении после 1945 года оказалась одна треть земного шара — всё спустили к чертям свинячьим. «Скисли душами, опрыщавели, да ещё вином много тешились, разоряли дом, дрались, вешались». У нас на одного святого приходится тысяча разбойников, а какое государство может из этого получиться? У нас продажны все, от министров до милиционеров. Такая страна обречена. Не подумайте, что я злорадствую, но я уверен, что в ближайшем будущем русским придется отдать последние остатки своей бывшей царско-советской империи — прежде всего Кавказ, а потом и Сибирь. Чтобы жить в этом мире, нужно овладеть им как женщиной, нужно уметь ладить с Богом, с чертом и с самой землей — а иначе спускай флаг и закрывай лавочку. Одной молитвой не проживешь, для этого рога и когти требуются. Западный Фауст это давно понял, потому и прекрасную Елену получил. Скоро он получит весь мир.
Груша: Я хоть сама грешница, Иван Федорович, а слушать мне вас страшно. Ведь вы зовете нас свой грех себе простить, и на этом с бесом поладить. В старину иначе говорили: Бог простит, только ты сам себе не прощай. Многие нынче уже сами себе грехи отпустили, да вот отпустит ли Господь?
Смердяков: Брехня всё это. Главное — самому себе нравиться. Умный человек всегда найдет повод себя похвалить. К тому же «ничто человеческое мне не чуждо» — ведь так, кажется, чёрт Ивану Федоровичу когда-то намекнул? А значит, он друг и брат человеку, если уж начистоту разговор идет.
Федор Павлович: Что ты мелешь, убивец?
Митя: Врешь, лакей, хоть я не святой, но знаю, что перед Богом и людьми виноват. Вот без этого действительно пропасть, разрушается человек, и народ такой пропал!
Груша: Я люблю Россию не за «достоинства» или «недостатки». Какая она есть, такая и есть. Она моя мать. И Митю моего я так же люблю, со всеми его делами. И аршина у меня нет, чтобы любимых сравнивать: а вдруг кто получше за морем окажется. На Западе жизнь гнилая — была я там, видела.
Алеша: Тяжело мне говорить, Иван, но придется: вы со Смердяковым уже согласие сатане в душе дали. «Много ли человеку пользы, если он весь мир приобретет, а душе своей повредит?» У Смердякова, прости Господи, души почти не осталось, так ему, может, это и сойдет с рук, но тоже до поры до времени. Не надо иллюзий, что мир этот вечен, и что людям обещано счастье на земле. Христос нам этого не обещал. Наоборот, миру сему Он обещал огонь. Все дела человеческие (включая политику и культуру) в конце концов сгорят — может быть, потому русские и не придают им большого значения. Выживут те, имена которых записаны на белом камне. В Апокалипсисе сказано, что таких будет сто сорок четыре тысячи — подумайте, только сто сорок четыре тысячи за всю историю мира! Это те, кто не поклонились Зверю — может, для них и вся Вселенная задумана. Не хочу я жизни с демонами, Иван, и Россия её не хочет. Ты вот тут русского человека ругал — а ты подумал, почему он сейчас в таком положении? Потому что мы живем в позднее время истории, в те самые предапокалипсические «полчаса», когда год столетию равен. Прогресс рвется от рая к аду. Разрешено всё, что не запрещено: это значит, что право заменило нравственность. Сегодня миром правит человек денег — этот нравственно худший тип человека. Государство, культура, армия и даже часть духовенства продаются, как товар на рынке. В этих условиях в русском человеке происходит как бы внутренний взрыв — он действительно начинает считать, что всё позволено. Если миром правят деньги, то к чему честность и справедливость? Это в кальвинизме богатство богоугодно — в православии оно прежде всего соблазн. А с соблазном немногие справляются. Христианский Запад эту битву давно проиграл, Россия ешё сопротивляется. Россия могла противостоять Наполеону и Гитлеру, но с Маммоной ей воевать сложнее. Русский человек не привык к свободе греха, он не «привит» против него («культуры зла» не хватает), и потому особенно тяжко его переносит. Быть может, Россия ещё восстановит свою удерживающую христианскую Империю, или уменьшится до размеров Московии — не в размерах дело. Катакомбная церковь — тоже Церковь. В конце истории будет Суд миру, и тогда отделятся зерна от плевел. Наукой и медициной от Бога не откупишься. Господь собирает свою жатву мучеников и исповедников, и больше всего, я уверен, их будет от русской земли. Небесный Кремль всегда существовал и будет существовать в руке Бога. В этом и есть русская победа.
Груша: Спасибо, Алексей Федорович, и вам, Иван Федорович, и даже тебе, Смердяков. Чувствую, что за каждым из вас своя правда есть — у кого большая, у кого совсем маленькая. Красиво вы тут, Иван Федорович, о черных и белых клавишах рассуждали, да вот только всякому оркестру дирижер нужен, и дирижер этот — Христос, а не бес. Такая вот моя правда, а остальное Господь рассудит. Всех вас я знаю и помню. И если кому-то будет плохо, позовите — приду. Прощайте, Федор Павлович, не поминайте лихом. Пойдем, Митя.
Казин Александр Леонидович, доктор философских наук, заведующий сектором Российского Института истории искусств, профессор Санкт-Петербургского университета, член Союза писателей России
http://rusk.ru/st.php?idar=103678
|
|
