Подсудный день

Согласно этому закону, люди, не имеющие финансовых и/или моральных средств для улучшения жилищных условий, должны оказаться на улице. В разряд очередников на выселение попадают неплательщики (квартплата увеличивается, льготы отменяются), самоуправцы (решившиеся на перепланировку квартир без санкций), дебоширы (мешающие нормальному времяпрепровождению соседей) и тунеядцы (непрописанные, не выплатившие в срок ипотечный кредит и т. д.). Купить квартиру может любой, чьими доходами останется доволен банк. Опытным путем выясняется, что банк может быть доволен любым кредитором, который, в случае неплатежеспособности, вынужден будет отдать банку новую квартиру. Таким образом, переход на «рыночные рельсы» создает предпосылку для серьезных манипуляций власти в среде незащищенных социальных слоев. Учитывая тот факт, что на рынке недвижимости процветала конкуренция, в которую вторгается государство с потенциалом ведущего игрока, можно говорить о переделе сфер влияния и переходе рынка недвижимости в руки государства. Причем коммунальные службы все еще по сути государственные. Значит, возникает перспектива полной зависимости среднего бизнеса от власти. Таким образом, власть решает сразу две проблемы: освобождение товара и его беспрепятственная реализация.

Реформа ЖКХ — это один из элементов тотального бегства власти от ответственности. Вместе с монетизацией льгот, реформами здравоохранения и образования, культуры и СМИ, исполнительной и судебной ветвей власти в России устанавливается режим независимости элиты от народа.

Если человек не хочет или не может устанавливать контакт с элитой в лице власти или олигархии, то они отбирают у него эту функцию. Сегодня в России вещь оправдывает владельца, дает ему статус гражданина и человека. Не заплатил за квартиру — потерял над ней власть, значит стал элементом незащищенного — первобытного — мира.

Возникает новая государственная модель общественного договора, где подписантами становятся не люди, но сумма материальных благ, расположенных в ограниченном месте. Распределение и защита этих благ и есть важнейшая функция государства. Но исторически сложилось так, что блага находятся в руках большого количества людей, которые являются как бы ярлыками, наклеенными на вещь. Чтобы упростить механизм отношения среди вещей, сделать более структурированной сумму материи, власть отклеивает ярлыки, собирая ранее разобщенные, а ныне единые по своей сущности вещи. Таким путем власть делает вещи более понятными, определенными и близкими. Соответственно отклеенный ярлык, являющийся все еще человеком, не нуждается в сохранности, как выполнивший свою роль. На первых порах все ярлыки наклеиваются на общую простую вещь. Например, все пенсионеры могут бесплатно поехать в места санитарно-курортного лечения. А губернаторы выбираются законодательными собраниями. А малолетние дети определяют 50%-ую скидку на оплату уборки мусора. По мере убывания ярлыков и эти блага обретут более четкую структуру. В идеале — вещи вообще будут без ярлыков, ими станет легче распоряжаться по отношению к внешним раздражителям и потребителям.

Сакральное же звание человека принадлежит исключительно власти, ибо сегодня только она одна может отклеивать и, по особому спросу, приклеивать ярлыки. Вообще понятие человека соответствует особому отношению к вещи. Человек остается или становится человеком, когда он может давать новое родовое обозначение вещи. Поэтому людьми является не только власть, но и собственники, число которых уменьшается обратно пропорционально увеличению их капитала. Власть же вольна обозначать и родовое понятие человека, она может называть человеком пенсионера, владеющего однокомнатной квартирой, или называть его неплательщиком и обречь на гибель. Таким образом, сегодняшний суверенитет власти состоит в том, что ей доверено (и ей «со смирением» взято) право считать человека человеком.

Особенно ярко проявляется это право по отношению к десакрализации социального поля. Появились новые фантасмагорические и гротескные образы: «новые русские бабки», газета «Жизнь» (описание жизни людей, названных людьми), передача «Школа злословия», радио «Шансон», блатной жаргон власти и т. д. Эти образы превращают людей миф, а миф — в людей. С точки зрения логики сегодняшней власти — это неизбежная эволюция, когда немногие вытесняют многих, это управляемое упрощение «государственной машины».

В основе российского либерализма лежит, как ни странно, примат вещи над личностью. Договор заключается между вещами, которые в конкретный исторический момент делегировали свои полномочия неким людям. Они отдают договор сакральному обществу, которое защищает вещи, уничтожая людей. Таким образом, власть утверждается путем служения вещам. Люди для власти вторичны, как вторичны для нее собственные кадры, выражающие свою позицию оживлением. Стоит чиновнику показать себя живым, то он тут же счищается с власти, как плесень, ведущая к ржавчине на идеальном механизме. Чиновник должен осуществлять функцию, правильно демонстрировать модель «бытия». В противном случае он диссонирует с работой машины, теряет чувство ритма. Каким бы он ни был специалистом, он отстает и проседает. Если чиновник не способен «подвергнуться ремонту» — он исчезает, как пустое и мертвое место. Идеальный чиновник должен сопротивляться живому, ему чужды понятия рождения, творения, создания. Он беспол и обезличен. Основной его чертой является механизм выполнения команд, независимо от их источника.

«Государственная машина» защищает и освобождает вещи. Она либеральна — она живет по данному ей закону. Как и все идеи либерализма. В его основе «три кита" — закон, модель и власть. Там нет места живому. И поэтому глупо просить или желать — машина не способна слушать, а вещи не способны любить.

В России сложилась уникальная ситуация. Мертвая материя, пребывающая в мире, требует слуг, инициирует появление и гибель общества. В западных странах существует примат закона или идеи, управляющей жизнью социума, там люди приносятся в жертву «конкретным понятиям»: правам человека, памяти Холокоста или равноправию полов.

Существовали другие модели, где закон регулировал даже личную жизнь. Например, афинский полис отторгал людей, нарушающих рамки поведения или создающих новые формы общения. Для России характерны два типа: либерально-механистический и консервативно-творческий. К сожалению, существование модели второго типа возможно при условии искренней надежды, когда народ может быть принесен в жертву ради слезы ребенка, а Бог — ради падшего человека. Этот принцип служения зависит только от Личности, от ее способности «терять душу ради другого, чтобы обрести ее». Поэтому консервативной власти чуждо понятие закона или системы. Она основана на личном служении, личной ответственности и личном подвиге. И появляется эта власть в период кризиса, когда человеку дается единственно возможное право суверенитета — распоряжаться своей жизнью ради других. В период же работы «государственной машины» не только личности, но жизни человеческой угрожает обесценивание, т. е. гибель.

Нужно помнить лишь одно: либеральная машина, живущая для вещей, конечна, как любой механизм, ибо конечен ресурс ее деятельности. Еще одной неисправностью является ржавчина, непременный атрибут мира. Предвидя эту опасность, власть старается отсрочить срок поломки «машины». Она все более жестко отторгает живые организмы, создает упрощенный аппарат управления, минимизирует затраты на исполнение решений. Наконец, самая страшная опасность — это создание вещей, не входящих в реестр, это свободное творчество. Новые вещи не вписываются в модель, они требуют нового обозначения, они перегружают систему. И она вынуждена искать подсказки, создавать новые службы, усложняя свою работу, т. е. приближая собственную стагнацию. Она вынуждена требовать на службу людей. Людей, имеющих живые корни — Православие, чувство долга, любовь, — которые питают их. Рано или поздно, благодаря чьей-то помощи или сами, они дадут ростки. И медленно-медленно сквозь тьму и скрежет машин потянутся к Свету.